Текст книги "Дети разлуки"

Томмазо улыбнулся, и это была улыбка облегчения.

– Если моя мать, Франческа, рассказала мне правду, думаю, что вы – мой отец.

И наконец меня отпустило, я последовал инстинкту и крепко обнял его.

И должен вам сказать, друзья мои, что в этот момент я почувствовал в магазине забытый волшебный запах: аромат апельсиновых цветов. Аромат моей Франчески.

22

– Что за тип этот Делалян, который тебе так нравится?

Акоп Бедикян сидел в зале заседаний фирмы «Rose & Co». В то утро ему потребовалось на одевание больше времени, чем обычно. Приезжали американцы, с которыми намечалась крупная сделка, и он хотел произвести хорошее впечатление.

– Весьма обаятелен, – ответила Роз, разглядывая журнальные вырезки в book для презентации.

– Как на обложках своих книг?

Жена подняла глаза и уставилась на него с лукавой улыбкой.

– Даже больше, – провоцировала она его, – он очень sexy с такими длинными седыми волосами, – добавила она, моргнув своими прекрасными медовыми глазами.

Акоп поправил узел галстука, и Роз внимательно его осмотрела: в костюме из гризайля, в белой рубашке с запонками и узких парадных туфлях ее муж походил на английского лорда. «Идеально, даже чересчур, – подумала она. – В настоящей элегантности всегда есть что-то небрежное».

Она встала и приблизилась к Акопу, обойдя стеклянный стол.

Он поставил свою чашечку кофе.

– Какая ты красивая… – прошептал он с искренним восхищением и любовью.

Роз остановилась и оперлась коленями в его вращающееся кресло. Акоп протянул руку, обхватил ее бедра и прижал к себе, ласково погладив их ладонью. Жест почти незаметный, но она вздрогнула от удовольствия.

– Как думаешь, они сразу подпишут бумаги, если увидят, как мы занимаемся любовью на столе? – пошутила она.

– Мы можем вернуться в офис и закрыться на ключ, они все равно раньше чем через полчаса не приедут.

– Только полчаса? – пошутила она, приподняв брови. Потом отодвинулась от мужа и села рядом. – В пятницу вечером… хочу сделать все стильно, – сказала она, сжав его руку, лежавшую на столе.

– Yes, maàm, – обнадежил он ее, – Лью-хо обзвонила каждого из «Золотой телефонной книги». Некоторые уже ответили согласием.

– Лучше, если я все-таки проверю сама, вместе с Лью.

Хоть она и не сомневалась в эффективности кантонской секретарши, Роз хотела лично проследить за приготовлениями к приему – она придавала ему слишком большое значение.

– Отчего вся эта суматоха из-за какого-то колледжа по ту сторону океана?

Роз встала и подошла к окну. Она боялась высоты, но все равно время от времени смотрела вниз с двадцать третьего этажа, на котором располагались офисные помещения их фирмы. Ее психоаналитик объяснил, что она делает это, чтобы напоминать себе, каких высот достигла. Ерунда: на самом деле ей всегда нравилось бросать себе вызов, преодолевать свои страхи и слабости.

– Все-таки это место стоит каждого доллара, который мы за него платим! – воскликнула она перед захватывающим дух видом.

– Ты не ответила на мой вопрос.

Она повернулась, отбросив волосы, стянутые в хвост, и Акоп заметил искорку, блеснувшую в ее взгляде: когда он видел ее такой, то знал, что она не отступит.

– Потому что Делалян меня убедил. Такой ответ тебя удовлетворит?

Он улыбнулся: это было предложение выложить карты на стол.

За десять лет супружеской жизни Роз поняла, что искренность в отношениях была главным и необходимым условием, поэтому сдалась.

– Ну хорошо, – сказала она, – ты помнишь Маклиана?

– Эдварда Маклиана? Журналиста?

Телефон в зале заседаний зазвонил.

– Я отвечу, – сказала она и подняла трубку. – Спасибо, Лью, передай мне его… Алло? – Она слушала некоторое время, потом губами, не произнося ни звука, дала понять мужу: «Гонконг». Тот посмотрел на часы и скривился: казалось, китайцы никогда не прерывались на отдых.

– Послушайте, Чан, я готова посмотреть товар. Когда, вы говорите, он прибудет? О’кей, вот что мы сделаем: я проверю все образцы до одного. Если цвет, как вы утверждаете, приближается к фиолетовому, мы поговорим об этом. В противном случае отправлю вам все обратно. Я специально ездила туда лично, чтобы проверить возможность получения этого оттенка. Я не люблю сюрпризов, понятно?

