Текст книги "Путь кочевника"

– Блин, как жить дальше, не знаю.

– Живи, как все… Главное, чтобы войны не было. И все будет тип-топ.

Приятель налил ему полстакана «уличного ликера», как он называл свой напиток.

– Пробуй!

Яско попробовал, удовлетворенно покачал головой, на губах его появилась неяркая улыбка – напиток был неплохой, даже очень неплохой, но слишком уж человека придавливала беда, никак он не мог выбраться из-под копны мрачного холода, будто снегом, запечатавшим его в своей гибельной глуби, оброс.

– Насчет войны ты прав, – сказал он приятелю, – а вот насчет всего другого… насчет всего другого – не знаю.

– Ты, Толя, будто первый день живешь на белом свете. Посмотри, что творится вокруг! Приглядись внимательнее!

– Не могу понять, и успокоиться не могу – разве можно человека лишать работы лишь за дело, на которое он был поставлен, за правду, за честность? – Яско ожесточенно помотал головой. – Нет, не могу понять и никогда не пойму.

– Сейчас время такое наступило, Толя. Девяностые годы… Все воруют, все тащат. Кто больше наворует, тот и пан.

– А остальные, выходит, пропали?

– Выходит, Толя, пропали.

– Всё! Пойду в военкомат. Скажу, верните меня в армию. Как думаешь, возьмут?

– Если здоровье не подточено – вернут. Армия ныне не в моде, Толя, извини меня за эти крамольные слова. В армию ныне идут только люди, загнанные в угол. Оказавшиеся в безвыходном положении.

– Вот и я такой… Оказался в безвыходном положении.

14

Подсчитав свои возможности, Яско взвесил все реально, побрился тщательно, так, что кожа начала лосниться, побрызгался остатками одеколона «Шипр», неведомо как сохранившегося в шкафу, и пошел в военкомат.

На душе было спокойно, светло – он принял окончательное решение, поставил перед собой цель – вернуться в армию, сделать всё для этого, – и он сделает всё, вернётся в неё.

День был пасмурный, в плотном воздухе низко летали ласточки – значит, будет дождь. Обычно, если нет ласточек, в пространство плотно набивается мошкара, гудит, волнуется, как кисель, но при ласточках мошкара, как правило, исчезает, ибо знает, что является неплохим кормом для небесных пташек. Несколько быстрых полетов на бреющем, и желудок набит вкусной пищащей снедью. Сейчас была та самая пора, когда снедь попряталась.

А ласточки были, чертили быстрые линии в воздухе, щебетали радостно: что-то веселило их. У Яско на душе сделалось легче – все-таки, несмотря на неприятности, жизнь – штука приятная.

В военкомате он попал на прием к молодому, но уже умеющему очень убедительно говорить капитану. Улыбнулся капитан во все свои тридцать два зуба и сказал:

– Люди нам нужны. Особенно с опытом службы в армии.

– Служить готов!

– Не спеши, прапорщик. Мы набираем людей для службы в Чечне.

– Но там же война!

– Бывает и такое. Поэтому и условие ставим: если попадешь в Чечню, восстанавливаем в армии, в звании и так далее. Со всеми вытекающими отсюда возможностями… Готов?

– А почему бы и нет?

– Тогда по рукам!

Капитан вел себя так, будто набирал людей не в российскую армию, а в иностранный легион, там вербовщики были точно такие же, Яско видел их в кино «Дикие гуси».

– По рукам, – Яско кивнул согласно.

Дома Надежда Владимировна, узнав, что муж завербовался в Чечню, прижала ладони к щекам: лучше бы они остались в Североморске… Даже в Гранитном, только бы не Чечня.

– Толя, откажись от Чечни, – надорванным, едва слышным шёпотом попросила она.

– А жить на что будем? Хлеб на что покупать? – резонно проговорил Яско, покачал головой. – Если я не уйду в армию, то либо сопьюсь, либо местные воры убьют. Третьего, по-моему, нет.

Тут Надежда Владимировна окончательно пожалела о том, что наседала на мужа, требовала расстаться с Севером… вон что из этого вышло!

– Нет, Толя, нет, – сказала она. – Что угодно, но только не Чечня.

