Текст книги "Комиссар госбезопасности"

Затем, неделей позже, кодированное радиосообщение с Кубы прислал Эйтингон.

Судоплатову официально объявили, что работой группы наверху довольны, но участники операции будут награждены только после возвращения в Москву. При этом Берия поинтересовался, удалось ли Каридад, Эйтингону и Григулевичу спастись и надежно спрятаться? Судоплатов ответил, что у них хорошее укрытие, неизвестное Меркадеру. Самого же Рамона задержали как Фрэнка Джексона – канадского бизнесмена.

– Не жалейте никаких средств для защиты его в суде, – приказал нарком. – Адвокаты должны доказать, что убийство совершено на почве склок и внутреннего разброда в троцкистском движении.

Эйтингон и Каридад получили приказ оставаться в подполье. Полгода они провели на Кубе, а затем морем отправились в Нью-Йорк, где резидент использовал свои знакомства в еврейской общине для получения новых документов и паспорта. Вместе с Каридад он пересёк Америку и приехал в Лос-Анджелес, а потом в Сан-Франциско. После этого часть агентуры, завербованной Эйтингоном, и других привлеченных к его сети лица, действовавших в Соединенных Штатах и Мексике, «законсервировали» до особого распоряжения.

Глава 9. Предвоенные годы

В апреле 1938 года резидент НКВД в Финляндии Рыбкин был вызван в Кремль, где Сталин и другие члены Политбюро поручили ему совершенно секретное задание. Он получил директиву неофициально предложить финскому правительству соглашение, втайне от советского посла.

Финнам гарантировалось экономическое сотрудничество с Советским Союзом с учетом их интересов в Скандинавии и Европе в обмен на подписание Пакта о ненападении, экономическом и военном сотрудничестве в случае агрессии третьей стороны. Пакт сулил экономические выгоды для обеих сторон. Предложение Сталина включало также разделение сфер военного и экономического влияния в Балтийском регионе между Финляндией и Советским Союзом. По его указанию Рыбкин также передал сто тысяч долларов на создание партии мелких хозяев, которая выступала за нейтральную Финляндию.

Во время беседы в Кремле резидент выразил сомнение, что финны, тогда враждебно относившиеся к восточному соседу, согласятся на подписание такого договора, но Сталин подчеркнул, что это зондаж, поэтому предложение должно быть сделано устно, без участия в переговорах нашего полпреда, то есть неофициально.

Рыбкин поступил, как ему приказали, однако предложение было отвергнуто. Тем не менее оно инициировало раскол в финском руководстве, который позднее советское руководство использовало, подписав сепаратный мирный договор с Финляндией в 1944 году.

Не увенчались успехом и попытки разведки найти тайные подходы к Маннергейму[77]77
  Маннергейм К. – финский военный и государственный деятель. В прошлом царский офицер.


[Закрыть] через его бывшего сослуживца по царской армии – графа Игнатьева, перешедшего на службу в Красную Армию в двадцатых годах.

Судоплатову ничего не было известно о подобного рода неофициальных предложениях немецкой стороне, однако он полагал, что маршал Финляндии Маннергейм проинформировал Гитлера о советских предложениях, так что фюрер, посылая своего министра иностранных дел Риббентропа в Москву летом 39-го для переговоров о подписании Пакта о ненападении, полагался не только на спонтанную реакцию Молотова и Сталина. Он был осведомлен о том, что Советский Союз готов принять предложение подобного рода, поскольку сам уже пытался заключить аналогичный договор с соседней Финляндией.

Финский отказ последовал осенью 38-го года. Финнам было куда важнее оставаться союзниками Англии, Швеции и Германии. К тому же они не видели для себя никаких выгод в роли буферной зоны между Востоком и Западом. Позднее, однако, эта роль все же была им навязана. За то, что Финляндия напала на Советский Союз вместе с немцами, она должна была заплатить дорогую цену. В результате финны получили куда менее выгодные для себя условия, чем те, которые первоначально предлагал Рыбкин.

В августе 1939 года объем разведывательной информации резко возрос.

