Текст книги "День отдыха на фронте"

– Не заденет, – уверенно проговорил Морозов. – Камнепады ходят по другим руслам, мы – в стороне от них, товарищ лейтенант. Спите пока. До подъема осталось немного.

Романюк втянулся в спальный мешок и поднял молнию. На этот раз отключился почти мгновенно, хотя через пелену сна слышал глуховатый голос командира группы, который менял часового – сон десантников надо было охранять с оружием.

И включился он почти мгновенно, едва ли не сразу после отключения, – так ему показалось. Голова была свежей, сознание ясным. На камнях, которыми было обложено место ночевки, белел снег. Проспал он после камнепада часа полтора всего, а выспался за целую ночь. Снегом белым, свеженьким, льдистым, ошпаривающим лицо, они и умылись. Хорошо было. И поход их нынешний проходил толково, – у Романюка, в отличие от врачей, ходивших с другими группами в горы, совсем не было работы. И слава богу! То ли везло группе сильно, то ли душманы еще не проспались, хотя, честно говоря, такое у них случается редко, то ли еще что-то было…

В камнях развели небольшой огонь, который не то чтобы с боков не был виден, его не было видно даже сверху, с небесного полога, усеянного звездами.

На кубиках сухого спирта подогрели чай, кто хотел, тот мог подогреть тушенку, закусили галетами, ими очень хорошо было заедать тушенку, сытного вкусного бульона набралось едва ли не полбанки… «Фурнитуру», как Мельников называл остатки бумаги, опустошенные жестянки, обертки унесли с собой – все это будет зарыто по дороге где-нибудь в укромном месте, – и ушли, буквально растворились в горном пространстве.

Группа Мельникова раскопала и склад боеприпасов. Когда наткнулись на него и отвалили в сторону камни, была надежда: а вдруг они здесь обнаружат и «стингер»? Среди прочего, рождающего грохот и пламя, имущества наткнутся, а?

Не наткнулись. Хотя футляр от «стингера» обнаружили – изящный, дорого сделанный, пахнущий какими-то странными духами… Интересно, сколько стоит начинка, раз футляр у нее такой бесценный, любую пещеру может украсить? Жалко, что начиночка им не досталась, обломилась только красивая обертка. Но обертка доставалась нашим группам и ранее.

Склад душманский, пахнущий машинной смазкой, горелым порохом, пироксилиновой кислятиной, еще чем-то противным, принесенным из химической лаборатории, взорвали. Чтобы унести отсюда все, что здесь имелось, был нужен батальон носильщиков, не менее, – восемьсот человек, а может быть, даже и более.

Поэтому под склад заложили взрывчатку, взятую тут же, в ящиках с китайской маркировкой, усилили дополнительными запалами, добавили бикфордова шнура, – но это так, на всякий случай, – и огромный воз добра подняли в воздух.

Грохот ночного камнепада ни в какое сравнение не шел с этим обвалом: звук камнепада был обычным детским пуканьем по сравнению со взрывом, уничтожившим душманский склад.

Смотреть на это можно было только с соседней горы, да и то было опасно, гора тряслась и гремела под ногами, словно живая, того гляди, кусок скалы отломится от плоти и уйдет вниз, в грязное узкое ущелье.

Проверять собственную работу не стали – незачем, да и вряд ли кто из живых осмелится сунуться в каменную преисподнюю, поэтому Мельников скомандовал побыстрее закидывать манатки на собственные горбы и уходить.

Тем временем в горах начала портиться погода, а это – штука затяжная, вообще непредсказуемая, сложная, способная увлечь и сбросить в ущелье кого угодно.

Поскольку ни «стингер», ни «блоупайп» не были обнаружены, ракеты надо было искать в другом месте, где-нибудь в районе перевала Аракуль или на горе Вути, либо под Даразаргаром, мест, где можно было их спрятать, на Гиндукуше не менее пятидесяти, и все их надо регулярно проверять, и не просто проверять, а делать это по графику, утвержденному не только в штабе дивизии, но и в штабе армии.

