Текст книги "Гражданская война и интервенция в России. Политэкономия истории"

Лозунг «Земля и воля» выражал эти крестьянские мечты особенно полно, в той степени, в которой лозунги вообще на это способны, т. е. передавал главное без выхолащивания его содержания.

Т. Шанин[1129]1129
  Шанин Т…, с. 222.


[Закрыть]

Правда «О «воле», в том смысле как понимала это слово интеллигенция, крестьянство, – по словам М. Покровского, – думало весьма мало – вызвав у одного наблюдателя горькое замечание, что девиз «земля и воля» можно было бы укоротить – только «земля»[1130]1130
  Покровский М…, т. 3, с. 327.


[Закрыть]. Под интеллигентской волей М. Покровский понимал введение революционного самоуправления, примеров которого крестьянство не давало «ни одного»[1131]1131
  Покровский М…, т. 3, с. 330.


[Закрыть].

Однако крестьянство и не ставило себе целью достижение какого-либо более высокого уровня самоорганизации кроме общины, «волю» оно понимало по-своему. Еще В. Белинский замечал, что «в понятии нашего народа свобода есть воля, а воля – озорничество»[1132]1132
  Белинский В. Г. Письмо к Д. И. Иванову от 7 августа 1837 г. // Белинский В. Г. Избранные философские сочинения. М., Государственное издательство политической литературы, 1948. Т. 2, с. 155.


[Закрыть]. Представление русских крестьян о «воле» Л. Толстой передавал в «Живом трупе»: «Это степь, это десятый век, это не свобода, а воля…»[1133]1133
  Толстой Л. Живой труп. Картина вторая. Явление первое.


[Закрыть]. «Свобода», – пояснял В. Кожинов, – это нечто имеющее пределы, установленные законом; воля не имеет пределов…»[1134]1134
  Кожинов В. В. О русском…, с. 115, прим.


[Закрыть]. И наивно было бы ожидать, тем более во время войны и революции от полуграмотной и веками забитой крестьянской массы установления, каких-то западных форм самоуправления.

Портрет этой массы рисовал в разговоре с Черчиллем один из лидеров партии эсеров Б. Савинков: «Крестьяне были в хозяйственном отношении независимыми. При своем простом образе жизни они всегда могли поддерживать свое существование и помимо всех современных условий цивилизации. Из кожи зверей они делали себе одежду и обувь. Пчелы давали им и мед, заменявший им сахар, и воск для освещения. Хлеб у них был, и было мясо, и разные коренья. Они пили, ели и работали в поте лица. Не для них были все эти слова: коммунизм, царизм, святая Русь, империя или пролетариат, цивилизация или варварство, тирания или свобода. Все это в теории было им безразлично, и не только в теории, но и на практике. Они были и оставались людьми земли и тяжелым трудом зарабатывали свой хлеб… В стране разрозненных хозяйственных ячеек, ничем не связанных между собой, жизнь велась по примеру Робинзона Крузо, так же удаленного от цивилизации…»[1135]1135
  Черчилль У…, с. 289–290.


[Закрыть].

С падением самодержавия, организующей, полуграмотную народную стихию, силой должна была бы выступить передовая русская интеллигенция. «Мы обязаны идти туда, обязаны там действовать, иначе мы умрем, не выполнив нашего назначения, умрем неоплатными должниками того народа, который нас поит, кормит, одевает, обувает, который трудами рук своих обеспечивает нам лучшее существование, чем его собственное. Нашим служением мы заплатим народу хотя малую крупицу того огромного долга, который записан за нами на скрижалях судьбы», – писал в 1909 г. в приобретшей чрезвычайную популярность (выдержала в 1910 г. пять изданий), книге видный монархист, писатель И. Родионов, – «Народ спился, одичал, озлобился, не умеет и не хочет трудиться. Не моя задача перечислять причины, приведшие нас к такому ужасающему положению, но есть одна, на которую неоднократно указывалось в печати и которую я не могу обойти молчанием. Причина эта – разобщение русского культурного класса с народом. Народ брошен и, беспомощный, невежественный, предоставлен собственной бедной судьбе. Если вовремя не придти к нему, то исход один – бездна, провал, дно…, – предупреждал Родионов, – Я потому и назвал свою книгу «Наше преступление», что считаю те ужасы, которые описаны в ней и которые стали обыденным явлением в деревне, нашей виной, виной бросившего народ на произвол стихий образованного русского общества»[1136]1136
  Родионов И. А. Наше преступление (Не бред, а быль). Из современной народной жизни. (СПб., 1909). – М.: Глосса, 1997. Предисловие.


