Текст книги "Квадратный треугольник"

Глава восьмая

Аня, после всего, что произошло с ней и Сашей, была в шоковом состоянии. Придя домой, она упала на кровать, закрыла лицо ладонями и долго-долго плакала. Вечером пришла мать. Узнав о случившемся, она попыталась успокоить дочь, но её вмешательство лишь усилило стрессовое настроение девушки.

– Он теперь никогда оттуда не выйдет, – всхлипывала она, – им всё равно, кого, лишь бы посадить, а Саша ни в чём не виноват!

– Перестань, доченька, говорить глупости, – мать прижала голову Ани к груди и ласково гладила по волосам, – ты сейчас вся на эмоциях, но есть адвокаты, есть вышестоящие инстанции; наконец, есть ведь и высшая справедливость! Не накручивай себя раньше времени – разберутся, обязательно разберутся, вот увидишь, всё будет хорошо.

Но прошли сутки, двое, третьи пошли, а ситуация не только не разрядилась, наоборот – закрутилась в такую спираль и так запуталась, что не видно было даже ни малейшего просвета.

– Общественность требует высшую меру применить, – вводил Аню в курс дела нанятый ею адвокат, – народ хочет крови, придётся сражаться не на жизнь, а на смерть, в том плане, чтоб хотя бы в живых его оставили. Вот, почитайте отзывы: в каждой газете одно и то же – возмущение, отчаяние и боль за невинно погибшие детские души. Согласитесь, что их также можно понять, несмотря, что смертную казнь у нас практически не применяют.

– Ну, почему? – заламывала в отчаянии руки девушка.

– Почему именно Саша? Ведь совершенно очевидно, что он ни в чём не виноват! Почему!?

– Вот это мы и будем доказывать, – кивал адвокат, что-то подсчитывая на калькуляторе, – однако, много сил потребуется, и моральных, и материальных, учитывая, что алиби его никто не подтверждает.

– Как так никто! – возмутилась Аня. – Я всё время с ним рядом была и могу на любом уровне подтвердить, что у Саши стопроцентное алиби.

– Ты, Анечка, лицо заинтересованное, не чужой ему человек, – терпеливо разъяснял защитник, – отсюда и показания твои для суда не аргумент, нормальные свидетели нужны, не обременённые, так сказать, любовью и другими родственными узами.

– Спелеологи! – Аня металась по комнате, словно дикая кошка. – Они могут рассказать. У нас палатки рядом стояли, в пещерах по одной верёвке шли, тушёнкой из одной банки питались… Они нормальные свидетели, настоящие! Под гитару такие походные песни задушевные пели…

– Песни с тушёнкой – конечно, прекрасно, – развивал мысль адвокат. – Замечательно! Это, прямо скажем, в корне изменило бы ход следствия и для суда веское доказательство, только…

– Только – что? – заволновалась девушка. – В чём проблема? Надо их разыскать срочно, и они достоверно покажут, как в реале дело было, и всё! Кошмар закончится!

– Если бы, – вздохнул адвокат, – во-первых, их ещё где-то разыскать нужно, а во-вторых, где гарантия, что они сюда, в нашу дыру, согласятся не по работе ехать, а просто так, от нечего делать, какие-то там показания давать. Да они уже давно забыли про вас, у них таких встреч на жизненном пути – знаешь, сколько?! Скажут, мы и не обязаны всех запоминать, а что песни пели, так мы их везде поём, даже в поездах.

– Значит, всё? Конец? – не выдержала Аня. – Был человек и – нет человека?!

– Ну, что ты так вот сразу… Не надо раньше времени паниковать, – защитник вздохнул и встал со стула, собираясь уходить, – в любом случае запрос мы сделаем, ну… И остальные меры обязательно принимать будем. Ты только крепись, не раскисай.

А ночи становились всё длиннее и длиннее, и по утрам иногда на городские клумбы падал серебристый иней, отчего трава и чахлые цветы пожухли и приобрели жалкий и недостойный вид; участились мелкие и нудные затяжные дожди, моросящие с завидным постоянством с утра до вечера и с вечера до утра. Осень по-хозяйски предъявляла законные права на пространство и время в этом забытом Богом уголке планеты.

