Текст книги "Город Мечтающих Книг"

Ученик книжнецов

После я показывал рукопись еще нескольким книжнецам – приблизительно с тем же результатом: она восхищала всех, но ни один понятия не имел, из-под чьего пера она вышла. Многие хотели заучить текст, как правило, те, кто не был излишне обременен произведениями собственного писателя (в отличие от Гольго, например), и были очень даже не против взвалить на себя и другую литературу. Я научился любить книжнецов, как любил своих сородичей-драконгорцев. Возможно, даже чуть больше, ведь они так трогательно и заботливо относились ко мне. Клижнецы искали моего общества, поскольку в их глазах я был настоящим писателем или даже существом еще более интересным: тем, кто только хочет им стать, – уже готовых у них имелось в достатке. И каждый цеплялся за шанс внести свой вклад в формирование творческой личности, оказать прямое влияние на ее становление. В одночасье у меня оказалось сотни одноглазых крестных во литературе, которые самоотверженно обо мне заботились. И, как мой наставник Данцелот Один, без устали давали мне всевозможные советы относительно будущих произведений. Эти советы разнились так же, как сами книжнецы:

«Никогда не пиши роман от имени дверной ручки!»

«Иностранные слова называются так потому, что большинству читателей они незнакомы!»

«Не вставляй в одну фразу слов больше, чем для них есть места».

«Если точка подобна стене, то двоеточие – двери».

«Прилагательное – естественный враг существительного».

«Если пишешь во хмелю, то перед тем, как отдать в печать, перечитай написанное на трезвую голову».

«Пиши с жаром, тем самым повествование польется рекой, чтобы его остудить».

«Примечания – как книги на самой нижней полке. Никто их не любит, так как чтобы прочесть, приходится нагибаться».

«В одной отдельно взятой фразе не должно быть больше миллиона муравьев, пусть даже она – из научного труда о муравьях».

«Сонеты лучше всего писать на папиросной бумаге, а новеллы – на пергаменте».

«После каждой третьей фразы делай глубокий вдох».

«В жанре хоррор лучше всего пишется с мокрой тряпкой на загривке».

«Если какая-нибудь фраза напоминает тебе хобот слона, который пытается поднять орех, то лучше ее перекроить».

«Заимствовать у одного писателя – кража, у многих – сбор материала».

«Толстые книги потому толстые, что у автора не было времени выражаться короче».

На меня сыпался беспрестанный дождь доброжелательных рекомендаций, пояснений к тем или иным приемам и техникам, которые я все пытался заучить, но в памяти остались лишь самые очевидные. Довольно часто советы противоречили друг другу, и нередко вокруг меня вспыхивали дискуссии между двумя и больше книжнецами, обменивавшихся стрелами цитат.

Я стал новым смыслом жизни циклопчиков, живым подтверждением всех их трудов, в особенности их культа заучивания наизусть. На меня можно было изливать все, что в них накопилось. А они были твердо уверены, что их советы ложатся на благодатную почву и однажды дадут богатые всходы в виде романов, стихотворений и всего прочего, что я когда-нибудь выплесну на бумагу.

Стоило мне, зевая, выбраться из гамака, как по пятам за мной уже ходил книжнец, чтобы разбудить меня какой-нибудь лихой строфой: «Лентяй один не знает лени, / На помощь только враг придет, / И постоянство лишь в измене. / Кто крепко спит, тот стережет, / Дурак нам истину несет, / Труды для нас – одна забава, / Всего на свете горше мед…»

За завтраком, который я уже научился готовить себе сам, мне обычно составляли компанию несколько циклопчиков, попеременно читавших что-нибудь из «своей» переписки: «Мой дорогой Роджорн, благодарю тебя за экземпляр «Заниллы и Мурха» с посвящением! Что за смелость вывести мурха главным героем трагического романа! Особенно меня потрясла сцена, где от любовной тоски герой задушевно мурхает дни напролет, прежде чем броситься в ущелье Демоновой Устрицы. Можно предположить, своим смелым шагом ты заложишь основы жанра мурховой литературы, которая так и будет кишеть мурхами. Я сам поигрываю с мыслью написать роман о мурхах. С сердечным приветом, Шерси Пелли!».