[Закрыть].

Однако, как монархическая, так и боровшаяся с самодержавием до самопожертвования либеральная общественность, не ответила на этот призыв. Причина этого крылась в особенностях российских привилегированных классов и сословий, передавая настроения которых, М. Покровский сравнивал город с европейским островом среди азиатского (феодального) океана: «На фоне промышленного подъема островитянам жилось недурно, и они старались не думать, что когда-нибудь азиатские, крепостнические волны могут снести их наскоро сколоченную европейскую постройку»[1137]1137
  Покровский М…, т.3, с. 302.


[Закрыть].

Представления интеллигенции о народе передавал, один из наиболее ярких ее представителей И. Бунин: «О народе врали по шаблону, в угоду традициям, дабы не прослыть обскурантом и благодаря круглому невежеству относительно народа, и особенно врала литература, этот главный источник знания о народе для интеллигенции…, – та литература, которую Толстой очень часто называл «пересоленной карикатурой на глупость»» и которая являлась «сплошной фальшью»[1138]1138
  Бунин И. Великий дурман. // Бунин И. Горький М…, с. 43.


[Закрыть].

««Народ, народ!», – восклицал Бунин, – А сами понятия не имеют (да и не хотят иметь) о нем. И что они сделали для него, этого действительно несчастного народа?… До какой степени они изолгались перед русским обществом. И все это делает русская интеллигенция. А попробуйте что-нибудь сказать о недостатках ее! Как? Интеллигенция, которая вынесла на своих плечах то-то и то-то и т. д. О каком же здесь можно думать исправлении недостатков, о какой правде писать, когда всюду ложь!»[1139]1139
  Бунин И. Горький М…, с. 13–14, пред. О. Михайлова.


[Закрыть]

«Народ «для этих близоруких деятелей вдруг только в сентябре 1905 г. появился во всей своей стихийной силе, – подтверждал Витте, – Сила (его) основана и на численности и на малокультурности, а в особенности на том, что ему терять нечего. Он как только подошел к пирогу, начал реветь, как зверь, который не остановится, чтобы проглотить все, что не его породы…»[1140]1140
  Витте С. Ю.…, т. 1, с. 677–678.


[Закрыть]. Писатель В. Вересаев словами своего героя доктора Чекьянова, избитого до полусмерти крестьянами, находил причину ненависти народа к интеллигенции в том, что «Мы сами высокомерно отодвигались от него, не хотели его знать; непроходимая пропасть отделяет нас от него»[1141]1141
  Палеолог М…, 27 февраля 1916 г., с. 459–460.


[Закрыть].

Революция 1905 г. показала, что отрыв либеральной интеллигенции от народных масс был настолько велик, что один из ее видных представителей М. Гершензон в «Вехах» восклицал: «Мы не люди, а калеки, сонмище больных, изолированных в родной стране – вот что такое русская интеллигенция… Мы для него (народа) не грабители, как свой брат деревенский кулак, мы для него даже не просто чужие, как турок или француз; он видит наше человеческое и именно русское обличье, но не чувствует нашей человеческой души и поэтому ненавидит нас страстно… Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом – бояться мы его должны пуще всех козней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами ограждает нас от ярости народной»[1142]1142
  Вехи 1909. (Бердяев Н. А., Булгаков С. Н., Гершензон М. О. и др. Вехи. – М.: Новости, 1990. – 216 с.)


[Закрыть].

Возглавив в феврале 1917 г. революцию либеральная интеллигенция поспешила «осчастливить исстрадавшиеся под абсолютистским игом массы» своими просвещенными западными реформами. «Временное Правительство издавало глубоко демократические в интеллигентском смысле постановления. Каких только свобод не привили они на Руси! Но все эти свободы, – как отмечал Гинс, – были нужны только городской интеллигенции»[1143]1143
  Гинс Г. К…, с. 693.


[Закрыть], «интеллигенты, оторванные от народа, не понимающие его души», всегда навязывали ему то, «что самим больше нравится…»[1144]1144
  Гинс Г. К…, с. 695.


[Закрыть].

