Текст книги "Вопреки всему"

Разгром

Событие, к которому готовятся загодя, летняя спартакиада части собирала огромное количество зрителей, начиная от обалдевших от длительного бездействия офицерских жен, вольнонаемного состава, иноземных летчиков, стажирующихся на наших самолетах, до особливо приближенных представителей окружающей гарнизон сельской местности. А уж радости солдатской не было предела – естественное ослабление дисциплины на всей территории части на пару дней, концерты заезжих артистов и вожделенная продуктовая лавка из областного центра. Старались все, как могли, и выкладывались на соревнованиях на всю катушку.

Футбол, волейбол, солдатское троеборье, разнообразная стрельба, показательные рукопашные бои, забеги на всевозможные дистанции, штанга и многое-многое другое всегда традиционно завершалось соревнованием по подтягиванию на перекладине. А фаворитом здесь был ладно скроенный любимец всех окрестных женщин, красавец капитан-десантник. Обычно, наглядевшись на все попытки превзойти его личный рекорд, он, элегантно подпрыгнув, под вопли толпы и радостный женский визг легко подтягивался свои пятьдесят раз и, спрыгнув пружинисто на землю, долго купался затем в лучах славы, жмурясь на дам, как мартовский кот. Вот и сейчас, сидя на отдаленной скамейке, он терпеливо дожидался своего очередного триумфа, даже не предполагая и не догадываясь, какую плюху приготовила ему наша братия. А работа была проделана огромадная. Перво-наперво надо было уговорить Венечку Фортанова поучаствовать в этих играх, а затем, умаслив его целым килограммом шоколадных конфет, так как Веня не пил и не курил, опробовать и закрепить разработанный заранее сценарий.

И вот наступило ЭТО. Закончивший упражнение капитан, картинно раскланявшись, уже готов был получить заслуженный приз и гору цветов от ярых поклонниц, как неожиданно замер, обнаружив под перекладиной еще одного претендента. Душераздирающее зрелище представлял сей спортсмен: на длинном и худющем торсе обвисала складками линялая сиреневатая солдатская майка, а на уровне синих, по колено трусов висели на тонких руках огромные красные кулачищи, тонкие же белесые волосатые ноги утопали в раздолбанных кедах сорок седьмого размера. Стадион в недоумении замер, когда по-детски хлопающая голубыми глазищами, стриженная наголо башка испуганно уставилась на блестевшую под ярким июльским солнцем перекладину. Судорожно подпрыгнув и промахнувшись в этом идиотском прыжке, зацепившись одной рукой, это чучело немного повисело на ней, судорожно и нелепо суча и подергивая ногами, с грохотом рухнув затем на землю.

Хохот многочисленных зрителей, в экстазе бивших ногами по скамейкам, захлебывающийся визг женской половины общества и хлесткие комментарии мужской части ничуть не остудили геройского настроя спортсмена. Наконец, с помощью двух ассистентов, он ухватился за снаряд и начал медленное подтягивание. Зажав животы руками, потрясываясь от подступивших к горлу спазматических рыданий, весь стадион начал отсчет. Постепенно гул трибун стал стихать, когда счет дошел до сорока восьми. И уже в кромешной тишине Веня начал подтягиваться в пятидесятый раз. Извиваясь, как червяк, помогая себе болтающимися в разные стороны ногами, он неумолимо тянул свой подбородок к заветной перекладине. ПЯТЬДЕСЯТ! А затем, ровно и грациозно, он подтянулся еще десять раз и, обернувшись к толпе, застенчиво так спросил: «Хватит али еще?» Ответом ему была звенящая тишина…

Капитан не стал дожидаться окончания спектакля и, глядя на его удаляющуюся согбенную спину, стало мне неимоверно жалко этого в принципе-то неплохого парня, получившего жесточайший щелчок по носу за свое затянувшееся зазнайство. А Венечка… что Венечка – сожрав причитающиеся ему конфеты, он скромно продолжал свою нелегкую солдатскую службу, аккуратно отслюнявливая химическим карандашом в карманном календарике оставшиеся до дембеля3434
  Дембель – демобилизация.