Закордонная разведка получила достоверное сообщение о том, что французское и британское правительства не горят желанием оказать Советскому Союзу поддержку в случае войны с Германией. Это вполне совпадало с данными, полученными тремя или четырьмя годами раньше от кембриджской группы. Согласно этим данным, британский кабинет министров, точнее, Невилл Чемберлен и сэр Джон Саймон рассматривали возможность тайного соглашения с Гитлером для оказания ему поддержки в военной конфронтации с Советским Союзом.

Особое внимание заслуживала информация трёх надежных источников из Германии: руководство вермахта решительно возражало против войны на два фронта.

Полученные директивы обязывали Иностранный отдел быстро рассмотреть возможные варианты сотрудничества со странами, готовыми подписать соглашения о противодействии развязыванию войны. Речь шла не только об Англии и Франции, с которыми велись консультации с начала 1939 года, но также и о Германии. Там за мирное урегулирование отношений с Советским Союзом выступали в среде влиятельных военных лишь выходцы из Восточной Пруссии.

Рассматривая в соответствии с полученными директивами альтернативные варианты, Судоплатов не мог даже представить, что экономические переговоры завершатся пактом о сотрудничестве Берлина и Москвы. Когда его информировали о предстоящем прибытии министра иностранных дел Германии в Москву 23 августа 1939 года – всего за несколько часов до того, как это произошло – он был немало удивлён.

После прибытия Риббентропа и последовавшего через тринадцать часов подписания Пакта о ненападении (это событие произошло в Кремле в два часа ночи) стало ясно: принятое решение не было внезапным. Стратегической целью советского руководства было избежать любой ценой войны на два фронта – на Дальнем Востоке и в Европе.

Такая линия дипломатических отношений, не привязанных к идеологическим соображениям, установилась ещё с 20-х годов, когда Советский Союз осуществлял экономическое сотрудничество и поддерживал нормальные отношения с Италией после прихода к власти фашистского режима Муссолини. Кремлевское руководство было готово к компромиссам с любым режимом при условии, что это гарантировало стабильность Советскому Союзу. Для Сталина и его окружения воплощение в жизнь их геополитических устремлений – преобразовать Советский Союз в мощнейшую державу мира – всегда было приоритетом.

Страна получила возможность более или менее стабильно развиваться лишь после завершения коллективизации в 1934 году, переживая последовательно до этого гражданскую войну, голод, разруху. И лишь к середине 30-х свои плоды начала приносить индустриализация. Растущая мощь государства была продемонстрирована в успешных военных действиях против Японии в Монголии и Маньчжурии. Хотя страна установила дипломатические отношения со всеми ведущими державами мира, её тем не менее держали в изоляции, что наглядно проявлялось, когда мировые державы не допускали СССР к участию в решении кардинальных мировых вопросов, от которых зависели их интересы. Все соглашения по Европе и Азии принимались западными странами и Японией в ущерб интересам Советского Союза. Англо-германское соглашение 1935 года, признававшее перевооружение немецких военно-морских сил, и последующие соглашения между ведущими державами мира по оснащению современными видами оружия своих флотов даже не упоминали Советский Союз.

Французская и английская делегации, прибывшие в Москву летом 39-го, чтобы прозондировать почву для создания возможного союза против Гитлера, состояли из второстепенных фигур. Таким образом, политика Сталина по отношению к Гитлеру основывалась на правильном соображении, что враждебность западного мира и Японии к советскому строю сделает изоляцию СССР от международного сообщества постоянным фактором.

Оглядываясь назад, нельзя не прийти к выводу, что все три будущих союзника по антигитлеровской коалиции – СССР, Британия и Франция – виноваты в том, что позволили Гитлеру развязать Вторую мировую войну. Взаимные неприязнь и противоречия помешали достижению компромисса между Англией и Францией, с одной стороны, и Советским Союзом – с другой. Компромисса, который бы позволил сообща остановить агрессию Гитлера против Польши.

Историки Второй мировой войны почему-то упускают из виду, что англо-франко-советские переговоры в 1939 году были начаты фактически по инициативе президента США Франклина Рузвельта. Британский дипломат и советский разведчик Дональд Маклэй сообщал, что Рузвельт направил своего представителя британскому премьер-министру Чемберлену с предостережением: господство Германии в Западной Европе было бы губительным для интересов как Америки, так и Британии. Рузвельт побуждал Чемберлена для сдерживания Гитлера вступить в переговоры с европейскими союзниками Великобритании, включая и Советский Союз. Закордонные источники сообщали, что британское правительство с явной неохотой отнеслось к американской инициативе, так что Рузвельту пришлось оказать на британцев нажим, чтобы заставить их всё-таки пойти на переговоры с Советами по выработке военных мер для противостояния Гитлеру.