Эту мысль, задолго до революции, высказывал М. Бакунин: «Особенно страшен деспотизм интеллигентного и потому привилегированного меньшинства, будто бы лучше разумеющего настоящие интересы народа, чем сам народ. Во-первых, представители этого меньшинства попытаются, во что бы то ни стало уложить в прокрустово ложе своего идеала жизни будущих поколений. Во-вторых, эти двадцать или тридцать ученых-интеллигентов перегрызутся между собой». Не случайно современник событий А. Игнатьев позже отмечал, что «революция в России долгое время представлялась мне великим народным бунтом, направленным не только против помещиков и властей, но и против всех интеллигентов, которые не имели прочных корней в родной земле»[1145]1145
  Игнатьев А…, с. 453.


[Закрыть].

Этот бунт спровоцировали творцы февральской революции, которые, как отмечал Гинс, сами разрушили традиционный образ жизни: «народ жил своими обычаями. Они выросли вместе с ним и были ему понятны и близки. Но они были непонятны русской интеллигенции. Как можно жить варварскими обычаями, когда существует римское право, вечно живое, неувядающее. И не подумав о том, что разрушение обычаев, игнорирование их вносит опустение в народную этику, что только обычаями старины, укоренившимися, освященными веками и дедовскими преданиями, держится уклад жизни малокультурных народов Востока, наносились удары вековым столбам народного правосознания, пока они, подрубленные в основании, не повалились на головы самих рубивших»[1146]1146
  Гинс Г. К…, с. 694.


[Закрыть].

«Как вопиюще обнаружилась неспособность русских интеллигентов, политиков и идеологов найти применение своих сил, – восклицал Гинс, – Как за время революции непрактична оказалась русская интеллигенция. И все потому, что она исторически воспитана была в барстве. Она не желала «томиться» в невежественной обстановке провинции и устремилась в крупные города или за границу. Работать над переустройством местной жизни было не в ее характере… Нет, это не только ниже нашего достоинства, это страшно. Да, мы боимся своего народа. Вот великая трагедия русской интеллигенции и революционной демократии…»[1147]1147
  Гинс Г. К…, с. 695.


[Закрыть].

* * * * *

Эта «непрактичность» наглядно проявила себя уже в первые дни революции – Николай II еще не успел отречься от престола, а «бесконечная, неисчерпаемая струя человеческого водопровода (уже) бросала в Думу все новые и новые лица…, – описывал начало революции Шульгин, – Но сколько их ни было – у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное… Боже, как это было гадко!.. Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и потому еще более злобное бешенство… Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя… Увы – зверь этот был… его величество русский народ… То, чего мы так боялись, чего во что бы то ни стало хотели избежать, уже было фактом. Революция началась»[1148]1148
  Шульгин В. В. Дни (Шульгин В. В.…, с. 181–182)


[Закрыть]. «Боже мой, какой ужас! – приветствовал революцию председатель Государственной Думы Родзянко, – Без власти… Анархия… Кровь… это гибель России»[1149]1149
  Родзянко М. В.…, с. 12.


[Закрыть].

«Слава богу, наконец я опять в Таврическом дворце…, – продолжал Шульгин, – да, там, в «кабинете Родзянко», есть еще близкие люди. Да, близкие потому, что они жили на одной со мной планете. А эти? Эти – из другого царства, из другого века… Эти – это страшное нашествие неоварваров, столько раз предчувствуемое и наконец сбывшееся… Это – скифы. Правда, они с атрибутами ХХ века – с пулеметами, с дикорычащими автомобилями… Но это внешне… В их груди косматое, звериное, истинно скифское сердце»[1150]1150
  Шульгин В. В. Дни (в кн.: Шульгин В. В. Дни. 1920: Записки / Сост. и авт. вст. сл. Д. А. Жуков; М.: Современник, 1989. – 559 с. – , с. 210)


[Закрыть]. Представители образованных сословий, даже антропологически разделяли себя с русской «чернью».

Примером здесь может являться и описание рабочей демонстрации в Москве, другим образцом русской интеллигенции Буниным: «Знамена, плакаты, музыка – и, кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток: – Вставай, подымайся, рабочай народ! Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить, – и без всякого клейма все видно…»[1151]1151
  Бунин И. Окаянные дни…, с. 68.


[Закрыть]. И дальше, уже из Одессы: «А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно асимметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, – сколько их, этих атавистических особей…»[1152]1152
  Бунин И. Окаянные дни…, с. 164.


[Закрыть].

Народный бунт, высвобожденный февральской революцией, Шульгин воспринимал, как «взбунтовавшееся море»[1153]1153
  Шульгин В. В. Дни (Шульгин В. В.…, с. 193)


[Закрыть]. Чтобы удержаться на его поверхности «мы все проталкивали Керенского к власти…, своей пляской на гребне волны он дал нам передышку на несколько месяцев… Он изображал всероссийского диктатора. Надо быть поистине талантливым актером, чтобы играть эту роль…»[1154]1154
  Жуков Д. Жизнь и книги В. В. Шульгина (Шульгин В. В.…, с. 36)


[Закрыть].