После я обычно отправлялся в Кожаный грот, где лазил по галереям книжной машины и наугад снимал с полок книги, чтобы пролистать их. Как правило, меня сопровождал Гольго, который подолгубродил возле машины, так как задался целью разгадать ее тайны. Ему казалось, он открыл некий порядок в перемещении полок, и теперь он возился с какими-то исключительно сложными таблицами.

Стоило мне выйти из Кожаного грота, меня обступали книжнецы, чтобы развлекать во время прогулки глубокомысленными эссе или афоризмами. Гордо вышагивая впереди и позади меня, они походили на стаю уток, переговаривающихся не кваканьем, а афоризмами и максимами.

«При помощи чтения умные люди избавляются от необходимости думать самим».

«Свет в конце туннеля зачастую оказывается умирающим медузосветом».

«Написание художественного произведения – отчаянная попытка вырвать у одиночества толику достоинства и денег!»

После полудня наступало время романов: Бальоно де Закер, Сомам Танн или другие книжнецы, обладавшие богатым репертуаром художественной прозы, декламировали свои произведения. Действо превращалось в монументальное театральное представление, которое разворачивалось вокруг меня, в трагикомедию без начала и конца, но с названием «Замонийский роман и его бесконечные возможности».

– Я что, действительно съел книгу? – спросил я однажды Гольго, когда мы стояли перед книжной машиной и наблюдали за блуждающими полками. – Тогда, под гипнозом?

– Переплетом ты пренебрег, – усмехнулся Гольго. – Но настоящие личинки книжного червя тоже так поступают. С точки зрения биологии, ты изобразил все очень точно.

Это проясняло вопрос, который мучил меня последнее время. Зато мне пришел в голову другой.

– А откуда, собственно, берутся книжнецы? Гольго насторожился.

– Мы и сами доподлинно не знаем. Можно только предположить, что мы вырастаем в книгах – как птенцы в яйцах. В древних, хрупких книгах с неразборчивыми рунами, которые спят глубоко в катакомбах. Однажды какая-нибудь книга раскалывается как скорлупа, и из нее выползает совсем маленький, не больше саламандры, книжнец. А потом ищет себе дорогу в Кожаный грот. Наверное, им руководит инстинкт.

– Ты в это веришь?

– Каждый год сюда приходят несколько новых книжнецов. Или мы находим их поблизости. Они совсем еще крохи, не умеют говорить, и памяти у них тоже нет. Первым делом мы даем им поесть книг. Ты же знаешь, читаем мы автоматически, судя по всему, это у нас врожденное. И не успеешь оглянуться, они уже умеют говорить. Поэтому община книжнецов все растет. Очень медленно, но растет. Ха, смотри-ка: сейчас эта полка уедет назад и исчезнет в недрах машины. Спорим?

Вскоре в нутре ржавой машины зацокало и защелкало, и произошло именно так, как предсказывал Гольго. С довольной усмешкой он сделал какую-то пометку в своей таблице. – Но что если вы появляетесь откуда-то еще… – протянул я. – Или… вы, правда, не знаете?

– Ну да, возможно, мы зарождаемся на вонючих свалках Негорода или из реторт злобных букваримиков. Но версия с разламывающимися старыми книгами самая красивая.

К тому времени я уже научился не подвергать сомнению ни псевдонаучные теории Гольго, которыми он умел объяснить все на свете, ни унаследованную от Фентвега чрезмерную веру в Орм – это лишь приводило к спорам, в которых он без конца наставительно цитировал свой труд «Учение о минеральных красках». Мысль о том, что книжнецы выползают из книжек, и мне показалось симпатичным объяснением, поэтому я удовольствовался им. Могу вас заверить, милые друзья, что о жизни книжнецов я узнал еще много любопытного, но рассказ обо всех мелочах превратит мое повествование в неподъемный том. Впрочем, я предполагаю изложить эти сведения в следующей книге.[17]17
  В поздние годы Хильдегунст Мифорез выполнил это обещание, написав книгу о потаенной жизни книжнецов.


[Закрыть]

Если же я (а с недавних пор это случалось довольно часто), впадал в меланхолию или тосковал по дому, то просил книжнецов меня загипнотизировать. Заговорил об этом однажды Данцелот Два.

– Скучаешь по миру наверху, верно?

Начать первым я бы не решился. Книжнецы так трогательно обо мне заботились, что просто невозможно было заговорить о моей тоске, чтобы не показаться неблагодарным. И я испытал лишь облегчение, когда Данцелот сам поднял эту тему.