[Закрыть] дни.

1965—2006. ОКБ

После армии, уже обремененный семьей и учебой, рухнул я в белы ноженьки своего шефа с просьбой перевести на односменную работу. Так и очутился в небольшом, но теплом коллективе испытательной лаборатории в качестве слесаря-испытателя гидропневмооборудования, а испытывали мы узлы, блоки и целые сборки опытной ракетной техники. Инженеры и рабочие жили одной напряженной и опасной работой, ведь в ней все зависело от точности, порядочности и слаженности всех испытателей, так как ценой малейшей ошибки была человеческая жизнь, с чем, к великому сожалению, и пришлось однажды столкнуться. Работы куча, и все испытательные боксы были завалены ею под завязку. Зато всегда под рукой были светлые головы молодых инженеров, всего-то на пяток лет постарше меня, но закончивших престижные ЛВМИ, КАИ, КуАИ, МАИ и так далее. А уж учили тогда крепче, так что все непонятки в домашних и курсовых работах разжевывались быстро и со смаком. Непрерывные командировки на полигоны приносили не только заветные командировочные, но и всяческие хохмы, возникающие в процессе.

Левман

Один из начальников отделов, умница, юморист и классный работяга, был срочно сослан на полигон сроком на одну неделю. Это только в сказках, парадных реляциях да докладах на партийных конференциях все тихо да гладко, а на деле… Словом, опять что-то не срослось между службами и смежниками, запланированные пуски были сорваны, и командировку ему продлили еще на недельку. Скрепя сердце и перейдя на подножный корм, благо что в гостинице все жили скопом, он и «отскрипел» этот срок. А уж когда еще раз продлили, он не выдержал и отослал на фирму слезную телеграмму с просьбой подкинуть деньжат. Глухо! Прошла еще неделя – и вновь продление, а денег шиш. И тогда вконец обремкавшийся бедолага дунул на гражданскую почту и двинул прямиком на руководство объединения отчаянную телеграмму: «Обеспечьте вашу мать деньгами! Левман». Ничего не подозревающая телеграфистка скрупулезно отстучала призыв сыночка о помощи бедной мамочке, а на заводе началось. Кто знает путь прохождения любой документации, приходящей на режимный завод… Словом, все службы уже хватались за животики, когда сей перл лег на стол директору. Его вердикт был скор и суров: «Деньги незамедлительно выслать! А этого подлеца сразу по прибытии ко мне!» Бедный, бедный Левман, выйдя по приезде из приемной, срочно добавил к командировке заслуженную недельку больничного «по сердцу», а весь завод ухохатывался еще долгое время.

Адмирал

Начальник смежного отдела, балагур, охотник и рыбак, классный мужичара, в своих кругах именуемый Адмиралом, вернувшись из очередной командировки на Север, за рюмкой чая (а я уже к тому времени трудился инженером-испытателем) поведал всей нашей честной компании такое, что мы долго катались в конвульсиях по полу, кашляя от хохота и комментируя сей рассказ на «производственном языке». Значит, так, суперподводная лодка проходила очередные надводные испытания, и в командирскую рубку набилась куча гражданского и военного люда. На крутящемся табурете по центру восседал куратор проекта, низенький, как все старые подводники, абсолютно лысый и жутко активный контрадмирал, раздавая во все стороны команды и распоряжения. Подвернувшийся под горячую руку капитан первого ранга, был немедленно отослан на БЧ-2, дабы узнать, работает там или нет некая новая система. Ответ был скор и точен: «Товарищ адмирал! Установка функционирует нормально!» Резко развернувшись вокруг своей оси, адмирал во вдруг возникшей гробовой тишине тихим, а оттого яростным шепотом прошипел: «У меня член до сих пор функционирует, но уже десять лет как не работает. Дуй и узнай, работает аппаратура или нет!» Бедный «капраз» немедленно испарился, а вся братия дружно повалилась на пол, рефлекторно ухватившись за брюхо.

