Текст книги "Квадратный треугольник"

Глава десятая
Откровения

– Ты давай-ка, Вадик, рубай, не стесняйся, – видавшая виды столешница из ламината трещала от обилия закусок и бутылок с водкой; Шурик, новый знакомый, поставил напротив Коновалова сковороду с тушёнкой, разогретой в жареном репчатом луке, – оказывается, в нашем коллективе тоже типа твоего прецедента такая же аналогия есть. Расскажи, Андрюха, как жена твоя по суду тебя в мертвеца превратила.

Небритый мужчина с глубоко посаженными светло-синими глазами заморгал белёсыми ресницами, выпил, поймал в горячей сковороде погнутой алюминиевой ложкой кусок мяса, подул на него, после чего отправил к себе в рот и стал беззубо жевать, двигая то вправо, то влево нижней челюстью.

Присутствующие – Коновалов, Шурик и два могильщика (Чалый и Тёма) – терпеливо ждали.

– Ну, я тогда на заработки в Сургут ездил, – наконец-то прожевал закуску Андрюха и тут же закурил, – в смысле мы там вахтовым способом в балках жили, а домой приезжали на недельку, не более. А тут бригадир наш, Вася Клементьев, предложил, кто пожелает, в три раза больше бабла срубить, только, грит, надо будет пахать безвылазно совсем за Полярным кругом, новую нефтескважину, мля, срочно осваивать. Туда только вертолётом попасть можно, а так хрен выберешься. Чтобы, грит, экономия была, будем в режиме автономии существовать, но и, опять же, смысл есть.

Я, когда дома оказался, сразу к жене подступил: так и так, мол, чё делать-то будем? Ну, она, конешно, сначала, мля, сопли распустила, а потом, грит, перетерпеть малость надо, зато, грит, жилплощадь улучшим и сами оденемся-обуемся по-людски, а дочку, грит, мы учиться отправим в престижный вуз.

В домике кладбищенского смотрителя, несмотря на открытую форточку, было накурено и душно. Сам смотритель спал в углу на топчане, слегка похрапывая. В другом углу, за белёным гашёной известью дымоходом деревенской печи, возвышалась дощатая двухъярусная лежанка, застланная тощими матрацами. У порога стояла пластмассовая пятидесятилитровая ёмкость с питьевой водой, а чуть в стороне – убитый временем, но всё ещё исправно рокочущий холодильник «Саратов».

Вадим Петрович давно уже скинул куртку, от которой почему-то пахло мокрой собакой, расслабился в кругу случайных знакомых и при задушевных разговорах под водочку стал чувствовать себя как дома. Пока Андрюха по ходу рассказа опять выпил и пережёвывал беззубо тушёнку с луком, он успел и свитер снять и уже сидел в одной майке, дымя сигаретой и весь настроенный, чтоб всё же услышать продолжение истории.

– Адочка, ребяты, это вообще моё слабое место, – вернулся в тему Андрюха, – и мы так и порешили, с женой тоись, что буду, сколько сил хватает, вкалывать на той нефтескважине, а «бабки» ей высылать почтовыми переводами, живя в балке и питаясь одними консервами. А чё? Подумаешь, прикинули мы с ей, два-три годика – и заживём потом зато по-человечески.

Ну, она мне типа эсэмэски шлёт, скучаем, грит, но денег всё равно мало, потерпи, мол, ишо годик-другой, пока дочка в МГУ не поступит, и мебелью в трёхкомнатной хате не обставимся, а так, грит, мы тебя очень любим и ты наша надёжа и опора. А я чё? Всему верю и дальше жилы из себя тяну, чтобы им туды переводы слать.

А тут как-то под выходной бухали мы с работягами в балке – между протчим, на Севере кругом чистый спирт – ну, короче, никто ничего не помнит, как, мля, этот балок наш возьми и загорись. Еле выскочить успели, кто в чём наружу выскакивал. Я так вообще почти голый. Ну, это бы и хрен с ём, кабы документы не сгоревши.

