Текст книги "Путь кочевника"

20

Годы, проведенные на Камчатке, Яско считал счастливыми годами – там было ему хорошо. И жил он не в какой-нибудь многоэтажке, где офицерские жены ссорятся друг с другом, считают количество звездочек на погонах своих мужей (завистью исходят по отношению к той семье, где этих звездочек больше), подсыпают соль в кастрюлю соседке на общей летней кухне и так далее, – жил в солдатской казарме.

Ну а такие темные пятна, как пожар на базе боеприпасов и награда, полученная не совсем заслуженно, скажем так, как это случилось с эмчеэсовцем, – штуки редкие. Хотя награжденный младший лейтенант слукавил, рассказывая о своих подвигах журналистам, даже не упомянул, как он на собственной заднице въехал в подножку машины, будто танк в бетонную стену, и чуть себе физиономию набок не свернул, еще младшой заявил, что получил осколочное ранение.

Тут Яско не выдержал – ведь рану свою доблестный сотрудник МЧС получил у него на глазах – и спросил громко:

– Слушай, а тебе не стыдно орден носить, да еще и врать при этом?

Разразился скандал. Довольно громкий. Дошел он до Москвы, до генерала, который прилетал оттуда. Генерал не поленился и не посчитал это зазорным, сам позвонил старшему прапорщику Яско:

– Я лично давал указание представить вас на орден Мужества, Анатолий Геннадьевич, – сказал он Яско, – не знаю, почему оно не прошло, и вообще, на каком этапе это сорвалось? – проговорил он огорченно.

Яско знал, где сорвалось и почему указание генерала замылили, сунули под киянку, но говорить ничего не стал – поздно уже.

И генерал подтвердил, что поздно.

– Сейчас сделать уже ничего не могу, – сказал он, – все приказы прошли, все бумаги закрыты. Ушли в архив… Извините, Анатолий Геннадьевич!

Через месяц московский генерал прилетел на Камчатку с инспекторской проверкой. Одним из первых военнослужащих, с которыми он захотел встретиться, был Яско. Ему интересно было поговорить со старшим прапорщиком, как и тому было интересно поговорить с генералом, очень интересно, что внутри даже зашевелилось что-то теплое, благодарное.

У генерала при себе имелся портфель из толстой тисненой кожи, он распахнул его, достал бокастую, отлитую из черного стекла бутылку. Коньяк. По этикетке сразу не поймешь, чей это коньяк, наш или заморский? Буковки на буквы совсем не похожи, – какие-то изувеченные, раздавленные гусенички. Очень забавные, между прочим.

– Армянский, – перехватив взгляд Яско, сказал генерал. – Хороший коньяк, я уже попробовал. Не доморощенный. Бутылок было две, осталась одна, – он вздохнул. – Я до сих пор чувствую себя виновным перед вами, Анатолий Геннадьевич, – не проконтролировал наградные списки.

– Со мной можно на «ты», товарищ генерал-лейтенант.

– Тогда и со мной можно на «ты».

Это как-то не вмещалось в сознание старшего прапорщика, не находило места, – не может он с двухзвездным генералом быть на «ты», никак не может… Роста они разного. Нелогично.

Коньяку они выпили, к сожалению, совсем немного – генералу предстояла ответственная встреча, – поэтому аппетитную черную бутылку Яско уже добил вечером вместе с Метлаковым.

Метлаков продолжал жить один, его капризная жена на Камчатку так и не вернулась, приклеилась к Европе, как она называла свой родной Тамбов, и когда одуревший от одиночества муж неожиданно возбухал, требовал «воссоединения семьи», его разлюбезная Матрена Помидоровна пряталась за широкую спину матери и успешно отбивалась от нападок и претензий.

Визиту Яско Метлаков, обычно малословный, обрадовался, раскинул руки в стороны:

– Господи, соседушка!

Соседушка, конечно, не по географическому расположению, когда сослуживцы обитают в одном доме, но в разных подъездах, а по месту в строю, а это гораздо больше, чем жить рядом в доме.

– Тут меня товарищ генерал снабдил таким целебным напитком, что его и пить-то неудобно, можно только в ноздри закапывать. И то по чуть-чуть.

Яско поставил бутылку коньяка на стол.

– Армянский коньяк, – безошибочно определил Метлаков. – Ну и как он?

– Я ж сказал – не то слово!