Акоп услышал, как на другом конце провода голос просил о чем-то. Роз озорно подмигнула ему.

– Сделаем в полцены. Если вы мне снизите цену вдвое, я возьму все прямо сейчас, – отрезала она. – О’кей, об остальном переговорите с Лью. Спасибо, до скорого! – завершила она разговор и повесила трубку.

– А если не подойдет? Если все хуже некуда? – подначил ее Акоп.

– Кто согласен получать за свою работу полцены, согласится и на четверть. В крайнем случае не будем этикетировать, продадим на рынках, посмотрим, словом, – ответила она решительно, слегка зардевшись.

Муж покачал головой.

– Делай, как знаешь. Что ты говорила мне о Маклиане?

Роз посмотрела на него задумчиво.

– Маклиан? Ах, да. В последнем интервью «People’s» он задал мне вопрос off the record[70]70
  Неофициально, не для публикации (англ.).


[Закрыть]. «Это очень деликатный вопрос, миссис, – сказал он. – Правда, что у вас было несчастное детство, что ваша семья была разбита? Что ваш отец был сослан в Сибирь?» – Роз прервалась, будто ей не хватало духа продолжать.

– И что? – спросил Акоп. – Поэтому ты хочешь помочь Делаляну?

– И поэтому тоже, но не только. Я уверена, что сегодня недостаточно быть богатыми. Напротив, думаю, что деньги должны служить для того, чтобы можно было стать… не знаю, художником, философом, писателем, меценатом… Словом, человеком, которого уважают за то, что он есть, а не за то, сколько у него есть.

Акоп слушал ее несколько растерянно.

– Я хочу сказать, что быть богатым, только богатым, – это не… комильфо, – обобщила она. – Даже напротив, – решила она уточнить, – это вульгарно.

– Да ты что! – воскликнул Акоп ехидно.

Роз повернулась к нему спиной, и он перестал смеяться.

– Знаешь, в тот день я хотела ответить Маклиану: «Да, дорогой Эдвард. И я борюсь в первых рядах, чтобы этого больше не повторилось, чтобы не было больше разрушенных семей на моей родине. И с этой целью я создала фонд «Rose Foundation», чтобы конкретно помогать тем людям в моей Армении, кто нуждается в помощи и кто борется за ее независимость от России. Видите, какая благородная цель. А теперь напишите это».

– Любимая, ты вне себя.

Она резко повернулась и продолжала, подняв указательный палец:

– Людям все равно, есть ли у тебя крупный счет в банке. Чтобы тобой восхищались, они должны знать, что ты делаешь с этими деньгами, куда ты их инвестируешь, с какой целью. А потом уж любой Маклиан сможет писать длинные душещипательные статейки, которые сделают благородным какой бы то ни было наш поступок. И если кто-нибудь вдруг усомнится в легитимности наших доходов, потому что мы эксплуатируем страны третьего мира и все такое прочее, мы будем уже неприкосновенны.

– А колледж-то тут при чем?

– Это только начало. Я хочу связать свое имя со значимым и благородным делом. И не забывай, что это было одно из самых престижных армянских учебных заведений, в котором учились выдающиеся люди, ставшие известными потом во всем мире.

Акоп задумался над тем, что говорила ему жена.

– Иными словами, получается: не хочу только золото, но хочу еще и славу, – заговорщически подмигнул он ей.

Роз всегда удивляла его, с самого первого дня их знакомства. Эту женщину, уже не молоденькую, он встретил в Культурном центре, как и множество других беженцев из советской Армении. Благодаря новому закону, принятому при президенте Рейгане, в тот год, 1980-й, десятки тысяч армянских беженцев «причалили к берегам» Соединенных Штатов. Часть из них решила переселиться в соседнюю Канаду.

Это была высокая стройная женщина с гордой осанкой. Весь ее вид говорил, что она не удостоит тебя даже взглядом, если только ты не принц или магнат. «Кто это?» – шептались члены диаспоры, когда она проходила мимо, но на этот вопрос никто не мог ответить исчерпывающе. Знали только, что ее зовут Роз, уже само по себе странное имя для армянки, и что она приехала из Еревана с пожилой больной матерью.

Первый раз они обменялись двумя словами в Центре, на маленькой кухне, где стояли автоматы по раздаче напитков и легких закусок в пакетиках. Акоп открыл дверь и увидел Роз, которая искала в сумочке монетки для автомата. Она даже не подняла глаз, чтобы посмотреть, кто вошел.

– Привет, – сказал Акоп.

– Привет, – ответила Роз, пересчитывая монетки.

