Текст книги "«От тюрьмы да от чумы…». Путь доктора Коффера"

Уезжая в Инстербург, Илона увозила в себе частицу меня…

В начале лета 1709 года я стал бакалавром, успешно сдав экзамены и пройдя все испытания. Теперь я имел право самостоятельно применять свои знания во врачебном деле. Мне оставалось проучиться два года, чтобы получить заветное звание врача. Но эти два года я должен был больше заниматься практикой. Поэтому мы вновь стали «охотиться» за покойниками. Моё «Пособие начинающему врачу», столь лестно оценённое профессором Майбахом, пополнялось всё новыми материалами.

В первых числах июня пошли дожди, небо целыми днями было серым, сумрачным. В эти дни мы узнали, что в мир иной отошёл конюх Йозеф Шпрингфельд, работавший в конюшнях Лёбенихта. Его решили похоронить на монастырском кладбище, и мы стали готовиться к ночной вылазке.

Все подходы к этому кладбищу были нами давно изучены, как действовать непосредственно на раскопе или стоя сигнальщиком, все уже прекрасно знали.

И вот, тёмной, глухой и дождливой ночью мы подошли к свежей могиле. Неподалёку уже стояла телега, в которой сидел Отто Жемайтис, на ближайший перекрёсток дорог вышли Якоб Лившиц и Густав Грюн, Манфред Гус остался дежурить возле кладбищенских ворот, а мы с Мартином Брадисом взялись за лопаты.

Вокруг было тихо и безветренно. Небо по всему горизонту затянулось серыми облаками, набухло влагой и мелко моросило. В такую тёмную ночь, думал я, вряд ли полиция станет бдительно охранять могилы. Единственное, что смущало меня, так это предостережение духа Аурифабера:

«Не ходил бы ты туда сегодня…»

Но как я мог не пойти? В последнее время ни одно похищение трупов без меня не обходилось. На меня рассчитывают мои товарищи. К тому же, чего греха таить, некоторые школяры побаиваются ночью копать могилы… Я обещал «внутреннему голосу», что буду предельно осторожен, и отправился на ночную вылазку. А висящая над городом тишина, кромешная тьма и накрапывающий дождик полностью успокоили меня.

Ограда старого монастырского кладбища местами была сломана, её роль выполняли густо растущие заросли акации, ольхи и сирени, через которые, впрочем, можно было пробраться. Так начинался наш обычный путь к могилам. К одному из таких проломов Отто и подогнал лошадь. Колёса телеги были обёрнуты материей, для того, чтобы бесшумно ехать по брусчатке. Жемайтис был мастер на разные хитрости.

Мы с Мартином тихонько подкрались к могиле и принялись за работу. Быстро отбросили верхний слой земли, в ноздри ударил запах свежей почвы, затем, наткнувшись на гроб, сорвали с него крышку…

Где-то недалеко заухала сова.

– Ну, Мартин, взялись…

Мы рывком подняли тело, при этом никто из нас старался не смотреть в лицо мертвеца, сорвали с него одежду, которую тут же запихали обратно в гроб. Оставалось закрыть крышку и насыпать поверху земли… Вся работа занимала у нас не более четверти часа… И тут произошло то, чего мы никак не ожидали…

– Ни с места! Именем короля, вы арестованы!

Громкий, властный голос, прозвучавший в ночной тиши, подействовал, как орудийный залп. И я, и Мартин от неожиданности присели. Тут же во тьме замелькали огоньки – это с фонарями в руках к нам приближались полицейские.

– Бежим! – едва успел крикнуть я, и рванулся было к пролому… Меня схватили за руки двое рослых мужчин. Как я ни пытался вырваться, у меня ничего не получилось.

– Успокойся… – к моему лицу поднесли масляный фонарь. – Иначе переломаем тебе кости! Давно гоняемся за вами, чёртовы колдуны! Надеюсь, теперь вы приведёте нас к пану Тотенкопфу!

– Мы не колдуны! Мы студенты-медики! – жалобно воскликнул Мартин, которого тоже держали за руки.