Устроились на кухне. Кухня, когда в доме нет женщин, – самое уютное место из всего, что может быть в жилых помещениях…Так и в этот раз. Метлаков порезал колбаску, со сковородки перекинул на тарелку мелкие нежные тушки жареных кальмаров в кляре, прокатив в холодильнике по пустой полке из одного угла в другой тяжелый тропический лимон ядовитого химического цвета, поймал его и быстрехонько, чтобы лимон не брызгался и случайно не сбежал, порезал на ровные аппетитные скибки. Разложил на блюдце.

– Вот и все, – сказал, – кушать подано.

Коньяк в обществе Метлакова показался даже более вкусным, чем днем, когда Яско лакомился им в компании генерала. Тепла, защищенности, внутренней удовлетворенности за этим простым столом было не меньше, вот ведь как. Все это происходило, наверное, потому, что Яско стеснялся генерал-лейтенанта: слишком уж большой начальник, да еще из столицы! Тут любой сробеет, не только Яско, он вздохнул и, слегка наклонив черную пузатую бутылку, наполнил коньяком две стопки, свою и Метлакова, затем, не опуская бутылки, проговорил:

– Я бы плеснул ещё куда-нибудь, чтобы во всем доме пахло коньяком. Как солнцем…

– Это хорошо.

А ведь действительно стало хорошо, когда из кухни напрочь исчез запах жареного кальмара и промасленной муки, сменился духом распаренных полуденным жаром черенков виноградной лозы, зеленых плетей и листьев, висящих на кольях, коры, солнца и чего-то еще, чему и названия нет, древнего, манящего, рождающего добрые мысли.

Давно Яско ни с кем так тепло, тесно, раскованно не сидел, давно не обсуждал жизнь свою, как и жизнь однополчан, старого Петропавловска и вообще страны родной, за которую он готов отдать не только все, что у него есть, но и голову свою.

Оставаясь в казарме на ночь один, в тесной каптерке своей, он иногда просыпался, прислушивался к сонным вздохам бойцов, к бормотанью и тихим всхрапываниям, встревоженно приподнимался, если ловил слабый вскрик и если звук не повторялся, опускал голову на подушку и думал о том, что явления Всевышнего, Богородицы заставляют думать об испытаниях, которым подвергается Россия ныне, после вечно хмельного царя Бориса, ушедшего на покой (и слава богу, что ушел), но главная цель не эта – Силы Небесные предупреждают о новых испытаниях.

Вот только угадать непросто, какие испытания свалятся на Россию, – это не дано. Страны, которые когда-то называли империалистическими, вроде бы держат дружественную дистанцию и норовят сохранить ее в будущем, значит, опасность исходит не от них; внутренние лихоимцы, предатели из «пятой колонны» типа Чубайса и какого-нибудь «сладко чмокающего» Гайдара, в конце концов находятся под рукой, и стоит патриотам лишь немного напрячься, как эти сморчки уже будут стоять в позе или в тюремном строю, держа под мышкой собственные манатки. Из какого угла исходит опасность?

От тех, кто заворовался и несметные богатства, доставшиеся даром, мешают им ныне ровно дышать? Это они, чтобы сохранить свое золото и железнодорожные вагоны с долларами, находящимися в их личном распоряжении, готовы поджечь Россию сегодня, чтобы завтра не услышать ни от кого упреков? Или же угроза исходит от кого-то еще?

Этого Яско не знал. Явления небесных образов – это знамение, серьезное предупреждение людям, живущим на этой горестной земле, намек, что так жить не надо, пора с этим кончать… Яско вздыхал, прислушивался к тому, что творится за стенкой каптерки, в казарме, и втискивался головой в подушку. Надо было еще немножко поспать.

Утро придет хоть и скоро, но для короткого крепкого сна времени хватит. В казарме ведь как: толковому солдату, нашедшему свое место в армейском строю, иногда десяти минут хватит, чтобы основательно выспаться и потом целый день нести полновесную службу, ни на секунду не прерывая ее… Таким солдатом был и Яско.

Во сне, даже коротком, могут возникнуть видения, трогательные картины из прошлого, целые эпизоды. Часто во сне возникал интернат, в котором он когда-то жил, учился… Из интернатского быта вспоминалось только хорошее, а если быть точнее – самое хорошее. Когда мать осталась с Толькой, да еще с дочкой, Толиной сестрицей на руках, она поняла, что не вытянет их, уйдет в землю сама и ребят не спасет, и отдала детей в интернат.

Раньше интернаты были другие, не то, что сейчас. Сейчас если кто-то произносит слово «интернат», наиболее брезгливые граждане начинают морщиться – это чего, тот детдом, где дебилов выращивают? Не-ет, раньше в интернатах была хорошая жизнь, – лучше, чем дома, классы были полны толковых ребят, иногда очень толковых, у которых отцы погибли на фронте, а иногда и оба родителя погибли.