– Работы в Острогожске для меня нет. Ты это понимаешь?

– Очень даже понимаю, но в Чечню ты не поедешь.

На это Яско ничего не сказал, лишь покачал головой, хотел сказать жене, чтобы не долбила его, не допекала, но промолчал, обнял Надежду Владимировну за плечи.

– Потерпи немножко. Вернусь в армию, все само собой образуется. Вот увидишь!

– Дай-то Бог! – Надежда Владимировна вздохнула сыро.

Яско думал, что ему на сборы дадут хотя бы неделю, а оказалось – нет.

Через пару часов ему уже позвонили из военкомата и велели явиться с вещами. Всего таких непристроенных бедолаг оказалось человек десять – больше не нашлось. К перспективе оказаться в Чечне люди относились отрицательно. Надежда Владимировна попробовала остановить мужа силой, но из этого ничего не вышло, это был худший вариант воздействия на Яско, – такое с ним никогда не проходило – не было таких случаев.

Тогда Надежда Владимировна легла на порог, перекрыла дорогу мужу, но и этот вариант не прошел, она даже не заметила, как он очутился на другой стороне порога, нагнулся к жене, поцеловал и исчез. Надежда Владимировна заплакала.

15

Всех десятерых, мобилизованных Острогожским военкоматом, направили в Таманскую дивизию, сказали, что там формируется новый стрелковый полк. С тем они и отбыли из Воронежской области в столицу нашей Родины, поскольку всем известно: знаменитая Таманская дивизия дислоцируется в подмосковных полях.

Таманцы встретили их в распростертыми объятиями, чуть ли не за стол с водкой усадили, но отправлять в Чечню отказались наотрез. Всех десятерых острогожцев решили оставить у себя, в дивизии.

– Да вы чего, мужики! – начал шуметь Яско. – Как же мы будем нашему военкому смотреть в глаза? Мы же контракты на Чечню подписали! А теперь нам скажут – в трусов сыграли? Но мы-то не струсили! Не-ет, только в Чечню!

Остальные острогожцы, наблюдая за дискуссией, молчали.

– Поймите, товарищи, – убеждал их какой-то тощий инициативный подполковник в потертой, вяло обвисшей на плечах одежде, – у нас некому бойцов готовить, ни одного инструктора не осталось. Все ушли на гражданку, в коммерческие структуры.

Действительно, если оглядеться повнимательнее, пошарить глазами по казармам с ободранными стенами и немытыми окнами, пройтись по строевому плацу, где можно легко сбить с ритма любого мастера шагистики, – ям столько, что опытные строевики могут переломать себе не только ноги, но и чего-нибудь еще, бедра или руки, если кто-то споткнется и полетит на асфальт…

– Оставайтесь, прошу вас, – умолял острогожцев подполковник. – Наш молодняк понемногу подтянете, солдатским командам их научите…

Говорлив был подполковник, да только вот зарплата здесь была в два раза меньше, чем у сторожа коммерческой гимназии, и в шесть раз ниже, чем у уборщицы какого-нибудь бутика, торгующего модными французскими гетрами.

А в Чечне платят полевые, за пребывание в горных условиях, за задымленность и орудийный грохот, есть и другие надбавки… Яско упрямо покачал головой:

– Нет, товарищ подполковник. Такое жалованье, как у вас, мы у себя дома могли бы получать. Да только там помидоры прямо под локтем растут и за ветки плетями цепляются, на деревья лезут, и кукуруза вкусная прямо под окнами кустится. Нет, товарищ подполковник, и еще раз нет. В общем, не сговорились.

– Да я у вас могу и не спрашивать ничего, а просто оставить, – неожиданно твердым голосом проговорил подполковник. – И никуда вы не денетесь!

Острогожцы молча смотрели на Яско: что он скажет на этот счет? Тот ничего не сказал, лишь отрицательно покачал головой.

– Не годится так, – заявил один из острогожцев, махнул кулаком в воздухе, будто хотел с кем-то подраться. – Не прессуйте нас! Тем более, мы еще не военные, а обычные гражданские лица. Поэтому отправляйте нас дальше по назначению, куда и положено, либо мы разворачиваем оглобли и едем домой.

