Текст книги "Квадратный треугольник"

Глава тринадцатая
Кладбищенская жизнь

– Такое бывает у всех, – внушал Николаич Коновалову, разливая вторую бутылку водки на троих, – то чёрная полоса, то белая. Андрюха, вон, типа тебя в этой жизни на птичьих правах, а ничё, присопособился ведь как-то, хотя другие ещё хуже маются.

– По телеку тоже тётку одну показывали, – поддакнул Андрюха перед тем, как выпить, – давно, правда. Весной, кажись.

Так же и могила у ей своя с партретом, и бумага такая же. По судам, мля, бегает, как овца, а толку-то и нет. Вас, кричат ей, машина сбила? Сбила! Тогда пардон, мадам, шевелите булками, откуда пришли, чего бы тут мельтешить под ногами? Ах, Вы не согласные! Тогда, мля, докажите сугубыми фактами, обоснуйте, что на самом деле в живых остались и пенсию свою имеете законные основания наравне с нормальными и живыми людями получать.

– Полосы бывают, – соглашался Вадим Петрович, морщась и закусывая, – только, когда душу вынули, уже никаких просветов не видишь, кругом черно и пусто, как в гробу. Недавно, вот, передача шла, как сердце от погибшей в ДТП девчонки пересадили и чью-то жизнь спасли… Или силиконом накачивают. Не поймёшь, то ли человек, то ли кукла Барби. И никого не волнует, хоть и кукла, главное, что по бумагам всё правильно и ровно. А у меня, у живого, чёрт возьми, кожу сняли, жизнь украли, а сердце окровавленное закопали тут под берёзой. И, чёрт, никто не извинился даже за мои нервы оголённые, а наоборот, наезжают, как будто я им дорогу перешёл.

– Дак, ладно бы одних баб качали, – неожиданно встрял Андрюха, – а то и мужики такие есть. Этот, как его, на проститутку валютную ещё похож, ну, который губами надутыми везде шлёпает: «Звезда в шопе, звезда в шопе»… Аж, мля, смотреть противно.

– Они и партии себе создают, – кладбищенский сторож опять взялся разливать по кругу, – чтобы, значит, права свои сексуальные защищать. На митинги, замаранцы, ходят, на демонстрации, и попробуй, скажи им чё-нибудь. По судам так затаскают, что не рад станешь, что рот в их сторону раззявил.

– Может, и нам партию зарегистрировать, а, Андрюха? – горько усмехнулся Вадим Петрович и выпил залпом налитую ему водку.

– Если на трезвую голову, то запросто, – встрепенулся Николаич, – таких, как вы, бедолаг у нас не меньше, чем пидоров. А чем вы их хуже? Тоже имеете право митинговать, перед законом все равны, независимо, кто ты – коммунист, гомик или покойник.

– Как по нашей лесосеке пробежали гомосеки, – хохотнул Андрей и слегка хлопнул Коновалова по плечу, – а как эту партию-то твою назовём? «В последний путь»?

– Ага, – пьяно заржал смотритель, – и газета партейная «Вести с того света»!

Вот и стал Вадим Петрович жить вместе с Николаичем и Андрюхой на городском кладбище, в сторожке. И, надо сказать, ему понравилось такое житьё-бытьё. С утра печь в порядке очереди протапливали – зима давно уже хозяйничала в городе, а на погосте и подавно мела юбками промеж оградок и памятников, образовывая в проходах снежные заносы – на той же печи и чай кипятили; новости по телеку смотрели, пока Тёма с Чубарым и Шуриком на пороге ни вырастали, потом шли всей толпой места для новосёлов готовить, а Николаич раскладывал на столе бухгалтерию и аккуратно вписывал в гроссбух свежие фамилии и даты, и кто в каком секторе лежать будет.

Всё, какуживых, только вместо названия улиц пронумерованные сектора со стрелками-указателями в начале, в конце и на перекрёстках. Седьмой сектор, третий ряд, вторая могила справа – Иванов Иван Иваныч, а ниже: день, месяц и год рождения. Тире. И день, месяц и год смерти. И самое сильное впечатление – от этого тире. Маленькая чёрточка, несколько сантиметров длиной, а в ней целая человеческая жизнь умещается. Кому повезёт, лет семьдесят, а то и все восемьдесят в каком-то штришке!