Анина мама, узнав про беременность, старалась всячески оберегать дочь от нежелательных жизненных оборотов и душевных переживаний, но девушка продолжала упорно и настойчиво бороться за судьбу любимого человека, не жалея при этом ни сил, ни времени. С утра она оббивала пороги каких-то кабинетов, часами просиживала в приёмных городских начальников и депутатов, чтобы выплеснуть перед ними своё горе, а они, невозмутимые и непробиваемые, посылали её в следующие инстанции, где всё начиналось сначала. И однажды Аня поняла, что ходит по замкнутому кругу.

– Ну, вот как его сейчас разорвать? Я совершенно не понимаю, – жаловалась она Сашиной маме, которую навещала в больнице каждый день. Дело в том, что после ареста сына и обвинения его в чудовищном преступлении, у несчастной женщины случился инсульт, в результате чего оказалась парализована вся правая сторона, а язык не слушался вообще, она могла только слушать, – нужны деньги, а где их взять?

Сашина мама, лёжа неподвижно на спине, смотрела на Аню печальными глазами, и по её впалым и бледным щекам катились слёзы.

– Может, квартиру нашу заложить в банке, – сама с собой разговаривала девушка, поглаживая исхудавшую безжизненную ладошку больной, – ну, чтобы кредит взять. Адвокат говорит, что только большие деньги могут помочь… Спелеологов сюда вызвать, других свидетелей искать – везде нужны деньги, даже на суде.

Определившись с целью, Аня немного успокоилась и начала действовать. Прежде всего, ей необходимо было убедить в правильности принятого решения собственную мать.

– Главное, Сашу оттуда вытащить, – воодушевлённо делилась она разработанным ею замечательным, как ей казалось, и абсолютно беспроигрышным планом, – ты, мама, даже не переживай, вот увидишь, как всё наладится, когда его отпустят: и кредит закроем, и свадьбу сыграем, а потом ты будешь нянчить внука.

– А что, мальчик будет? – оживилась поникшая было женщина. – Надо ему коляску голубенькую присмотреть.

– Мама! Какая коляска! Я даже ещё на УЗИ не ходила, – девушка обняла мать и положила ей голову на плечо, – может, внук, а может – внучка. Сейчас не это главное, а чтобы Саша на свободе был, чтобы оправдали его, понимаешь?

– Понимаю, – тяжко вздохнула мать, – кредит так кредит, значит, завтра с утра пойдём с тобой в банк, на тебя и оформим, пусть потихоньку высчитывают с твоей зарплаты, а на мою пенсию как-нибудь жить будем. Ничего, доченька, не пропадём.

Адвокат, которого Аня тут же поставила в известность по поводу залога квартиры, горячо её поддержал:

– Это мужественный шаг. Такие женщины, как ты, Анечка, шли за декабристами в Сибирь и даже на каторгу, рожали там дворянских детей и воспитывали их в деревенских антисанитарных условиях, лишь бы облегчить хотя бы чем жизнь несчастному мужу.

Глава девятая

Ежедневно Вьюгина выводили на допрос. Иногда и по два раза в сутки – с утра и до позднего вечера, потом небольшой перекур (Саша успевал, и то не всегда, лишь наспех съесть пайку хлеба и запить её водой), потом снова глухая, без окон, камера с привинченными к бетонному полу столом и двумя табуретами, где, сменяя друг друга, несколько дознавателей – их командировали из других отделов – массированно и агрессивно обрабатывали подозреваемого. Следователь Карнаухов направлял и контролировал весь процесс, на котором иногда присутствовала и старший помощник прокурора Елена Станиславовна.

– Вы, Карнаухов, с огнём играете! – поджав губы, высказывала она следователю своё недовольство. – Почему из всех рабочих версий вами выбрана только одна, причём, самая примитивная, а остальные даже и не рассматривались?

– Я погляжу на вас, когда он чистосердечное признание подпишет, – отмахивался от неё, как от назойливой мухи, следователь, – каждый день оттуда звонки и давление, требуют конкретных результатов; вся область на ушах стоит, факты налицо, а вы нам палки в колёса суёте. Я вас прошу, умоляю даже – пожалуйста, не мешайте нам работать!

– Но вы используете недозволенные методы, – возмущалась Хорошевская, – в таком ударном темпе подозреваемый может и до суда не дожить, вы что, не видите, на кого он стал похож?! Его же ветром шатает!