Ладно, думаю, сколько можно эти долбаные консервы жрать. Поеду к семье, в улучшенной планировке с хорошей мебелью, мля, поживу, пока мои ксивы восстановятся, зубы там какие подлечить от цинги или, может, челюсть вставить, то, сё… Дома-то, щитай, лет пять уже не был…

– У нас тоже, помню, вагончик на стройке до тла выгорел, – вдруг присел на топчане кладбищенский сторож, – со всеми паспортами и трихомудиями. И бульдозеристу одному по фамилии Иващенко ксиву новую выдали уже с фамилией Ишаченко. Три года по кабинетам мык да мык, а чё толку? Везде требуют, чтобы на лапу дать, а из чего ему давать, если он заместо работы в инстанциях целыми днями как пень торчит, – сторож зевнул, почесал пятернёй в спутанных серых волосах и обратился к Шурику: – плесни-ка, парень, сотку – морду распрямить.

– Знакомься, Николаич, – сказал Шурик, подавая проснувшемуся жестяную банку из-под зелёного горошка, наполненную почти до половины тёплой водкой, и кивнул в сторону Вадима Петровича, – это Вадик, его ещё летом недалеко от резиденции твоей родная жена похоронила, а он теперь иногда ходит сюда, могилку свою поправляет. Случайно, не помнишь такого?

Николаич, прищурившись, несколько мгновений внимательно всматривался в Коновалова, затем шумно выдохнул, выпил залпом, крякнул и сразу закурил. Через несколько затяжек он опять слегка прищурил правый глаз и сипло подтвердил:

– Было дело, в закрытом гробу погребали, красным оббитый, и баба какая-то всё время крутилась около… Коногонов, что ли? – в упор спросил Вадима Петровича сторож.

– Коновалов, – уточнил Вадим Петрович, – ДТП со смертельным исходом, точнее, со всеми вытекающими…

– Ас Ишаченкой-то чем дело кончилось? – с явным нетерпением полюбопытствовал Андрюха.

– Да ничем, – отмахнулся смотритель, обмакивая в сковороде хлебный мякиш, – так и прирос к ослиной фамилии на всю жизнь. А чё ему? В депутаты никаким манером не светит, в президенты – тем более. А бульдозеристом кубатурить и такая сойдёт, да и привык он к Ишаченке, пусть, говорит, хучь как зовут, лишь бы зарплату вовремя начисляли, а до пенсии, говорит, так и так не доживу. Ты сам-то про супругу чё не досказываешь?

– А чё там досказывать, – вздохнул Андрюха, – как приехал, мля, домой, так и завяла её любовная романтика, как те помидоры без полива. Оказалось, что у жены моей давно уже другой лымарь. Она спецом дочку-то на учёбу сплавила (не в МГУ, конешно, но тоже куда-то очень далеко), а сама сразу же побежала через суд меня в жмурики оформлять. Сколько лет, грит, от его (от меня тоись) ни слуху, ни духу; сгинул, видать, на своём Севере. Ну, суд запрос в Сургут шлёт, а оттуда, мля, бумага, что такого давно уже в наличии у нас нету, и куцы исчез – там без понятия. Свидетелей каких-то ещё, сука, подтянула, за мои же деньги, а те и подтвердили, что да, мол, баба одна ребёнка поднимает, хорошо бы, если какой-никакой помощник в доме появится, чтобы, мол, вдвоём лямку тянуть. А чё ли ему на всё готовое не появиться? Тут как тут! Ну, и всё! Со мной развод по причине, что в списках живых не значусь, а с ним по-быстрому записались и теперь живут-поживают в нашей трёхкомнатной хате, на мои «бабки», мля, купленной.