В марте 1917 г. французский посол Палеолог предостерегал: «Русская революция… может привести лишь к ужасной демагогии черни и солдатчины, к разрыву всех национальных связей, к полному развалу России. При необузданности, свойственной русскому характеру, она скоро дойдет до крайности… Вы не подозреваете огромности сил, которые теперь разнузданы…»[1155]1155
  Палеолог М…, с. 430, 449.


[Закрыть]. Немецкий философ В. Шубарт находил причину этого явления в том, что «когда русская душа вступает в стадию заболевания нигилизмом, отталкивание от строгих форм вырождается в жажду разрушения форм. Русская душа в своем предпочтении фрагментарности изначально таит в себе зачаток… анархии»[1156]1156
  Шубарт В. Европа…, с. 140


[Закрыть].

«Россия – самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. И русский народ – подтверждал Н. Бердяев, – самый аполитический народ, никогда не умевший устраивать свою землю. Все подлинно русские, национальные наши писатели, мыслители, публицисты – все были безгосударственниками, своеобразными анархистами. Анархизм – явление русского духа, он по разному был присущ и нашим крайним левым, и нашим крайним правым»[1157]1157
  Бердяев Н. А. Судьба России…, I Психология русского народа. I Душа России.


[Закрыть]. «Наше народничество – явление характерно-русское, незнакомое Западной Европе, – есть явление безгосударственного духа. – пояснял. Бердяев, – И русские либералы всегда были скорее гуманистами, чем государственниками. Никто не хотел власти, все боялись власти, как нечистоты. Наша православная идеология самодержавия – такое же явление безгосударственного духа, отказ народа и общества создавать государственную жизнь»[1158]1158
  Бердяев Н. А. Судьба России…, I Психология русского народа. I Душа России.


[Закрыть].

«Свобода у русских, – приходил к выводу в 1915 г. британский историк Саролеа, – это стихийный инстинкт, фанатическая страсть, страсть, создающая мучеников, посылающая своих приверженцев в Сибирь и на эшафот», но «русские несут свободу на грани анархии. Не случайно три наиболее последовательных теоретика анархизма – Бакунин, Кропоткин и Толстой – являются типичными русскими»[1159]1159
  Sarolea С… p. 69, 67.


[Закрыть]. Развитие событий подтверждало эти выводы: «народная мысль…, – отмечал уже в октябре 1916 г. лидер кадетов Милюков, – имеет опасный уклон в сторону анархизма, отрицания всякой власти…»[1160]1160
  Донесение начальника московского охранного отделения полковника Мартынова директору департамента полиции об октябрьской конференции к.-д. 2.11.1916. (Буржуазия накануне Февральской революции…, с. 147).


[Закрыть].

Пониманию особенностей любого народа помогает градация его возрастов, данная С. Соловьевым в 1872 г.: «Органическое тело, народное тело, растет, значит проходит известные возрасты, разнящиеся друг от друга. Легко отличаются два возраста народной жизни: в первом возрасте народ живет преимущественно под влиянием чувства; это время его юности, время сильных страстей, сильного движения…», затем «наступает вторая половина народной жизни: народ мужает, и господствовавшее до сих пор чувство уступает мало по малу свое господство мысли». «Сильные государства, крепкие народности, твердые конституции выковываются в этот возраст (чувства). Но этот же период знаменуется явлениями вовсе не привлекательными: чувство не сдерживается мыслию, знание слишком слабо, суеверие и фанатизм ведут к самым печальным явлениям, неопределенность отношений открывает дорогу произволу…»[1161]1161
  Соловьев С. М. Чтения…, Чтение Первое, с. 421, 422.


[Закрыть].

Русский народ в начале ХХ века, по наблюдению немецкого философа Шубарта, находился именно в возрасте чувства: «Русский с его изначальным доверием отдается течению жизни, не задумываясь. Он – антирационалист. Он дает выход эмоциям в той мере, как они в нем возникают. Они в нем как необъезженные лошади, которые не дают себя запрячь в телегу разума. Русское сознание – это лишь исполнительный орган ощущений, а не их контрольная инстанция»[1162]1162
  Шубарт В. Европа…, с. 127


[Закрыть].