– Тут не курорт, – жёстко парировал Карнаухов, – думать надо было, прежде чем невинные души губить. Совершенно не понимаю вашей жалости к серийному маньяку. Ну, вот, допустим, если бы с вашим дитём так… Мало того, что насиловал и убивал, так в промежутке издевался, сволочь, по-всякому… У законопослушных граждан кровь от страха стынет при виде таких нечеловеческих жертв, сердце чуть ли ни на куски рвётся и, заметьте, все трупики с седыми волосами. Это как понимать?

– Это чудовищно! – соглашалась Елена Станиславовна, но затем опять гнула свою линию. – У меня у самой мурашки по коже, и согласна с вами, что таким преступлениям оправдания нет и прощения быть не может, но всё же надо отработать остальные версии. А вдруг окажется, что парень ни в чём не виноват! И настоящий преступник опять начнёт кровавую охоту! Тогда что?

– Как вы любите всё усложнять! – раздосадованный Карнаухов аж пунцовыми пятнами пошёл. – Мои люди свои полномочия знают «от» и «до», и я вам на полном серьёзе обещаю и заявляю со всей ответственностью, что в самое ближайшее время вам придётся-таки готовить обвинительное заключение, а вашу странную лояльность к маньяку упрятать, куда подальше.

После неприятного разговора следователь Карнаухов решительным шагом направился прямо к шефу, майору Леднёву, чтобы доложить обстановку и, главное, заручиться его авторитетной поддержкой в применении спецметодов и спецсредств.

– Иначе никак не уложимся в заданные сроки, – аргументировал Карнаухов своё появление в кабинете начальника убойного отдела, – преступник в несознанку идёт, а Елена Станиславовна настаивает другие версии прорабатывать. Понятно, что воду мутит, но если поставит вопрос ребром (а она именно на это и настроена), то всё насмарку пойдёт, все наши труды, считай, коту под хвост!

– Такого развития расследования допустить ни в коем случае нельзя, – забеспокоился начальник, – маховик уже раскручен, общественность в курсе, там от нас серьёзных шагов ждут, а мы чего? Коту под хвост?! На суде версии и предположения предъявлять будем? Слава Богу, у нас не частная лавочка, действительно пора уже как-то закругляться. В общем, Карнаухов, действуй по обстановке, но аккуратно, чтобы следов не оставалось. Дело громкое, у всех на слуху, поэтому, если что – смотри сам! Боковым зрением, так сказать.

– Я всё понял, – успокоил майора следователь, – мы люди грамотные, работать умеем, как говорится, не впервой такие кучи разгребать; думаю, ещё день, два и – расколем голубчика, как грецкий орех.

– Всё-таки попробуй ещё раз с ним душевный разговор завести, гуманность, в конце концов, прояви, дай ему, козлу, последний шанс.

– Какие шансы! Какая гуманность! О чём тут говорить? – возмутился следователь.

– Да хоть о чём, – возразил начальник, – то-сё, туда-сюда, анал-манал… Понял?

– Куда понятней, – растянул рот в улыбке подчинённый, – побазарим, как надо, без прецедентов и сантиментов!

– Да, теперь всё в твоих руках, – согласился Леднёв, – или грудь в крестах, или голова в кустах.

Окрылённый Карнаухов немедленно собрал у себя своих помощников, закрыл, чтобы никто не мешал, дверь на ключ и приступил к постановке оперативной задачи:

– В принципе, наш клиент внутренне и сам готов облегчить душу, да не каждый сможет самостоятельно через себя перешагнуть, ведь столько детей, гад, загубил. Конечно, надо и его понять – очень уж груз тяжёлый на нём лежит. А, между прочим, и он такой же человек, и сердце у него не железобетонное, обыкновенное, как у нас с вами, только сплющенное с боков, потому что смертный грех на него давит. Так давайте, поможем преступнику, ну, что ли, встать на путь искреннего раскаяния, подтолкнём его немного физически, самую малость, а он нам потом ещё и спасибо скажет. Очищение приходит не само собой, а через боль. Ну, что такое физические страдания по сравнению с душевной мукой? Вот, вы молчите сейчас и правильно делаете, значит, услышали меня, задумались, и это неплохо. В нашей профессии и к преступникам нужно, обязательно нужно применять сострадание… А как же! Все мы тоже люди. Вопросы есть?

– Есть, – поднял руку молодой оперативник в серой спортивной куртке, – если я правильно понял, мы должны избивать подозреваемого и мучить, пока он сомнительное признание не подпишет?