Тем не менее быстрота, с какой был подписан договор о ненападении с Гитлером, поразила Судоплатова: ведь всего за два дня до этого он получил приказ искать возможные пути для мирного урегулирования отношений с Германией. Лубянка ещё продолжала посылать стратегические предложения Сталину и Молотову, а договор уже был подписан: Сталин проводил переговоры сам в обстановке строжайшей секретности.

Судоплатов ничего не знал о протоколах Пакта Молотова – Риббентропа, но сами по себе такого рода секретные протоколы обычная вещь в дипломатических отношениях, затрагивающих особо сложные вопросы. Накануне войны британское правительство подписало секретные протоколы с Польшей. В них речь шла об оказании ей военной помощи в случае войны с Германией. Так что в протоколах Пакта Молотова – Риббентропа нет ничего тайного. Директивы, основанные на подписанных соглашениях, были весьма четкими и определенными: о них знали не только руководители разведки, но и военное руководство с дипломатами. Фактически знаменитая карта раздела Польши, приложенная к протоколам 28 сентября 1939 года, появилась на страницах «Правды», конечно, без подписей Сталина с Риббентропом, и её мог видеть весь свет. К тому времени, однако, Польша уже была оккупирована германскими войсками.

Осенью этого же года вместе с начальником разведки Фитиным и Меркуловым Судоплатов принял участие в совещании у Молотова в его кремлевском кабинете. Там находились также начальник оперативного управления Генштаба генерал-майор Василевский, заместитель наркома иностранных дел Потемкин, зампред Госплана Борисов, начальник штаба ВМФ адмирал Исаков и начальник погранвойск генерал Масленников. На повестке дня стоял один вопрос – защита стратегических интересов в Прибалтике. Молотов хотел услышать соображения приглашенных. Советские войска уже находились там в соответствии с договорами, подписанными с правительствами Литвы, Латвии и Эстонии. Открывая совещание Молотов заявил:

– Мы имеем соглашение с Германией о том, что Прибалтика рассматривается как регион наиболее важных интересов Советского Союза. Однако ясно, хотя германские власти и признают это в принципе, они никогда не согласятся ни на какие «кардинальные социальные преобразования», которые изменили бы статус этих государств, их вхождение в состав Советского Союза. Более того, советское руководство полагает, что наилучший способ защитить интересы СССР в Прибалтике и создать там надежную границу – это помочь рабочему движению свергнуть марионеточные режимы.

Из этого заявления стало ясно, каким именно образом толковалось соглашение с Гитлером. Однако поздней осенью 1939 года появился новый стимул для активизации политических, экономических, военных и разведывательных операций в Прибалтике. От советских резидентур в Швеции и Берлине была получена проверенная и достоверная информацию о том, что немцы планируют направить высокопоставленные экономические делегации в Ригу и Таллин для заключения долгосрочных соглашений. Таким образом, Прибалтика оказалась бы под политическим и экономическим зонтиком Германии.

Телеграммы из Берлина и Швеции были отправлены за двумя подписями – посла и резидента, что бывало крайне редко и означало: информация имеет важное политическое значение. Полученные в Москве, они с визами Молотова и Берии препровождались Фитину и Судоплатову по линии НКВД с приказом немедленно представить по этому вопросу предложения. Фитин ознакомил с телеграммой Гукасова – начальника по работе с националистическими и эмигрантскими организациями в районах, примыкающих к советским границам. Того самого Гукасова, который годом ранее потребовал от партбюро расследовать персональное дело Павла. Все ещё с подозрением относясь к коллеге и, возможно, держа на него зло, тот не передал Судоплатову указание Берии и самостоятельно подготовил предложения по противостоянию немецким спецслужбам в Латвии, Литве и Эстонии, а затем напрямую направил их начальнику разведки. Суть заключалась в том, чтобы использовать лишь агентурную сеть трёх республик Прибалтики, состоявшую из русских и еврейских эмигрантов.

Разразился скандал.