– Господин капитан! – послышался голос. – Здесь, на дороге задержана телега с лошадью! Видимо, ожидали тело…

– Давайте всех сюда, – скомандовал полицейский. – И обыщите кладбище! Возможно, кто-то из шайки спрятался!

Мне скрутили руки ремнём и грубо толкнули в спину. Я едва не упал на могилу.

Множество мелькающих на кладбище огней говорило о том, что на нас была организована настоящая облава. Не меньше двух десятков полицейских сновали туда и сюда…

С одной стороны, не мы – первые и не мы – последние, которых поймали на попытке похищения трупа для медицинских исследований. Но то, что нас обвиняли в пособничестве чёрному польскому колдуну, весьма усложняло наше положение.

– Куда их везём, господин капитан?

– В «Голубую башню», – последовал ответ. – Согласно приказу бургомистра, все, кто роет по ночам могилы, должен быть отправлен туда… А помощники ли они колдуна, сами колдуны или простые студенты, – разберётся следствие! А уж в башне, Господь – свидетель, им быстро развяжут языки!

Полицейский капитан чиркнул кресалом, разжигая огонь для курительной трубки.

«Попался, брат…»

Глава 3. «Экскурсия» по застенку

С тяжёлым сердцем я приступаю к изложению своих мытарств в старинной темнице Кнайпхофа, носящей название «Голубая башня». Тевтоны соорудили это здание ещё в 1378 году, изначально намереваясь использовать её в качестве тюрьмы. И оно всегда служило по назначению.

Если наш Университет располагался в северо-восточной части острова, то зловещая башня – в юго-восточной. Обычно она не отличалась обилием обитателей, некоторые камеры на нижнем этаже даже использовались в качестве хранилищ для строительных материалов. Но в описываемые мною времена обстановка была совсем другой. В ходе поисков «пана Тотенкопфа» и его сообщников было схвачено и брошено в застенки «Голубой башни» множество людей, хотя мало кто сомневался в том, что большинство из них были весьма далеки от колдовства и попали сюда случайно. Но страх перед колдуном из Польши вкупе со странными смертями среди знати и слухами о кровожадных волках вблизи Кёнигсберга, а также о возможном приходе из Европы моровой язвы делали своё дело. Обстановка в городах была настолько накалена, что, казалось, пронеси по улицам сухую ветвь из леса – и она тут же вспыхнет жарким пламенем.

Увы, наступил восемнадцатый век, но даже среди образованных городских жителей ещё жили предрассудки. Многие из обывателей были уверены в том, что причиной всех бед является именно колдовство. Поэтому во всех камерах нижнего этажа башни теперь томились десятки несчастных, вся вина которых заключалась лишь в том, что они собирали травы и готовили снадобья для лечения разных недугов. Что же касается нас, пойманных с поличным при краже трупа с кладбища, то тут сомневаться не приходилось: из нас будут выбивать признание в пособничестве колдуну, если не в самом колдовстве… А потом, как водится, – смертная казнь… Поневоле вспоминалась маленькая девочка, которая томилась здесь всего двенадцать лет назад, обвинённая в колдовстве (38) … Но жила ещё в душе слабенькая надежда на то, что сия беда нас минует. Поэтому мы молились истово, со всей душой, хотя несколько последних лет не очень-то задумывались о Боге…

Всех нас, пятерых бакалавров, впихнули в самую обширную сводчатую камеру, в которой уже теснились человек тридцать, в основном – убийц и грабителей…

– Принимайте колдунов, – хрипло крикнул надсмотрщик, с лязгом закрывая за нами решётчатую дверь. – Но будьте с ними осторожнее – от них пахнет мертвечиной! Ха-ха-ха!!!

«Какой весёлый человек…»

«Ты со мной, любезный Аурифабер? Выручай, приятель, из беды!..»

