Текст книги "Врата богов. Мой верный Конь. Зеркало Пророка. Третья и четвертая книги"

– Ладно, хватит тебя терзать, – решила Рада, выведя Романа из транса. – Завтра попробуем поработать немного по-другому.

Роман посмотрел на часы. Было чуть больше полудня.

– Тебя проводить? – предложил он.

– Не стоит, – ответила она.

– Мне не трудно.

– А мне трудно. Не обижайся, но у меня есть и свои личные дела, – резче, чем хотелось, выдала Рада и вышла из квартиры.

Ее путь лежал к ближайшему телефону автомату. С каждым шагом нарастала мучившая ее с утра жующая в районе солнечного сплетения тоска. Хотелось бросить все и пойти домой, но Рада твердо решила расставить все точки над «и». Двух копеек в кошельке не нашлось. Пришлось просить монету у прохожих. Повезло с третьего раза. Расщедрился кавказец средних лет. Поблагодарив его, Рада рванула в телефонную будку. Телефон работал.

– Нам надо поговорить, – сказала она, услышав «алло» Игната Валерьевича.

– Когда? – спросил он.

– Сейчас.

– Сейчас не лучшее время.

– Знаешь что, – разозлилась она, – все эти годы ты учил меня быть взрослой, а сам ведешь себя, как ребенок. Я еду к тебе, и мне плевать, какие у тебя там дела.

Ей на удивление легко удалось поймать такси, и вскоре она была на месте. Глядя на Игната Валерьевича, можно было подумать, что он прячет любовницу, настолько он был испуган и растерян.

– Проходи на кухню, – пригласил он. – Сейчас поставлю чайник.

Он терпеть не мог разговаривать во время суеты, и Раде пришлось подождать, пока он заварит чай и накроет на стол. Он же словно нарочно действовал медленно и неловко. Когда он разливал чай по чашкам, она заметила, что у него сильно трясутся руки.

– Почему ты меня избегаешь? – спросила Рада. – Ты больше не хочешь меня видеть?

– Ну что ты, очень хочу. Ты же знаешь, мы созданы друг для друга, но это Зеркало… И убийство. Пойми, будучи руководителем нашей группы, я не могу себе позволить рисковать, а ты…

– Понятно, – оборвала его Рада. – А нельзя было просто сказать, чтобы я не приходила?

– Ты не понимаешь, все не так просто.

– А мне кажется, все проще некуда. Просто ты трус. Но ты можешь больше не бояться, так как я не стану подвергать тебя мнимой или реальной опасности. Живи своей жизнью и будь счастлив.

Сказав это, она встала из-за стола и поспешила к выходу. Он хотел ее остановить, но она его оттолкнула и выскочила из квартиры. Ее опять душили слезы, так что в лифте она разревелась.

«Это уже становится традицией», – промелькнуло у нее в голове. Эта мысль заставила ее улыбнуться сквозь слезы.

Выйдя из лифта, она привела себя, как смогла в порядок, сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, затем с гордо поднятой головой вышла из дома. Она отправилась в парк Горького, где съела в кафе целых 250 грамм мороженого и выпила две чашки черного кофе. Полегчало настолько, что острая душевная боль ушла, оставив после себя не столько обиду, сколько разочарование, в первую очередь в себе. «Это ж какой надо быть дурой, чтобы считать столько лет это ничтожество чуть ли не эталонным мужчиной!» – думала она. А в том, что он трусливое ничтожество, слизняк-бесхребетник, она больше не сомневалась. Погуляв после этого по парку, она уже в относительно нормальном состоянии вернулась домой. За ужином она ни о чем поболтала с родителями, затем, сославшись на необходимость готовиться к работе, закрылась в своей комнате.

Там она мысленно нарисовала на полу посреди комнаты черту, разделяющее прошлое с ним и будущее без него, уверенно ее переступила, представив после этого, что между прошлым и ее дальнейшей жизнью вырастает непреодолимая стена. Затем погрузилась в самогипноз, представила его образ в сердце, вырвала его и бросила в воображаемый огонь. После этого в сердце осталась саднящая рана, из которой несло подвальным холодом. С дырой уже можно было жить, так как в ближайшее время она должна была затянуться не без помощи соответствующих визуализаций и самовнушений.