И эти анархические настроения оказались свойственны не только полуграмотному крестьянству, но и самой просвещенной русской интеллигенции. На этот факт, Палеолог указывал, спустя всего три месяца после февральской революции: «Анархия поднимается и разливается с неукротимой силой прилива в равноденствие…»[1163]1163
  Палеолог М…, 30 апреля 1917 г., с. 812–813.


[Закрыть]. Наблюдая российскую действительность, французский посол приходил к выводу, что: «у латинских и англосаксонских народов революционные силы обладают иногда изумительным могуществом организации. Но у народов славянских они могут быть лишь растворяющими и разрушающими: они роковым образом приводят к анархии»[1164]1164
  Палеолог М…, 1 апреля, с. 780; 27 апреля 1917 г., с. 807.


[Закрыть]. В подтверждение своих слов, Палеолог приводил мнение одного из крупнейших промышленников России – А. Путилова: «Русский человек не революционер, он анархист. А это большая разница. У революционеров есть воля к восстановлению, анархист думает только о разрушении»[1165]1165
  Палеолог М…, 22 сентября 1916 г., с. 580.


[Закрыть].

Неспособность к самоорганизации писатели и философы считали органической, характерной чертой русского народа. Бунин в 1916 г.: ««Мирские устои», «хоровое начало»… и т. д. Все подлые фразы! Откуда-то создалось совершенно неверное представление об организаторских способностях русского народа. А между тем нигде в мире нет такой безорганизации! Такой другой страны нет на земном шаре!»[1166]1166
  Бунин И. Горький М…, с. 14, пред. О. Михайлова.


[Закрыть] «Русский народ – в силу условий своего исторического развития – огромное дряблое тело, лишенное вкуса к государственному строительству и почти, – подтверждал Горький в ноябре 1917 г., – недоступное влиянию идей, способных облагородить его волевые акты…»[1167]1167
  М. Горький. Несвоевременные мысли// Новая жизнь. 24 нояб. 1917 г. № 178, с. 169–171.


[Закрыть].

Истоки этих особенностей, по мнению Бердяева, заключались в том, что «Россия – самая государственная и бюрократическая страна в мире… Интересы государства занимают совершенно исключительное и подавляющее место в русской истории… Классы и сословия слабо были развиты и не играли той роли, какую играли в истории западных стран… Бюрократия развилась до размеров чудовищных… И она превратилась в самодовлеющее отвлеченное начало; она живет своей собственной жизнью, по своим законам, не хочет быть подчиненной функцией народной жизни».

В то же время «Россия – страна безграничной свободы духа. Эту «внутреннюю свободу русского народа, которую он не уступит ни за какие блага мира»… «В русском народе поистине есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства. Россия – страна бытовой свободы, неведомой передовым народам Запада, закрепощенным мещанскими нормами… Русский человек с большой легкостью… уходит от всякого быта, от всякой нормированной жизни. Тип странника так характерен для России… Россия – фантастическая страна духовного опьянения… страна самозванцев и пугачевщины… страна мятежная и, жуткая в своей стихийности…»[1168]1168
  Бердяев Н. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М., 1918, с. 6–7, 12,13, 14.


[Закрыть].

Февральская революция 1917 г. служила наглядным подтверждением этим выводам: теперь «масса… вообще никем не руководится…, – отмечал один из главных военных комиссаров Временного правительства В. Станкевич, – она живет своими законами и ощущениями, которые не укладываются ни в одну идеологию, ни в одну организацию, которые вообще против всякой идеологии и организации…»[1169]1169
  Станкевич В. Б. Мемуары. Берлин. 1920. (Кожинов В. В.…, с. 157.).


[Закрыть]. «Когда великий переворот 1917 г. (февральский) смел с лица земли старый режим, когда раздались оковы и народ почувствовал, что он свободен, что нет больше внешних преград, мешающих выявлению его воли и желаний, – он, это большое дитя, – подтверждал один из меньшевистских лидеров И. Майский, – наивно решил, что настал великий момент осуществления тысячелетнего царства блаженства, которое должно ему принести не только частичное, но и полное освобождение»[1170]1170
  Майский И. М. (Ляховецкий, 1884–1975) видный меньшевик, впоследствии один из ведущих советских дипломатов. Минувшее. Исторический альманах. I. – М:, 1990, с. 309. (Кожинов В. В.…, с. 159.)


[Закрыть].