– Поймите, – подполковник окончательно осознал, что эти опытные вояки уплывают, не останутся они здесь, удержать их нечем, – не подготовленные солдаты – это не солдаты… Ребят жалко. Война – штука жестокая, перебьют их, как кур, по ним никто, кроме матерей, даже плакать не будет. Мы так Россию сгубим.

Слушал, слушал его Яско и вновь отрицательно покачал головой. Подполковник понял, что все, раунд проигран, умолк и вяло махнул рукой. Да и не только один раунд, может быть, вообще всё проиграно, даже сама Россия.

– Ну что же, – проговорил он тихо, как-то бесцветно. – Больше задерживать вас не смею, идите!

Не получилось у острогожцев с Чечней, ничего не получилось… Может, оно и к лучшему?

В Таманской дивизии никто из них не остался, все десятеро повернули домой. Поскольку денег не было даже на хлеб, то к себе, в степные воронежские края, добирались на попутках, в основном с дальнобойщиками. Ездили дальнобойщики колоннами, по пять-шесть машин, – так и ремонтироваться в дороге легче, и от налетчиков, очень уж охочих до чужого добра, отбиваться проще, и кулеш где-нибудь на костре варить – один на всех – сподручнее и дешевле.

Когда Яско, молчаливый, вопреки обыкновению – он ведь всегда был говорливым и шумным, а тут сдал, усталый, с запавшими глазами вернулся домой, жена расцвела в улыбке: дошли-таки ее молитвы до Бога, точно дошли, – не должен Толя воевать в Чечне, это дело для других людей и другого возраста.

Она сидела в кухне на табуретке и неверяще крутила головой, хотя во все происходящее не верила, но все-таки была счастлива: и муж – вот он, усталый и голодный, здесь находится, и сын скоро придет – ушел к приятелю знакомиться с новым американским фильмом… Во многих домах появились видеомагнитофоны, и молодежь совсем перестала ходить в кинотеатры.

Гораздо интереснее им было сидеть в тесной, пахнущей табаком и крепленым вином комнате и тщательно вглядываться в экран, следя за перипетиями, развивающимися за небольшим стеклом монитора, там, в пространстве с выгоревшими красками, хорошо видны мужественные лики героев, которые вряд ли когда приедут в Острогожск, – и прихлебывать из стаканов очень вкусное местное «плодово-выгодное» вино.

Яско хотел спросить, где Валерка, но не стал – бессонная нервная дорога, тряска, многочисленные кукования на обочинах шоссе лишили его последних сил, он пришел в свою комнату, опустился на диван и мгновенно уснул.

…Утром пешком отправился в военкомат. Шел по залитому солнцем тротуару, с удовольствием слушал птиц, расщедрившихся на роскошные песни в честь его приезда; не удержавшись, даже сам стал помыкивать под нос какую-то занятную мелодию и не заметил, как очутился перед дверью военкомата.

А тут бац! – дверь неожиданно распахивается, будто по щучьему велению, и на пороге стоит знакомый капитан – тот самый говорливый веселый торопыга, который отправил его в Чечню.

– Ба-ба-ба! – неверяще воскликнул капитан. – Вы чего, вернулись из Чечни с заслуженной наградой на груди?

– Да, уже вернулся. Добровольно.

– Ясно, – улыбка исчезла с лица капитана. – В таком разе пошли к начальству.

Военком отнесся к возвращению Яско в родные пенаты более серьезно, без радужной приветливости на лице. Яско рассказал ему, как десять острогожцев, приготовившихся к войне, не согласились оставаться в элитной Таманской дивизии… Военком побарабанил пальцем по столу, задумался – видимо, вырабатывал собственную позицию к тому, что произошло, потом откинулся на спинку кресла.

– Ладно, – произнес он тяжело, – вполне возможно, ему предстоял большой нагоняй (или для начала нагоняй средний). Люди его должны были уже находиться в Чечне, но не тут-то было, вместо какого-нибудь Хасавюрта они вновь находятся в Острогожске. Дела… – Значит, просишься отправить тебя на войну, товарищ прапорщик? – Я бы с удовольствием пошел на границу, товарищ подполковник. На севере я служил вместе с пограничниками. Очень толковые ребята!

