Текст книги "«От тюрьмы да от чумы…». Путь доктора Коффера"

– В день похорон он оборвал верёвку и бежал за гробом до самого кладбища, – ответила она. – Потом смотрел, как покойного опускают в землю… С тех пор отсюда не уходит. Мы несколько раз забирали его к себе домой, но на следующий день он всё равно возвращался сюда. Вот теперь через день мы ходим его кормить. Жалко ведь божью тварь…

Я стоял и молчал, а слезы текли по моим щекам… Затем потрепал собаку по мохнатой холке, крепко обнял её на прощанье и побрёл домой…

Вдруг я ощутил какое-то движение: в камере кому-то явно не спалось. Я скорее почувствовал, чем увидел, как кто-то пробирался, переступая через лежащие тела людей. И двигался он ко мне…

«Это – по твою душу…»

На мгновение я потерял его «из виду». Только что ощущал опасность вблизи себя и вот, злоумышленник словно растворился во тьме. Сердце моё колотилось так сильно, что неведомый враг, казалось, мог его услышать… И вот, я ощутил чуть уловимый поток воздуха… Недруг всего в двух шагах от меня! Возможно, он всматривается в лица или пытается узнать того, кто ему нужен, по запаху? А может он чувствует испускаемые телами волны страха? Шагов его я не слышал, но знал, что сейчас наступит роковой момент…

Он прыгнул на меня и вцепился руками в горло. От неожиданности, да ещё от сильного удара коленями в грудь, у меня перехватило дыхание. Пальцы врага стиснули мою гортань, перекрыв поток воздуха в лёгкие. Я начал паниковать, попытался стряхнуть неведомого противника с себя, но мне это не удалось – тот был ловок и силён. Тогда я взмахнул руками и нанёс своими ладонями удар по его ушам. Это – подействовало: он на мгновение ослабил хватку, и я смог сделать глоток воздуха. И снова его пальцы сомкнулись на моём горле. Я почувствовал, что жизнь начинает вытекать из моего тела…

«Держись…»

Я крутанулся из последних сил. Враг потерял равновесие и вновь ослабил хватку. Я же со всей силы нанёс ему удар в переносицу. Злодей покачнулся… В этот момент я почувствовал присутствие ещё одного человека. Крепкие руки схватили моего противника за голову, и я услышал хруст, от которого у меня всё внутри похолодело.

– Ты жив, Петер? – в сиплом шёпоте я узнал голос Германа. Тот тяжело дышал.

– Жив, – ответил я, массируя шею. – Но, если бы ещё немного…

– Не знаю отчего, но его недобрый взгляд, брошенный в твою сторону сразу меня насторожил, – старый вор оттащил тело поверженного врага к решётчатой двери. – Я наказал своим парням не спускать с него глаз.

– Спасибо тебе, Герман, – только и мог вымолвить я.

– Не стоит благодарности, – ответил тот. – Не так давно ты сам ходил под ножом…, пока мы не нашли настоящего предателя… Так вот, едва этот тип начал копошиться, меня толкнули в бок, а я сразу понял, что тот задумал…

– Кто же это был?

– Закхаймский убийца Стешек. Поляк…, – Герман достал трубку и чиркнул кресалом.

Меня сильно удивило то, что заключённый может спокойно курить в камере.

– Его только сегодня доставили в башню…

Так это был тот низкорослый тип со злобным взглядом! Почему-то я так и полагал…

– Так что же теперь будет? – прошептал я.

– А ничего, – ответил Герман. – Трупов тут и без него хватает. И выносят их только тогда, когда от вони становится невозможно дышать… Никто не будет интересоваться, отчего он сдох… Интересно только одно: почему он хотел убить именно тебя? Ты с ним раньше не сталкивался?

– Никогда, – ответил я.

Но страшный ответ ко мне пришёл сам… Это – он, тот самый злой дух хозяйничал в теле и душе Стешека, которого бросили в темницу «Голубой башни». Дух поселился затем, чтобы убить меня руками поляка. И хоть дух Андреаса Аурифабера предупредил меня, что бы я мог сделать без старины Германа?