Ночью Рада спала великолепно. В результате на следующий день она пришла к Роману возродившейся, как птица Феникс. Ее глаза вновь светились, правда, немного истеричным светом. Лицо было идеально накрашено. Одета она была в легкую темно-синюю куртку, пастельно-голубое короткое платье и под цвет ему туфли на каблуках. Роман встречал ее в тех же джинсах и в почти новой футболке.

– Чудесно выглядишь! – обалдел он при виде ее. – Чаю?

– С удовольствием, – отвела она и, не разуваясь, пошла на кухню.

За чаем они проболтали ни о чем почти до полудня. Затем, спохватившись, приступили к сеансу гипноза. На этот раз Рада сначала пыталась заставить Романа самого отыскать дорогу к зеркалу, а затем с визуализированным проводником, но результата не было.

Вскоре их работа превратилась в приятельские посиделки. Не понимая, что Раду сейчас лучше оставить в покое и действительно уйти в работу, Роман из кожи вон лез, чтобы ей угодить и разве что тапочки не приносил в зубах. Злую на весь мужской род Раду это забавляло. Когда же он становился слишком навязчивым, она бесцеремонно ставила его на место, чувствуя себя дрессировщицей этого, по сути, еще ребенка. В иные дни о Зеркале они практически не думали.

Огонь был всем: альфой и омегой, первопричиной и первоследствием, первохаосом и первокосмосом и одновременно ничем. Это был огонь без топлива, огонь, рождающийся в себе, расцветающий несчетным количеством языков пламени и уходящий вновь в себя, чтобы тут же возродиться. Он был нигде и повсюду, так как горел за пределами любых пространств. Он горел уже вечность и одновременно не больше мгновения, так как время не властвовало над ним. Это был огонь, превращающий ничто в золото, чтобы вновь превратить золото в ничто.

По преданию лишь его отголосок, тень от множества теней, горел у богов и был огнем мистической мудрости и трансформирующего навсегда сознание понимания. Но даже этот отголосок, дарованный людям Прометеем или Люцифером, обладал настолько великой силой, что люди в большинстве своем прокляли его дарителя, записав его в свиту врага рода человеческого, а сам огонь поместили в геенну огненную, куда больше всего на свете страшились попасть. И лишь редкие смельчаки готовы были класть одну жизнь за другой в поисках возможности окунуться в этот огонь, чтобы, сгорев в качестве свинца, возродиться в виде золота, которое тоже было лишь тенью теней того золота, что непрерывно появлялось и исчезало в первоогне.

Танец языков первопламени был истинной жизнью, а тени их теней – тем, что стало нашей материальной вселенной во всем ее великолепии, созданной в качестве зрителя, глазами которого огонь мог наслаждаться зрелищем собственного танца, так как подобно пирамиде с всевидящем оком он мог видеть все кроме себя. Танец был наивысшим порождением творческого начала огня, и как любому другому исполнителю ему нужен был зритель, роль которого играл настолько завороженный этим зрелищем Роман, что он даже не понимал, что во время созерцания является олицетворением самой вселенной.

Он мог легко менять масштаб наблюдаемой картины от созерцания всего пламени в целом до любования танцем отдельных фотонов. Для этого ему было достаточно изменить фокусировку взгляда.

Его внимание привлек один из языков пламени, начавший приобретать очертания женской фигуры. Когда Роман узнал в ней Раду, тени пламени приобрели форму старинного дворца, в одном из залов которого шел пир. Рада танцевала перед гостями завораживающий, гипнотический танец. Ее огненные одежды не столько скрывали, сколько привлекали внимание к телу. Когда после танца ей принесли на блюде голову Крестителя, она с торжествующей улыбкой на лице обошла с этим блюдом всех присутствующих. Затем она повернулась к Роману, и голова Крестителя начала превращаться по очереди в головы Артефака, Колесника и Романа. После нескольких циклов этих трансформаций на подносе появился простой деревянный ларец с Зеркалом Пророка. Рада тоже преобразилась. Теперь это была сама богиня, одетая в белые, простые одежды. На ее шее было ожерелье из звезд, а голову украшала диадема с полумесяцем. Удивительнее всего были ее глаза, радужная оболочка которых состояла из галактик, а роль зрачков играли черные дыры.