– Устроим встречу с толковыми ребятами, это дело несложное. На таджико-афганской границе. Туда народа сегодня требуется не меньше, чем в Чечню, обстановка там горячая.

– Это меня устраивает, товарищ подполковник. Очень даже вполне!

– Все. – Подполковник встал из-за стола и протянул Яско руку. – Поезжайте домой и ждите! Как только придет ответ из Федеральной пограничной службы – известим, ни минуты не задержимся.

16

Пришел Яско домой, а дома шум, по участку бегают испуганные курицы, на заборе сидит кот и, как опытный артиллерист-стрелок из пушки, приподняв одну бровь, выискивает цель – к кому прицепиться, а из окон льется громкая музыка – там вовсю заливается магнитофон.

Постоял у калитки Яско, покачал головой: интересно, что же случилось? Обнаружился богатый американский дядюшка и отвалил им с Надей часть своего наследства? Вряд ли. Тогда чего? На огороде, в самом конце, где стоит дощатый летний сортир, Валерка обнаружил богатые залежи нефти и получил лицензию на добычу? Тоже вряд ли.

Тогда что?

Надя решила отметить годовщину поимки в Тихой Сосне самой крупной в России белуги? В каком году это было? В 1927-м или в 1931-м? Этого Яско не помнил – не те числа, которые надо держать в голове и никогда оттуда не выбрасывать.

Он покашлял озабоченно и вошел в дом.

Оказалось, причина, чтобы устроить такой шум-гам, все-таки есть. Достойная причина – с Камчатки прилетел двоюродный брат Надежды Владимировны, такой же, как и Яско, военный человек, только чин у него повыше – подполковник. Валентин Егорыч. Очень толковый мужик, знаток военных дел, технически образованный, авторитетный, умный, способный в одиночку разобраться там, где десяток головастых людей, собравшись вместе, не способен бывает разобраться. Прозвище у него было уважительное – Череп.

Яско обнялся с Черепом. Проговорил радостно:

– Ну вот, Череп, наконец-то и наша очередь повидать тебя наступила… Слава богу!

– А ты чего такой печальный? Будто в магазине колбасу не того сорта купил?

– С колбасой все в порядке, не тревожься, тут мы не промахнемся.

– А в чем промахнулся?

– Потом расскажу. Надежда, вижу, уже стол накрыла. Давай достойно отметим твой приезд!

– Это хорошо, – Валентин Егорыч поесть любил и умел, азартно потер руки, – очень хорошо. Надежда Владимировна умеет готовить не просто вкусно, а супер-вкусно.

– Да, это она умеет.

На следующий день Яско рассказал родичу о мытарствах десяти острогожцев в Таманской дивизии, о неудачной попытке подполковника с фамилией, которую он так и не запомнил, сделать их таманцами, о дороге домой, когда у них денег не то чтобы на картонный стаканчик кофе – даже на хлеб не было, потом сделал несколько движений рукой, словно бы хотел перечеркнуть свое недавнее прошлое:

– Давай, выпьем чего-нибудь вкусного и мутного и забудем про все это!

Выпивка в доме была. Яско вообще подумывал: а не изобрести ли что-нибудь новенькое по части питья? Например, первач из редьки или вино из красной вилковой капусты, и вообще использовать возможности огорода в полную мощь. А если к этому еще приплюсовать ежегодные урожаи антоновки, растущей во дворе, очень обильные, душистые, любому напитку придающие благородный вкус, тогда вообще будет полный тип-топ. С таким тип-топом жизнь обязательно превратится в сплошное удовольствие.

Валентин Егорыч согласно наклонил голову: давай!

Когда выпили немного, – в висках потеплело, дышать сделалось легче, нудный звон, застрявший в затылке, исчез, а главное, соображаться стало лучше – родич задумчиво поскреб пальцем подбородок.