– Тогда мне это совсем непонятно… А я страсть как не люблю подобные непонятки…

– Возможно, – начал строить я предположения, – мне довелось набить ему морду в трактире?.. – Это – была ложь, но Герман, кажется, её «проглотил». – Был такой случай месяц назад… Теперь я вспомнил его!

– Ну, это – меняет дело. Пан Стешек таких людей не прощал… Тогда – понятно, почему он был так неравнодушен к тебе и в первую же ночь решил поквитаться!

– Месть до добра не доводит, – заметил я, вздохнув. – Если решил отомстить – рой сразу две могилы…

– Как знать, – ответил Герман. – Иной раз и спускать нельзя… Я думаю иначе: если есть возможность отомстить – не упускай её! Вот когда пчела кого-нибудь ужалит – то сразу же погибает. Так же надо и с людьми: сделал подлость – умри!

Наш разговор прервал тяжёлый заунывный вздох возле стены. Казалось, сдулся наполненный воздухом мешок.

Вот и ещё один отмучился… – пробормотал Герман. – Надо скорее валить отсюда, а не то мы здесь все сдохнем…

Глава 6. Подготовка к побегу

Прошло всего два дня. В нормальной, университетской или городской жизни это – маленький срок. Здесь же, в застенках «Голубой башни» два дня растягиваются на целую жизнь. Наблюдать за страданиями заключённых было выше моих сил, особенно, сознавая, что ты бессилен им помочь. Мои руки после мази Гельмута стали выглядеть лучше. Но именно поэтому судебный врач Магнус дал заключение, что ко мне можно применять пытки… Значит, меня ждали новые мучения. Новые раны и новые увечья…

Уж не знаю, за какую плату, но старый Герман иногда получал от стражи небольшие порции табака и кое-какие весточки «с воли». Так, мы узнали, что университетское руководство обратилось в городской Совет Кнайпхофа с просьбой смягчить нашу участь и вообще «изыскать возможность» для того, чтобы выпустить из темницы. Мы надеялись на то, что Совет пойдёт им навстречу и наша судьба скоро изменится к лучшему. Однако в дело вмешалась Церковь. Её представители яростно и громогласно выступили на городском совете, где указали на связь между колдовством и участившимися в городах случаями заболеваний, повлекших смертельные исходы. Нас обвиняли в колдовстве, а, следовательно, и в том, что города оказались под угрозой массового мора. Возможно, если бы был пойман «пан Тотенкопф», с нас сняли бы обвинения, но пресловутый «пан» был по-прежнему неуловим. Я вообще сомневался в его существовании и опасался, что нас могут сделать «козлами отпущения». Герман тоже порой замыкался в себе, становятся малоразговорчив и закрыт. Вор словно копил силы для нового рывка, который был бы продуман и выверен до мелочей.

В камере по-прежнему было трудно дышать. Смердели наши тела и одежда, воняла еда, которой нас кормили. Нередко оказывалось, что среди нас находится покойник, но обнаруживали это только тогда, когда и он начинал издавать тошнотворный запах. Впрочем, администрация тюрьмы не торопилась его убирать, иногда выносили уже основательно обглоданные крысами трупы… Да, испытание вонью – это тоже своего рода пытка.

Однажды ночью случилось отвратительное событие: тех, кому удалось заснуть, разбудили звуки ударов и стоны человека. Мы быстро разобрались в том, что это Герман жестоко избивал своего пособника по прозвищу «Слухач». К общему зловонию в камере прибавился запах крови.

– Что случилось? – спросили мы старого вора, когда он бросил бесчувственное тело своего помощника на пол.

– Плохо дело, – тяжело дыша, ответил Герман. Он вытер лицо тыльной стороной короткопалой ладони и продолжил: – Слухач признался, что он всё это время водил нас за нос… Никакие пустоты он не чувствует и про подземный ход, наверняка, соврал… Раньше я надеялся, что подземелье – здесь, поблизости и мы его найдём… Я продумал все наши действия по… устранению стражи и побегу из тюрьмы!.. Я уже почти считал дни до свободы! Теперь я думаю, что никакого прохода здесь нет…

Было почти темно, но слабенькие отблески света сверкали в его глазах. Я представил его измученное страданиями и горем лицо…

– Не теряй надежды, Герман, – чуть слышно произнёс я.