– Конечно, скучаю. Я почти научился про него забывать, но в последнее время это дается почему-то все труднее.

– Ты же знаешь, что мы не можем отвести тебя наверх.

– Да, но Гольго как-то сказал, у вас есть связи среди других обитателей лабиринта.

– И то верно. Мы ведем дела с полукарлами и штольными троллями. Но они скользкий народ. Они годятся, чтобы за плату добывать с поверхности кое-какие предметы. Но кто знает, что случится, если мы доверим им тебя? Они могут выдать тебя охотникам или еще чего похуже.

– А карты? Я видел несколько в Кожаном гроте. На них показаны пути через лабиринт.

– Конечно, мы можем снабдить тебя картами. Но лабиринт постоянно меняется. Одна обрушившаяся штольня – и от карт уже нет никакого прока. А карт, которые бы показывали, где подстерегают опасности, вообще не существует. Уж поверь мне на слово, ни одного мало-мальски надежного пути наверх нет.

– То есть, если я хочу выжить, то должен навсегда остаться у вас?

Вздохнув, Данцелот печально уставился себе под ноги.

– Я знал, что рано или поздно этот момент настанет. Из чистого эгоизма хотелось бы утверждать, что именно так и никакой надежды нет, но…

– Но что?

– Есть как будто одна возможность.

– Есть? – Я навострил уши.

– На самом деле есть еще несколько тайн, которые мы даже тебе не открыли.

– Да?

– Я мог бы тебя познакомить кое с кем, кто разбирается в лабиринте еще лучше, чем мы.

– Смеешься?

– Хочешь познакомиться с Канифолием Дождесветом? – спросил Данцелот Два. – Величайшим героем Книгорода?

Величайший герой Книгорода

Данцелот Два повел меня в ту часть владений книжнецов, куда я до сих пор еще не забирался. Здесь было лишь множество маленьких пещерок и никаких общих помещений. Но он решительно шагал все дальше и дальше, даже когда мы миновали совсем уже не жилые помещения, пустые норки для будущих книжнецов. Никого, кроме нас, тут не было.

– Ты правда ведешь меня к Канифолию Дождесвету? – спросил я. – Или ты просто имел в виду того книжнеца, который выучил наизусть его произведения?

– Мы нашли его пару лет назад, – семеня впереди, отозвался Данцелот Два. – Глубоко на нижних уровнях лабиринта. В поединке Ронг-Конг Кома тяжело ранил Канифолия, он был едва жив. Мы принесли его сюда и выходили. Он снова набрался сил… м-да, до некоторой степени. Но, по сути, от той схватки так и не оправился. У нас он написал свою вторую книгу, а мы многому у него научились, и он у нас кое-чему. Он давал нам советы, где найти особо редкие книги для Кожаного грота, а мы рассказали ему все, что знаем про катакомбы. В последнее время ему все хуже, и мы долго совещались, приводить тебя к нему или нет. С одной стороны, нам не хотелось подвергать его опасности: ведь все считают его умершим, и это самая лучшая для него защита. С другой, он единственный, кто действительно в силах тебе помочь. А потом он стал так быстро слабеть, что с его согласия мы, наконец, решили… Ха, мы уже пришли.

Данцелот Два остановился перед входом в пещеру, который закрывал занавес из тяжелых цепочек.

– Мне нужно назад в Кожаный грот, – прошептал он. – Покормить живые книги. У Канифолия сейчас Гольго, он вас познакомит.

С этими словами Данцелот Два поспешил прочь, а я развел бренчащий занавес.

Помещение было гораздо больше обычной жилой пещеры и освещено десятками свечей. По стенам тянулись книжные полки, на которых стояли богато переплетенные книги с золотыми и серебряными обложками, украшенными алмазами, рубинами и сапфирами.

На просторном ложе из дюжины наваленных шкур лежал под толстым темным одеялом, из-под которого виднелись только голова и руки, псович. Рядом на табурете сидел с озабоченным видом Гольго. Когда я подошел ближе и в неверном свете свечи разглядел лицо Канифолия, я содрогнулся, но постарался скрыть испуг. Псович был при смерти. И без объяснений понятно: я попал в последний приют умирающего, и все присутствующие это сознавали.