Для таких детишек родным домом становился интернат. Стал он родным и для Яско. Все, кто сидел рядом с ним в классе за партой, выбились в люди, никто не пропал, ни один человек.

В интернате ребята не только учились, и хорошо учились, поскольку понимали, что без учебы могут оказаться на обочине жизни, – но и много занимались спортом, в том числе и Толя Яско. И если городские ребята пытались зажать кого-то из интернатских, то интернатские всегда давали им отпор, и вообще, сбежавшись, могли накостылять так, что воздух становился, извините, красным от соплей.

Городские ныли, стонали, плевались, высмаркивали из ноздрей загустевшую юшку и уползали в кусты – зализывать царапины, гордо именуемые ранами. Но верх над интернатскими так ни разу не взяли!

Что еще было интересно в интернате – их часто возили на экскурсии – разъезжали по всей Воронежской губернии. Бывали на всех выставках, концертах знаменитого областного хора, чья слава широким потоком разливалась по всему цивилизованному миру, на гастрольных спектаклях московских и ленинградских театров.

Как-то их повезли в Воронеж на представление очень знаменитого гипнотизёра, по-нынешнему – экстрасенса. Представление происходило в небольшом клубе, народу было набито битком, люди стояли в проходах, но интернатским ребятам, жалея их, места предоставили в первом ряду, так что все манипуляции гипнотизёра читались будто на ладони.

Экстрасенс – высокий, худой, с копной расползающихся во все стороны седых волос и крупным горбатым носом, был и фокусником, и жонглёром, и картежным игроком, умевшим доставать карты у себя из-за уха или из пиджака какого-нибудь ничего не понимающего дяденьки, сидевшего неподалеку в проходе, и гипнотизёром и вообще колдуном, – более часа умасливал публику, заставлял ее замирать, пугаться, либо заходиться в хохоте – у него все получалось.

Яско и веселился и пугался вместе со всеми. Хотя фокусов и всякого колдовства не боялся совсем, боялся другого – того, что гипнотизер вызовет его на сцену. Вот это действительно будет страшно – вдруг этот неземной дядька сотворит что-нибудь с ним?

Мучайся потом…

Нехорошее ожидание превратилось в явь: экстрасенс действительно вызвал его – подошел к краю сцены и внимательно посмотрел на Толика Яско. Поманил пальцем.

– Мальчик! Иди-ка ко мне на сцену! – Яско оглянулся назад: кого это он зовет? Поначалу решил, что экстрасенс зовет кого-то другого, не его. Нет, экстрасенс смотрел на него в упор черными немигающими глазами. – Иди-иди, – настойчиво повторил он приглашение.

Вот попался, так попался. Яско ощутил, что вся смелость, сидевшая в нем, вообще поддерживавшая его в тонусе, куда-то улетучилась, будто и не было ее. Чувствуя, что колени у него потрясывает, а в икры впиваются колючки, все же поднялся на сцену, скромно глянул вниз, на пустой стул, где он только что сидел.

– Не отвлекайся, мальчик, – услышал он голос экстрасенса, – смотри на меня!

Глаза у артиста были не просто черные, а имели ободок, еще более черный, чем цвет самих глаз. Сила, которой обладал экстрасенс, Яско не была ведома.

Бормоча что-то себе под нос, экстрасенс стал делать пассы ладонями перед его лицом, потом потряс ими резко, будто стряхивал с пальцев воду, снова начал делать пассы. Лицо у него неожиданно помрачнело. Он наклонился к Анатолию и проговорил ему на ухо:

– Мальчик, ты не такой, как все. Ты, как и я, будешь видеть то, чего другие не видят, и рассказывать об этом, – экстрасенс наклонился к Яско еще ниже. – За это ты будешь страдать. Можешь идти на свое место.

Яско спустился в зрительный зал, к своему пустующему стулу. Собственно, на этом представление и закончилось, артист поклонился залу и ушел за кулисы.

Ребятам было любопытно, что же он шепнул ему на ухо.

– Не знаю, – искренне признался Яско.

– Как не знаешь?

– Да так! Бубнил он мне что-то, а чего именно – не разобрать. Так я ничего и не понял.

– Эх ты-ы, – прозвучало укоризненное. – Интересно же!

Тольке тоже было интересно, да лишь ничего из того, что говорил экстрасенс, он не запомнил. Размазалось по мозгам, и все.