– Что ты сказал? – старый вор едва не поперхнулся.

– В этой башне должен быть подземный ход, – шепнул я. – И мы его найдём!

– Вот это мне нравится, – так же тихо ответил Герман. – Конечно, он тут есть… Где же ему быть, как не под самой башней? Просто он замурован ещё в старые времена и забыт за ненадобностью… – Герман вновь полез за трубкой. – Но мы его обязательно отыщем, – он брезгливо пнул тело Слухача.

Он мёртв? – спросил я.

– Оклемается, – процедил тот сквозь зубы. – Хотя, черти в Преисподней уже заждались его… Я, Петер, знаю особый удар, – помолчав добавил он, – от которого трещат кости, вылетают глаза, а мозг превращается в пар, выходящий из ушей. Один такой удар ещё кое-как можно выдержать. Но второй и третий подряд – слишком опасно…

На другой день я был вызван на допрос. К моей радости, опять состоялась встреча с Гельмутом без свидетелей. Палач светился радостью.

– Твои снадобья помогли! Ты – молодец, бакалавр. Сказать по правде, в мыслях мы уже попрощались с нашей малюткой… Но теперь я уверен: дело пошло на поправку! Вот тебе, подкрепись – он достал из-за пазухи свёрток и развернул его.

– Это – пирог с треской… С мясом в городе совсем плохо…, – он как бы оправдывался. А вот тебе ещё кое-что, – продолжил он, дождавшись, пока я расправлюсь с пирогом.

Гельмут протянул мне несколько потрёпанных, пожелтевших от времени листов бумаги. Я с интересом развернул их… Пресвятая Дева! Передо мной лежал план «Голубой башни» со всеми её фортификационными секретами. В том числе и подземным ходом!

– Где ты взял это? – еле вымолвил я, буквально пожирая глазам драгоценную схему.

– Пришлось залезть в городской архив, – скромно ответил палач, попыхивая трубкой. – Сам я грамоте не обучен, пришлось попросить помощи у кузена моей жены, он как раз прислуживает там… Ну как, в этом рисунке есть что-то нужное?

– Гляди, Гельмут, – я ткнул пальцем в лист. – Это – «Голубая башня» в разрезе… Вот самый нижний этаж… Вот наша камера, здесь – караульное помещение, вот твоя пыточная…, – палач с интересом смотрел на крохотные прямоугольники и, казалось, начинал кое-что понимать. – А рядом с ней находится ещё какая-то камора… Что там?

– Не знаю, – пожал плечами Гельмут. – Дверь туда постоянно заперта…

– Вот ты и попытайся её открыть, – убеждённо говорил я. – Наверняка там обнаружишь замурованное отверстие, люк… Попробуй отбить штукатурку и открыть его… Я уверен, что это и есть вход в подземелье!

– Хорошо, я постараюсь подобрать ключ… Если найду вход в подземелье – дам тебе знать.

Сердце радостно билось у меня в груди. Мы нашли комнату, в которой имеется вход в подземелье! Если у нас всё получится, то скоро мы будем на свободе! Что там нас ждёт, я старался не думать, главное – скорее выбраться из «Голубой башни»! А там как-нибудь устроимся. Мало ли живёт среди нас людей с сомнительным происхождением, репутацией и способом добычи хлеба насущного? А я, в конце концов – бакалавр медицины… Я был уверен в том, что не пропаду.