– Держи, оно твое по праву, – произнесла она, обращаясь к Роману.

Когда же он протянул руки, чтобы взять Зеркало, картина изменилась.

Теперь он стоял на одной из ростовских центральных улиц, похожей на любую из них и ни на какую конкретно. На противоположной стороне улицы у самой дороги стоял поистине колоритный старик с длинными совершенно седыми волосами и подстать им длинной густой белой бородой. Одет он был в черные брюки, черные сапоги и мешочного цвета сюртук, надетый на русско-народную рубаху с вышитыми по подолу и воротнику красными свастиками. Рядом с ним вертелся одетый в застиранную и давно уже потерявшую всякий вид фланелевую рубашку и спортивные штаны с вытянутыми коленками то и дело пускающий слюни идиот. В руках у идиота был ларец с Зеркалом.

Старика Роман видел в первый раз, иначе бы он его не забыл, настолько тот был запоминающимся, а вот идиот показался ему знакомым.

Идиот то и дело скалил в совершенно невообразимой улыбке зубы, произнося при этом что-то типа «гыыыы» и пускал слюни с соплями. При этом он все время прижимал к груди тряпичную куклу с оторванной ногой, и слюна с соплями обильно проливалась на эту игрушку, которую, судя по ее виду, ни разу в жизни не удосужились постирать.

– Долго мне еще ждать?! – раздраженно спросил старик и нетерпеливо топнул ногой. Это заставило идиота рассмеяться похожим на крик гиены смехом.

Роман вдруг понял, что уже целую вечность топчется у дороги, по которой сплошным потоком на огромной скорости проносятся мимо машины.

– Ну чего ты там застрял? – поторапливал его старик.

Больше ждать было нельзя, тем более что машины шли сплошным потоком, без малейшего просвета, позволившего бы безопасно перейти через дорогу. Роман уже решил, что называется, броситься с закрытыми глазами в омут, надеясь лишь на авось, как вдруг в нескольких шагах от него, на его стороне улицы появилась Рада. Она была в коротеньком сарафане и туфельках на высоких каблуках. Рада медленно удалялась от Романа. Почувствовав каким-то образом, что он на нее смотрит (она ни разу не взглянула в его сторону), она чуть заметно ударила левой ладонью себя по ноге.

В следующий миг Роман, превратившись в здоровенного лохматого пса, виляя хвостом, побежал к хозяйке. Поравнявшись с ней, он ткнулся носом в ее ладонь, затем лизнул руку. Для него это был миг наивысшего счастья.

– Ну что ж, ты сделал свой выбор, – услышал он слова старика, и его выбросило из сна.

Роман вскочил с кровати и начал возбужденно ходить по комнате. Находясь в предельно экзальтированном состоянии, он не замечал текущих по щекам слез счастья. А он был счастлив, как никогда раньше. Без нескольких дней полная луна прекрасно освещала комнату. Лунный свет добавлял масла в огонь его чувств, создавая атмосферу волшебства. Это было знакомое Роману с детства чувство, когда кажется, что стирается грань между реальностью и сказкой, и может произойти любое чудо.

Когда-то давно, когда оно еще не ходил в школу, ощущение волшебства появлялось в их доме вместе с новогодней елкой. Ее ставили и наряжали в зале в словно специально предназначенном для нее уголке у окна между тумбочкой с телевизором «Рекорд» и покрашенной светло зеленой водоэмульсионкой стеной. Елку ставили так, что ее можно было обойти, в результате за елкой получалось прекрасное место для засады.

Проснувшись в такие дни ночью, Роман тихонечко, чтобы не разбудить родителей, – дверь в их спальню почти всегда оставалась открытой, – прокрадывался в зал и прятался за елкой… нет, не в ожидании деда Мороза, который, надо сказать, приходил к нему каждый день, начиная с конца декабря и до самого Старого Нового года.