Вызвав Фитина с Судоплатовым и выслушав сообщение начальника разведки по записке Гукасова, Берия спросил мнение последнего.

– У меня его нет, – честно ответил Павел. – Я не получал никаких указаний и не в курсе германских намерений в Прибалтике. В настоящее время занимаюсь совершенно другими делами.

Нарком налился краской и велел срочно ещё раз принести телеграммы. А в них увидел отсутствие подписи Судоплатова об ознакомлении.

– Гукасова ко мне! – рявкнул по телефону адъютанту, через несколько минут Гукасов стоял вытянувшись перед наркомом.

– Это что такое?! – Берия потряс перед ним бланками. – Стратегом себя мнишь?!

После чего последовала непередаваемая игра слов и выражений.

– Если ещё раз позволишь такое, – Лаврентий Павлович подошёл вплотную, – лично оторву голову. Свободен.

Когда бледный Гукасов покинул кабинет, Берия успокоился и сказал:

– Европа сейчас в огне войны, и задачи разведки в нынешних условиях стали совершенно иными.

Вслед за чем процитировал Сталина, потребовавшего активного включения оперативных сотрудников разведорганов в политические зондажные операции с использованием любых конфликтов в правящих кругах иностранных государств.

– Это, – подытожил Берия, – ключ к успеху в свержении нынешних правительств марионеточных государств, провозгласивших свою так называемую независимость в 1918 году под защитой германских штыков.

Из этой тирады оба сразу поняли, что имеются в виду государства Прибалтики.

– Немцы и раньше, и теперь, – продолжал Берия, – рассматривают их как свои провинции, считая колониями германской империи. Наша же задача состоит в том, чтобы сыграть на противоречиях между Англией и Швецией в данном регионе, – повернулся в сторону Судоплатова. – Обдумайте всё как следует и немедленно вызовите в Москву Чичаева. Потом доложите ваши соображения с учетом необходимых материальных ресурсов. Срок – три дня.

Самоуверенная и дерзкая постановка вопроса отражала то новое мышление, которое демонстрировали Сталин с Молотовым и Берия после подписания пакта, тот явно прибавил им веры в собственные возможности. В регионах, уже официально вошедших теперь в сферу интересов СССР, начиналась кардинально новая активная политика в целях влияния на внутренний курс правительств этих государств.

Прибывший в Москву Чичаев, резидент НКВД в Риге, сообщил о резких расхождениях и натянутых отношениях внутри правительства Латвии – прежде всего между президентом Ульманисом и военным министром Балодисом. Этот конфликт подрывал стабильность существовавшего режима, уже находившегося под двойным давлением – советским и германским.

Немцы опирались на своих преданных сторонников в экономических управленческих структурах и деловых кругах, в то время как СССР рассчитывал на влияние среди левых групп, связанных с компартией и профсоюзами. Латвия, как и другие государства Прибалтики, по существу являлась буферной зоной между Советским Союзом и Германией.

План создания широкой коалиции, где в правительстве должны быть представлены как немецкие, так и советские интересы, также обсуждался на встрече в кремлевском кабинете Молотова. Узнав о таком варианте, президент Латвии Ульманис выступил резко против, между тем как министр иностранных дел Вильгельм Мунтерс неожиданно одобрил эту идею. Обстановка в республике накалялась ещё и потому, что там ширилось и поддерживаемое СССР забастовочное движение. Углублялся и экономический кризис, вызванный начавшейся войной: традиционные торговые связи региона с Британией и Западной Европой оказались оборванными.

Чичаев с Ветровым (советником полпредства в Риге) приехали к Судоплатову, и дипломат предложил сыграть на личных амбициях Мунтерса, чья репутация в Берлине была довольно устойчивой из-за его частых встреч с Риббентропом. Что касается Ульманиса, его правительство не пользовалось особой популярностью в результате ошибок в экономической области, с одной стороны, и примиренческой позиции, занятой им по отношению к шовинистически настроенным немецким бизнесменам в Риге – с другой. Эти коммерсанты скупали все наиболее ценное, что было в республике, широко пользуясь теми преимуществами, которые открывались перед ними из-за прекращения торговых связей Латвии с Западной Европой. Около семидесяти процентов всего латвийского экспорта шло в Германию по демпинговым[78]78
  Демпинг – продажа организацией товаров или услуг ниже себестоимости.