– Значит, так, Анатолий, – сказал он, – накатай-ка мне на листке бумаги, где служил, какие должности исполнял, какие академии заканчивал и так далее, я возьму листок с собой в Петропавловск. У меня там близкий товарищ командует морской пехотой, попрошу его…

– О-о-о, Валя, – Яско уважительно посмотрел на родича, – недаром тебя Черепом величают.

Перед отъездом родич отвел Надежду Владимировну в сторону.

– Может прийти вызов на таджико-афганскую границу… Там сейчас очень неспокойно, кумекаешь, дорогая Надежда Владимировна? А вам еще Валерку на ноги надо ставить.

Надежда Владимировна, вздохнув потерянно, кивнула. Конечно, она кумекает, хорошо кумекает и переживает, боится за дом, за семью, за Тольку своего, голосистого и неукротимого.

– Толины данные и кое-какие копии с документов я забираю с собой. От нас, с Камчатки, тоже придет вызов… Поэтому, Владимировна, если от пограничников вызов придет раньше, придержи его где-нибудь в укромном месте. Разумеешь?

Надежда Владимировна кивнула вновь.

Через день Валентин Егорыч уехал.

Он находился по вызову Министерства обороны в командировке, в которой нашел небольшое окошко, чтобы побывать у острогожских родных. Расчет его был верным – пограничный вызов пришел раньше камчатского, Надежда Владимировна, привыкшая проверять почтовый ящик первой, чуть ли не на рассвете, первой же его и нашла. Внимательно прочитала, потом перечитала, обратила внимание на место службы «Пянджский погранотряд», снова перечитала и сунула конверт, вызвавший у нее некие опасные чувства, даже оторопь, за зеркало. Муж никогда туда не забирается, даже не знает, что в доме есть такое укромное место, поэтому пара недель у нее есть… А через пару недель придет бумага с Камчатки.

Облегчённая, с хорошим настроением Надежда Владимировна занялась домашними делами. А дел тут, в домашних хоромах, всегда бывает невпроворот, никакой арифмометр не справится с тем, чтобы их пересчитать.

17

О себе Яско говорил, что он кочевник, – и по характеру своему, любящему пространства и дороги, и по складу жизни, при котором он мог найти себе приют где угодно и чувствовать себя превосходно, ну совсем как дома, даже под деревом, в открытом месте, насквозь продуваемом ветрами, и сладко уснуть, накрывшись старым морским бушлатом и так далее, кочевником он был и по философии неухоженного быта… А вот при виде оборочек, подушечек, думок и ковриков, рюшек и вязаных нитяных узоров он почти всегда закисал, делался скучным, и когда понимал, что стал сам себе противен, обязательно стремился разорвать некое колдовское кольцо, в которое попал…

Через две недели пришел конверт с Камчатки. Расчет и тут оказался точным: Яско обрадованно вцепился в возможность отбыть на окраину Государства Российского, прыгал, как ребенок, и с искренним восторгом бегал по дому, звонко хлопая ладонями по стенам.

На Камчатке он не был никогда, а побывать очень хотелось, но от «хотеться» до исполнения желания расстояние очень большое.

– Во многих местах бывал, не только во Франции и Англии, но и в Африке, в странах, где имеются океанские порты, способные принимать военные корабли, а вот на Камчатке не был… И на Сахалине не был.

Немного придя в норму от приятного послания, умывшись, Яско постучал себя кулаком в грудь.

– Кочевник я… Кочевник! А кочевникам всегда везет.

Его приглашали служить в Петропавловск-Камчатский, в морскую пехоту, а если быть точнее, – в инженерно-саперный батальон.

Должность предлагали приличную – командир взвода, воинское звание оставляли то же, что и было: старший прапорщик. Что может быть лучше этого, – особенно для кочующего солдата, который и здесь нужен, и там, и кое-где еще?

Поскольку Яско был новичок, возражать еще не научился, требовать ничего не требовал, считал, что рано-то во взвод ему сгребли, по мнению командира роты, весь «мусор»: нескольких строптивых дагестанцев, не признающих ни армейские порядки, ни командиров, ни законов солдатского строя, ни подъемов с отбоями, уркаганов, по старинке считавших, что по всякой колючей проволоке обязательно должен проходить ток, баптистов, просивших заменить им автоматы на резиновые рогатки, и так далее.