Нередко, принося очередной подарок под елку, родители находили его спящим в засаде. Тогда они тихонько клали подарок и уходили, чтобы его не разбудить.

– Я опять проспал деда Мороза, – с досадой в голосе сообщал он за завтраком.

– Конечно, проспал, – соглашался с ним отец. – Перед тем, как прийти, дед Мороз насылает на людей сон, а потом уже смело приходит, не боясь кого-нибудь разбудить.

– А почему он так делает?

– Потому что он приходит из волшебного царства, и если его будут часто здесь видеть, он растеряет свое волшебство и больше не сможет приносить подарки, – объясняла мать.

Надо отдать Роману должное, он сам вычислил деда Мороза. Однажды в канун Нового года он нашел в шкафу под простынями пачку фломастеров. Тогда они, как и почти все хорошие вещи, свободно не продавались, и мама достала их ему по великому блату. Оставив их на месте, он не стал рассказывать родителям о своей находке. Через несколько дней он нашел фломастеры под елкой. Этого было достаточно, чтобы он смог понять, кто на самом деле дед Мороз. Роман тут же включился в игру. Он начал класть под елку фрукты и конфеты (за ними труднее всего уследить), потом находил и радостно бежал к родителям сообщить об очередной щедрости деда Мороза.

Истинным посланником волшебства для Романа был зайчик, так как именно он всегда приносил то игрушку, то что-нибудь вкусненькое. В зайчика Роман верил всей душой и мечтал с ним познакомиться и поговорить, так как зайчик, конечно же, был говорящим.

И вот теперь, когда Роман уже полностью разуверился в чудесах, волшебный мир, можно сказать, позвонил ему по телефону, пообещав в ближайшее время нагрянуть в гости.

Роману настолько не терпелось рассказать кому-нибудь про свой сон, что он готов был немедленно позвонить Колеснику, несмотря на то, что часы показывали только начало пятого. Он бы и позвонил, но родители спали рядом с телефонным аппаратом, и ему пришлось бы рассказывать им про Зеркало Пророка, чего Роману совсем не хотелось, так как он понимал, что для них эта информация может стать опасной. Надо было дождаться, когда они уйдут на работу.

Сходив в туалет, Роман вернулся в постель. Разумеется, ни о каком сне не могло быть и речи. От нечего делать он решил погрузиться в самогипноз, но так и не смог расслабить тело. Тогда он начал мечтать о Раде. Незаметно для себя он погрузился в то состояние полусна, когда мысли уже превращаются в образы и ощущения, но ты еще остаешься властен над сюжетом видения.

Они шли с Радой по цветущему лугу. На ней было светло-голубое легкое платье в горошек и босоножки на низком каблуке. Собственная фигура воспринималась Романом не настолько отчетливо, чтобы замечать такие детали, как своя одежда. Роман взял ее за руку и какое-то время наслаждался этим детским проявлением чувств. Затем они остановились. Рада повернулась к нему лицом. Она была прекрасна, как никогда.

Прочтя в ее глазах ожидание, он начал говорить. Он рассказывал, что безумно любит ее с самой первой встречи. Что она – единственная, прекрасная, неповторимая. Что для него она вмещает в себя всю вселенную, так как, глядя в ее глаза, он забывает обо всем остальном, а когда ее нет рядом, то все его мысли и чувства направлены на нее. Он говорил так несколько минут. Она внимательно слушала. Затем чуть слышно прошептала:

– Я тоже тебя люблю.

Сердце Романа запрыгало от счастья. В голове закружилось. Получив согласие, он нежно коснулся губами ее губ. Она ответила на его робкий поцелуй. Это придало Роману смелости, и он вложил в следующий поцелуй всего себя, всю свою любовь, все свои чувства. Но когда его язык оказался у Рады во рту, она превратилась в идиота из предыдущего видения. Роман отпрянул с ужасом и отвращением, а идиот, явно обрадованный его реакцией, оскалил лицо в улыбке, пустив сопли из обеих ноздрей и радостно сказал:

– Гыыыыыыыыы.