«Я, конечно, помогу… Только зря ты не послушал меня…»

Тотчас с грязного пола поднялось несколько человек, которые в полном молчании обступили нас. Внутри меня всё похолодело: сейчас случится что-то нехорошее…

– Получайте, слуги дьявола!..

Нас принялись избивать – методично, умело, со знанием дела. Сопротивляться не имело смысла – удары сыпались со всех сторон – сильные, рассчитанные, болезненные. По голове и в пах, по рёбрам и почкам… Не прошло и минуты, как мы все обессиленные и униженные лежали на холодном каменном полу. Голова моя гудела, тело ломило… А надсмотрщик от души радовался нашему «приёму». Мне же хотелось рыдать от боли, страха и отчаяния.

Так уж у нас принято, что места заключения под стражу в наших городах представляют собою отвратительные вонючие дыры. В них холод и сырость, мрак, грязь и голод, заразительные болезни и полное отсутствие какой бы то ни было заботливости о заключенных в короткое время превращают несчастных, попавших туда, в калек, душевно больных или в гниющие трупы.

Но камеры, предназначенные для ведьм и колдунов, обычно, бывали ещё ужаснее. Когда меня поутру поволокли по подобным местам заточения и ознакомили с орудиями пыток, ибо так предписывали законы дознания, я до полусмерти испугался этих приспособлений, рассчитанных на причинение несчастным возможно более жестоких мук. И понял, что одного содержания в этих застенках достаточно для того, чтобы вконец потрясти и измучить попавшего туда невинного человека, а также заставить его признаться во всевозможных преступлениях, которых он не совершал. Если бы камеры «Голубой башни» не были переполнены схваченными второпях ведьмами и колдунами, нас бы, вне всяких сомнений, поместили именно в них. Но там уже томились десятки несчастных – крики, стоны, плач и проклятия постоянно доносились из глухого коридора, едва в него отворялась тяжёлая дверь.

А теперь всё по порядку. Перед столь ужасной прогулкой у меня состоялась беседа с дознавателем. Полицейский чиновник, в кабинет которого меня впихнули, был немолодой, важный мужчина в полицейском мундире и парике. Его глаза, казались неживыми – две блёклые стекляшки, к которым он периодически подносил линзу-монокль. Рядом с полицейским сидели сухонький старичок-секретарь, записывающий разговор, и член городского совета – чиновник, имени которого я не знал. Перед последним лежала раскрытая книга. Четвёртый присутствующий был, похоже, заплечных дел мастер, палач – верзила средних лет, абсолютно лысый, с тяжёлым кровожадным взглядом.

С меня содрали одежду и тщательно обследовали тело на предмет наличия колдовских отметин, коих, к счастью, обнаружено не было.

– Итак, ваше имя – Петер Коффер, вы – студент Альбертины… – произнёс дознаватель и сурово взглянул на меня, ожидая подтверждения. – …И – уже бакалавр!

– Именно так, ваша честь…

– Вы были застигнуты за отвратительным занятием – похищением с кладбища трупа! – в голосе чиновника проскользнули нотки брезгливости. – Занятие, недостойное христианина и честного человека… Вы же знаете, что подобное действо запрещено ещё со времён святой инквизиции? С какой целью вам понадобилось тело почившего человека?

– Я учусь на медицинском факультете Альбертины, – мне с трудом удавалось контролировать свой голос, чтобы он не дрожал. – Тело понадобилось нам для изучения анатомии, знание которой необходимо в дальнейшей врачебной деятельности…

– А у нас есть сведения, что тело понадобилось вам исключительно для колдовских обрядов, – заметил городской чиновник. – Вы сами проводите эти обряды или с помощью польского колдуна, известного горожанам под именем «пан Тотенкопф»?

Три пары глаз вонзились в меня, как три кинжала.

– Смею вас заверить, – мой голос предательски дрогнул и вновь подвёл меня, но тут уж я ничего не мог поделать, – что я не знаю никаких колдунов, ни польских, ни прусских. Я вообще не верю в колдовство…

Стеклянный взгляд пустых глаз показался мне в тот момент дулом пистолета, направленного прямо в лицо.