Яско, глядя на своих новых подчиненных, лишь вздыхал:

– Ладно! Гут!

Был он командиром строгим – вернее, всегда старался быть таким, за промашки наказывал, мог и на кухню послать – чистить мелкую северную картошку, но никто никогда на него не жаловался – не было такого.

А раз не было жалоб, то значит, и претензий к нему не было. Во взводе он сумел и к строптивым горцам найти подход, и к тому, кто умудрился отмотать два срока в лагере строгого режима (оказалось, сидел за другого человека), и даже к двум деревенским паренькам, которые в предложении из десяти слов умудрялись ни одного слова написать правильно, а в некоторых делать по две ошибки сразу, смог приблизиться к ним и потихоньку обучить грамоте.

В общем, служба Яско нравилась. А еще более понравилась Камчатка, вулкан, занимающий половину неба над Петропавловском, длинная спокойная бухта, вход в которую охраняли три молчаливых каменных стража и сопки, на которых густо росли изящные говорливые березы.

А в воскресенье, – для Яско выходной день, – сосед-прапорщик, такой же командир взвода, как и Яско, пригласил на речку с теплой водой. Паратункой та река называлась.

– Поедем, бока погреем, позагораем, – сказал он. – Бог даст, и красной икры поедим.

У него во владении имелся «ушастый» – «запорожец», собранный из выброшенных на помойку деталей, отлаженный, отрегулированный на столько, что гаишники с удовольствием поставили агрегат на учет, – на машиненке этой они и покатили к реке Паратунке.

Речка эта стала еще одним удивлением для Яско. Речка как речка, берега крапивные, рыба плавает, но стоит зайти поглубже, как невольно за причиндалы свои схватываешься, опасаясь – как бы они не сварились – горячая. В средней полосе России таких рек нет.

Сосед его по размещению взводов при построении, мрачноватый, неухоженный, – был малословен, жена, повздорив из-за какой-то мелочи, укатила от него домой к матери в Тамбов и засела там, ни слуху ни духу от нее – вот такая вредная баба оказалась. То ли мужа себе нового решила из тамбовских волков подобрать, то ли старого мужа воспитывает. Темная история, в общем.

Фамилия командира соседнего взвода была Метлаков. «Вполне казачья фамилия, – подумал Яско, – хотя и не дворянская – от слова “метла”. Мужик внешне суровый, нелюдимый. Но добрый. В глаза посмотришь – все становится понятно».

Говорить Метлаков не любил, произнесет в час пару слов и считает, что этого достаточно, чтобы считаться полноценным гражданином в этом мире. Окунувшись пару раз в горячей воде Паратунки, Метлаков похлопал себя по белому волосатому животу и предупредил напарника:

– Более двух раз вподряд – залазить опасно.

– Почему опасно? – полюбопытствовал Яско. – Я бы еще раза три слазил, а потом отдохнул.

– Нельзя.

– Почему нельзя?

– Вода тут такая. На сердце действует. Можешь окочуриться.

– Этого мне еще не хватало, – Яско поспешно выскочил на берег из теплых подвижных струй.

А Метлаков тем временем забрался в свой «ушастый» и достал из-под сиденья короткую, не больше супового половника клюшку.

– Что это? – полюбопытствовал Яско.

– Спиннинг.

– Точно спиннинг? Уж больно не похож…

Метлаков ответил, нажал на кнопку, и суповая клюшка на глазах у изумленного Яско превратилась во вполне нормальный, многоколенчатый спиннинг, с которым можно было и на щуку пойти, и на нельму с судаком.

– Техника-а, – уважительно протянул Яско. Метлаков и на этот раз разговор не поддержал, был занят делом. Из своего безразмерного ушастого достал цветной пластмассовый чемоданчик с броскими выпуклыми боками, достал из него катушку, проворно и ловко насадил ее на прочное лакированное туловище спиннинга и в то же мгновение вытянул небольшой железный карабинчик, к которому была привязана леска.

Через три минуты Метлаков, отойдя метров на двадцать в сторону, сделал короткий сильный заброс. Яркая пятнистая блесна беззвучно разрезала теплый влажный воздух и опустилась в воду. Метлаков ритмично заработал катушкой и, покачав обескураженно головой, выдернул блесну из воды.