В следующее мгновение в паху у Романа появилось то самое ни с чем не сравнимое ощущение, и его трусы стали мокрыми от липкой, густой спермы. Романа чуть не стошнило прямо в кровати. Не понимая еще, что это был всего лишь сон, он вскочил на ноги и, матерясь на чем свет стоит, начал плеваться, стараясь избавиться от навязчивого ощущения присутствия слюны идиота во рту. Через пару секунд он окончательно проснулся. Было 15 минут девятого. Родители были уже на работе, и это заставило его облегченно вздохнуть, так как у него и так уже было впечатлений выше крыши, и объясняться по поводу столь бурного пробуждения ему совсем не хотелось.

Дав себе несколько минут отдышаться, Роман поменял простыню, которую вместе с испачканными трусами бросил в корзину для грязного белья. Затем он долго и остервенело мылся под душем, словно стараясь смыть с себя остатки кошмара. После третьей чистки зубов он почувствовал себя вполне терпимо и, умывшись, выключил воду. Одевшись, он отправился на кухню, посмотреть, что оставила на завтрак мама.

Похоже, ей тоже не спалось, так как посреди стола стояла тарелка с внушительной стопкой блинов. К блинам была семга, браконьерского посола черная икра и настоящий пчелиный мед, который родители брали у знакомого пасечника. Решив, что по поводу завтрака можно не заморачиваться, Роман вернулся в свою комнату и, устроившись на диване с томиком Лемма, начал ждать Раду. О ночных видениях он решил никому не рассказывать, так как они могли помешать очаровывать возлюбленную.

– Что случилось? – спросила Рада, едва Роман открыл дверь. Похоже, он не настолько хорошо пришел в себя, как ему казалось.

– Да ничего, а что?

– Такое впечатление, что тебя пропустили через центрифугу.

– А, это кошмар приснился.

– Какой?

– Так, ерунда. Толком не расскажешь. Пошли лучше завтракать.

– У меня так скоро талия будет на выпуск, – кокетливо сказала Рада, когда Роман выставил на стол все деликатесы и чайник со свежим чаем.

– Перейдем на кабачковую икру.

– А знаешь, я в детстве ее обожала. Особенно летом. Уйдешь так с друзьями на целый день на пляж. Проголодаешься. Не домой же идти. Вот мы и скидывались на банку кабачковой икры и булку свежего серого хлеба за 16 копеек, часто он был еще горячим, а если кто-то был богатым, то и баллон сока. Чаще всего томатного. Банки мы открывали, надавливая на крышку локтем или коленкой. А потом отламывали куски хлеба и по очереди их макали в банку с икрой. А потом пускали по кругу баллон с соком. Не поверишь, ничего вкуснее не ела.

– Поверю, мы также делали.

– Правда?

– Только вместо сока упивались по пути домой газировкой из автоматов или в нашем магазине брали лимонад на розлив. А чтобы не облизывать стакан, пили, сунув в него и нижнюю губу. Правда, так легко облиться. А еще я до сих пор обожаю майонез. Могу его есть если не ложками, то, как бутерброд, намазывая на хлеб.

– Не, майонез я люблю только в салатах и с жареной картошкой.

– Может, устроим тогда как-нибудь ностальгический завтрак?

– Я с удовольствием.

– Решено.

– Мне что принести?

– Себя.

– Слушай, мне так не удобно. Ты меня все время кормишь, а я…

– А ты радуешь меня своими приходами. Мне давно уже ни с кем не было так легко и хорошо.

– Вот это и плохо.

– Почему?

– Потому что мы вместо того, чтобы заниматься делами, устроили с тобой черт знает что.

– Работа не волк.

– Как знать.

Романа разбудил настойчивый звонок в дверь. Часы показывали половину девятого. В это время он не ждал гостей, поэтому первым его побуждением было сыграть в «никого нет дома», но звонящий был слишком настойчивым. Матеря незваного гостя, Роман выполз из-под теплого одеяла и пошел открывать.