Я в тот суд, когда пришёл, сразу им предъявил, что вот он я, живой, отменяйте своё неравнозначное решение. А они кричат, мол, докажите нам сначала, гражданин покойник, что вы не мошенник или кто там ещё, но именно тот, за кого себя здесь выдаёте. А как я, мля буду, докажу, если всё в балке с потрохами сгорело?!

– Тоже что ли по гробовой справке живёшь? – поинтересовался Вадим Петрович заплетающимся языком.

– Другую пока не выдали, – пожал плечами рассказчик, – у тебя вон хотя бы могилка своя имеется, а тут, мля, в поле ветер, сзади дым. Ладно, что Николаич пока угол в аренду сдаёт, а то ведь совсем труба – бери верёвку и вешайся!

– Живи, чего уж там, – пробормотал смущённо хозяин избушки, – раньше-то чё не рассказывал про свои заморочки?

– В себе ношу, – ответил Андрюха, – не люблю грузить кого-то лишний раз.

Глава одиннадцатая
Философская

Домой Коновалов вернулся лишь на следующий день к обеду – так засиделись на кладбище, что часам к трём ночи вырубились все вповалку и утром, ни свет ни заря, пришлось посылать Чубарого с Тёмой в ближайший магазин. Те потянули промеж себя спичку, и, в конце концов, Тёма притащил два литра беленькой, а на сдачу себе ещё и джин-тоник выкроил. Вадим Петрович подлечил трещавшую голову, поел бутербродов с колбасой и потихоньку свалил, чтобы в компании опять не напиться до вечера.

Включив телевизор, он улёгся на велюровый диван и накрыл уже лысеющую макушку потёртым пледом, отчего ноги его в несвежих носках высунулись на уровне щиколоток. По НТВ шла передача, как у погибшей в ДТП молоденькой девушки (легковушка влетела под КамАЗ) врачи, не спросив согласия у её близких, изъяли для последующей трансплантации практически все внутренние органы. Мать, которой выдали останки дочери в заклеенном мешке из чёрного пластика, почуяла что-то и вскрыла зловещий пакет.

Картина, само собой, предстала ужасная и, чего там говорить, не для слабонервных. Оно и понятно, медики сразу предупредили, чтобы не вскрывать, а хоронить как есть, в заколоченном гробу.

Одни юристы доказывали, что это незаконно, другие цитировали статьи из кодексов, убеждая телезрителей в обратном. Но сильнее всего Вадима Петровича потрясла позиция матери несчастной девушки. Она с маниакальным упорством на протяжении всей передачи твердила о нарушении своих прав, оценив их в пять миллионов рублей.

«Опять всё к деньгам сошлось, – думал Коновалов, слушая из-под пледа, как родная мать с холодным расчётом, словно продавала на базаре скотский сбой, торговалась с врачами из-за каждого органа, оценивая чуть ли ни по весу сердце, печень и почки своего ребёнка. – А ведь тот или та, кому пересадили донорские органы и тем самым спасли чью-то жизнь, теперь невольно стали частью дочери этой крохоборки. Выходит, жива девочка, только жива не как все, а по-особому, благодаря тому, что сердце её бьётся в другом человеке. И на мир она смотрит глазами этого человека, и телепередачу эту стрёмную, чёрт возьми, она видит сейчас наверняка, и сгорает от стыда за свою жадную мамашу».

Он представил себя с чужим сердцем, и ощущения от восприятия мира, который, допустим, он мог бы потерять навсегда, переполнили его. Вот, он идёт по улице, разглядывает сверкающие витрины, вдыхает полной грудью городской воздух с парами бензина, любуется спешащими куда-то горожанками и при этом остро чувствует, что жизнь, кипящая и бурлящая вокруг, не остановилась для него только потому, что некто, чьё сердце сейчас бьётся в его груди, заплатил за это ценой собственной жизни.