Адмирал

С тех пор в отчетах по проведенным испытаниям произошли совсем уж незаметные для большого начальства изменения. В перечне работоспособности систем и узлов среди «работает, работает, работает…» закралось слово «функционирует». Документ милостиво визировался руководящей рукой и спускался вниз в отделы, а там, по прочтении, узнав, что установка икс «функционирует», разработчики судорожно хватались одной рукой за голову, а другой за карандаши, срочно перепроверяя и дорабатывая документацию и само изделие, приводя все в идеальный порядок.

И, по-моему, так до сих пор.

Яйца

Нонешний молодняк даже не подозревает, какое же счастье испытывал человек, направляемый в добрые советские времена в командировку в столицу нашей Родины, да еще и на казенные тугрики. Выполнив все причитающиеся работы, подписав все положенные бумаженции, набегавшись по московским магазинам (и это при полностью пустых прилавках дома), «отоварившись» до самого не могу, нагруженный сетками, сумками и драным командировочным портфелем, тащится вечером трудяга в толпе угрюмых, усталых людей к эскалатору метро, дабы отбыть затем до дому с нахапанной добычей. Толчея перед турникетом, злобные поругивания, визгливые ответы и тощий очкарик в фетровой шляпе, судорожно прижимающий правой рукой к груди пресловутый портфель, а в левой – целое богатство в объемистой авоське, набитой пакетиками с копченой колбаской, сыром, шпротами и непременным полиэтиленовым мешочком с яйцами.

Подгоняемый перевшей за ним дородной, размалеванной боевой раскраской дамой с хамскими манерами коренной москвички, он, судорожно сунув в щелку пятак, довольно шустро шмыгнул между стойками турникета, бережно держа позади несколько на отлете драгоценную авоську. Дурак фотоэлемент, зафиксировав его прохождение, мгновенно среагировал на как бы протискивающегося за ним зайца! БАЦ!!! С лязгом сомкнувшиеся с обеих сторон гармошки турникета не промахнулись, и бедная авоська, как-то жалобно всхлипнув, выдала веер разлетающихся во все стороны брызг от разбившихся вдрабадан яиц.

Тетка, в ужасе разглядывая с секунду свое испоганенное драповое пальто, меняя на лице все цвета побежалости3535
  Побежалость – разноцветная пленка, появляющаяся на металле после термообработки.


[Закрыть], взвыла дурным голосом: «Кретин! Идиот! Подонок! Порядочный-то мужик завсегда свои яйца перед собой носит!»

Секунда общего безмолвия – и дикий хохот десятков вмиг развеселившихся людей, в котором просто потонул истеричный вопль пострадавшей ни за что ни про что особы. Как же мало надо нашей толпе для всеобщей радости!

Убивец

Стальные тяжеленные двери, ярко горящие предупреждающие транспаранты над ними, информирующие о том, что в испытательном боксе идут очередные работы, надписи гласят: «Высокое давление! Опасно!». За пультом управления двое: начальник бокса и инженер-испытатель. Только что подвалила партия двухступенчатых редукторов для пневмосистемы новой уникальной установки. Работа ответственная и очень срочная, причем крайне нудная, так как после каждого «пуска» воздуха высокого давления, аж в 350 атмосфер, сопровождаемого оглушительным хлопком, с последующим ревом, переходящим в пронзительный свист истекающего потока, приходится проникать в помещение бокса, чуть-чуть подстраивая каждую ступень редуктора, дабы добиться ювелирного совпадения всех параметров. Маленькие профессиональные хитрости прожженных испытателей многогранны, и одна из них – в дверях бокса оставляют узенькую щелочку, заблокировав предварительно концевой выключатель сирены, чтобы, протискиваясь в нее после каждого срабатывания, без потери времени на манипуляции с громоздкой дверью, производить подстройку системы. Сам же редуктор укреплен на массивной перфорированной столешнице так, что после каждого «пуска» мощная струя сжатого воздуха, вылетая из трубопровода, разлетается веером по всей поверхности рабочего стола, сметая на своем пути все незакрепленные предметы.