Поиск, который вела группа Мельникова, продолжат другие группы. В конце концов, и «стингер» и «блоупайп» попадутся в этот бредень, они просто не могут не попасться. Нужно только терпение…

Через день подорвали еще один склад, взрыв также организовался сильный, пришлось спешно уходить – столб пыли, дыма и каменной крошки заслонил небо, оружия американцы поставляли сюда столько, что его можно было продавать в слаборазвитые страны, варить из железок супы и компоты и кормить этой едой «паханов» душманского мира; много металла поставляли и англичане, прежде всего – тяжелые фирменные мины, старались и пакистанцы с китайцами… Все старались засунуть в эту щель свою голову и посмотреть, что в Афганистане делается, а потом в порядке оказания гуманитарной помощи закинуть туда мешок с патронами и кривоствольный автомат.

Впрочем, в кривоствольных автоматах душманы разобрались очень скоро и потребовали от своих покровителей, чтобы их избавили от продукции, чьи стволы проходили закалку в двухведерном китайском чайнике, напитком из которого угощают посетителей в ресторанах Сианя и Шэньяна, поэтому через некоторое время в арсеналах «прохоров» стало проявляться оружие, которому завидовали даже наши солдаты.

И жалко было очень, когда под эту продукцию приходилось закладывать пару-тройку фугасов, приготовленных впрок теми же мастерами в рубахах до щикотолок, и поднимать в воздух то, что неплохо было бы унести с собой…

Но унести все на себе, на своих спинах, не получалось: ведь на ту же Мангаль-Хулу никакой вертолет не сумеет забраться, не найдет площадки, чтобы сесть… Нужна какая-то новая техника, а ее нет. Не изобретена пока.

Вот и приходилось обращаться к взрывчатке…

Пора было собираться домой. Проверили американскую многоцелевую радиостанцию, которую так удачно обнаружили в первый же день своего похода, станция находилась на месте, замаскированная граната, которая должна была сработать, если кто-то сунет нос в склад, также находилась на месте, нетронутая.

– Все в порядке, – Морозов удовлетворенно потер руки, щелкнул ногтем по толстой непромокаемой ткани, в которую была укутана аппаратура. – Вредная штука. Неприятностей может принести много.

Романюк это знал.

Как только наши вертолеты начнут обеспечивать своими винтами какую-нибудь операцию, намеченную в этом районе, так «прохоры» извлекут из склада это мудрое изделие и начнут брать на звуковую мушку «Ми-восьмые».

Потерь может быть много. Тем более сидящих в камнях радионаводчиков, что своими заскорузлыми, наполовину ставшими проволочными бородами чистят аппаратуру, извлечь наружу будет сложно – они мигом уйдут в глубину гор, в пещеры… Выковырнуть их оттуда можно только авиационными бомбами.

От склада, накрытого зеленым, уже промерзшим дерном, до площадки подскока надо было пройти километров двенадцать. Радиостанцию разделили на несколько блоков и разобрали по рукам, один небольшой блок достался и Романюку, и он ни слова не сказал против. Мельников неожиданно дружески ткнул его кулаком в бок:

– Спасибо, лейтенант! В Кабуле с меня – бутылка «ватановки», – тут командир группы взметнул над головой правую руку с указующим перстом и добавил: – Качественной!

«Ватановка» – это популярная кабульская самогонка, которую варят из кишмиша, слава о ней идет, правда, не самая добрая – дерьмо, мол, но раз командир произнес слово «качественная», значит, не вся самогонка напоминает сорокаградусное пойло из дождевой лужи, пахнущее помоями и табачными чинариками, – значит, есть питие, произведенное в том же тазу, но только по утонченной технологии. От него помоями может даже и не пахнуть…

По узкой, влажной от растаявшей изморози тропе двинулись вниз.