В 1917 г. в диппочте, идущей на Запад, о русских говорилось: «Когда у него ослабевает узда, малейшая свобода его опьяняет. Изменить его природу нельзя – есть люди, которые пьяны после стакана вина. Может быть, это происходит от долгого татарского владычества. Но ситуация именно такова. Россия никогда не будет управляться английскими методами. Парламентаризм не укорениться… (у них)»[1171]1171
  Уткин А. И… с. 184.


[Закрыть].

* * * * *

Из всей русской интеллигенции только одна партия не просто имела опыт хождения в народ, не только через народничество пропиталась его идеями и приобрела с ним тесную связь, но и стала политическим выразителем его надежд и мечтаний. Крестьянский лозунг «Земли и воли», лег в основу еë политической программы, требовавшей: социализации земли, с уравнительным ею пользованием, и «народовластия». Не случайно эта партия получила поддержку крестьянства и в крестьянской стране стала самой массовой в русской революции – в середине 1917 г. численность партии эсеров превосходила численность всех остальных партий России вместе взятых.

В революционный год эсеры занимали ведущее место во всех ключевых органах власти, они получили наибольшее количество голосов на выборах в Учредительное собрание, их боевые отряды были самыми организованными вооруженными силами революции. Правые и либеральные партии считали их еще более опасными, чем большевиков. Например, видный представитель прежней элиты, крупный землевладелец, один из лидеров право-либеральной партии октябристов С. Шидловский утверждал, что «большевики, сами того не подозревая, сослужили России огромную и незабываемую службу, разогнав Учредительное собрание под председательством Чернова…»[1172]1172
  Шидловский С. И. Воспоминания. Т. 2, с. 122–123 (Чернов В… с. 244).


[Закрыть]. «Я остаюсь при убеждении…, – вторил видный кадет, ближайший сподвижник Колчака Гинс, – что черновское Учредительное Собрание следовало стереть с лица земли…»[1173]1173
  Гинс Г…, с. 179.


[Закрыть].

Основная, исходящая от эсеров, угроза заключалась в том, что они не столько вели за собой стремящуюся к идеализированной, по сути анархической «воле» крестьянскую стихию, сколько следовали за ней. «Капитуляция идей перед инстинктами…, – назвал эту ситуацию в 1907 г. видный кадет кн. Е. Трубецкой, – В этом – злой рок русской революции и главная причина ее крушения»[1174]1174
  Трубецкой Е. Н. Два зверя. – М.: Тип. Т-ва И. Д. Сытина. 1918. – 59 с., с. 23.


[Закрыть]. Ситуация повторилась во время революции 1917 г., когда «сама сила партии, – по словам ее лидера В. Чернова, – была источником ее слабости: В ряды эсеров неудержимо стремилась пестрая и многоликая улица. Это напоминало бегство овечьего стада. Ничтожная горстка старых эсеров тщетно пыталась справиться с сырой, неоформленной массой, которая заполнила партию»[1175]1175
  Чернов В…, с. 370.


[Закрыть].

Характеристикой той силы, заложником которой были эсеры, может служить наблюдение Г. Уэллса, который замечал, что русские «крестьяне совершенно невежественны и в массе своей тупы, они способны сопротивляться, когда вмешиваются в их дела, но не умеют предвидеть и организовывать. Они превратятся в человеческое болото…»[1176]1176
  Уэллс Г. Россия во мгле…


[Закрыть]. И эсеры, так же как и крестьяне, оказались способны только к разрушению существующего строя, но не к созиданию нового.

«Эсеры – способные заговорщики. Они незаменимы в подполье. Их стихия – подготовка переворота…, – отмечал Гинс, – Но никакой способности к организационной работе, никакой цельности плана, нежизнеспособность программы… Эсеры как кроты, взрывают почву, подготовляя ее для революционной вспашки, но снять и пожинать им не суждено…»[1177]1177
  Гинс Г. К.…, с. 664.


[Закрыть]. К подобным выводам – об анархической сущности эсеров, приходил и кн. Трубецкой: «Как по направлению, так и по инициалам первым эсером у нас, без сомнения, является Стенька Разин»[1178]1178
  Трубецкой Е. Н. Два зверя. – М.: Тип. Т-ва И. Д. Сытина. 1918. – 59 с., с. 23.


[Закрыть].