– Ну… Не совсем так, – растерялся Карнаухов от наводящего вопроса, – у нас имеются специальные средства и разработаны такие методы, которые в совокупности и при умелом применении дают высокий процент раскрываемости, и, замечу, не нами это всё придумано.

– Да, – согласился оперативник, – традиция тянется аж из средних веков… А вдруг его лечить надо, а не избивать? Может, он клиент дурдома, а не подследственный? Или, вполне такое допустимо, вообще ни в чём не виноват! Тогда что?

– Исключено, – взял себя в руки следователь, – экспертиза подтвердила, что наш пассажир психически вполне здоров и вменяем, адекватен короче, а насчёт вины… Вот, тут нам и предстоит расставить точки над «i».

– Я отказываюсь принимать участие в незаконной процедуре, – молодой оперативник встал, посмотрел прямо в глаза Карнаухову (тот не выдержал и отвернулся) и пошёл к выходу, бросив сквозь зубы через плечо, – рапорт подам прямо сейчас.

Некоторое время в помещении царствовала тишина, затем следователь кашлянул в кулак и, как ни в чём не бывало, с деланным воодушевлением громко подбодрил присутствующих:

– Всё правильно, не у каждого нервы выдерживают, только сильные могут идти вперёд, слабым среди нас нет места и быть не может.

Глава десятая

Несмотря на почти уже осеннюю непогоду, в камере предварительного заключения, где томился Вьюгин, было также жарко и душно, как и летней порой. Сидельцы неоднократно обращались к начальству с жалобами и просьбами разрешить открывать окошко под потолком для притока свежего воздуха, но всякий раз получали твёрдое «нет». Впрочем, Вьюгин среди обитателей камеры по известным уже причинам бывал редко.

– Видать, серьёзно за него взялись, – Кузьма лежал на спине – нога на ногу – и от нечего делать разглядывал неряшливо белёный потолок, – какой день, мля, мотыжат, еле ноги таскает, бедолага.

– Теперь уже, когда его в оборот приняли, им назад ходу нету, – поддержал разговор Таксист, – или признанку выбьют, или звёзды ихние с погонов на хрен посыплются, как семечки из дырявого кулька.

– Дело прошлое, конечно, – подал голос Лёха, – но мне менты предлагали прессануть Саньку, чтобы он, значит, бумаги ихние подписал, тогда, кричат, мы тебе тоже скощуху сделаем в смысле облегчения режима, ну, и другую муру всякую на уши вешали.

– А ты чево? – повернул шею Кузьма.

– Да ничево, – Лёха зевнул и стал чесать заросшую густым рыжим волосом татуированную грудь, – не по понятиям это. Ну, я дурака им и включил, типа, об чём речь, начальнички, не врубаюсь, а потом закосил на больной желудок и в больничку запросился.

– Так-то, понятное дело, жалко парня, – сказал Таксист, – видно, што хотят его крайним сделать, потомушто, окромя, никого на горизонте не видать, а этот сам навязался с докладом. Ну, сказали тогда, чем искать ково-то для отчёта, тута готовый фрукт с неба упал, бери ево, пока ишо тёпленький.

– А чево, – приподнялся на локте Кузьма, – и возьмут!

Им, если готовое в рот положили, так чё же не проглотить жёваное?

Снаружи загремели ключи, железная дверь открылась, и в камеру втолкнули Вьюгина. Он с трудом, по стенке, подобрался к нарам и тут же упал поверх расстеленной куртки лицом вниз. На какое-то время в мрачном помещении стало неожиданно тихо, только Сашины хрипы да приглушённый толстыми стенами собачий лай, доносящийся с улицы, и было слыхать. Отбитым лёгким трудно поглощать и перерабатывать спёртый воздух, и они едва справлялись с этой непростой задачей. На старых, протёртых до белых ниток, джинсах и сером обвисшем свитере мокрели свежие пятна крови.

– Вот суки, – сквозь зубы прошептал Таксист и так же тихо выматерился, после чего тронул избитого парня за плечо, – они тебе што, очко рвали?

– Бутылкой, – простонал Саша, – из-под шампанского, руки заковали назад и стали издеваться…

– Падлы, – глухо произнёс Кузьма, – мы хотя бы по пьянке чудеса творим да корки мочим, а они, мля, осознанно на беспредел идут, лишь бы перед начальством фраернуться.