В эти несколько сантиметров и судьба Вадима Петровича втиснулась. Правда, когда втискивали, грубо и не церемонясь особо, помяли её сильно и даже поломали прямо посередине, но этого, кроме самого Вадима Петровича, никто даже и не заметил.

Места готовили так: из длинной и прямой траншеи метр шириной и полтора вглубь, прокопанной заблаговременно – летом ещё – колёсным экскаватором, выбрасывали на бруствер большими фанерными лопатами успевший слежаться снег, затем штыковыми ровняли земляные стенки и, отмерив рулеткой положенные два метра в длину, ставили поперёк простой деревянный щит, через полметра второй, а между ними слой земли.

Вымеряли тщательно, чтоб на каждого взрослого покойника выходило не менее пяти квадратных метров.

Детям полагались участки в урезанном виде.

Всё. Могила, считай, готова. Оставалось гроб с телом на дно опустить и закидать мёрзлыми комьями. Тогда-то и расчёт с родственниками умершего – и денег дадут, и водки, и жратвы… А пока это тело на катафалке привезут, грелись в сторожке, гоняя чаи с бутербродами да печенюшками и играя в подкидного дурака.

Работали без выходных, но это устраивало абсолютно всех.

Шурик, Тёма и Чубарый официально числились в штате одной из ритуальных контор города, поэтому к вечеру, после того, как всех, занаряженных к погребению в этот день, похоронят, за ними приезжала пассажирская ГАЗель и, сытых и пьяных, развозила по домам. Вадим Петрович же с Николаичем и Андрюхой включали китайский телевизор и под водочку смотрели сериалы, в которых кровь лилась рекой, а деньги сыпались, как из рога изобилия.

– Больше показывать, что ли, нечего, – возмущался Коновалов, – какой канал ни включишь, везде или насилуют, или убивают. Получается, одна половина жителей преступники, а вторая их ловит и наказывает.

– Дак всё равно скоро уже конец света, – комментировал Андрюха, – и Ванга предсказывала, и Америку в октябре ураганом в океан смыло. Недолго осталось.

– Да-а-а, – вздыхал Николаич, ковыряя спичкой в зубах, – когда-нибудь и мы там будем.

Глава четырнадцатая
Переломная

Размеренная и безответственная жизнь, сопровождающаяся ежедневными возлияниями, стала оказывать на кладбищенских обитателей определённое воздействие. Они подолгу не брились, приобрели кисловатый, настоянный на перегаре, прокуренный запах, одежда на всех сидела одинаково неряшливо и небрежно – мешковато – и вообще внешний вид каждого словно подчёркивал какое-то неуловимое родство с дикими предками: заросшие колючей щетиной обвислые щёки, жёлтые нечищеные зубы, синеватые мешки под мутными глазами…

Неискушённый человек мог запросто спутать, кто есть кто в этом странном коллективе.

Своё прошлое уже казалось Вадиму Петровичу настолько далёким и нереальным, что, вспоминая какой-нибудь эпизод, он ловил себя на мысли, что как будто бы и сам теперь не верит – с ним это происходило или нет, а, может, и вовсе приснилось?

А вот сны ему снились хорошие, бесподобные сны. В них он видел себя ухоженным, свободным от гнёта безысходности и счастливым. Его окружали достойные интеллигентные люди, которые относились к нему корректно и уважительно.

Женщины в этих снах были похожи на знаменитых артисток с манерами поведения светских дам из высшего общества и классическим воспитанием настоящих королев. И с такими-то недосягаемыми женщинами у него завязывались романтические отношения, как правило, заканчивающиеся страстным неземным сексом.

– Бабу тебе надо, – растолковал сны Николаич, с которым Вадим Петрович поделился ночными впечатлениями, – ну, не королеву, конешно, но и не шлюху какую-нибудь подзаборную. Нормальную чистую бабу. Живую.

– Тогда за них выпить следовает, – подхватился Андрюха, слышавший разговор, – без баб всё равно никуда не денешься.