– Не думал такое увидеть, а? – ломким голосом спросил Дождесвет. – Ждал сорвиголову в самом расцвете сил, верно? Ну, в своей книге я этот образ долго выстраивал. Величайший герой Книгорода! Помучился я над этим оборотом!

Он тихонько рассмеялся.

– Меня зовут… – начал я.

– Знаю, Хильдегунст Мифорез. Книжнецы мне про тебя рассказывали. Ты из Драконгора. Фистомефель Смайк одолел тебя при помощи ядовитой книги – в точности, как меня. Нужно беречь время, чтобы успеть поговорить о главном. А ведь времени-то у меня как раз меньше всего.

– Что случилось? – спросил я. – Как Смайк сумел изгнать в катакомбы тебя? Ты же лучше всех в них разбираешься!

Дождесвет чуть приподнялся, чтобы сесть прямее на подушках.

– Ядовитой книгой он меня лишь одурманил, чтобы утащить в катакомбы. Об остальном должны были позаботиться охотники за книгами. Что они и сделали. Но не преуспели в этом. Я все глубже убегал в катакомбы, и последовать за мной решил лишь Ронг-Конг Кома. И я принял бой – к сожалению, слишком рано, еще не оправившись от действия яда. Я был слишком слаб, чтобы с ним покончить. Это был самый долгий наш поединок. На деле не победил никто, ведь должен сказать, что и Ронг-Конг уполз основательно потрепанный. – Тут Дождесвет улыбнулся. – Если бы меня не нашли мои маленькие друзья, я, без сомнения, умер бы. Они дали мне возможность написать здесь вторую книгу. Я спустился в катакомбы, чтобы разыскать Тень-Короля, и сам стал похожим на него. Живой легендой. Призраком.

– Почему Смайк так с тобой поступил?

– А почему бы тебе не задать тот же вопрос самому себе? Понятия не имею! Честно говоря, я надеялся получить ответ от тебя.

– К сожалению, ничем не могу помочь.

– Бессмыслица какая-то, – вздохнул Дождесвет. – Если бы он не рассказал мне о своих маниакальных планах, я сам ни за что бы не догадался. До того момента я не знал о Смайке решительно ничего плохого.

– И со мной было так же. Можно тебе кое-что показать? – спросил я. – Мне кажется, меня изгнали как раз из-за этой рукописи.

Достав из кармана письмо, я протянул его Дождесвету. Поднеся страницы поближе к глазам, псович стал, щурясь, их изучать. – Ну да, ну да, – пробормотал он. – «Гральзундская изысканная» с предприятия «Верходеревная Бумажная Фабрика». Двести граммов. Шероховатый край, вероятно, устарелый станок…

– Сомневаюсь, что Смайк решил избавиться от меня из-за бумаги с неровным обрезом, – решился прервать я. – Дело в тексте.

Дождесвет начал читать. В пещере воцарилась тишина, я внимательно изучал малейшие перемены в его лице. Чтение явно его увлекло. Временами он посмеивался, потом на несколько минут заходился кашлем, а однажды я увидел, как из уголка глаза у него скатилась слеза. Насколько хватило у него сил, он выпрямился на подушках, державшая страницы рука сильно дрожала.

Гольго поглядел на меня озабоченно, и мне тоже пришло в голову, что, возможно, чтение Дождесвету не по силам. Но тут псович опустил письмо и некоторое время сидел молча, только дышал тяжело.

– Благодарю тебя, – сказал он, наконец. – Это самое прекрасное, что мне когда-либо доводилось читать.

– У тебя есть какие-нибудь догадки, из-под чьего пера это могло выйти?

– Нет. Но я понимаю, почему Смайк изгнал его вместе с тобой. Оно слишком хорошо для мира наверху.

Дождесвет вернул мне рукопись, и я снова ее спрятал.

– Можно задать тебе вопрос? – решился я. Охотник за книгами кивнул.

– Извини, но мне слишком уж любопытно. Твои поиски Тень-Короля… хотя бы отчасти увенчались успехом? Ты его видел?

Псович уставился перед собой застывшим взглядом.

– Видел? Нет. Слышал – часто. Касался – однажды.

– Ты его касался, но не видел?

– Да, было совершенно темно, он спас меня от книжного стеллажа, которым хотел придавить меня Ронг-Конг Кома. Я лишь мельком его коснулся, и при этом… Подай мне вон ту шкатулочку, Гольго.