Где-то на втором десятке произошел сбой, и гадский редуктор, как мы ни пыхтели, ну никак не желал втискиваться в узкий диапазон норматива. Бросив у пульта Петра, я двинул в кабинет к своему шефу, толковому аналитику, дабы попытаться вместе с ним отыскать причину нашей неудачи. Окрыленный полученным советом, подлетая к боксу, вдруг обнаруживаю отсутствие своего испытателя, слинявшего на минутку на вожделенный перекур. Поставив полагающийся ему в таких случаях «пистон», вновь приникаю взглядом к бронестеклу и окошечкам манометров. «Бабах!» – стрелки судорожно дергаются, как-то «размазав» показания; вторичная дозаправка и вновь «пуск». Легкое оцепенение, вмиг перешедшее в стойкий ступор при виде дрожащей руки, появившейся в щелке бронедвери, сразу же лишило меня дара речи…

Главный инженер ОКБ Стешков А. В.

Боком, боком из этой дырки нарисовалось поначалу бледное лицо, а затем и все туловище главного инженера ОКБ. Беззвучно шевеля непослушными губами, он мухой прошмыгнул мимо оцепеневших от ужаса работничков по коридору аппаратной и исчез за дверью начальника лаборатории. Ужас мой усугубился появлением из той же щелки еще одного персонажа – пожилого начальника смежного отдела. Мелко-мелко семеня непослушными подкашивающимися ногами, как-то по-детски поддерживая штаны, он тут же испарился через кодовую входную дверь. Наступила звенящая тишина, нарушенная воплем громкой связи: «Тимофеев! Срочно ко мне!» Робко просунувшись бочком через сдвоенные кабинетные двери, на всякий случай держа за спиной только что сдернутую со стены «Инструкцию по посещению…», в красивой такой рамке, с размашистой подписью главного инженера ОКБ, запрещающую в третьем параграфе посещение опасного помещения без разрешения руководителя испытаний, я замер этакой соплей, столкнувшись глазами с испепеляющим взглядом разъяренного шефа, в кругу своих ласково званого просто «Паша», под аккомпанемент непрерывных и крайне виртуозных матерков красного как рак потерпенца. Выслушав, понурив голову, какое я все-таки говно и так далее, молча, как икону, выставляю дрожащими руками перед собой «Инструкцию». Нет, недаром было многолетнее увлечение различными видами экстремального спорта – резко увернувшись от летящего прямо в башку здоровенного тома «Термодинамики», ужом скользнув промеж тяжелых дверей и почувствовав глухой удар второго тома уже где-то позади, мгновенно улепетнул на свое рабочее место. Через пяток минут, проходя мимо, несколько отошедший от шока главный тихо так шепнул, наклонившись к моему уху: «Убивец, твою мать!» Так и приклеилось ко мне это прозвище, и, встречаясь где-нибудь на территории предприятия, он всегда не забывал напомнить мне, кто же я такой.

P.S. А было все предельно просто. Обсуждая какую-то не терпящую отлагательств и не для чужих ушей тему, увидев приоткрытую дверь, они пролезли в бокс и скромненько умостившись на краешке рабочего стола, ударились в занимательную полемику, позабыв на время обо всем. За этим прозаическим занятием и застал их рабочий момент испытаний, в доли секунды сдув на кафельный пол мощной струей сжатого воздуха. Отбив себе задницы, они тут же получили дополнительную порцию кайфа второй порцией прямо по роже. Господи! Счастье, что они не шваркнулись башкой о край стальной плиты… Пронесло, слава тебе, Господи!

1970—2000. Валера

После нелепой смерти брата Павла, одного из первых советских космонавтов, Валера не находил себе места, подавленность, столь нехарактерная для мобильного, целеустремленного и очень решительного мужчины, удручала его близких друзей. И уж совсем неожиданным для окружающих было его решение кардинально порвать с прежней жизнью: уничтожить уже прорецензированную диссертацию, уволиться с работы в крутой ракетной фирме и уйти егерем базы Аятского озера.