Роману было нехорошо, так как весь вчерашний день был днем имени Бахуса. Сначала они с Радой выпили бутылку «Российского» и бутылку «Степной розы». «Российское» купил Роман. Ему нравилось это легкое, чуть сладковатое вино, которое, несмотря на копеечную цену, было очень даже хорошего качества. «Степную розу» подарили матери в качестве магарыча, у которой и выклянчил ее Роман.

Вторая половина дня была отдана друзьям, преферансу и пиву. Не ведая, что творят, они решили расписать полтинничек, и закончили игру уже глубоко за полночь. Роман надеялся отоспаться утром, так как завтрак Рада взяла на себя, пообещав Роману сюрприз. Раньше 10 она не приходила, поэтому он смело поставил будильник на 9—30. Не удивительно, что Роман не был расположен к гостеприимству.

– Кто там? – спросил он через дверь.

– КГБ. Откройте, – ответил мужской голос.

КГБ оказался целый отряд из пяти человек. У всех в руках было оружие.

– Майор Табаков, – представился один из них, показав Роману открытое удостоверение.

Это был мужчина 30 с копейками лет. Блондин, волосы короткие. Рост средний. Лицо и фигура обычные, не запоминающиеся.

– Почему так долго не открывали? – строго спросил майор.

– Спал.

– Крепко же вы спите. Мы уже собирались дверь ломать. Мы можем войти?

– Конечно. А что случилось?

Майор не ответил. А остальные, получив разрешение, с оружием на изготовку ворвались в квартиру и обыскали все углы, где только мог спрятаться человек.

– Вы, как я понимаю, Роман Николаевич Кривцов? – спросил майор, после того, как его коллеги убедились, что Роман в квартире один.

– Ну да, – ответил Роман.

– Можете предъявить удостоверяющий личность документ?

– Это пойдет? – спросил он, показывая удостоверение сотрудника «Лабиринта».

– Вполне, ответил майор.

После этого он кивнул коллегам, и те ушли.

– Роман Николаевич, нам надо серьезно поговорить, – сообщил майор, когда они остались одни.

– Конечно. Хотите чаю?

– Не откажусь.

– Тогда пойдемте на кухню. И можно я оденусь?

– Конечно.

– Роман Николаевич, вы разве не должны быть на рабочем месте? – спросил майор, когда Роман прибыл на кухню, надев перед этим джинсы и футболку.

– Не должен. А вы теперь так прогульщиков ловите?

Майор криво улыбнулся.

– Почему не должны? Объясните, пожалуйста, – попросил он.

– Мы с Радой работаем здесь.

– Почему?

– По распоряжению Колесника. Он запретил нам появляться в «Лабиринте», так как боялся каких-то чужих ушей.

– Каких?

– Не знаю. Он мне не объяснял. Так что вам это лучше у него спросить.

– В данный момент меня интересуют ваши ответы, – подчеркнуто строго сказал майор.

– Да я бы с удовольствием, но у меня их практически нет.

– Чем вы занимались с гражданкой Приходько?

– С кем?

– С Радой Георгиевной. Вы что, не знаете фамилии своих коллег?

– Да как-то знаете… Ваше столь бурное появление выбило меня из колеи.

– Ладно, чем вы с ней занимались?

– Извините, но я не уверен, что могу обсуждать это с вами без разрешения начальства.

– Сейчас я ваше начальство, и я настоятельно рекомендую рассказать все без утайки.

– Да дело не в утайке и не в утаивании… Просто все это… не знаю, как объяснить.

– Вы, главное, начните, а я, если надо будет, помогу.

– Все началось с покушения на меня во время которого Максим Харитонович спас мне жизнь, застрелив убийцу. По его словам я стал мишенью потому, что во мне спят какие-то способности, поэтому меня посчитала опасным некая неизвестная мне оккультная группа. Для того чтобы выяснить, какие именно способности во мне спрятаны, он и предложил мне потупить на службу в КГД. Сначала мной занимались в «Лабиринте», а потом Колесник решил, что там за нами кто-то может следить или наблюдать… Короче говоря, с тех пор мы занимаемся здесь. Рада погружает меня в гипноз, благодаря которому надеется раскрыть мой потенциал. О результатах работы мне ничего не сообщалось. Так что я и при желании никому ничего секретного не смог бы сообщить, – сказал Роман, инстинктивно понимая, что о Зеркале лучше не заикаться.