Только протянул Дождесвету маленькую черную шкатулку. Псович открыл ее и протянул мне.

– Вот что я сорвал с его одежды. В шкатулке лежал маленький клочок бумаги, покрытый неразборчивыми значками.

– Постойте! – вырвалось у меня.

Порывшись по карманам плаща, я извлек несколько клочков, которые привели меня к книжнецам. Я поднес их к тому, что лежал в шкатулке. Они были идентичны.

– Сюда я попал благодаря этим бумажкам, – объяснил я. – Они были разложены как след в лабиринте.

– Это значит, ты тоже встречал Тень-Короля! – разволновался Дождесвет.

– Да, и, выходит, он спас меня от Хоггно Палача.

– Ты попал в лапы Хоггно и остался жив? – удивленно переспросил Дождесвет.

– Кто-то отрезал ему в темноте голову.

– Вполне в духе Тень-Короля. Похоже, он спас нас обоих.

– Все это очень мило, – вмешался Гольго. – Но меня очень беспокоит, что Тень-Король знает, где мы прячемся.

– Не думаю, что вам это во вред, – возразил охотник.

– Ты догадался, в чем его великая тайна? – спросил я.

– Вероятно, в ужасном облике, – негромко ответил Дождесвет. – Или он хочет скрыть, что выглядит далеко не так страшно, как мы думаем.

– Совсем, как и мы, – поддакнул Гольго. – Мы, книжнецы, тоже пожинаем плоды дурной славы.

Дождесвет снова сел прямее.

– Но ты ведь здесь не для того, чтобы болтать о Тень-Короле. Хочешь узнать, как тебе отсюда выбраться, Мифорез?

– Ну, – осторожно протянул я, – было бы весьма полезно.

– Хорошо, вероятно, я сумею тебе помочь. Только дай тебе сперва кое-что расскажу и прошу, слушай внимательно.

Подавшись вперед, я навострил уши.

– В безопасности, я хочу сказать, по настоящему в безопасности, ты только здесь, у книжнецов. Через катакомбы нет простого пути. И даже если ты выберешься наверх, то, едва показавшись на поверхности, столкнешься со смертью. Это тебе понятно?

– Из-за Смайка?

– Ты дальше двух улиц не сумеешь уйти. Судя по тому, что поведал мне Смайк перед тем, как спровадил в катакомбы, дело обстоит так: сейчас ты сидишь в самой охраняемой тюрьме в Замонии, и Смайк захлопнул за тобой дверь. И горе тебе, если ты ее покинешь. Весь Книгород наводнен его шпионами.

– А если мне повезет?

– Да, возможно. Возможно, тебе повезет, и все подручные Смайка вдруг ослепнут в тот самый момент, когда ты выползешь из канализационного люка.

– Я мог бы замаскироваться. Сбежать тайком.

– Взгляни на происходящее с другой стороны: тебе повезло. Ты жив! Тебя могли бы убить охотники. Сожрать сфинххххи. Есть тысячи способов встретить в лабиринте ужасный конец. А ты попал в этот благополучный мирок. К созданиям, которые почитают литературу. Ты литератор. Писать можно где угодно. У тебя есть доступ к самой необычной библиотеке Замонии. К странной еде и спертому воздуху ты привыкнешь. Про солнце и чистое небо забудешь. Ну, не совсем, но думать о них станешь все реже и реже.

– Так есть путь или нет? – нетерпеливо перебил я. Дождесвет ведь говорил, что время у него на исходе.

– Ну ладно. Вижу, ты решился. Хорошо. Но повторю еще раз: и этот путь небезопасен. В катакомбах Книгорода трудно что-либо предугадать. Но про этот путь ни один охотник за книгами не знает. Он слишком тесен, чтобы в нем могли притаиться крупные хищники. У него нет ответвлений, в которых можно заблудиться, и он ведет прямо наверх.

– Но в какое именно место?

– Не прямо на поверхность, но достаточно близко от нее. Оттуда даже слышно город.

– Похоже, реальный шанс.

– Тебе придется долго ползти и карабкаться. Но если хватит сил, рано или поздно ты выберешься.

– А почему ты не пошел этим путем?

– Разве по мне скажешь, что я способен долго ползти?