«Ну, и что? – размышлял дальше Вадим Петрович. – Произошёл несчастный случай, человек, то есть мозг его, погиб, но какую-то часть тела медикам удалось некоторое время искусственно поддерживать в жизнеспособном состоянии, а потом подарить возможность жить за двоих другому человеку, уже обречённому. И что? Теперь с них за это деньги требовать? Тогда и к Богу надо иск предъявлять! До кучи! Чего уж там мелочиться, ведь целые галактики ежесекундно во Вселенной гибнут в космических катастрофах, звёзды, чёрт возьми, взрываются… И на их осколках возникают новые миры, новые вселенные. Может, и нас не было бы сейчас, если бы какая-нибудь гибнущая вселенная не стала основой для зарождения Млечного Пути».

А дальше мысли его перетекли в сегодняшний день, и ему стало муторно и тошно.

«Даже с чужими органами я бы всё равно воспринимался нашим обществом как полноценный живой гражданин, со всеми правами и обязанностями. Ну, само собой, тоже приходил бы на погост к тому донору: помянуть, оградку покрасить, то, сё… – Вадим Петрович вздохнул и закурил. – Но не к самому же себе ходить, как в данном примере! И там ДТП, и тут, а разница огромная. Кто-то, благодаря несчастному случаю, с того света вернулся, а кого-то, да не «кого-то», а меня собственной персоной, заживо похоронили! И ничего никому не докажешь. Всё! Нет концов, как будто в порядке вещей, чёрт возьми, списали и – точка».

Коновалов так разволновался, что встал с дивана и начал ходить по комнате. Неожиданно со стороны входной двери раздалась мелодичная трель звонка. Он машинально проследовал в прихожую и повернул вертушку замка вправо. И сразу же на пороге выросла фигура квартирной хозяйки, а из-за её спины выглядывал полицейский.

– Это участковый наш, – вместо приветствия громко затараторила хозяйка, оттесняя грудью квартиранта, чтобы пройти в комнату, – говорит, месячнику них, а мне бы, Вадим Петрович, с вас денежки кое-какие получить.

– Видите ли, – стушевался квартирант, – с финансами… ну, в общем… недоразумение вышло… так-то, конечно, я не против… всегда пожалуйста, а тут…

– Сигнал поступил, – вмешался в разговор участковый, – на предмет проживания в данной квартире некоего Коновалова по фальшивым документам.

– Какой такой сигнал? – растерялся Вадим Петрович. – Допустим, я Коновалов, но документы у меня… Видите ли, в барсетке – там и деньги, – он смущённо посмотрел на хозяйку квартиры, – и мои документы… А кто сказал, что они фальшивые?

– Мне бы тоже денежки получить, – опять напомнила о себе женщина.

– Нет, вы сначала предъявите документы, – настойчиво перебил её полицейский, – а потом уже с платежами разбирайтесь.

Вадим Петрович суетливо, как будто его только что уличили в чём-то преступном и гнусном, зашарил по карманам брюк, затем кинулся к висевшему на стуле пиджаку, потом, уже с каплями пота на лбу, в прихожую, где висела куртка, и, наконец, вернулся, мокрый и растерянный, в комнату с фиолетово-сиреневой бумагой в руке.

– Вот, – выдохнул он и положил бумагу на стол, – пока всё, что есть, но зато настоящая, а никакая не фальшивая.

По мере того, как представитель власти вчитывался в лаконичные строки, сочинённые патологоанатомом, лицо его прямо на глазах вытягивалось, удлинялось, пока не приобрело сходство с лошадиной мордой. Владелица квартиры, видя такие метаморфозы, забеспокоилась и тронула мента за рукав:

– Он что, СПИДом болеет?

– Хуже, – пробормотал тот и облизнул пересохшие губы, – здесь чистейшим криминалом пахнет.

Женщина поводила носом, принюхиваясь, и прошептала, округлив от ужаса глаза с расширенными зрачками:

– Неужели алименщик?

– Ещё хуже, – повернулся к ней полицейский и ткнул пальцем в жирный чёрный шрифт, – у Вас труп в квартире!