[Закрыть] ценам.

Судоплатов информировал Берию и Молотова, что правительство Латвии опирается не столько на поддержку регулярных воинских формирований, сколько на вспомогательные полицейские части, составленные в основном из сыновей фермеров и мелких торговцев. По убеждению разведки, министр иностранных дел Мунтерс был идеальной фигурой для того, чтобы возглавить правительство, приемлемое как для немецких, так и для советских интересов. Когда он обязал ведущие латвийские газеты опубликовать фотографию Молотова в честь его 50-летия, это было воспринято как готовность установить личные контакты.

Реакция последовала незамедлительно – Судоплатову тут же выдали дипломатический паспорт на имя Матвеева, а Мунтерса информировали, что с ним хотел бы встретиться специальный советник Молотова в целях получения от латвийского министра всего того, что у него могло быть помимо протокола. Эти неофициальные послания будут затем вручены советскому руководству.

Был июнь 40-го года – действовать следовало срочно.

По этой причине до Риги посланник добирался не поездом, а на борту скоростного советского бомбардировщика. Там, в Риге, он вместе с Ветровым, нанес тайный визит Мунтерсу, выразив во время встречи пожелание советского правительства как можно скорее произвести перестановки в составе кабинета министров, с тем, чтобы он, Мунтерс, смог возглавить новое коалиционное правительство.

Визит Судоплатова был частью комплексной операции по захвату контроля над правительством Латвии. Руководил ею Меркулов, первый заместитель Берии, тайно прилетевший в Ригу для координации плана действий на месте.

Находясь там под видом советника Молотова, Павел докладывал обо всём Меркулову, у которого был прямой выход по телефону на Москву. Вскоре латвийскому правительству был предъявлен ультиматум. В результате, президент Ульманис вынужден был уйти со своего поста, советские войска оккупировали Латвию и арестовали Ульманиса. Обстановка изменила правила игры. Немцы оказались слишком глубоко втянутыми в военные операции на Западе, чтобы интересоваться событиями, происходящими в Латвии. Молотов же и Сталин решили поставить во главе прибалтийских государств не тех, кто устраивал бы обе стороны (того же Мунтерса), а надежных людей, близких к компартии. Правда, некоторые из первоначальных условий, предполагавших создание коалиционных правительств, всё же сохранялись. В частности, латвийским и эстонским генералам были присвоены звания, аналогичные званиям в Красной Армии, а Мунтерса хотя и арестовали, но сделали это не сразу.

Вместе с Ветровым Судоплатов без лишнего шума вывезли всех членов семьи Мунтерса в Москву, а оттуда доставили в Воронеж, где Мунтерса определили на должность профессора Воронежского университета. Немецкую же сторону официально уведомили, что СССР по-прежнему считает бывшего министра иностранных дел Латвии политически значимой фигурой.

После истории с Гукасовым, но ещё до того, как Латвия была оккупирована советскими войсками, Берия неожиданно вызвал Судоплатова к себе и предложил сопровождать его на футбольный матч на стадионе «Динамо». Никаких объяснений не дал – это был приказ.

Играли «Спартак», команда профсоюзов, и «Динамо», команда НКВД. В те годы каждая встреча этих команд была сама по себе событием.

Поначалу Судоплатов решил, что нарком желает его присутствия во время беседы с агентом в ресторане. Заведение находилось на стадионе и было идеальным местом для встреч с агентурой, поскольку кабинеты там были оборудованы подслушивающими устройствами.

Когда оба приехали на стадион и вышли из машины, Павел следовал за Берией на почтительном расстоянии, поскольку шефа сразу окружили его заместители: Кобулов, Цанава, Масленников и другие. Обернувшись, нарком сделал ему знак приблизиться и идти рядом – так Павел очутился в правительственной ложе.

Берия представил его Маленкову и другим партийным и государственным деятелям, при этом Судоплатов чувствовал себя крайне неловко. Всё это время он просидел молча, но сам факт присутствия на правительственной трибуне дал понять Круглову, Серову, Цанаве и другим, что пора прекратить распространять слухи о подозрительных контактах, связях и о каких-то компрометирующих Судоплатова материалах, имевшихся в следственной части. Те должны были убедиться, что отныне он относится к разряду доверенных людей в глазах руководства страны.