Я не нашелся что ответить. – Поистине трудно станет, когда ты попытаешься покинуть город. Тебя будут преследовать охотники. Готов поспорить, за твою голову назначена награда, да и за мою тоже. Ты станешь тосковать по катакомбам. Пожалеешь, что не остался у книжнецов. – Дождесвет крякнул. – Так вот. Это все, от чего я тебя хотел предостеречь. Теперь у тебя есть время подумать над своим решением. Если ты покинешь владения книжнецов, лично я не поставлю за твою шкуру и четверть пиры.

Я заглянул в налитые кровью глаза Дождесвета.

– А ты рискнул бы, если бы смог?

Охотник вскинулся, схватил меня за плечо, его глаза сверкнули.

– Да, рискнул бы! – проскрипел он. – Из последних сил! Лишь бы еще раз почувствовать шкурой солнце, лишь бы один-единственный раз вдохнуть чистого воздуха – оно бы того стоило!

– Тогда скажи, как найти этот путь.

– Гольго! – воскликнул Дождесвет. – Вы должны отвести его ко входу в шахту. Она находится за границей ваших владений. Сделаете?

– Конечно, – отозвался Гольго. – Если только он не слишком близко к поверхности. С большой неохотной, но если так хотите вы оба…

– Тогда слушай хорошенько, – продолжал Дождесвет. – Это естественная шахта вулканического происхождения. Она не слишком далеко отсюда. В дне пути.

Я наклонился поближе.

«Последние слова умирающего… – всплыло у меня в памяти предостережение крестного, – и он жаждет поведать тебе кое-что сенсационное! Запомни этот прием! После такого никто книгу не бросит! Никто!»

Только Дождесвет собрался продолжить, как цепочки у входа в пещеру зазвенели, и, раздвинув их, ворвался маленький книжнец. Это был Мишерья Пилукс, который с тех самых пор, как я отгадал его по двум словам, преследовал меня трагическими монологами.

– Кожаный грот горит! – задыхаясь, выпалил он. – Пришли охотники. Они убивают всех, кто оказывается у них на пути. – Исчезни, Мишерья, – отрезал Гольго. – Сейчас не время для шуток.

Но Мишерья не исчез, а нетвердым шагом приблизился к ложу псовича. Он широко открыл единственный глаз, поднял руки, и я уже испугался, что он снова вывалит на меня поток какой-нибудь чуши (вот вчера, например: «Жаба укнула. – Летим! / Грань меж добром и злом сотрись. / Сквозь пар гнилой помчимся ввысь»), как он рухнул прямо нам под ноги. Из спины у него торчала железная стрела. Гольго поспешно над ним наклонился, потом поднял на нас полный слез глаз:

– Он мертв.

Дождесвет вскинулся снова.

– Спасайтесь! – крикнул он. – Сейчас же бегите! В укрытие! Куда угодно! Они пришли за мной. Убив меня, они уберутся отсюда.

Я прислушался, но звуков борьбы не услышал, – до Кожаного грота было слишком далеко.

– Мы не оставим тебя одного, – сказал Гольго.

– Но я все равно почти мертв! – прокряхтел Дождесвет. – Бегите же!

– Ни в коем случае, – отозвался Гольго. – Ты еще всех нас переживешь!

– Ну и упрямец же ты, Гольго, – проворчал псович. Потом разгладил одеяло и как будто на мгновение задумался, а после удивительно твердым голосом сказал: – Ну ладно, вы не оставляете мне выбора. Тогда умру прямо сейчас.

И Канифолий Дождесвет со вздохом опустился на подушку.

– Что это ты делаешь? – подозрительно и с явным беспокойством спросил Гольго.

– Умираю, – отозвался Дождесвет. – Я же только что сказал!

– Вот и нет! – воскликнул Гольго. – Нельзя умереть по собственной воле! Никто этого не может.

– А я могу, – упрямо возразил охотник за книгами. – Я – Канифолий Дождесвет. Величайший герой Книгорода. Я уже много всякого сделал, на что меня считали неспособным.

На этом псович закрыл глаза, еще раз застонал и перестал дышать.

– Канифолий! – закричал Гольго. – Хватит валять дурака! Некоторое время царила полная тишина. Я боязливо положил руку на грудь охотника.

– Сердце не бьется, – сказал я мгновение спустя. – Канифолий Дождесвет умер ради нас.