– Скажите, а Лев Петрович Мых имел отношение к вашей работе?

– Колесник знакомил меня с человеком по прозвищу Профессор Артефак. Не знаю, о нем вы меня спрашиваете, или нет. Тот должен был найти какой-то ритуально-оккультный предмет, название я не запомнил. Скорее всего, из-за этого его и убили. Кстати, именно после убийства Артефака мы начали работать здесь.

– Ладно, а что-нибудь необычное или подозрительное вы не замечали?

– Да вроде нет. А что все-таки произошло?

– А произошло то, Роман Николаевич, что в течение последних 24 часов вся ваша рабочая группа кроме вас, включая всех сотрудников «Лабиринта» и курирующих их Максима Харитоновича Моисеева и Софью Сергеевну Михееву, была убита.

– Как?!

– Их застрелили.

– А Рада? – спросил он, моля бога о том, чтобы она выжила.

– Увы. Она была убита утром у себя дома.

Внутри Романа что-то щелкнуло. Голова наполнилась отупляющим звоном, а мир, потеряв цвета, стал даже не черно-белым, а уныло серым.

– И что теперь? – потерянно спросил он.

– Будьте осторожны и не покидайте город. Как только что-то прояснится относительно вас, я сообщу.

Закрыв за следователем дверь, Роман сел возле нее на пол. Его лицо перекосилось, из приоткрытого рта потекла струйкой слюна, и он тихо завыл. Минут через десять приступ прошел, и его сменила вполне терпимая пустота. Часа через полтора накатило снова. Чтобы как-то себя отвлечь, Роман взялся навести порядок в своих вещах. От монотонной работы немного полегчало, но лишь самую малость. Когда родители вернулись с работы, он сам выглядел не лучше покойника.

– Убили моего лучшего друга, – сказал он матери в ответ на ее расспросы, решив, что всей правды ей лучше не знать.

Она пыталась его утешать, но от этого стало еще гаже, и он закрылся в своей комнате. Тишина раздражала, поэтому Роман включил музыку. Не раздеваясь, он лег на диван с первой попавшейся книгой. Он смотрел на текст, не понимающим взглядом, пока его не сморил сон.

На следующий день Роман позвонил майору Табакову.

– Что-то вспомнили? – спросил он, когда Роман себя назвал.

– К сожалению нет. Я звоню спросить, когда и где похороны. Извините, что отвлекаю от работы.

– Вы же понимаете, что мы не можем допустить огласки по поводу столь вопиющего ЧП, поэтому решили всех хоронить отдельно. По-домашнему.

– Тогда подскажите, пожалуйста, адрес Рады.

Оказывается, она жила в какой-то паре остановок от него. Погода была хорошая, и Роман решил пройтись пешком. По дороге он зашел на «хитрый» базар, где купил две темно-красные розы. Когда он подошел к ее дому, гроб с телом уже стоял у подъезда на двух табуретках. Рада выглядела растерянной, словно ей самой не верилось в происходящее. Роман положил цветы у изголовья гроба, затем сказал слова соболезнования ее родителям. Мать, скорее всего, накачали успокоительным, потому что она стояла бездушным, не понимающим, что происходит, болваном. Отец же был растерян и показался Роману похожим на подбитую птицу. После этого он отошел в сторонку и внимательно присмотрелся к людям. Они вели себя, как обычно на похоронах, то есть, разговаривали ни о чем, стараясь сохранять полагающееся по протоколу скорбное выражение лица. Никого, кого можно было бы принять за Игната Валерьевича, Роман не заметил. Это стало причиной минутного злорадства, которое Роман немедленно в себе подавил. На какое-то мгновение после этого ему стало стыдно, но чувства были вялыми. Он словно был отключен, благодаря чему почти ничего не чувствовал. От отсутствия чувств ему стало не по себе, и он поспешил уйти. После этого он прошел чуть больше 10 километров в максимально быстром темпе и вернулся домой в изнеможении. Помогло. Физическая усталость позволяла не так остро чувствовать горе во время его приступов.