– Хуже гестапо, – мрачно согласился Лёха, – те над чужим народом издевались, а эти зверюги свой собственный гнобят, ничем не брезговают. Может, Санёк, похаваешь, чтоб, значит, сил набраться? Мы твою пайку в уголке поставили, – он дотянулся до алюминиевой кружки, накрытой двухсотграммовым куском хлеба с горкой сахара-песка посередине, – накось, пожуй, а то обопреешь с голодухи и бери тебя голыми руками.

– Не хочу, – простонал Вьюгин, – внутри всё болит, и жить неохота.

– Для тово и надо корочку поточить, – подключился к уговорам Таксист. – Што менты тебя испохабили, ишо не значит, што дырявый, тебе щас выжить бы любыми вариантами, а опосля им предъяву кинуть. Макай в сахар и чаем запивай. Остыл, правда, ну и хрен с ём, а не хошь сахар, таку меня луковица начатая есть, тоже витамин считается, помогает от всево, лично проверял.

– Сами всё видим, не слепые, что не при делах ты, брателло, насчёт детей, – Кузьма приподнялся на локтях и посмотрел Саше в глаза, – а так давно бы уже тебя сами оприходовали.

– Мы с невестой моей их случайно нашли, – опять сквозь зубы простонал Вьюгин, – когда заехали на опушку, я за черёмухой пошёл… В тот же день и сообщил.

– Што сообщил – дурак, надо было ноги сделать и молчать в тряпочку, – раздасадованно пробубнил Таксист, – ладно тебя мурыжат, а если до невесты твоей доберутся?

– А она-то причём? – повернул голову Саша. – Я первый увидел под ветками, Аня в это время вообще в другой стороне за кустами была.

– Да им по барабану, кто где был, – поддержал Таксиста Лёха, – возьмут Аню твою в оборот, и сомлеешь ты, зёма, как сом в корзине! Сам всё им и подпишешь, лишь бы от неё отвязались… Знаю я ихние способы, как людям дела шить – вона какие привилегии против тебя нарыли! По-хорошему, свалить бы невесте твоей, куда подальше, на время. Цинкани ей при случае не в кипиш, так и так, скажи, съезди, мол, к родне какой-нибудь, пока следствие, и передай от меня пламенные приветы… Мало ли… Бережёного Бог бережёт, а небережёного конвой стережёт. Закинь ей маляву, я помогу, если чё.

– Эт точно, – зевая, сказал Кузьма, – была бы возможность, я бы и сам схилял отсюдова куда-нить за бугор, жил бы там да поживал.

– А мы и так все за бугром, – хохотнул Лёха, – только, мля, с другой стороны.

Такая простая и очевидная, на первый взгляд, ситуация по раскрытию уже почти завершённого дела, всё более и более заходила в тупик и, как никогда, была близка к патовой, а её затяжной характер не на шутку начинал раздражать областное начальство.

– Работаем на износ, – жаловался майор Леднёв полковнику Каримову, – а он, гад, хотя уже и орёт как-то неправильно, нехорошо, зараза, орёт, но всё равно – ни в какую!

– Результаты! Где результаты?! – брызгая слюной, кричал на него полковник. – Хоть отбивные из него делай, хоть что, а чтобы через пару дней результаты лежали у меня на вот этом столе! – он хлопнул в сердцах по толстому стеклу, под которым хранил ориентировки, календарики, фото любовницы в купальнике и какие-то клочки бумаг с ему одному понятными иероглифами.

– Тогда мы на суд чего повезём? – майор старался не смотреть на Каримова и бегал глазами туда-сюда, не зная, на чём их остановить. – Мешок с отбивными? Так их не примут у нас, скажут: «На базар несите, чего сюда-то припёрлись?»

– Не скажут, – буркнул полковник и указал на дверь, – лишь бы мешок дышал и разговаривал, чтобы нужные показания подтвердить. Ну, всё! Работай иди, шевели мозгами и без положительных результатов даже в буфете мне не попадайся.

Леднёв выскочил из кабинета шефа красный, как варёная свёкла, и потный, словно после финской парилки. Постоял у двери, опустив руки и тупо моргая, затем дрожащими пальцами стал щёлкать пластмассовой зажигалкой, безрезультатно пытаясь прикурить сигарету «Кэмел». Убедившись в пустой затее, он нервно смял её и, отшвырнув вместе с зажигалкой в сторону урны, быстрым шагом направился к себе в отдел, где его уже дожидалась опербригада в полном составе.