С двумя остановками шли час, – лейтенант Романюк на себе ощутил, что спускаться с любой вершины, даже несложной, – дело более трудное, чем подниматься, и не только трудное, но и опасное, потом шли еще минут сорок и опять сделали привал, уже более длительный, с перекусом, собранным из оставшейся еды, – продукты у них были на исходе.

Еда, как показалось Романюку, могла встретиться и на каком-нибудь складе, на заплесневелой либо засыпанной угольной пылью полке, но надежда эта так и осталась надеждой, ни одна из каменных нор не содержала в себе продуктов, даже окаменевшего печенья, и того там не было.

– Ничего, мужики, – Мельников старался подбодрить своих подчиненных, – держимся пока, держимся, другого не дано. Придут вертолеты, еду привезут… Когда взлетим, наедимся досыта, до самого Кабула будем есть. Держитесь!

Погода той порой продолжала портиться. Откуда-то с высоты, из розовых небесных далей, освещенных за облачным пологом невидимым солнцем, начали потихоньку сползать слои плотного холодного тумана; сползая, туман крупными лохматыми стожками прилипал к камням, к тропам, если те вдруг возникали под ногой, к плоским влажным полянам…

Набивалось тумана в пространстве все больше и больше, всего через какой-то час, – ну, может быть, через полтора часа, – группа вообще перешла на воробьиный шаг, двигалась теперь очень медленно, стараясь точно ставить ногу, не промахиваться, сипела от нагрузки в жидком, очень противном, каком-то липком молоке, стонала и чертыхалась…

Ругаться было отчего – в горах вслепую ходить не положено, очень скоро можно сковырнуться и улететь вниз, с точкой приземления на том свете; Мельников двигался первым, на всякий случай он перекинул страховочный конец Морозову, тот хоть и был весом легче старшего лейтенанта, но скроен был ладно и сколочен крепко, поэтому мог удержать командира, если тот вдруг поползет в пропасть.

Скорость движения продолжала оставаться такой маленькой, что это обстоятельство вызывало невольную зубную боль. – и на точку подскока они выйдут с опозданием, и вертолеты могут, повисев в воздухе несколько минут, пустыми вернуться назад, в Кабул… Тут обязательно будут ныть зубы.

В семнадцать ноль-ноль, когда должны были появиться вертолеты, Мельников цыкнул на группу:

– Тихо! Замерли все!

Группа, остановившись под округлой, какой-то обсосанной скалой, словно бы та была сооружена изо льда, послушно замерла. Минуты через три туман затрясся, будто студень, послышался грубый хлопающий звук.

Вертолеты прошли точно над людьми, но машин, – их пришло две, – не было видно, все съело небесное молоко. На море в таких случаях обычно говорят: «Видимость – ноль».

– Ну хотя бы пару банок тушенки сбросили, – жалобно проговорил Паночкин. – Не сбросят ведь…

– Не сбросят, – подтвердил Морозов, – поскольку даже пингвину понятно: тушенка попадет к «прохорам».

Но главное было не это, другое – что делать с американской техникой, которую они волокут на своих плечах? Надо было принимать решение – либо тащить ее дальше, либо подложить под этот электронный гроб пару гранат. Одно из двух, третьего не дано…

Вертолеты тем временем загрохотали над группой снова, казалось, что они находятся совсем невысоко, рядом, стоит только подпрыгнуть – и можно будет ухватиться рукою за колесо «Ми-восьмого».

И хотя вертолеты находились от них на расстоянии поднятой руки, до машин не только пальцы не могли дотянуться, но и рация, имевшаяся в группе, не брала – слишком она легкая была, слабая, плюс ко всему, душманы, слыша стук вертолетных лопастей, очень часто включали свои пищалки с трещотками – электронные глушилки, и тогда ничего, кроме животного рева да свиста эфира, в наушниках не было слышно.

Включили они адскую технику и на этот раз.