На следующий день ближе к обеду позвонил Табаков.

– На время следствия вас решено отправить в отпуск без содержания. Надеюсь, вы не против? – спросил он.

– Нет, я даже рад, – ответил Роман совершенно безрадостным голосом.

– И еще, подписку мы брать не будем, но если решите выехать из города, позвоните заранее, а лучше не покидайте Ростов, так как можете понадобиться в любой момент.

– Хорошо, – пообещал Роман.

На этом их разговор закончился.

Через пару недель приступы горя практически сошли на нет, но началась новая напасть. Роман стал постоянно нарываться на отсутствие Рады. И если приступы горя можно было сравнить с попытками взять его штурмом, то пустота на месте Рады вполне могла сравниться с осадой крепости. Это выматывало невероятно, но кроме терпения и понимания того, что это тоже пройдет, у него не было ничего.

Примерно через месяц после похорон… он лег спать и только начал проваливаться в дрему, когда отчетливо услышал ее радостный голос:

– Ну все, Ромочка, мне пора.

Проснувшись, он заплакал, но это были совершенно другие, чем раньше слезы. Этими слезами Рада отпускала его жить дальше. Это была черта, преступив через которую, он почувствовал себя выздоравливающим после тяжелой болезни. Тоска по Раде, разумеется, не прошла, но пик горя он уже преодолел.

Через пару дней после этого разговора к Роману заявился хранитель. Было около полудня.

– Надеюсь, не помешал? – спросил он, улыбнувшись во весь рот голливудской улыбкой.

– Вот именно, не помешал. Вы же гарантировали… – набросился на него с упреками Роман.

– Я? – удивленно воскликнул хранитель. – Не может такого быть! Ты меня с кем-то путаешь, парень. Так что, пока ты не наговорил на увесистый подзатыльник с последующими объяснениями ногами в живот, дуй на кухню и ставь чайник.

Почувствовав нутром, что угрозы хранителя не пустой звук, Роман, мысленно проклиная себя за трусость, тут же заткнулся и пошел накрывать стол к чаю.

– Давай расставим «ё» перед «б», – предложил хранитель, сев за стол. – Я не добрая фея и не воспитатель детского сада. Моя задача в твоем случае следить за тем, чтобы игра не сорвалась из-за непредвиденных внешних обстоятельств, но ни в коем случае не вмешиваться в саму игру. Так что я как мент на шахматном турнире должен смотреть за порядком и не лезть на доску.

– Тогда почему вы вмешиваетесь?

– Хороший вопрос. Дело в том, что кое-кто совершил роковую ошибку, не дав тебе самому созреть для поиска Зеркала. В результате этого то, что должно было стать делом твоей жизни, воспринимается тобой, как досадная обуза. Ты ведь думаешь, что тебе это Зеркало триста лет не нужно?

– Вы правы. Я бы многое отдал, чтобы никогда о нем не услышать.

– И вот тут ты не прав. Дело в том, что в отличие от большинства людей ты и все те, кто повязан с Зеркалом – люди судьбы. Вы рождены с определенной задачей, причем первостепенное значение имеет именно она, а не вы, как таковые.

– Мы что, рабы лапы?

– В принципе, да. Дело в том, что своей настоящей, принадлежащей вам в той мере, в какой она принадлежит обычным людям, жизнью вы жили много веков назад. Столкнувшись с Зеркалом, вы были захвачены им, и с тех пор вертитесь вокруг него, как луна вокруг земли. Из-за Зеркала вы застряли между жизнью и смертью. Вы не можете умереть, как обычные люди. Вместо этого вы отправляетесь в своего рода переплавку, чтобы родиться заново и продолжить игру. Так что в этом плане данная смерть Рады и других людей не является чем-то особенным или непоправимым. Это всего лишь еще один шаг в одной из множества партий игры.