– Как же так, – возмущённо встретила его Хорошевская, едва он успел переступить порог кабинета, – в самый последний момент я узнаю, что Вьюгин практически стал инвалидом, и это при вашем непосредственном попустительстве, товарищ майор! У него отбито всё, что можно отбить, а остальное переломано! Кто теперь ответит за увечья?!

Леднёв прошёл к своему креслу, плюхнулся в него, словно куль, и возразил помощнице прокурора:

– Такая у нас работа, Елена Станиславовна. Геометрия такая – жертва, преступник и закон, и теорему этого треугольника нам изо дня в день доказывать приходится, а оценку сама жизнь ставит. Конечно, неблагодарная работа, грязная, но ведь кому-то же надо и её исполнять, и ничего с этим поделать нельзя.

– Всё бы ничего, – парировала Хорошевская, – только треугольник ваш какой-то квадратный получается – жертва, преступник, закон и… жертва закона. И последний угол, куда вы того же Вьюгина загнали, пострашнее всякой грязи!

– Так ещё и другая проблема вскрылась, – опустив голову и что-то царапая в потрёпанном блокноте, криминалист будто сам с собой разговаривал, однако собравшиеся слушали его внимательно, – кроме подозреваемого, и прочие отпечатки присутствуют. Кусок материи за ветку зацепившись был, от рубахи байковой в жёлтую клетку, явно не от Вьюгина. Откуда взялся? На суде может всё рухнуть, если адвокат, конечно, пульс прощупает.

– Да, откуда у нас нормальный адвокат возьмётся, – криво ухмыльнулся Карнаухов, – им всем тут лишь бы лавэ щипнуть, а потом – хоть трава не расти! В позапрошлом году Крысина выперли из наших органов за незаконные поборы, так он не куда-нибудь кирпичи таскать подался, а прямым ходом в адвокаты залез, ещё и издевается, хорёк, когда на крутой машине мимо едет: то фарами, гнида, мигнёт, то сирену заморскую включит, чтобы, значит, дорогу ему уступили, и всё время музыка во всё горло.

– Вот я и говорю вполне серьёзно и даже официально, – Елена Станиславовна поджала губы и резко встала, – что отказываюсь принимать участие в дальнейшем следствии по делу Вьюгина, в общем, выхожу я из вашей теоремы, а завтра утром мой рапорт будет подан прокурору города.

Она высоко вскинула подбородок и, не глядя под ноги, чуть ли ни строевым шагом вышла из кабинета, при этом ещё и сильно хлопнув дверью.

– Фу ты, ну ты, пальцы гнуты, – Карнаухов тоже прошёлся до двери и обратно, передразнивая Хорошевскую, – завтра утром, завтра утром! Ах, как мы напугались и трясёмся от страха! И ведь придумала же – квадратный треугольник! А он, может, сегодня уже чистосердечное подпишет, и тогда с этим рапортом сходите, пожалуйста, Елена Станиславовна, в туалет, только унитаз не засоряйте, а то канализацию кончите, и сантехника за ваш счёт придётся эксплуатировать.

За окном порывистый ветер пытался разогнать осеннюю серую хмарь; с неба сыпалась мелкая снежная крупа, завихряясь воронками позади проезжающих автомашин; прохожие бежали куда-то, накинув капюшоны или подняв кверху воротники и нагнув головы навстречу непогоде.

«На рыбалку бы смотаться, – подумал Леднёв, рассматривая через трёхслойное окно из ПВХ неряшливую слякоть на узком тротуаре, – поставить шалаш, удочки, костерок… Водки побольше взять, бутербродов – Каримов любит пить на рыбалке под ароматную ушицу. А кто не любит? Правда, бутерброды я не понимаю, но только там, у воды, и можно расслабиться, вытащить себя из этого проклятого квадратного треугольника, в который превратилась вся моя нынешняя жизнь. Вот, ляпнула и убежала! К прокурору она, видите ли, рапорт понесёт со своей бабской геометрией… Впрочем, вроде бы треугольник самая устойчивая фигура… Нет! Никаких квадратов! Хватит!»

Майор тряхнул головой, будто отмахиваясь от наваждения, и устало, с лёгкой хрипотцой, сказал:

– Ничего он просто так не подпишет. Ты, Карнаухов, бери машину, участкового ихнего и дуй в адрес, где невеста его квартирует. Сюда срочно её доставь, и потом посмотрим, чья геометрическая фигура устойчивее.