– Стало быть, вы не намерены сознаваться и каяться… – с деланной грустью в голосе проговорил дознаватель. – Тогда мы должны сообщить вам, что в таком случае будем вынуждены передать вас в руки палача… Знакомьтесь, – он указал на лысого здоровяка, – это и есть… наш дядюшка Гельмут. Он очень хорошо помогает людям, у которых не хотят развязываться языки… по своей воле.

– Вы хотите пытками заставить меня признаться в том, чего я не совершал? – в отчаянии едва не вскричал я.

– Закон этого не запрещает, – также тихо ответил дознаватель. – И даже напротив, настоятельно рекомендует применять пытки для допроса подозреваемого. Но, если вы действительно не виновны, то Господь поможет вам выдержать все страдания… Тогда мы вас отпустим…

– На все четыре стороны, – с ехидной усмешкой добавил городской чиновник, после чего вынул из рукава несвежий платок и громко в него высморкался. – Ибо мы – не богадельня… и калек не содержим.

В узкое зарешеченное окно проникал косой лучик солнца, Пресвятая Дева, до чего же хорошо там – на улице, на воле! Как бы я хотел сидеть сейчас вместе с другими студентами в своей аудитории на лекции профессора Майбаха! Как бы я желал оказаться в родном Инстербурге, увидеть отца и маму, обнять Илону!..

– Я повторяю свой вопрос в последний раз, – медленно и с расстановкой произнёс дознаватель. – Согласны ли вы, Петер Коффер, с предъявленными вам обвинениями в колдовстве? Скажите, вы по собственной прихоти или же по подстрекательству известного всем колдуна похитили с кладбища труп умершего христианина для совершения мерзких сатанинских обрядов?..

У меня не было сил ответить что-либо…

– Добровольное признание избавит вас от мучительных пыток, – добавил член городского совета.

«Не вздумай ни в чём признаваться!»

– Мы совершили богопротивное деяние, – выдавил я из себя. – Мне глубоко стыдно за то, что я сотворил… Но, вынужден повторить: нашим единственным намерением было изучение строения человеческого тела. В благородных медицинских целях…

– В таком случае, – видимо, дознаватель был готов к подобному ответу, – допрос продолжим завтра. А сегодня мы передаём вас в руки… мастера Гельмута.

И тяжёлая рука палача опустилась на моё плечо.

– Пройдём, юноша, – низким голосом произнёс тот. – Сейчас узнаешь, что тебя ожидает, если будешь продолжать упрямиться. Кое-что из того, что ты сейчас увидишь, ждёт тебя уже завтра…

Мы вышли с палачом из кабинета дознавателя и очутились в коридоре, где нас ожидал тюремный надзиратель.

– Господа считают тебя важным свидетелем и не теряют надежды договориться по-хорошему, – неторопливо начал мой проводник. – Поэтому сейчас мы просто полюбуемся «покоями», где тебе, возможно, вскоре придётся обосноваться, – негромко произнёс Гельмут. – А затем я покажу тебе некоторые приспособления, один вид которых зачастую делает людей более разговорчивыми…

– Неужели вы думаете, что я и впрямь колдун? – воскликнул я.

– Пусть тебя не волнует, о чём думаю я, – ответил палач. – Моё дело – выбить из тебя признание. А я умею это делать, уж поверь мне… Такова моя работа, юноша, и я ею дорожу. Ведь данным ремеслом занимались ещё мой отец и дед…

Мы подошли к одной из камер, где полусидели-полулежали около десятка несчастных, глаза которых безучастно смотрели перед собой, а тела, казалось, уже ничего не ощущали. Впрочем, некоторые глухо и протяжно стонали. Я обратил внимание на толстые железные полосы с коваными запястьями на концах, к которым крепились руки заключенных. Середина этих полос была приколочена к стене, поэтому люди находились всегда в одном положении, и по их лицам было видно насколько это мучительно.