Как только выпала свободная минутка, я подошёл к Герману, сидящему в окружении своих подручных – личностей, которых я бы поостерёгся выпускать за пределы «Голубой башни», и, сделав загадочное лицо, тихо объявил, что имею для него новости чрезвычайной важности. Тот в ответ легонько кивнул и махнул рукой, мол, я понял, подойду позже…

Я поковылял в «свой» уголок, по пути подмигнув Отто, Манфреду, Густаву и Якобу, и устроился на полу, оперев спину о холодную стену. Шагах в пяти от меня корчился человек, прикованный к стене цепями. Несчастный пытался принять более удобную позу, но ему это не удавалось. Я не мог смотреть в полное страданий лицо арестанта, который, скорее всего, не был ни в чём виноват… Но, как это больно для человеческой души – не иметь возможности помочь страждущему! Ведь у нас даже плошки с водой не было. Остальные заключённые попросту не замечали его мучений, потому что рядышком изнемогал от боли другой, прикованный точно так же.

Порой мне было просто необходимо выплеснуть наружу чувства, которые распирали меня изнутри, чтобы они не разметали в клочья душу. Ведь если слишком долго сдерживать накапливающееся возмущение и негодование, то однажды может случиться взрыв, который сметёт всё – и плохое, и хорошее. «Как там моя матушка, отец и брат? – думал я. – Как поживает моя Илона? Как же я скучаю по её милой наивности и почти детской непосредственности!»

Часто в минуты отчаяния у меня возникло острое желание вознести молитвы Богу, чтобы он позаботился о моих близких и не дал пропасть мне в этой ужасной тюрьме. Но я толком не знал даже самых простых молитв, как быть?

«Не волнуйся, я помолюсь за тебя. Мне тут гораздо ближе до Господа…»

«Спасибо тебе, брат Аурифабер!»

– Ну, что ты хотел, мой юный доктор? – я и не заметил, как подполз Герман. «Такой подкрадётся и не почуешь, – подумал я. – Полоснёт по горлу бритвой или стилетом – и поминай, как звали…» Своим взглядом старый вор словно подтвердил постоянную готовность к душегубству. Я наклонился к Герману поближе, невольно морща нос от кислого запаха, исходящего от него.

– Под нами есть подземный ход, – я старался говорить как можно тише. – Вход в него находится в помещении возле пыточной камеры…

– Это – точно? – его рука схватила моё запястье. – Поклянись!

– Клянусь, я сам видел план башни…

– Как ты его достал?

– У меня здесь есть свой человек, – уклончиво ответил я. – Но его имени я никому не могу назвать… Он обещал проникнуть в ту комнату и поискать люк… Как только он обнаружит его, то даст знать. Это – сигнал тебе… Мы должны устранить часового и отвлечь караульных…

– О, я долго над этим думал, – усмехнулся Герман. – Караульных запрём в помещении, а часового убьём! Когда они нас хватятся, мы будем уже далеко!.. Знать бы только, куда этот ход ведёт… А то, не дай бог, заплутаем… Но это лучше, чем гнить здесь заживо, верно, бакалавр?

– Конечно. Я думаю, ход ведёт отсюда либо в Альтштадт, либо в Форштадт. Нам надо решить: куда мы оттуда направимся? И где укроемся от погони?

– Это – верно, студент. Будем надеяться, что выход наружу не будет замурован. А на воле у меня найдётся много друзей, у них мы сможем переждать тревожное время… Гораздо хуже другое…

– Что же?

– В городе, похоже, начинается чума…, – он тяжело вздохнул. – Тогда нам всем несдобровать…

Это страшное известие полностью подтверждало мои смутные догадки. Участившиеся заболевания, ведущие к быстрой смерти… Неужели то, чего мы все боялись, уже наступило?

– Пока случаи единичные, – размышлял вполголоса Герман. – Но кто знает, что будет через несколько дней…

– Ни приведи, Господи, – прошептал я.

Старый вор перекрестился.

– Бог — милостив. Авось пронесёт…, – Герман пополз к своим. – Смотри же, Петер, дождись доброй весточки и – сразу ко мне! Нам здесь задерживаться не резон!

К вечеру прибыл инспектор, проверяющий состояние тюрем и заключённых. Был он в строгом чёрном мундире, со шпагой, в высоких ботфортах, в роскошной шляпе и белом парике. Лицо его трудно было рассмотреть, так как он брезгливо закрывал его белым платком. Его сопровождали несколько человек. Тут же находился комендант башни, наш главный «тюремщик», господа из городского совета и несколько монахов из Кафедрального собора.