В политэкономическом плане основное противоречие между социал-революционерами и социал-демократами заключалось в тех движущих силах, на которые они опирались: у эсеров – это было мелкобуржуазное полуфеодальное крестьянство, у социал-демократов – промышленный пролетариат. С особенной остротой это противоречие проявилось в ключевом для крестьянской страны вопросе – вопросе о Земле: эсеры настаивали на социализации земли, при уравнительном ею пользовании, при котором «право распоряжения землей и земельной рентой принадлежит крестьянской общине, союзам общин, кооперациям»; большевики выступали за национализацию земли, т. е. за передачу ее государству[1179]1179
  Гусев К. В.…, с. 20.


[Закрыть].

Практическое применение эсеровских идей, в российских условиях, неизбежно вело к перераспределению ресурсов страны в пользу деревни, и тем самым толкало ее на аграрный путь развития, а следовательно к деиндустриализации и архаизации русского общества до какого-то полуфеодально – колониального состояния. Но поскольку земли, для уравнительного пользования, на всех все равно не хватало, рано или поздно идеи эсеров приводили к хаосу и анархии – к взаимной борьбе крестьян между собой. Эта борьба началась уже в середине 1917 г. против «столыпинских раскольников» и между отдельными деревнями за «черный» передел земли. «Общий предмет их вожделения – помещичья земля, – предупреждал об этом итоге еще в 1907 г. кн. Трубецкой, – в конце концов становится яблоком раздора между самими крестьянами»[1180]1180
  Трубецкой Е. Н. Два зверя. – М.: Тип. Т-ва И. Д. Сытина. 1918. – 59 с., с. 24.


[Закрыть].

* * * * *

Катализирующее влияние на ожесточенность вспышки «Русского бунта» оказала Первая мировая война, и Россия здесь не была исключением. Например, Черчилль, вспоминая о демобилизации английской армии, писал: «Конечно, имелись налицо и такие факторы, которых никто не мог учесть и которые до сих пор еще ни разу не проявлялись. Почти 4-миллионная армия была по приказу властей сразу освобождена от железной военной дисциплины, от неумолимых обязательств, налагаемых делом, которое эти миллионы считали справедливым. В течение нескольких лет эти огромные массы обучались убийству; обучались искусству поражать штыком живых людей, разбивать головы прикладом, изготовлять и бросать бомбы с такой легкостью, словно это были простые снежки. Все они прошли через машину войны, которая давила их долго и неумолимо и рвала их тело своими бесчисленными зубьями. Внезапная и насильственная смерть, постигавшая других и ежеминутно грозившая каждому из них, печальное зрелище искалеченных людей и разгромленных жилищ – все это стало обычным эпизодом их повседневного существования. Если бы эти армии приняли сообща какое-нибудь решение, если бы удалось совратить их с пути долга и патриотизма, не нашлось бы такой силы, которая была бы в состоянии им противостоять…»[1181]1181
  Черчилль У…, с. 124.


[Закрыть].

Только за одну неделю с начала демобилизации из различных пунктов Англии поступили сведения о более чем тридцати случаях неповиновения среди войск, настоящие бунты вспыхнули в Лютоне и в Кале. И это в «периферийной» Англии, не знавшей войны на своей территории и далеко не испытавшей той степени истощения войной, которую познала Россия.

В России пример демобилизации давало окончание русско-японской войны 1905 г., который приводил Деникин: из «эшелонов запасных, катившихся как саранча через Урал, по домам, (я) наблюдал близко выплеснутое из берегов солдатское море. Тогда политические и социальные вопросы их мало интересовали… Единственным их лозунгом был клич – домой! Они восприняли «свободу», понимая ее как безначалие и безнаказанность»[1182]1182
  Деникин А. И. Старая Армия…, с. 208.


[Закрыть].

Во время Первой мировой русская армия, не выдержав напряжения войны, начала свою демобилизацию сама и именно она свершила февральскую революцию. «Мартовские события, – приходил к этому выводу ген. Головин, – представляют собой лишь удавшийся солдатский мятеж»[1183]1183
  Головин Н. Н. Российская контрреволюция…, т.1, с. 42.


[Закрыть]. Не революционные партии, не кадеты, не социалисты или большевики и не белые генералы определяли в 1917 году движущие силы российского общества, они сами целиком и полностью подчинялись требованиям разгулявшейся народной стихии.

Грядущие события не были неожиданностью, еще в период Великого отступления! На IX съезде представителей промышленности и торговли в мае 1915 г. председатель Совета съездов Н. Авдаков в своем докладе говорил: «Страшно делается, если по окончании победоносной войны, когда все доблестные защитники родины вернутся к мирному труду…»[1184]1184
  См. подробнее: Букшпан Я. М.…, с. 454–455.


[Закрыть].