Через пару минут звука вертолетов не стало слышно совсем – ушли.

Транспорт у группы остался один – «свои двои» – собственные натертые, натруженные, усталые ноги… Мельников присел над американским трофеем, проверил маркировку, быстренько прогнал текст через себя, через собственные мозги… Станция была новая, выпущена совсем недавно, бросать ее совсем не хотелось.

А с другой стороны, и корячиться, тащить на своих хребтах тоже не хотелось… Как быть?

Мельников прикинул три возможных варианта, быстро, как опытный математик, просчитал их – что к чему и почем? – и пришел к выводу: эту заморскую игрушку бросать нельзя. Подарок для радистов из разведки будет ведь роскошный…

– Пошли, – сказал он, поднимаясь с корточек.

– А станция?

– Станцию берем с собой.

Непростое решение принял Мельников, его можно было бы оспорить, но никто не сделал этого, выступивший против немедленно был бы переведен из разведки в рядовые десантники, для этого необходимо было лишь добраться до Кабула, до штаба полка, но ребята своими местами дорожили…

Через час они облюбовали пещеру в одном из каменных отрогов, завалили ее изнутри камнями и расположились на отдых.

Туман за ночь не рассосался, наоборот, в некоторых местах даже сделался гуще, на помощь вертушек рассчитывать уже не приходилось, помощь группа могла оказать себе лишь сама, больше никто.

Еды не было. Кончилась еда. Морозов озабоченно почесал пальцами темную от загара шею.

– Даже дикобразов, и тех не видно. Вы пробовали когда-нибудь дикобразов, доктор? – спросил он у Романюка.

– Никогда, – Романюк отрицательно покачал головой. – Не приходилось.

– Очень вкусная штука. Что-то среднее между зайцем и курицей. Котлетки получаются первый класс. Вообще в нашей сороковой армии часто случается, что котлеты и суп из дикобраза бывают главной пищей, – тут Морозов, конечно, перехватил, хотя сам он часто попадал в ситуации, когда кроме подбитой из автомата пары дикобразов никакой другой еды в группе не было. Да и эту добычу приходилось растягивать на пару-тройку дней, если эти колючие неуклюжие ежи десантникам больше не попадались.

Случалось, ели змей – очень неплохое блюдо, некоторые ели и облизывались, и готовы были попросить еще, но проси не проси, – добавки не было…

Слепой поход продолжили дальше, шли настороженно, держа автоматы наготове – в каждую секунду могли встретиться с душманами, и тут уж победит тот, кто окажется проворнее…

К вечеру наткнулись на небольшое террасное поле, засеянное пшеницей. Раз попалось поле, значит, где-то рядом находится деревня. Но заходить в нее нельзя, это опасно… Даже не просто опасно, а гибельно опасно: если власть нынешняя в городах еще держится, а кое-где держится очень прочно, то деревня в Афганистане – это сплошная душманская зеленка.

Любой человек, побывавший в Афганистане, хорошо знает, что такое зеленка и сколько в ней стволов может быть натыкано. Самых разных стволов – от древнего бура и современного «калашникова», способного работать и в грязи, и в воде, и в песке, до двухствольного пулемета ДШК, перепиливающего летящий самолет пополам прямо в воздухе. И прикрыто все это бывает миловидными, радующими глаз зелеными кустиками.

Поэтому всякую деревню желательно обходить стороной. Обходить по широкой дуге и при этом постоянно оглядываться. Чем чаще – тем лучше. А вот пшеничное поле обходить не надо, это то самое, что нужно десантникам.

Они тщательно, стараясь не мять стеблей, бережно относясь к колосьям и вообще не оставлять приметных следов, нарвали несколько килограммов сырых колосков, определили их в рюкзак и покинули поле.