Ноги хозяйки подкосились, она, словно выброшенная на песок рыба, стала судорожно хватать ртом воздух и, наконец, боком повалилась на пол, опрокидывая на себя венский стул, за который всё это время цепко держалась пухлой рукой с золотыми перстнями на пальцах, напоминающих варёные сосиски.

Глава двенадцатая
Покойник в клетке

– И чего ты его сюда притащил? – начальник полицейского участка, куда ретивый страж порядка доставил Коновалова, наморщил лоб и постучал по столу карандашом,

– И что теперь прикажешь с ним делать?

– Так ведь я же согласно инструкции, – начал оправдываться участковый, нервно крутя в руках по часовой стрелке фуражку с высокой тульей, – как же без этого его личность выяснить? Без этого никак нельзя, а то завтра и другие покойники начнут по справкам из морга жить, что тогда?

Сидевшая у окна начальница паспортного стола, приглашённая в кабинет специально по этому поводу, подняла красивую голову с холёным конским хвостом на затылке и пояснила, обращаясь непосредственно к шефу:

– Задокументировать его нет никакой возможности, во всех отчётах он проведён как выбывший по причине своей гибели от несчастного случая. Даже если мы очень захотим, компьютерная программа не пропустит, ей же не объяснишь, зачем умершему человеку прописка нужна. А ещё ведь и фотографию куда-то лепить надо! Ну, не в свидетельство же о смерти, в конце-то концов, иначе мы все тут с работы повылетаем! Скажут, менты с ума посходили, что ли?

– Может, ему наркотики подбросить, – задумчиво сказал сам себе замначальника уголовного розыска. Он отличался от прочих тем, что на работе щеголял в гражданском костюме, а форму надевал исключительно по торжественным случаям. – Метод не новый, но работает, как часы на кремлёвской башне.

– Не поняла юмора, – вскинула на него подкрашенные глаза паспортистка, – то есть, как это «подбросить»?

– Обыкновенно, – стал объяснять оперативник, – берёшь пару пакетиков и при понятых вытаскиваешь их у него из кармана. И всё, проблема уехала на зону, а у нас гора с плеч.

– Ты что, совсем рехнулся, что ли, – возмутился шеф, – ещё скажи в гроб подсунуть! Какой дурак возьмётся покойника судить? А на зоне? Там тоже не идиоты службу несут, сразу начнут во все колокола стучать, мол, вы кого нам тут прислали, своих мертвяков не знаем, куда девать! Кстати, – переключился начальник на участкового, – сейчас-то он где находится?

– На общих основаниях, в обезьяннике, – с готовностью откликнулся тот, – как положено, среди прочих задержанных до выяснения.

– У прочих ни кола, ни двора, – взорвался начальник отделения, – ни родины, ни флага! Им что в бомжатнике ночевать, что в теплотрассе – разницы никакой. Как положено… Они и сами, поди, не помнят, где родились, где крестились, а у этого какой-никакой, а документ с отчеством-фамилией, и год рождения указан.

– Как и дата смерти, – съязвил замначальника угро, – теперь, с такими исчерпывающими данными относительно биографии, ему прямая дорога в народные избранники. Двойная неприкосновенность!

Вадим Петрович искренне недоумевал, за что его закрыли в железную клетку. Ведь ничего противозаконного он не совершил: никого не убил, не ограбил, в пьяном виде не шокировал общественность хулиганскими выходками и даже никого никуда, чёрт возьми, ни разу не послал, хотя в душе такие позывы, было дело, ощущал. Но вслух-то не звучало! Значит, и не было ничего.

Да туже взятку, кому надо, и то не смог дать по причине безденежья, и вот, пожалуйста, сиди и не рыпайся, а то ещё хуже будет. А куда хуже-то? И так уже хуже некуда! Жить негде (в квартире после скандальных событий ему было отказано), да и не на что – работы нет – а тут, ко всему прочему, свободы лишили. А, может, оно и к лучшему? По крайней мере, спать будет не на улице, и покормят три раза в день.