Коновалов и сам чувствовал иногда под ложечкой щемящую неизбывную тоску и острую потребность в женской заботе и ласке. Но здесь, на кладбище, все поголовно дамочки, присутствующие на церемониях, как правило, были подавлены горем и походили в своих траурных одеждах на скорбящих монашек.

– В такие дни они даже трусы чёрные надевают, – заметил как-то Шурик со знанием дела, – чтобы всё по полной программе, как в кино.

Однажды после выходных у Вадима Петровича сутра ни с того, ни с сего поднялась температура. Сначала он почувствовал мелкий озноб и ломоту в суставах, а потом сухость на языке, вялость и головокружение. Николаич отправил остальных готовить места, а сам стал отпаивать заболевшего малиной и натирать хрипящую горячую грудь Коновалова водкой, но это не помогло. Уже к обеду больного замучил кашель с ржавой мокротой, и температура быстро подскочила аж до тридцати девяти. Голова не просто кружилась, а стала чугунной и будто раскалывалась от невыносимой боли.

В обед вызвали неотложку. Ждали больше часа – безрезультатно. И тут Андрюха вспомнил, что как раз на сегодня назначены похороны очень большого человека – то ли начальника, то ли бизнесмена, а на таких масштабных мероприятиях, где скопление людей как бы превышает критическую массу, всегда дежурит предусмотрительно заказанная погребальной службой муниципальная «Скорая помощь».

Послали Шурика за врачом, думали с концами – опять больше часа прошло – наконец, заскрипела в сенях дверь и на пороге появилась женская фигурка в зимней медицинской униформе и с санитарной сумкой через плечо.

– Это помещение хоть когда-нибудь проветривалось! – возмутилась фигурка и откинула с головы на спину синий капюшон. – Ну, и где же наш тяжелобольной?

– Дак, вот он, – засуетился Андрюха, освобождая стоящий у лежанки табурет от грязных стаканов, – за печкой, мля, как филин обшарабаненный, считай, с утра пластилином лежит, грит, колотит меня, ребяты, по-чёрному, жбан звенит, и на работу, грит, встать никаких сегодня возможностев нету.

– Вы что, вот так вот прямо тут и живёте? – удивилась медичка, располагаясь в ногах у Вадима Петровича и раскладывая на табурете свою походную аптечку.

– А ежели им идти больше некуда, куды ж их теперь девать-то? – развёл руками Николаич. – И живут здесь, и работают, и… ну, в общем, всё тут, как говорится, не отходя от кассы.

Девушка деловито достала стетоскоп и стала прослушивать в районе лопаток потную спину Коновалова, который кашлял не переставая.

– Дышите, – мягко потребовала она, – глубже, глубже, пожалуйста, ещё, ещё…Та-а-к, хорошо! Ну, давайте ещё разочек!

Андрюха аж захрюкал, давясь от смеха, и Николаичу пришлось сурово ткнуть его в бок костистым кулаком, после чего смотритель обратился к фельдшерице:

– И каковы, извиняюсь, Ваши прогнозы будут?

– На пневмонию похоже, – докторша тряхнула длинными чёрными волосами и тонкими пальчиками заправила их под воротник, – крупозное воспаление. Страховой полис, надеюсь, имеется?

– Видите ли, – сквозь кашель просипел Коновалов, – у меня случай не совсем, кха-кха-кха, стандартный… Недоразумение, кха-кха… Ситуация, чёрт возьми, кха-кха… Да и, кха-кха, прихватило, вот, не ко времени…

– Тоись, та ещё ситуёвина, – сочувственно поддержал его Андрюха, – куда ни кинь, мля, всюду ломы. Участок тут у него недалеко… А их никто и не страхует. Агенства, мля, пока такого нету, чтобы жмурам полюсы выдавать.

– По справке живёт, – добавил Николаич, – в беду попал.

– Об освобождении, что ли, – уточнила медичка, набирая в одноразовый шприц лекарство из предварительно вскрытой ампулы, – на живот повернитесь, – приказала она Коновалову, – это почти не больно, зато сразу легче станет.