– Повтори заброс, – выкрикнул Яско, – рыба тут есть!

В ответ Метлаков отрицательно покачал головой: он эту реку знал лучше и красной лососевой икры съел столько, сколько Яско не съел со всей своей фамилией за последние сорок лет. Включая дедов и бабок.

Передвинувшись метров на двадцать выше по течению, Метлаков снова забросил блесну в Паратунку. И снова пусто – рыба и тут промахивала мимо, – то ли вода на поверхности была слишком горячая, то ли ямы на дне оказались чересчур мелкими, – в общем, что-то было, рыба здесь не задерживалась.

Изловил Метлаков довольно крупную рыбеху с округлым обиженным носом минут через двадцать пять – взяла резко, спиннинг чуть не вылетел из рук рыбака, а леска зазвенела голосисто, как тетива, с которой только что спустили стрелу.

Темная спина, красный пятнистый бок, горестно изумленные глаза – не думала тяжелая стремительная рыбина, что попадется на тройной крючок, билась до последнего, но человека не победила – Метлаков вывел ее в небольшую ровную заводь и коротким сильным рывком выкинул на берег.

Не сдержался Яско, восторженно поцокал языком.

– Высший класс! – похвалил он, Метлаков по обыкновению промолчал. – А почему у нее чешуя красная? – Метлаков и на этот раз промолчал, но Яско не дал ему уйти от ответа, затеребил за рукав.

– Недавно из океана вошла в реку, океанскую окраску еще не сбросила… Потому и цвет такой.

– Это там, в открытых пространствах, она такая красная плавает?

– Да.

– Ба-ба-ба. Никогда не думал об этом, – речная вода смывает морскую краску…

На этот раз Метлаков отмалчиваться не стал, откашлялся с хрипом и произнес:

– Что есть, то есть. Сам каждый раз удивляюсь, но понять не могу.

– Как называется эта рыба?

– Кижуч.

– Икряная?

– Икряная.

Яско восторженно хлопнул ладонью о ладонь.

– У нас в Острогожске маленькая баночка, в которую входит лишь семь икринок, стоит полторы зарплаты.

На это Метлаков ничего не сказал, вновь забрался в машину. Неказистый «ушастый» его – в общем-то, совсем маленький, не больше почтового ящика, мог не только ездить, но и много чего вмещать в себя. На этот раз Метлаков достал из него котелок, бутылку воды, сверток марли, скатанный в рулон, соль в пластмассовой коробке и две алюминиевые солдатские ложки…

– А ложки зачем? – спросил Яско, но ответа, как и в большинстве случаев общения с Метлаковым, не получил, повысил голос и повторил вопрос – не привык, чтобы на его вопросы не отвечали: – Ложки-то, спрашиваю, зачем?

– Увидишь, – однозначно буркнул Метлаков, и через пять минут Яско действительно увидел, как легко, без запиночки, без единой раздавленной икринки, без брака его сосед расправился с двумя большими ястыками икры, отделил от рубиновых пирогов пленку и зашвырнул ее в кусты. – Это птицам.

Котелком зачерпнул из Паратунки теплой воды, насыпал в нее соли, размешал ложкой.

– А это тузлук, – определил Яско.

Метлаков согласно наклонил голову: конечно, тузлук, соляной раствор, что же ещё? Завернув икру в марлю, он завязал узел, опустил кулек в котелок. Глянул на часы, вольно болтавшиеся у него на запястье, достал из кармана сигареты – настало время перекура.

Метлаков предложил сигарету и соседу своему, но тот энергично потряс головой – не куряка, мол. «А я куряка, – Метлаков глянул на Яско выразительно. – Не будешь курить, мне больше дыма достанется».

Спалив сигареты до рыжего мундштукового обвода, Метлаков точным сильным щелчком загнал окурок в ближайший куст и вытащил икряной кулек из котелка. Подождал, когда с него стечет вода, и развернул.