Я уловил лишь одну фразу, произнесённую кем-то в толпе посетителей, которые быстро прошмыгнули мимо нас, также зажав носы шёлковыми платками:

– Нам надо беспокоиться, прежде всего, о добрых христианах, а если болезнь проникнет сюда, убийцы, грабители и колдуны всего лишь получат по заслугам…

Очевидно, обстановка в городе обостряется и власти опасаются, что чума найдёт свои жертвы и здесь, в казематах «Голубой башни»… Но никто, похоже, не собирается предпринимать никаких действий по спасению заключённых…

С другой стороны, в такой ситуации, когда городу угрожает чума, целесообразно разогнать все переполненные тюрьмы или исключить любые контакты узников с жителями… Интересно, что же предпримут городские власти?..

Следующая ночь в камере «Голубой башни» прошла так же, как и предыдущие. Люди валялись на каменном полу, между ними бегали крысы, иногда кусая лежащих. Одна такая тварь, забравшись на плечо, цапнула меня за щёку. Потом стали докучать комары, клопы, клещи и прочие мелкие мучители. Я поневоле завидовал тем, кто громко храпел, не обращая внимания на подобные неудобства. Все эти дни, проведённые в «Голубой башне», казались мне одной длинной, тёмной и кошмарной ночью…

Наутро меня снова вызвали на допрос. Я тяжело поднялся со своего каменного ложа, протёр глаза руками и, пошатываясь, поплёлся к выходу, где меня ожидал надзиратель… Я шёл на встречу с Гельмутом со смешанным чувством… С одной стороны, пришла пора для настоящего допроса с применением пыток. А с другой, возможно, мой новый приятель сообщит мне утешительную новость… Хотя, каждому понятно – встреча с палачом обычно не сулит добра…

– Хочу тебя обрадовать, бакалавр, – Гельмут усмехался, но по-приятельски, в его глазах светилась радость. Я тут же воспрянул духом. – Твоё лекарство помогло. Моя маленькая Моника идёт на поправку…

– Я очень рад, Гельмут. Если с кем-нибудь из вас приключится беда, смело обращайтесь ко мне за помощью.

– Благодарю тебя, бакалавр. Теперь я убедился, что ты учишься полезному, нужному делу и весьма преуспел в этом… Вторая приятная новость – сегодня пыток не будет. Член городского совета Андреас Ульрих не может присутствовать на допросе. Похоже, он заболел той самой болезнью, которая уже начала косить население городов…, – тут он вдруг погрустнел. – Сейчас, когда болезнь грозит вырваться на просторы Восточной Пруссии, и ваша помощь так нужна страждущим, вас держат в темнице по глупейшему обвинению. А мы, люди, которые понимаем его нелепость, ничего не можем противопоставить многовековым предрассудкам… Поэтому я выполнил твою просьбу, бакалавр, и отыскал вход в подземелье, как и обещал! Теперь чем раньше вы выберетесь отсюда и станете лечить больных, тем будет лучше для всех…

– Как тебе это удалось?

– Нет ничего проще, если у тебя имеется достаточное количество хорошего вина, от которого не откажется надзиратель… Я снял у него ключи с пояса, пока он, пьяный, спал и во сне бродил по райским садам… Потом открыл эту дверь и оставил её незапертой. Вы можете бежать хоть сейчас… Там, в углу… действительно находится люк. Он, конечно, был замурован и заставлен пустыми бочонками. Бочки я убрал, а штукатурку отбил… Люк поднимается, вниз ведут ступени. Но я туда не осмелился спускаться. Единственное, что вам понадобится, так это – фонари… Если нынешней ночью вы отправитесь в побег, я положу вам возле люка фонарь и свечи, могу оставить немного еды… Я буду следить, чтобы никто туда не входил… Дверь я запру, а к вечеру вновь отомкну… Да хранит вас Господь и Пресвятая Дева Мария…, – говоря всё это, он вынул из кармана очередной свёрток с едой, который протянул мне. – Здесь сало, бакалавр. Набирайся сил…

– Я вернулся в камеру и сразу сообщил Герману о состоянии наших дел. Тот покрутил короткими толстыми пальцами заросший волосами подбородок и пробормотал:

Значит, этой ночью рванём на волю! Кто бы ни был, этот твой неизвестный друг, но он оказал нам огромную услугу. Если я узнаю его имя, то непременно отблагодарю, – старый вор хитро взглянул на меня.