– Если бы об освобождении, – прокряхтел в подушку Вадим Петрович, – похоронили меня, летом ещё, а из документов вот, – он достал, не меняя позы, из висящей в изголовье куртки сложенный вчетверо лист и, завернув руку, протянул его девушке.

Та взяла, машинально развернула, пробежалась по тексту взглядом, потом странно посмотрела на присутствующих, глупо улыбнулась, стала вчитываться уже гораздо медленней, зачем-то перевернула бумагу, внимательно обследовав обратную сторону, затем опять и опять прочла заключение сверху до низу, стараясь не пропустить ни одной точки, ни одной запятой, словно выискивая в словах какой-то другой, тайный смысл, который, стоит только его расшифровать, сразу всё сделает понятным и доступным.

Но, кроме простых и привычных слов, там ничего не было, никаких шифров и, тем более, двусмысленностей.

– Ну, знаете, – она подняла влажные зелёные глаза, обиженно поджала пухлые губки и, глядя на Николаича, беспомощно заморгала махровыми ресницами, – с таким документом нас даже в морг не примут, не то, что в стационар.

– А если денег дать? – заговорщицки подмигнул ей Николаич. – Не как вам, например, дали, а чуть больше, ну, чтобы, короче, оформили, как есть, со справкой. Дадим, сколько нужно, не переживайте, из-под земли нароем, если чё. Ну, не хоронить же его обратно тут во второй раз.

Глава пятнадцатая
Клиническая

В городской клинике, куда на «Скорой» привезли больного, случился настоящий переполох. Из приёмного покоя Николаич рысцой перебежал к терапевту, от терапевта прямиком к заведующему отделением, от заведующего отделением к заму по лечебной части и, наконец, очутился в просторном кабинете один на один с главным врачом.

– Мы и материально готовы подвинуться, – начал агитировать главного кладбищенский гость, – мало ли, чего в конторах насочиняют, а ведь в наличии имеем совсем даже не труп. Надо, пока он живой ещё, на ноги его поставить и в порядок привести.

– Не знаю, не знаю, – ускользал в сторону эскулап, – у него на лбу не написано, что живой, а здесь вот, – он разгладил лежащее перед ним на столе «Свидетельство о смерти», – чётко сказано: «Травмы, не совместимые с жизнью»… И могила, говоришь, есть?

– Баба хоронила, – утвердительно кивнул Николаич, – уже с новым хахалем. У них же сами знаете – раз, два и в дамки. Так нащщёт Вадима чё порешаем? Триста зеленью не хватит?

– Хватит, – поспешно согласился врач, затем водрузил на нос очки и, заново перечитав документ, посмотрел Николаичу прямо в глаза, – но из расчёта за одну неделю, а пролежит как минимум три. Да палата отдельная, коммерческая, по прейскуранту. И в общую его нельзя, потому что другие больные не поймут, расспросы всякие начнутся, разговоры, сплетни пойдут… Как раз освободилась палата, из областной администрации чиновник один лежал, вчера выписали.

Фельдшер «Скорой помощи» Яна Белякова на всех парах спешила к своей однокласснице и лучшей подруге, чтобы поделиться с ней сногсшибательной новостью. А подруга Яны, Светлана Каминская, работала журналистом в местной телерадиокомпании, и новости для неё были вторым хлебом.

– У тебя нездоровая фантазия, – заявила Каминская, выслушав сбивчивый рассказ закадычной подружки, – такого не может быть в принципе, бред собачий.

– Я тоже сначала подумала, что обыкновенный бомж, – возразила Яна, прикладываясь к рюмочке с коньяком, – а когда его побрили да умыли… В общем, совсем другой человек и на мёртвого ни капельки не похожий! Я это сразу поняла, когда укол ему ставила. Если сюжет сделаешь, мировая сенсация получится.

– Или с работы вылечу, – отмахнулась журналистка, потом, тоже взяв рюмку, добавила, – хотя попробовать обязательно нужно. Ну, давай за твоего покойника.

– Представляешь, этот больной мне почему-то очень симпатичен, он не такой, как все, – разоткровенничалась фельдшерица. Выпив коньяку, она порозовела и стала болтать без умолку, – а жена его – дура! Такого мужчину живьём похоронить! Да с ним хоть в Турцию, хоть в Индонезию, хоть на край света…

– Некрофилка! – выдохнула Каминская, опрокинув рюмку. – Влюбилась, что ли?