Потом он сравнил себя с муравьём, добросовестно и честно работавшим на благо муравейника, каждую соломинку, каждую стрекозу или что там у них ещё – всё тащил в общий котёл. Но случилось так, что какой-то ущербный тракторист украл где-то ведро с соляркой и тайно пробирался лесом на трассу, чтобы продать её побыстрее проезжим камазистам, а та возьми да и выплеснись на траву, и как раз он в той траве и шёл к себе домой. Ну, конечно, на него всего лишь капля мизерная попала, но и той с избытком хватило, чтобы охрана при входе в муравейник насторожила усы-антеннки и, сгруппировавшись, угрожающе двинулась на него.

Потому что запах другой и, значит, чёрт возьми, он уже не такой, как все.

Чужой!

Всё, давай поворачивай оглобли и ищи другой муравейник, а сюда больше ни ногой.

– Закурить не найдётся ли? – Вадим Петрович не сразу понял, что обращаются именно к нему. Неряшливый мужичонка с недельной рыжей щетиной на впалых щеках поднёс указательный и средний пальцы к потрескавшимся коричневым губам и показал, что именно он просит у него. Порывшись в карманах, Вадим Петрович вытащил измятую пачку и протянул её собрату по несчастью.

– Тоже тёмная личность? – спросил тот, глубоко и с удовольствием затягиваясь.

– Чево? – растерялся в ответ Коновалов.

– Ну, это как мы все тут, считай, неопознанные трупы, – прокомментировал другой бомж, сидевший напротив. Его всклокоченная седая голова походила на пожилую медузу Горгону, которую напоили с вечера, а утром не дали опохмелиться.

– В том-то и дело, что я опознанный труп, – криво усмехнулся Вадим Петрович, – и бумага соответствующая имеется, и могила на кладбище… Всё, как полагается.

– Баба что ли постаралась? – опять подступил с расспросами небритый.

На этот раз вместо Коновалова ему ответил седой:

– Так от них-то всё и идёт. Где нам вилы, там обязательно они замешаны, а тебя, земеля, – он посмотрел Вадиму Петровичу прямо в глаза, – раз ксива есть, держать здесь не имеют никаких прав. Ты аблаката требуй, пока менты какую-нибудь шнягу против твоего персона не замутили.

– Если уже не мутят, – поддержал седого небритый и щелчком отправил окурок точно в цинковое ведро, стоящее в углу.

– А вас-то за что поймали? – поинтересовался у бомжей Коновалов.

Те переглянулись между собой и недоумённо пожали плечами, мол, что за глупый вопрос, и так всё понятно: раз нет у человека бумажки, значит, он букашка, а не человек, а с букашкой, что хочешь, то и делай. Хочешь, в лупу рассматривай, а нет, так раздави её, гниду, ногтём и дело закрывай с чистой совестью.

– В общем, выгонять его отсюда нужно, – резюмировал начальник околотка и бросил карандаш на лежащую перед ним корреспонденцию, – мы теперь не какая-то там коррумпированная милиция, а новые полицейские и времена уже не как раньше было, а совсем наоборот. Да хоть с теми же покойниками и то тёмный лес. Он что, думаете, просто так что ли ходит среди нас, как собака переодетая? Навряд ли! А вдруг он пиар себе создаёт, типа неформальная оппозиция? Раздуют потом – чёрта с два потушишь. Начнут писать на форумах, что власть мёртвым людям покоя не даёт, за решёткой их мытарит, а кто-нибудь обязательно придумает, что, мол, оборотни эти, ну, то есть, мы с вами, ещё и пытки к мертвецам применяем. И сразу под нас копать будут, что права человека не соблюдаем. Короче, справку эту, ну, которая о его смерти, суньте ему в зубы и пусть катится с ней от нас подальше ко всем чертям!