Года через два на обложке циркового журнала он неожиданно увидел физиономию с небрежно разбросанными на голове волосами – ну будто человеку пришлепнули к темени раздерганное воронье гнездо, с крупным горбатым носом, и худыми, словно всосанными в подскулья щеками. Физиономия была знакомой. В следующую минуту он узнал ее.

Это был экстрасенс. Яско внимательно вгляделся в строчки подписи, буквы были слишком маленькие. Так он познакомился с Вольфом Мессингом.

А недавно видел его во сне. И зал тот неказистый, клубный, расположенный на окраине Воронежа, и ребятишек своих, интернатовских, видел, и высокого растрепанного человека с большим горбатым носом.

Вроде бы недавно это было, а на самом деле давно. Время идет. И чем дальше оно уходит, тем чаще видятся сны из прошлого.

21

Итак, семь камчатских лет остались позади. Яско вернулся в Острогожск, в свой дом, распаковал чемодан, разложил подарки.

Надежда Владимировна Камчатку жаловала не очень, в Петропавловске старалась не появляться, поэтому подарков ей Яско старался выделить побольше, чтобы здесь, в серединной России, в жуткой дали от Камчатки, она поняла: Камчатка – это все-таки великая земля – это раз. И два: Камчатка – русская земля. Наша. Поэтому отторгать ее от своей страны нельзя. Отторгнутое в нынешнем хватком мире подберут мигом, за пазуху себе засунут… Вот этого, именно этого допускать было никак нельзя.

Два дня Яско неприкаянно ходил по дому, оглядывал стены, углы, словно бы не верил, что Камчатка – это уже перевернутая страница, прошедшее, туда он слетает еще один раз, чтобы получить окончательный расчет в финчасти полка, и больше вряд ли когда туда нацелится: слишком больших денег стоит билет.

Такому пенсионеру, как он, не потянуть.

На третий день Надежда Владимировна попыталась загнать его в огород, дел там было много: что-то вскопать, что-то взрыхлить, что-то посадить, что-то выдернуть, что-то полить, что-то проредить, что-то подсушить, и так далее. Огород такая штука, что без внимания его нельзя оставлять ни на один день. Стоит только где-то чего-то недоглядеть, как вместо картошки будет расти лебеда, а вместо нежных зеленых огурчиков сухие кукурузные кочерыжки. Это было проверено на острогожских огородах сотни раз.

Заниматься огородом Яско отказался, похмыкал скептически, отрицательно покачал головой:

– Мать, ты напрасно считаешь, что я стал пенсионером… Это не так, я еще не пенсионер.

Надо было устраиваться на работу. Но здесь, в Острогожске, ему мало чего светило, да и помнят его здесь, хорошо помнят, как он гонял воров по территории олифоварочного завода, отнимал у них бутыли и бидоны с дорогим материалом.

Можно попытаться найти место в Воронеже, но Воронеж – это промежуточная точка, – надо ехать в Москву. Сразу в столицу и только туда. Остановиться можно будет у сестры, она живет в Домодедове, городе, к которому примыкает самый большой московский аэропорт. Если не примет – на какое-то время можно будет поселиться на вокзале. В конце концов, так поступают тысячи людей, а может быть, и десятки тысяч: кто считал этих бедолаг? Никогда не считали и никто.

Он поднялся стремительно, как всегда, за десять минут сложил свою сумку и был таков. Сестричка, которая жила в Домодедове, его не приняла – было полно своих заморочек и сложностей, и Яско решил провести первую ночь на вокзале. Самый удобный был Павелецкий вокзал. На вокзале нашел укромный угол, сунул сумку под себя и довольно быстро уснул. Очнулся от шума. Оказывается, вокзал заполнился бомжами – их было очень много, все напористые, громкоголосые, подвижные, глазастые.

Несколько бездомных пассажиров или таких бедолаг, как Яско, которые облюбовали вокзал себе под ночлег, куда-то исчезли. Когда Яско устраивался на скамейке, чтобы поспать, они были, а сейчас испарились, их нет: видать, напугали бомжи, похожие на отвязавшихся, сорвавшихся с привязи нарушителей общественного порядка. Яско бомжи не испугали. Хотя они сидели везде – и на полу, совсем рядом, и на его скамейке. Когда он проснулся и спустил вниз, на кафельный настил ноги, на него даже не обратили внимания.

– Что за шум? – спросил Яско у бомжа, сидевшего на его скамейке, в ногах.

– Короля ждем, – охотно откликнулся тот, мастерски цикнул – то ли губами это сделал, то ли зубами, не понять.

– Чьего короля? – переспросил Яско.

– Нашего короля, – бомж обвел рукой пассажирский зал, все пространство. – Все ждут нашего короля. А в зал все набивались и набивались бомжи. И откуда их взялось столько? Так много сразу?