В «ушастом» у него был спрятан и ноздреватый белый хлеб – аппетитное производство войсковой пекарни, Метлаков отрезал от него несколько больших мягких ломтей. Икру вывалил из марли в котелок, в искрящуюся рубиновую горку воткнул две ложки.

– Ешь!

Упрашивать Яско долго не пришлось, в этом деле он даже обогнал Метлакова. Честно говоря, такой вкусной икры он еще в жизни не пробовал. В ней не было ни химической горечи, которая часто сопровождает баночную икру. Если есть горечь – значит, в икре есть селитра, которую добавляют в товар, чтобы тот не портился, – не было ни пересоленности, ни недосоленности, в самый раз деликатес, жалко, стопки водки под это дело нет.

Напрасно Яско считал, что в «ушастом» не найдется поллитровка или хотя бы чекушка сорокаградусной. Нашлась бутылочка… С очень приличной хабаровской водкой. Под восхитительную икру выпили немного. Много было нельзя, ведь Метлакову еще предстояло вести свой «ушастый» в город, лавировать между милицейскими постами.

С другой стороны, свежая икра любой алкогольный дух перебьет, вряд ли бдительные менты обнаружат что-либо… Но ведь у них может и какая-нибудь чувствительная техника оказаться – японская, к слову, которая присутствие алкоголя может на расстоянии засечь не только у человека, но даже у поросенка.

Посидели немного на зеленом паратунском берегу, воздухом подышали, на солнышке позагорали – в общем, отдохнули, и Метлаков, которому требовалось что-то делать – без этого он не мог жить, – неожиданно проговорил:

– Неплохо бы уху приготовить!

Яско повел головой в сторону лежавшего в траве выпотрошенного кижуча.

– Да вот, задел для ухи… Уже заждался! Сдирай чешую – и в котел!

– Задел для ухи не годится – только в засол.

– А почему для ухи не годится?

– Кижуч для ухи суховат будет.

– А кто будет не суховат?

– Голец. Самое то.

Век живи – век учись. На каждой земле, в каждой воде, в каждом обществе свои рыбы, свои рецепты, свои правила. Все свое. На севере, где Яско служил, гольцы тоже водились, но это была совсем другая рыба, не дальневосточная.

– Ну, так за чем же дело встало? Блесну в воду и – вперед!

Усмехнулся про себя Метлаков и отрицательно покачал головой: нет, мол, и ещё раз нет. Снял с лески пятнистую блесну, на которую попалась икряная самка кижуча, насадил небольшого мохнатого паучка, грозно встопорщившего на своей серой спине волосья. Паук успеха не принес, Метлаков поменял его на другую приманку, покрупнее размером – малинового мотылька с желтой головой. Но и эта мормышка успеха не принесла – поклевок не было.

Ни одной, вот ведь как.

Но Метлаков не унывал, он вновь сменил одну за другой две мормышки, потом снова сменил и наконец вытянул на берег небольшую, граммов на семьсот рыбу, снял ее с крючка и бросил Яско:

– Это голец. Почисть!

– Есть почистить гольца! – Яско с удовольствием взялся за работу: должна же быть от него хоть какая-то польза. Чешуя у гольца была мелкая, словно бы у снетка или мойвы, слезала легко, Яско содрал ее с рыбы быстро, прополоснул тушку в теплой воде, взрезал ножом брюхо.

Из разреза полезла желтовато-красная, похожая на ягоду-морошку влажная крупа. И тут икра. Не ожидая ее, Яско острием ножа зацепил пленку ястыка, вспорол. Вот богатая на икру река, Паратунка эта! Он попробовал выгрести икру из прозрачного чулочка ложкой, как это делал Метлаков, – ничего не вышло – ловкости метлаковской нет в его пальцах. А Метлаков тем временем спроворил второго гольца, выкинул на берег и тот запрыгал в траве буйно, почти остервенело – наверное, самец попался.

Так оно и было – самец.

Уху они сготовили быстро. Знатная получилась уха, вкус у нее оказался необыкновенный. Что интересно – в «ушастом» у Метлакова и лавровый лист в американской банке с завертывающейся крышкой оказался, и перец черный, плотно насыпанный в аптекарский пузырек, нашелся, обнаружилось даже несколько мелких северных картофелин.