От представшей картины людских страданий, а также от резкого тошнотворного запаха испражнений, меня охватила дрожь…

В другой камере лодыжки узников были скованы железом так, что бедняги не могли ни выпрямить ноги, ни притянуть их к себе. Вдоль стены виднелись углубления такого размера, что в них с трудом можно было сидеть, стоять или лежать. Я обратил внимание на то, что запертый в одном из них человек не шевелится. И, по-видимому, не только потому, что не может этого сделать физически, а оттого, что давно уже мёртв.

Волосы зашевелились у меня на голове.

Одну из камер тюремщик отпер ключом, и меня втолкнули внутрь. Находящиеся там несчастные попытались было отползти в разные стороны, но все они были на цепях и едва могли шевелиться. Я сделал пару шагов вперёд и встал, как вкопанный. Под моими ногами находился люк. Палач потянул за его крышку и я увидел глубокую яму, выложенную диким камнем. Внизу я разглядел чьё-то распластанное тело.

– В таких колодцах, – сказал Гюнтер, – заключённые страшно страдают от холода и отмораживают себе руки и ноги… Те, кому повезёт очутиться на свободе, останутся на всю жизнь калеками… Если ты попадёшь сюда, то никогда не увидишь солнечного света и очень скоро перестанешь отличать день от ночи. Ты будешь валяться в собственных нечистотах хуже всякой скотины, получать скверный корм, и не сможешь спокойно спать, мучимый мрачными мыслями и кошмарными снами… В обездвиженном состоянии тебя станут страшно мучить вши и блохи, а также кусать и заживо жрать крысы!.. Так что, дружок, нахождение здесь – не отдых на топчане с девкой под боком!.. Запомни, всё это может длиться не только месяцы, но иногда и целые годы. Поэтому люди, прибывшие в «Голубую башню» бодрыми, сильными, терпеливыми и в полном уме, быстро становятся у нас слабыми, дряхлыми, искалеченными, малодушными или безумными! А теперь, пойдём, юноша, в мои владения. Я покажу тебе некоторые свои инструменты…

Мы вышли из камеры и двинулись вдоль полутёмного коридора. Палач, с усмешкой глядя на меня, вполголоса втолковывал:

– Ты можешь спросить, для чего людей сажают в тюрьму? Я тебе отвечу: чтобы сломить… Это – испытанное средство давления. И очень-очень действенное…

Его голос эхом отдавался в разных уголках коридора. Я едва передвигал ногами. Увиденное настолько меня потрясло, что малодушно подумалось, уж не признаться ли во всём, покончив таким образом с этим ужасом раз и навсегда? Видно, не под той звездой довелось мне родиться, коль суждено так бесславно умереть…

– Обычно, продолжал Гельмут, – исступлённые и обессиленные, с расстроенным от отчаяния и тоски воображением, в страхе и смятении, заключённые предстают пред судом и подтверждают все обвинения, которые им предъявляли. Если же они продолжают упорствовать, их опять отводят в тюрьму и усиливают тяжесть содержания: связывают или заковывают в кандалы, скручивают им члены, приковывают цепью к стене… А потом начинаются пытки…

Я понимал, что его разговор – это тоже своего рода пытка, только самая лёгкая, не причиняющая пока телесных страданий, а лишь готовящая к ним. Вытерплю ли я их? Но, конечно, прав и Аурифабер: стоит признаться – и всё, конец… смертный приговор. Как же мне быть?

– …Над одной 12-летней девочкой тюремщиками было совершено столько насилия, – продолжал Гельмут, – что её нашли полумёртвой. Это было объяснено посещением дьявола… Другие женщины впадали, порой, в состояние нечувствительности… душой и телом… Они встречали мучения и пытки с удивительным равнодушием, которое судьи тоже объясняли участием Сатаны, помогающего ведьме переносить без боли все страдания… Но, настоящий палач знает, как не допустить наступления такой нечувствительности, уж поверь мне, парень…

Наконец, мы остановились перед закрытой дверью в конце коридора. Гельмут достал связку ключей. Вскоре со скрежетом отворилась нужная дверь…

– Добро пожаловать, бакалавр, – с усмешкой проговорил палач, толкая меня внутрь. Он поставил лампу на стол, чиркнул кресалом и зажёг торчащий в стене факел.