– Не знаю, – загадочно улыбнулась Яна, – может, и влюбилась. Что-то в нём есть… Ну, чего в других нету. И сюжетик получится классный, вот увидишь!

– Хочешь, анекдот расскажу про вашу больницу, – заранее стала смеяться Светлана, – в общем, везёт, значит, медсестра на каталке больного по коридору, а тот: «Сестричка, куда мы едем?», «В морг», – отвечает медсестра. «Так ведь я вроде ещё не умер», – слабым голосом запротестовал больной. А та и отвечает ему: «Ничего страшного, ведь мы же ещё и не доехали».

– Чёрный юмор какой-то, – нахмурилась Яна, – причём тут Вадим Петрович.

После того, как у Коновалова побывало телевидение, по больничным коридорам распространились слухи, что в отдельной коммерческой палате лежит настоящий депутат. Сначала к нему заглянула тихая старушонка, присела в удобное кресло и стала жаловаться на коммунальщиков, по вине которых дом, где она проживает, остался практически без тепла.

– Простуду из-за них заработала, – сморкаясь в носовой платок, изливала душу пенсионерка, – заступитесь, батюшка, повлияйте там на власть, чтобы отопление включили.

Вадим Петрович никак не мог сообразить, чего от него хотят. Он морщил лоб и на всякий случай, чтобы не обидеть посетительницу непониманием, кивал в такт её словам, поддакивая невпопад.

– Да, да! Как же без отопления… Зимой… Я вот сам тоже… Продуло где-то.

По предварительному согласованию Каминской с главным врачом решено было передачу о трагической судьбе Коновалова запустить на телеэкраны после того, как его выпишут из больницы.

– Для вас это сенсация, – убеждал журналистку предприимчивый доктор, – а для меня лично ничего хорошего. И так уже навстречу ему пошли – под свою ответственность лечение назначил, палату комфортную выделил. И постарайтесь, чтобы непонятно было, что он именно в нашей клинике курс проходил. А то, когда скандал начнётся, руководство первым делом меня на ноль помножит, скажут, развёл патологию, живым лекарства не хватает, а тут покойников снабжают да ещё в палате с кондиционером и санкабиной, – и, понизив голос, добавил, – сейчас ведь как – только и слышишь отовсюду: «Коррупция! Коррупция!» Иди потом и докажи им попробуй, что в данном случае имели место голый энтузиазм и профессиональный долг.

Не успел Вадим Петрович от бабушки отдохнуть, а к нему уже новый посетитель, на этот раз больной в мятой футболке и спортивных китайских штанах. Стукнул раз-другой костяшками пальцев в дверь для приличия, просунул голову внутрь и затем, словно угорь, весь проскользнул.

– Здрасьте, – он вежливо кашлянул в кулак и сразу начал излагать самую суть, – они этой водярой палёной травят нас, как мышей, а мы, получается, слова сказать не можем. Ну, вот я, например, взял два пузыря. Думаю, чё же их не взять, когда вдвое дешевле? Ну, и взял на свою голову. Пошёл к свояку, тот аккурат кабанчика разделывал, так и так, говорю, мол, не с пустыми руками на свежину ходим. А сам литр на стол ставлю, ну, и не стерпел, похвастался, что вдвое дешевле. А свояк посмотрел на меня, как на дурака, и намекает, мол, раз вдвое дешевле, надо было четыре брать. Ну, я и побежал обратно в то место, ещё пару принёс.

– Это вы по литру на брата приняли, – быстро подсчитал в уме Коновалов.

– Так под кабанчика же, – резонно заметил посетитель, – с таким закусоном чё там какой-то литр!

– Ну-у-у, – растерялся Вадим Петрович от неоспоримости аргумента, – если со свининой, тогда, может, конечно… Литр! На брата! Гм, да-а-а… Может быть, может быть.

– А у них, оказывается, всё схвачено, – продолжил жаловаться гость, – теперь свояка похоронили, а меня еле откачали. И чё толку? Сами, говорят, виноваты. Ин-то-кси-кация, говорят. А что палёной водкой торгуют, всем до лампочки! И почему?