Вполне возможно, что намокшая, покоробленная туманом и сквозняками делянка уже не имеет хозяина, поскольку тот, польстившись на американские гонорары, вступил в какую-нибудь шайку-лейку, возглавляемому Саудом по прозвищу Деревянная нога или Муалимом-Учителем, и Учитель выдал ему в короткой стычке с шурави вечный «аттестат зрелости» и велел зарыть героя вместе с другими бедолагами в дробленых камнях, а пшеничное поле осталось дозревать в горах без владельца.

Поскольку дело уже клонилось к вечеру, – туман немного поредел и сделался каким-то странно светящимся, колдовским, словно бы горные духи решили повеселиться, но боясь покалечиться, разгребли своими волшебными граблями пространство, малость разредили серое молоко, – то решили определиться с местом привала. Соответственно – группу разместить так, чтобы народ и поспать немного мог, и в случае налета «прохоров» защитить себя.

В тумане, да в темноте особо не рассмотришь окружающий горный пейзаж, не оценишь расположение каменных складок и не выберешь толковую точку, где можно приткнуть голову и немного поспать, как не выберешь единственно верную точку, в которой нужно установить ручной пулемет, поэтому размещаться пришлось на ощупь…

На легкий алюминиевый каркас, который Морозов всегда брал с собою в походы, – собственно, он сам его и соорудил, лично, для своих нужд склепал, когда учился в университете в Чебоксарах, часто заглядывал в так называемые «рукодельные студенческие мастерские», где можно было склепать что угодно – и колпак для Карабаса-Барабаса, делающий его неприметным в любой многолюдной толпе, и шапочку для Дюймовочки, которая совсем скроет ее, девочка станет невидимой, превратить оловянного солдатика, каменным грузом идущего на дно, в ловкого пловца, и соорудить машинку, способную самостоятельно, без участия человека, чинить башмаки.

В этой мастерской Морозов, будучи в отпуске на родине, и собрал каркас для небольшого походного укрытия, где ни люди не были видны, ни огонь, даже вечерний чайный аромат, и тот не ощущался, оставался под пологом. Нехитрая поделка эта служила хозяину очень верно – не подвела еще ни разу.

Из котелков, которые имелись в группе, отобрали два самых больших, наполнили их водой и на рогульках подвесили над пламенем… Пшеничные зерна быстро облущили, невесомые, легче воздуха облатки собрали в бумагу, запечатали, подобно секретному документу, чтобы зарыть где-нибудь, и когда вода в котелках закипела, кинули в нее несколько кусков сахара-рафинада, размешали получше и засыпали в сладкий бульон свежие, будто бы лаком покрытые пшеничные зерна.

Полноценную кашу получить, конечно, не надеялись, для этого нужна не только вода из фляжек, а и кое-что еще, но какую-нибудь липкую макуху, способную сбить голод, сготовить надеялись… Иначе идти дальше с пустыми желудками уже не было никакой мочи.

Что получилось, то и получилось, – вареная пшеница, совсем невкусная, годившаяся только в корыто для кур с гусями, оказалась способна немного пригасить сосущее чувство голода.

Блюдо, названное Морозовым «ёкалеменэ по-гиндукушски», разделили на всех, поровну разделили, не делая скидок ни на командирские звездочки, ни на физическую массу, – а комплекции у всех были дай боже, бицепсы накачанные, обеденная пайка – повышенная.

Командир повел себя, как запасливый старшина какой-нибудь маршевой роты… Поскольку туман не проходил, продолжал прилипать к горам, висел неподвижно, иногда малость разреживался, но потом снова сбивался в плотную стоячую массу (явление это погодное было редким, вопреки правилам, но легче от этих сказочных редкостей не становилось, дышалось по-прежнему тяжело, и остатки сил наматывались на пройденные километры), – в общем, на помощь вертолетов рассчитывать не приходилось, поэтому Мельников отсыпал половину пшеницы в пластиковый кулек и отложил на следующий день…

Ведь день следующий тоже надо было прожить, тоже предстояло идти с грузом по слепой дороге вниз, и тоже надо было кинуть что-нибудь в рот, подкрепить и уставшую группу свою и себя самого…

Трофей, помеченный клеймом «Мейд ин Юэсэй» группа продолжала тащить на собственных спинах, – во-первых, таков приказ старшего лейтенанта, во-вторых, ребята хорошо помнили сомнительный девиз, запущенный когда-то в народ фарцовщиками: «Американское – значит отличное», но Мельников, например, считал, что девиз этот правдив только на треть, не больше… Хотя кое-что отличное в американской продукции действительно имелось.