Валера

Приезжая в течение года к нему на охоту, долго вечерами вели разговоры на различные темы. Заметна была его разочарованность в городской жизни с ее суетней, зачастую в его голосе прослеживалась какая-то отстраненность от происходящего вокруг. И логичным завершением всей этой тягомотины стал его отъезд в тьмутаракань – в Таборинский район, на границу с Западной Сибирью. Сотоварищем в этом неординарном предприятии стал Стас Дерябин, давно тяготившийся своей работой на нашем оборонном заводе. Вместе они подписали контракты о зачислении в штат охотников-промысловиков, получили огромные, последовательно расположенные по речке Черной промысловые угодья размером с небольшое западно-европейское государство. Вскоре отловили они в Шалинском районе несколько бобровых семейств и на вертолете забросили к себе, где и расселили новоселов по притокам речки. Началась непростая, прямо скажем, суровая жизнь добровольного отшельника. Первый год ушел на обихаживание территории, хозяйственные заботы, борьбу с редкими, но ужасно настырными местными браконьерами, укрепление своего статуса егеря-промысловика. Обследуя территорию, Валера обнаружил несколько семей диких пчел, это подтолкнуло его к решению всерьез заняться пчеловодством, и не просто так, а так как он исследователь по натуре, по-научному. Так начался новый этап в его жизни.

А жизнь эта сурова и незатейлива, сплошной, каторжный для любого горожанина труд. Мало того что основное – это промысел, поддержание систем жизнеобеспечения в условиях полного одиночества также отнимает уйму времени. Заготовка дров на всю длиннющую зиму, простые бытовые хлопоты, и так изо дня в день, с октября по апрель. Обработка и сохранение пушнины, штопка изодранной одежды и обуви. Выкраивание времени на ведение дневника. А летом, летом-то, в условиях непрерывных атак гнуса и комарья, работа на пасеке и в бору, научные наблюдения за жизнью пчел, раздумья о глобальных проблемах всего этого суетливого мира. Краткие выходы к людям, встречи с которыми не вызывают особого восторга. Сложные взаимоотношения с друзьями и Стасом.

Несколько моих наскоков в его владения не очень-то радовали его, так как он НИКОГО не пускал на свою территорию. Постепенно я не стал утомлять его своими визитами и ограничился Стасовыми угодьями, хотя таежная жизнь и сталкивала с Валерой. Однажды он пригласил меня «в гости» к расконвоированным зекам на речку Лаймью на границе его вотчины. Добротные избы, расхристанный майор и хитрющий прораб – на несколько десятков заключенных, заброшенных еще по зимнику для заготовки леса в течение весны, лета и осени. Вырвавшиеся на относительную свободу уголовники после обязательной «пахоты» брызгали во все стороны километров на тридцать, безжалостно и бездумно уничтожая на корню всю фауну и флору. Одной из целей нашего визита было предупреждение всей этой стаи о недопустимости набегов на территорию Валеры, а то…

Привыкшие жить «по понятиям», братки врубились и неукоснительно выполняли эту «просьбу». В последнюю встречу в Ярках, на границе участков, Валера милостиво разрешил отстрелять одного глухаря на «клевом» копанце, а после ужина долго, при свете свечи, выдавал свое жизненное кредо, в чем-то не совпадавшее с моим восприятием жизни.

А потом как-то сразу, вместе со страной, рухнуло все советское охотхозяйство, промысловая охота стала делом неприбыльным, и, с болью оставив свои ухоженные владения, Валера и Стас разбежались в стороны: Стас осел в Таборах, завел табун лошадей, махонькую пасеку, огромаднейший огородище, а Валера подался в Челябинскую область, осел на земле, став фермером. Окромя землепашества, занимался серьезно пчелами. А долгими вечерами предавался думам об устройстве нашего дурацкого мира и глобальных проблемах науки. Обладая незаурядным умом, не замутненным различными научными догмами, работал над проблемой, занимающей его многие годы, кардинально меняющей современное представление о материальном мире, Но, увы, все эти наработки, рассылаемые в научные журналы и соответствующие данной проблематике органы, не вызывали у тех восторга, что, естественно, Валеру не радовало и щемило душу…

P.S. 2010-й. Неожиданная смерть в июне повергла в шок всех его друзей, родных и знакомых. Так ушел из жизни этот неординарный, талантливый и глубоко порядочный человек, проживший такую интересную и нестереотипную жизнь. Таким и останется у нас в памяти.