– Почему? – невольно переспросил Вадим Петрович.

– Потому! Вот Вам бы и надо в этом криминале порядок навести, – резюмировал любитель дешёвого алкоголя, – раз доверие народ оказал, значит, некому больше эту мафиозную власть прищучить. Они сами оттуда кормятся, и подпольщики на разливе жируют, а полиция их гуртом крышует.

Коновалов, конечно, опять ничего толком не разобрал: какой-то свояк, водка палёная, кабанчик… А старуха с отоплением? И причём здесь он? Может, его на «Скорой» в дурдом привезли? Едва только полегчало немного, выглянул осторожно из своей отдельной палаты, по коридору туда-сюда прогулялся. Видит: обыкновенная лечебница и явных психонервных нигде нет, вместо угрюмых санитаров симпатичные медсестрички порхают, нянечки с вёдрами, практиканты… В общем, точно не дурдом. Сто процентов.

– Это ты в депутатской палате лежишь? – прервал его размышления некий тип с прозрачной трубкой, торчащей из живота, и с закреплённой к поясу стеклянной поллитровой банкой то ли из-под болгарского лечо, то ли из-под консервированных опят.

– Допустим, – насторожился Вадим Петрович, – а в чём дело?

– Тогда скажи, почему мы два налога платим?

– Как понять? – опешил Коновалов.

– А так! Один своему государству, а второй Америке за то, что их зеленью пользуемся.

– Да я как-то и не думал об этом, – пожал плечами Вадим Петрович, – а, с другой стороны, кроме долларов, у нас и евро в ходу, фунты-стерлинги всякие…

– И всем дать надо, – будто закончил его мысль тип с банкой, – а в меня вот засунули шланг, а дальше деньги требуют, иначе, говорят, так и будешь с ним по жизни идти.

– Всем деньги нужны, – согласился Коновалов, – такое уж время сейчас.

– Зато раньше операции бесплатные были, – парировал собеседник, – попробовал бы хирург из меня шланг не вынуть, так его самого наизнанку бы вывернули. И вот ещё тебе мысль для размышления. Насчёт полиции. Их хоть как переименуй, как были конченые, так ими и останутся.

Ну-ка, скажи, кому казино мешали? А я утверждаю – никому! Кто хочет от бабла избавиться, тому везде море по колено. И что имеем в результате? Одни менты наживаются на том, что крышуют подпольные игры, а другие бабки лопатой гребут, когда первых ловят. И при этом и те, и эти башляют вышестоящим чиновникам, которые потому и запретили игровые автоматы, чтобы мзду собирать.

Или гаишники чё придумали! С одной стороны здание какая-то фирма построила, а с другой – глухой забор. И посередине рельсы столетней давности – когда-то узкоколейка была, и знак «STOP» висит. Так они, уроды, спрячутся за углом, хотя все знают, что никаких паровозов давно нету, и, кто не остановится, на «бабки» разводят. И в чём, скажи мне, от шпаны отличие?

Ну, вот, представь себе, теоретически, конечно, вдруг раз – и завтра вместо них назначат бандитов, настоящих уголовников, на все посты – от рядового до генерала и даже выше, до министра. Что-то изменится? Нет! Всё так же и пойдёт, те же взятки, избиения, пытки, воровство… Только мы, народ то есть, будем точно знать, с кем дело имеем, без всяких иллюзий о защите наших прав и свобод. От бандитов-то мы уж как-нибудь нашли бы способ самооборониться, ломиком там или из ружья. А от этих чем?

Вадим Петрович обескураженно молчал. Безусловно, всё было чистой правдой, по крайней мере, он и самолично так размышлял неоднократно. Только ему-то зачем такое высказывать? Он-то тут при чём?

– Думай, думай, – одобрил его молчание зашлангованный тип, – и обязательно поставь эти вопросы там, у себя, – он ткнул указательным пальцем в больничный потолок; Вадим Петрович тоже невольно поднял вверх глаза, – пока тебе народ доверяет, пользуйся своим статусом, чтоб нам тут легче жилось.