Нести громоздкий радиоагрегат делалось все труднее, дыхание у бойцов трещало, легкие рвались от высотной нагрузки. Романюк ловил себя на мысли, что вдруг не выдержит этой нагрузки и рухнет прямо в туман, но тут же сжимался в кулак, сопротивлялся самому себе и мыслям своим утомленным, старался смять усталость, сидевшую в теле, сломать ее и шел, шел, шел… Удивлялся тому, что подгибающиеся ноги все-таки еще держат тело, не надламываются.

Зато на всяком привале он старался расстелить себя на камнях, как одежду, требующую просушки, и выдавить из тела тяжесть, натекшую не только в мышцы, но и в кости, отдать ее камням, которые еще утром были холодные, а сейчас заметно потеплели. Это означало, что группа сбросила две трети высоты, на которой находилась еще совсем недавно…

И туман здесь был совсем иной, не тот, что на четырехкилометровой отметке. Хотя и густой.

Дышать стало немного свободнее, легкие не западали, воздух не застревал в горле, перед глазами не ползли тревожные красные пятна.

Но самое главное – здесь, внизу, появилась связь с Кабулом; хотя она и была слабенькая, голос дежурного радиста еле пробивался сквозь пространство, но все-таки это была связь. Пусть плохая, каждую секунду готовая угаснуть, – иногда голос дежурного вообще делался замороженным, зависал в воздухе, становился далеким, будто радист сидел где-то в Антарктиде, корчился там от холода и чувствовал себя паршиво, словно бы звук, сам голос его превращался в куски льда и мертво застревал в глотке, становился поперек хода, но все-таки связь была…

Мельников, усталый, грязный, в насквозь пропитанной потом одежде, невольно улыбнулся: ну наконец-то! Хоть последнюю часть пути они пройдут по-человечески, на вертолетных скамейках, вытянув ноги и закрыв глаза – во всяком ведь полете, даже под пулями, можно немного вздремнуть.

Сейчас важно было определиться с точкой приземления вертолетов. Собственно, они могут даже не приземлиться, а зависнуть в воздухе и сбросить с борта веревочный трап.

Туман потихоньку уползал, втягивался в ближайшие ущелья, что-то в нем начало вращаться, будто заработала большая невидимая мутовка, стала наматывать на себя пухлые комья, странная глухота, висевшая в воздухе тяжелым пологом, понемногу таяла.

И тем не менее место для посадки вертолетов выбирали все-таки вслепую: ведь еще не было в мути дымной видно так, чтобы можно было беспроигрышно выбрать безопасную точку для приземления – редеющий туман скрывал и рельеф, и нельзя было пока разобрать, где одна гора смыкается с другой, и насколько круты изгибы ближайших ущелий, и есть ли в них плотины-перемычки, в которые может неосторожно всадиться воздушная машина.

Одна надежда – на приборы, которыми оснащены вертолеты кабульского полка, да на профессиональное чутье летчиков.

Группа расположилась в тесном каменном закутке, похожем на небольшой охранный бастион времен осады Севастополя англо-французскими и турецкими войсками, Мельников выставил два поста, один сверху, другой снизу, а группе велел отдыхать.

Примерно через полтора часа послышался одышливо-хлопающий стук вертолетных лопастей и почти без отрыва, буквально следом – затяжной ревущий звук: один из вертолетов сбросил с подвесной консоли ракету. Мельников озабоченно вытянул голову – летчики явно били по душманам.