1966—2009. Суки

Торная зверовая тропинка темной змейкой скользит по высокому берегу чуть поодаль от чистейшей речки Хамсара, изобилующей ворчливыми шиверами и мелкими шаловливыми порогами, битком набитой килограммовыми хариусами. Четвертые сутки наша бесшабашная троица чешет в верховья, чтобы затем перебраться к Дототскому водопаду в непроходимые дебри Восточного Саяна с последующим сплавом на шустром саянском плоту типа салик, дабы вкусить все прелести таежного и водного драйва. Все уже успели втянуться в традиционную «ишачку», темп вполне сносный, часочка эдак через три – очередная ночевка с душистой ушицей, нежнейшими рябчиками, бесподобным запахом угасающего костра, неторопливыми разговорами взматеревших бродяг.

За очередным изгибом тропинки утыкаемся в тройку побитых тайгой «индивидуумов», прошарашившихся в ней полторы недели, ввиду отсутствия ружей питавшихся исключительно рыбой, проклиная все на свете топавших в сторону жилья, так и не приняв всех прелестей автономной лесной жизни. Как выяснилось в разговоре, москвичи, прочитавшие где-то о чудесах Саянских гор, были заброшены за «бабки» моторкой до Дотота, откуда и драпали тоскливо к людям. Через пять минут общения с ними нам стало скучно, и мы разошлись как в море корабли. А еще через пару часов тропинка вывела к потаенной охотничьей избушке в излучине реки, примостившейся как раз супротив Хамсаринского водопада.

Покидав на полянке рюкзаки, осмотрели ее изнутри, отметив добротность и предусмотрительность хозяина, подготовившего жилье для длительной зимовки. Кружанувшись вокруг избушки, обнаружили охотничий лабаз3636
  Лабаз – маленькая деревянная избенка, установленная на высоте 3—4 метров промеж двух тщательно ошкуренных деревьев, предназначенная для хранения охотничьих припасов.


[Закрыть] и обалдели от увиденного. Дверца лабаза была прикрыта, но не на щеколду, а снизу к ней была приставлена ЛЕСТНИЦА! Вскарабкавшись по ней, Пиня обнаружил следы «крысятничества» – рассыпанные крупицы сахара и мучной налет. Значит, из мешков с провиантом, подвешенных в лабазе на долгую-долгую зиму, было стырено какое-то количество съестного! Окромя москвичей, так как следы были свежайшие, никто этого не мог сделать. А ведь законы тайги суровы и везде одинаковы – НИКОГДА без спросу НЕЛЬЗЯ ничего брать из заготовленного на зиму, шлепнуть за это запросто могут. Но ужас-то ситуации заключался в том, что по лестнице, которая обычно прислоняется где-то в сторонке, в лабаз может забраться любое зверье и сожрать все, оставив охотника голодом, порушив ему весь сезон3737
  Сезон – время, проведенное охотником на пушном промысле.


[Закрыть].

Водопад на Хамсаре

С-с-суки! – взвыли мы дружно. Такое без расплаты нельзя было оставлять, и, быстро переодевшись в кеды, прихватив фонарики, гурьбой рванули пятным следом. Смеркалось, когда мы выскочили, как черт из табакерки, к маленькому костерку, где эти уроды чаевничали ворованным сахаром. С ходу настучав им по рожам, популярно объяснив их дебильство, присовокупив, что ежели еще раз попадутся на глаза, так просто не обойдутся, с чувством выполненного долга потрусили, подсвечивая тропу фонариками, обратно. А на душе-то было комфортно!