Я понял, что ему ужасно интересно, что же за человек помогает нам. Но промолчал. Придёт время – он узнает сам. А если не узнает, то в этом большой беды я не видел.

Мы стали готовиться к побегу. Я сообщил своим друзьям: Отто, Густаву, Якобу и Манфреду, чтобы те были начеку. Они с радостью подтвердили мне свои намерения. Но мы ещё не знали, в какую опасную авантюру пускаемся, и что ждёт нас там, в городе… Ведь в Кёнигсберге уже свирепствовала чума…

Несмотря на строгие запреты и ограничительные меры, в августе 1709-го первые заболевшие появились в городских предместьях Штайндамм и Хаберберг. Жизненные силы ослабленных недоеданием людей настолько истощились, что они не смогли оказать пришедшей из Мазурии (39) чуме никакого сопротивления.

После появления первых признаков болезни смерть обычно наступала в течение двух-трёх дней. Иногда – ещё быстрее. Всякий заболевший человек был практически обречён, мало кому удавалось победить болезнь. Обычно чума начиналась остро с потрясающего озноба и жара, болей в области поясницы, мышцах и суставах. Хорошо помню слова магистра Лидиса, который утверждал: «Важным признаками заболевания является утолщение и обложенность языка густым белым налётом! Увидели „меловой язык“, господа школяры, и ставьте правильный диагноз!» Потом возникает рвота, часто кровавая, мучительная жажда. У больных появляются галлюцинации и бред, они мечутся в постели и пытаются куда-то бежать, кстати, отсюда появилось выражение: «бежит, как очумелый», а на лице застывает выражение страдания или ужаса, это – «маска чумы». Следом – в паху и подмышках появлялись большие болезненные нарывы – бубоны, достигающие размеров куриного яйца или даже яблока. Бывало, что они самопроизвольно прорывались, изливая гнойное содержимое наружу, после чего начиналось медленное выздоровление. Чаще, однако, созревший бубон открывался не наружу, а вовнутрь. Это сопровождалось сильнейшим ознобом, головной болью и помрачение сознания. После чего человек довольно быстро умирал.

У иных болезнь начиналась с сильного кашля и одышки, а отделяющаяся мокрота вскоре окрашивалась кровью. Такая чума распространялась, как пожар в сухом лесу и выкашивала города до последнего жителя.

Единственным надежным средством защиты для здорового человека было спешно покинуть город. «Быстро, далеко и надолго», – гласило это правило. Совет спасаться от болезни бегством: cito longe fugas et tarde redeas, – давал ещё Гален. «Собраться в путь быстро, уехать далеко и как можно дольше не возвращаться», – писал он. Богачи поначалу так и поступали.

Авторитетные врачи считали, что сам воздух служит пищей для заразы, потому как атмосфера на улицах и в жилищах была спёртой и душной. Если бы удалось её «расшевелить», то всё стало бы хорошо. Ради этого били в колокола, стреляли из пушек и ружей, громко играли на музыкальных инструментах. Перед тем как людям войти в комнаты, там расставляли парное молоко и теплый свежеиспеченный хлеб, запускали мелких птичек и пауков, якобы способных забирать на себя яды. Вера в обеззараживающие свойства растений легла в основу обычая сжигать в помещении разные душистые травы и листья, в надежде, что их дым прогонит моровое поветрие. С этой целью использовали ель, лавр, листья дуба, полынь, майоран и лаванду. Но их хотя бы было приятно нюхать, хоть и трудно дышать. Хуже, когда, исходя из веры в целительные свойства крепких запахов, доходили до крайностей: жгли кожу и рог, запускали в комнаты вонючих козлов, даже человеческие испражнения считались весьма действенным средством изгнания зла. Что-то вроде правила: «клин клином вышибают»…

Некоторые из наших коллег пытались протестовать. «Я не могу понять, что за благо способно из этого проистечь? Как может подобное зловоние оказаться благодетельным? Напротив, я полагаю, что столь вредные запахи скорее станут причиной ещё большей заразы!» – заявлял, например, магистр Лидис.