За первым пуском ракеты и последующим за ним, каким-то жидким, словно бы размазанным по земле взрывом, последовал второй пуск.

Старший лейтенант взвесил все «за» и «против» в создавшейся ситуации и скомандовал:

– Приготовиться к бою! – Голос у него был тихий, спокойный, глаза – также спокойными, хотя сам он сжался в пружину и являл из себя саму сосредоточенность. Поскольку Романюк сидел рядом со старлеем, тот наклонился к нему и произнес прежним, едва слышимым голосом: – Хотя до боя дело, думаю, не дойдет.

Морозов услышал его – чуткий был, засекал каждый звук, добавил – также тихо, почти неразличимо:

– Боя не будет, товарищ старший лейтенант. Вряд ли душки при вертолетах посмеют напасть на нас… Даже если их будет раз в шесть или в восемь больше нас.

– Да и в десять – тоже, – хмыкнул Мельников, поднялся с камня, на котором сидел. – Выступаем!

Они пошли вниз, прямо на тяжелый хлопающий звук машин, от которого уже дрожали камни под людьми, – такой был выхлоп у вертолетов, очень сильный выхлоп, он заставлял приседать, вжиматься в землю даже опытных бойцов, если они оказывались под брюхом висящего над землей «Ми-восьмого»…

И хотя туман еще до конца не разредился, опытные пилоты нашли косую площадку для приземления, на которую можно было стать только одной стороной, стертым носовым колесом, а потом малость развернуться и приспособиться к камням боковым колесом.

Так, на весу, десантники и загрузились в первый вертолет.

Через минуту он поменялся местами с «Ми-восьмым», висевшим в воздухе на страховке, – оставшаяся часть группы быстро и ловко попрыгала во второй вертолет.

Опытный Морозов, шедший последним, даже не успел отряхнуть свои начавшие уже рваться по швам кроссовки, более того – не успел прихлопнуть и закрепить задвижкой боковую дверь, как оба вертолета дали газ, винты засвистели, загрохотали сильно и звонко, ломая у сидевших в машинах людей барабанные перепонки, и через четверть минуты пробили своими телами верхнюю кромку тумана.

Вечернее солнце вспыхнуло в круглых окошках чем-то горячим, огненным, вертолеты заложили крутой вираж, направляясь в ближайшее ущелье, легко взрезали пространство над ним и через мгновение очутились над другим ущельем – засиненным, мрачным, упирающимся в оглаженный, словно бы облитый чем-то бок хребта.

Чтобы понять войну, заполнившую беспощадным огнем территорию от Пакистана до Ирана, уложившую в могилы много трудолюбивых честных людей, надо хотя бы один раз сходить в такой изнуряющий, но очень нужный для биографии всякого солдата поход, подержать в руках титановый бронежилет американского производства или хотя бы футляр от «стингера» с мощной электронной начинкой, которая и температуру нужную внутри поддерживает, и влажность, и выверяет равновесие, на ходу разбирается, где север, а где юг, и бывает готова даже задницу моджахеду подтереть под длинной рубахой, если та взмокреет.

И все это для того, чтобы сбить самолет, зачастую гражданский, с мирными людьми, как это было недавно с бортом афганской компании «Ариана». В самолете том погибли все – все до единого человека, и экипаж и пассажиры, кроме одной девочки младшего школьного возраста, ее выбросило из салона, она осталась жива, не поломалась и даже особо не поцарапалась. Вот так повезло ребенку.

Был самолет сбит «стингером», наводил ракету на цель лопоухий бородатый душман в головном уборе, напоминавшем плохо пропеченную, с измятыми формами лепешку, руководимый инструктором, специально прилетевшим на хребты Гиндукуша из-за океана. Ведь безграмотного пахаря надо было научить, как правильно сбивать гражданские самолеты.