– Нашего, – смято повторил Яско. Ему показалось, что он еще не проснулся. Отер пальцами глаза.

Король прибыл через двадцать минут. В сопровождении охраны. Чисто выбритый, с прилизанной головой, благоухающей дорогим одеколоном. Одет он был в модный, поблескивающий мерцающими полосками костюм, сшитый из ткани, которую не каждому российскому гражданину можно увидеть… Не говоря уже о том, чтобы сшить из нее себе костюм.

На бомжа король никак не был похож, он относился совсем к другому сословию людей. Яско поискал глазами бомжа, приклеившегося к его скамейке. Тот находился на месте, скамейку стерег.

– Слушай, а как зовут короля? – спросил Яско у бомжа.

– Так и зовут – Король.

– А имя какое-нибудь есть? Сергей там, Петр, Иван или Иоганн?

– Нету имени. Просто Король и все тут. Без излишеств.

Король был интересен Яско, он даже не подозревал, что у бомжей, которые не были привязаны к одному месту, вели цыганский образ жизни, властей почти не признавали, может быть король. Оказывается, есть.

– Ну, а кликухи-то у вашего народа имеются? – спросил он у бомжа.

– Погоняла? Конечно, имеются.

– И как тебя, например, зовут?

– Мотыль.

– А по паспорту?

– По паспорту? – Мотыль наморщил лоб. – Я уже и забыл, как меня по паспорту. А, Георгий! – Он протянул руку Яско. – Георгий.

– Анатолий!

– Ты, видать, не из наших? Так примыкай к нам! Ни секунды не размышляй – не пожалеешь! Кликуху тебе добрую дадим, настоящую свободу познаешь!

– Кликуху я себе сам дам, – Яско мотнул головой, было в этом жесте что-то упрямое, более того – жесткое. Он вспомнил – пришлось это к месту, что сам себя называл Кочевником. Вот так оно и есть, кликуха толковая, по его характеру – Кочевник.

– Ну и?.. – Бомж вскинул брови домиком.

– Что ну и?

– Кликуха, спрашиваю, какая? Погоняло?

– Кочевник!

Бомж склонил голову на плечо, оценивая слово, которое не так уж и часто звучит в речи. Редкое, в общем, слово.

– А чё? – бомж переместил склоненную голову на другое плечо. – Красивое слово. Древнее.

– Ну, насчет древности не знаю, а в остальном – полный хоккей!

– В смысле о’кей?

– В смысле хох-кей!

Яско засмеялся – бомж ему понравился.

– Пойдем, я тебя с королем познакомлю, – бомж ухватил Яско за локоть и потащил к «монарху». – Пойдем, пойдем!

Едва приблизились к «его величеству», как перед ними возникли двое охранников.

– Куда? – спросил один из них, чернявый молодец с приплюснутым носом и такими же раздавленными губами, – явно из татар. Золотоордынских. Из-под Астрахани.

– К королю, – сказал бомж, – нового члена нашего общества представить.

– Король не принимает.

– Меня примет, – убежденно произнес бомж. – Я – Мотыль.

– Да хоть три мотыля в одном флаконе!

– Король, эй! – бомж приподнялся на носках, помахал «монарху» рукой.

Тот посмотрел на него и лениво махнул в ответ.

– Потом!

Голос у короля был зычный, раскатистый, как у хорошего оперного певца. Знакомство с «его величеством не состоялось». Бомж огорчился, а Яско, хмыкнув, произнес со скептическими нотками в голосе:

– А я не очень хотел-то знакомиться.

Съезд бомжей в пассажирском зале вокзала, слет этот пионерский был ему неинтересен, он огляделся – надо было выбрать где-нибудь под лестницей место, в котором его не очень бы тревожили, и еще пару часиков поспать. Он с сожалением оглядел скамейку, на которой спал совсем недавно, сказал Мотылю, что отлучится по кое-каким надобностям личным, и исчез.

Укромное место действительно нашлось под лестницей, – теплое, пахнущее мышами, словно в деревянном доме, глубокое, – Яско забрался в него поосновательнее, сунул под голову сумку и очень быстро уснул. Но перед тем как уплыть в темное, ритмично подрагивающее пространство сна (ну будто его вентилировал, накачивая свежий теплый воздух, невидимый мотор) он подумал, что надо завтра забежать на какой-нибудь переговорный пункт – желательно расположенный недалеко от вокзала – и заказать телефонный разговор с Камчаткой. Все-таки интересно было знать, когда можно получить окончательный расчет в финчасти родного батальона?