Военный министр В. Сухомлинов в своем докладе Николаю II о проблемах, которые должны неизбежно возникнуть с началом демобилизации еще в июне 1915 г., писал: «Уроки событий после японской войны должны послужить указанием для организации демобилизации после этой войны, – что будет несравненно труднее, так как коснется не части армии, а всех вооруженных сил…»[1185]1185
  Сухомлинов В. А.…, с. 338.


[Закрыть]. 1 февраля 1917 г. атаман казаков Груббе представил Николаю II план борьбы с «серьезными нарушениями порядка», которые «неминуемо будут сопровождать демобилизацию огромной армии» и «могут перерасти в мятеж»[1186]1186
  Чернов В…, с. 44.


[Закрыть].

Частичная демобилизация начнется спустя месяц после февральской революции – 5 апреля «вышел приказ военного министра об увольнении из внутренних округов солдат старше 40 лет для направления их на сельскохозяйственные работы до 15 мая (фактически же почти никто не вернулся), а постановлением от 10 апреля вовсе увольнялись лица старше 43 лет. Первый приказ вызвал психологическую необходимость под напором солдатского давления распространить его и на армию, которая не примирилась бы со льготами, данными тылу; второй, – отмечал Деникин, – вносил чрезвычайно опасную тенденцию, являясь фактически началом демобилизации армии»[1187]1187
  Деникин А. И.… т. 1, с. 178.


[Закрыть].

Действительно «частичная демобилизация армии, – подтверждали сообщения фронта в Ставку, – взволновала солдат»[1188]1188
  25 сентября 1917.– Из донесения дежурного генерала штаба Румынского фронта И. Я. Сытина в Ставку о настроении войск с 16 по 23 сентября. // Революционное движение…, с. 423.


[Закрыть]. Опасность этой тенденции заключалась в том, что солдаты восприняли частичную демобилизацию, как моральное оправдание стихийной самодемобилизации, которая началась еще до свершения февральской революции: «с фронта бежали тысячами, грабя и насилуя в тылу»[1189]1189
  Киган Д… с. 432.


[Закрыть]. «И все пошло прахом»[1190]1190
  Деникин А. И.… т. 1, с. 394.


[Закрыть]. Обреченный фатализм слышался в словах Верховного главнокомандующего русской армии ген. М. Алексеева, отвечавшего в мае 1917 г. на вопросы М. Лемке:

– Армия наша – наша фотография. Да это так и должно быть. С такой Армией в ее целом можно только погибать. И вся задача командования свести эту гибель к возможно меньшему позору. Россия кончит прахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдет ломать… Вот тогда мы узнаем ее, поймем, какого зверя держали в клетке. Все полетит, все будет разрушено, все самое дорогое и ценное признается вздором и тряпками…

– Если этот процесс неотвратим, то не лучше ли теперь же принять меры к спасению самого дорогого, к меньшему краху, хоть нашей наносной культуры? – спросил М. Лемке.

– Вы бессильны спасти будущее, никакими мерами этого не достигнуть. Будущее страшно, а мы должны сидеть сложа руки и только ждать, когда же все начнет валиться. А валиться будет бурно, стихийно. Вы думаете, я не сижу ночами и не думаю, хотя бы о моменте демобилизации Армии. Ведь это же будет такой поток дикой отваги разнуздавшегося солдата, который никто не остановит. Я докладывал об этом несколько раз в общих выражениях, мне говорят, что будет время все сообразить и что ничего страшного не произойдет; все так де будут рады вернуться домой, что о каких-то эксцессах никому в голову не придет…»[1191]1191
  Лемке М. 250 дней в Царской Ставке. с. 648–650. (Головин Н. Н.…, с. 326–327.)


[Закрыть].

Выводы ген. Алексеева, спустя полгода на московском государственном совещании подтвердит ген. Корнилов: «Армия развращена духовно и нравственно, в почти безнадежной степени, она уже начинает голодать, и страшна не только сама война, но и приближающийся конец ее. От демобилизации ожидаются кровавые, кошмарные эксцессы»[1192]1192
  Цит. по: Окунев Н. П.…, с. 70. (15 августа 1917)


[Закрыть].

С началом февральской революции в деревню возвращались бывшие крестьяне, сохранившие свои крестьянские мечты и обиды, крестьяне – ставшие солдатами, радикализованные войной и революцией, прошедшие через страх, ужас смерти и крови. Многие из них были вооружены, и не было никакой силы способной остановить их на пути к достижению выстраданных веками надежд и устремлений.