А что медицина могла предложить в качестве действенных мер против чумы? К сожаленью, с ней пытались бороться методами, разработанными ещё в древности: к нарывам прикладывали пиявок, высушенных жаб или ящериц. Бубоны рассекали ланцетом, а в открытые раны вкладывали свиное сало или прижигали их раскалённым железом…

Профессора Клодт и Майбах утверждали, что к свежим язвам полезно прикладывать измельчённые листья капусты, смешанные с сырым яичным белком, или спелую свёклу, разрезанную пополам. Мол, это уменьшает боль и способствует более быстрому заживлению карбункулов. «Чем раньше начать лечение – тем больше вероятность благоприятного исхода», – заявлял Майбах.

Наряду с глубокой верой в Господа, повсеместно использовались древние магические обряды и заклинания. Церковь запрещала эту практику, но подобные традиции оказались живучими: часто они прикрывались знаком Креста или использованием христианских имён и изречений. Сборщики растений, которые срывали травы или выкапывали их корни, когда те находились под влиянием определенных планет, часто шептали: «Святая богиня Земля, мать Природы, Матерь Великая… приди ко мне со всей своей целительской силой и даруй лечебные свойства тому лекарству, которое я приготовлю из этих растений… Молю тебя, сделай так, чтобы твои дары сделали здоровыми тех, кто будет пользоваться ими»…

Я помню альтштадского аптекаря Шульмана, продававшего за высокую плату свои собственные средства от чумы. Его рекомендации обычно выглядели так: в воскресенье пациент должен вдыхать эссенцию, то есть экстракт, душистой руты, розы и гвоздики, помещённых в маленькую шкатулочку из можжевельника или алоэ. В понедельник аптекарь давал шкатулочки с зеленой рутой, полынью с розмарином и тимьяном… и так далее всю неделю. Каждый день пациента снабжали разным сочетанием душистых трав.

Очень популярны были ладанки, набитые гвоздикой, куда помещали шарик смолы или янтаря. Аптекари сколачивали на этом состояние, хотя пользы от таких средств было мало. Но они всё-таки вносили приятные ароматы в зловонные комнаты горожан.

Особенно ценился табак: его курили в трубках или растирали в порошок и нюхали.

Я вспоминаю и более сомнительные, распространяемые шарлатанами, магические или «святые» снадобья от моровой язвы. Так повсеместно использовались амулеты, «предохраняющие» своего обладателя от чумы или беды. В периоды массовых заболеваний их производство и продажа возрастали стократ. Некоторые из них были доступны лишь очень богатым людям: например, безоаровый камень (40), рог единорога и некоторые драгоценные камни, особенно аметист. Бедным приходилось обходиться костью из головы жабы, языком ядовитой змеи или скорлупой ореха, наполненной ртутью.

К сожаленью, Церковь чаще мешала борцам с чумой. Люди обращали свои взоры и души к Богу не только за духовным утешением, но и за лекарствами, и Церковь быстро откликалась на их мольбы. Надёжным средством считалось носить на груди бумажку с именами святых и повторять особые молитвы. «Тот, кто сделает всё это, не умрёт от чумы, потому что это средство было много раз испытано», – убеждали священнослужители. Если же человек вопреки всему умирал, то он, несомненно, был не твёрд в вере. Клочки бумаги, исписанные молитвами, сложенные семь раз, полагалось съедать каждый день на пустой желудок. Это было еще одним «верным» средством…

Надо было срочно принимать меры по недопущению дальнейшего распространения страшного заболевания, все силы бросить на локализацию новых очагов болезни. Но поняли мы это слишком поздно…