Будучи человеком бережливым, – с детства научили этому, – пахарь явно примерялся и к тому, как бы сэкономить кусочек «стингера» и для других целей, а потом использовать в своем хозяйстве. Эх, бесхитростные наивные люди, пусть ваш грех возьмет на себя розовощекий посланник из Штатов, обучивший вас стрельбе из «стингеров»…

Сидевший рядом с Романюком Морозов вытянулся с усталым, почти предсмертным хрипом, – так вымотался, облизнул языком сухие, с отслаивающейся заскорузлой кожей, похожей на чешуйки скрюченной в завитки рыбьей чешуи, губы, проговорил что-то едва внятно.

Романюк не расслышал, наклонился к нему:

– Чего?

Морозов вздохнул, выпрямился немного, самую малость, на большее не хватило, – проговорил чисто и четко:

– В Афгане есть две радости – письма из дома и баня.

– И что, больше радостей нет?

– Может, и есть, но я их не знаю, – Морозов вздохнул и закрыл глаза.

Задание свое они, конечно, не выполнили, ни «стингер», ни «блоупайп» не обнаружили. Хотя местность здешнюю, каменные щели, увалы, пещеры почистили, посмотрели, что там есть…

– Баня – это хар-рашо! – желание помыться от души, потереться всласть мочалкой, потом окунуться в какое-нибудь ведро с холодной водой, да посидеть на свежем ветерке, пахнущем осенью, было таким сильным, что лейтенант чуть не застонал.

Бани в Афганистане имелись в каждом десантном полку – это первое, что старались возвести солдаты, обживаясь на всяком новом месте… Впрочем, нет, все-таки не первое. Первое – это окоп, куда можно нырнуть в случае внезапной атаки, укрепления, защита от ракет китайского производства, от подкопов и подрывов, а вот второе – это банька… В одном ряду с котлопунктом, где можно поесть каши, и модулем, обеспечивающим крышу над головой.

Некоторые баньки имели даже свои бассейны, – были такие. Например, в полку, который охранял правительственный комплекс в центре Кабула, самого Бабрака Кармаля, а позже – Наджиба. Под бассейн там пристроили обычный армейский понтон, не очень большой по размерам, но окунуться в него можно было едва ли не с головой и даже проплыть метра полтора, и получить немалое удовольствие.

В непростых условиях войны это кое-что да значило, а если честно, значило очень многое. Морозов тем временем зашевелился, лицо его разгладилось, помягчело, и он проговорил прежним четким, очень ясным голосом:

– А баня и письмо, вместе взятые, – это «ёкалеменэ по-гиндукушски».

Через несколько секунд, несмотря на вертолетный грохот, тряску, при которой из челюстей легко вылетали зубы, он заснул, – до Кабула было еще лететь и лететь, и надо было хотя бы ненадолго уснуть.

Через полгода целенький, с документацией и адресами поставщиков, с конкретными именами и телефонами «стингер» был взят во время свободной охоты – такой же, в которой участвовал и лейтенант медслужбы Эдуард Романюк, – в горном ущелье недалеко от Джелалабада. Сделала это группа майора Евгения Сергеева и старшего лейтенанта Владимира Ковтуна.

По личному составу сороковой армии едва ли не год назад было объявлено решение командарма: тем, кто возьмет первый «стингер», будут вручены звездочки Героев Советского Союза.

Документы были оформлены на пять человек. Вовремя оформлены, кадровики не подвели… Но геройское звание получили не те, кто действительно участвовал в той непростой охоте и добыл оружие, с которым не были знакомы наши военные инженеры, они вообще не могли понять страшные принципы работы «стингера», – золотую звездочку нацепил на свой мундир человек с генеральскими погонами… К охоте он никакого отношения не имел, это верно, но зато сидел в пухлом кожаном кресле с высокой спинкой…

Впрочем, это уже совершенно иная история – «ёкалеменэ по-кабульски», что к «ёкалеменэ по-гиндукушски» не имеет абсолютно никакого отношения…