– Это – для того, чтобы было лучше видно, – ухмыльнулся он.

Первое, что бросилось мне в глаза – обилие бурых пятен на полу и стенах помещения. Я не сомневался, что это – кровь тех несчастных, кто испробовал на своей шкуре приспособления Гельмута.

– Вот полюбуйся – «кресло допроса», – начал свою страшную экскурсию палач, указывая на подобие неуклюжего стула из дерева и железа. – Оно используется как прекрасное средство при допросах молчаливых еретиков и колдунов. Его мне доставили из Нюрнберга. Как видишь, оно сплошь покрыто шипами и снабжено креплениями для болезненной фиксации жертвы… Тут имеется железное сидение, под которым при необходимости можно развести огонь… Как ты догадался, с тебя снимут одежду и усадят на этот «трон». При малейшем движении, в тело вонзятся шипы… Это очень больно, поверь мне. Те, кто сидели на нём, нередко голосили похлеще любого петуха! Обычно пытка длится несколько часов, но, случается, растягивается до нескольких недель… Если она не приводит к нужному результату, мы используем раскалённые щипцы и тиски…

Я почувствовал, как жаркая волна ударила в мою голову. Чтобы не упасть, я удержался, схватившись рукой за выступ стены.

– А это, – продолжал палач, – дыба. К деревянной раме я привязываю колдуна и растягиваю его конечности в противоположные стороны. Поначалу разрываются хрящи и сухожилия, а потом вырываются руки и ноги. Здесь, на раме тоже имеются шипы, которые впиваются в спину упорствующему колдуну. Иногда я смачиваю их солью…

На мгновение всё это показалось мне каким-то наваждением. Будто я вижу страшный сон, и то, что происходит вокруг меня – это не явь, а кошмар, который обязательно отступит с рассветом…

– …Колено преступника я помещаю между зубцами, – деловито вёл свой разговор Гельмут. – Когда же я начинаю закручивать винты, зубцы вонзаются в тело, а затем дробят коленный сустав. После такой пытки проклятому еретику встать на ноги уже невозможно!

От увиденных предметов мне стало тошно. Я судорожно схватился за горло…

– А это, дорогой мой бакалавр, «Колыбель Иуды». Правда, милое название? Как известно, колдовство от природы более свойственно женщинам, чем мужчинам, из-за присущей дамам порочности сердца и большего пристрастия к плотским утехам. Так вот, легко догадаться, что на данную железную пирамиду сажают ведьм. Её остриё попадает прямо в задний проход или… В общем, полученные разрывы через некоторое время приводят к смерти… Но, возможно, тебе больше понравится ошейник с шипами? Тут моё присутствие вовсе не обязательно. Цепь с острыми шипами замкнётся на твоей шее. Ошейник пронзает плоть, раны гноятся и со временем становятся неизлечимыми.

«Пресвятая Дева! Неужели всё это ждёт и меня!..»

– Ну, и наконец, знаменитый «Испанский сапог»! – торжественно произнёс заплечных дел мастер. – Честно говоря, выдающееся изобретение! Как видно, он снабжён целой системой винтов, благодаря которым я могу постепенно сжимать голень мерзкого колдуна вплоть до перелома костей…

Но пусть тебя это не пугает, бакалавр. Мы начнём с самого простого. Взгляни на эти тиски. В них я могу зажать целую кисть или один палец… Заметь, зажать очень крепко!.. А вот такими щипцами я стану вырывать твои ногти!

Тут у меня перед глазами всё поплыло и я, сомлев, рухнул на пол. Похоже, палач к этому был готов. Я очнулся оттого, что он лил мне на голову воду из ведра. Увидев, что я пришёл в себя, Гельмут радостно зарычал:

– Ну вот, видно, у нас с тобой разговор получится, клянусь Распятием!