– Мы тут встречались уже пару раз, – продолжал он.

Она просто кивнула головой.

– Меня зовут Акоп, – представился он, – и я знаю, что тебя зовут Роз.

Она медленно подняла глаза. Акоп сглотнул: это было все равно что смотреть в море золотившейся ржи.

– У тебя есть полдоллара? – спросила она с невозмутимым видом.

– Да, должно быть, есть где-то, – ответил он, пока думал, что сейчас вот-вот потеряет сознание. Он достал единственную монету из кармана в надежде, что ее хватит на то, чтобы купить напитки для двоих. – Что ты будешь? Я угощаю.

– Перье[71]71
  Перье (фр. Perrier) – элитная торговая марка среди газированных минеральных вод.


[Закрыть], спасибо, – сказала она, заказав самую дорогую воду, что была в автомате.

Пока утоляли жажду, прислонившись к автомату, постепенно разговорились.

– Ты тоже из Еревана?

– Да, что, так слышно? – спросил он, покраснев.

– Немного. Что ты здесь делаешь?

– У меня маленькое дело по пошиву одежды.

Роз изменилась в лице.

– Правда? А я окончила швейный техникум и создаю модели одежды.

– Модельер?

– Вот именно.

– А где ты работаешь?

Она пожала плечами.

– В данное время работаю секретаршей в фирме по импорту-экспорту. Им нужен был кто-то, кто говорит по-русски.

– Ты живешь здесь поблизости?

– В Скарборо, – сказала она, имея в виду северный квартал города, в котором массово проживали беженцы из-за скромной арендной платы. – В двухкомнатной квартирке, моя мать и я.

Акоп присмотрелся к одежде Роз. «Как одевается модельер?» – подумал он и с удивлением отметил, что просто: длинная широкая трикотажная юбка, хлопчатобумажная блузка без рукавов, спортивные туфли на низком каблуке. Она была решительно против модных веяний, в отличие от других беженок, которые предпочитали пышный, даже помпезный стиль. Казалось, что Роз хочет заявить ясно и четко: «Прошу вас, не обращайте на меня внимания или хотя бы старайтесь».

– А ты?

– О, извини. В центре, на Янг-стрит. Живу один.

– Отлично, – сказала она, поставив бутылку. Потом выпрямилась и слабо улыбнулась ему, показав щербинку между зубов.

– Может, мы сможем… – пробормотал Акоп еле слышно, совершенно растерявшись от влечения, которое испытывал к этой женщине, такой необыкновенной.

– Что?

Он достал из заднего кармана джинсов визитную карточку.

– Это номера моих телефонов, – сказал он, протягивая ей карточку, – нижний – номер моей фирмы.

– «Smart Clothes»[72]72
  Умная одежда (англ.).


[Закрыть]?

– Да.

– Смешное название, – сказала она с легкой укоризной.

– Тебе не нравится?

– Мне кажется, оно не слишком коммерческое.

– Да, я недолго над ним задумывался. Давай обсудим, если хочешь.

– О’кей! В какие дни ты наиболее свободен?

– В понедельник вечером?

– Хорошо, – ответила Роз и засунула визитную карточку в кармашек блузки.

Она позвонила в следующий понедельник:

– Хочешь пропустить стаканчик в Йорквилле? – И когда Акоп, запыхавшийся, примчался на свидание, он заметил у нее под мышкой картонную папку.

Потом, когда она стала его женой, и еще много лет спустя Акоп часто спрашивал себя, почему она позвала его на то свидание. Потому ли, что действительно хотела вновь увидеть, или это был просто повод, чтобы показать ему свой book, полный набросков и рисунков? Выполненные в интересной манере и оригинальном стиле, они могли составить целую коллекцию одежды.

Бар «Bemelman’s» в самом центре Торонто был любимым заведением деятелей шоу-бизнеса, а также многих политиков и деловых людей. Интерьер в отличном нью-йоркском стиле был вечно погружен в полутьму. Большая стойка с отделкой латунью, черные лакированные столы и стулья, старые зеркала на стенах и множество обаятельных официантов сплошь в ослепительно белых рубашках и черных брюках – все привлекало посетителей.

– Во сколько ты мне обходишься, Бакунин! – пошутил Азнавур, обняв его за плечи.

Они только что вошли, и красивая девушка азиатского происхождения сразу же подошла к ним.

– Вы забронировали?

– Да. Мегоян, столик на троих.

– О, конечно! – воскликнула она. – Вы ожидаете Биг Лучано[73]73
  Биг Лучано (англ. Big Luciano) – Большой Лучано, прозвище Лучано Паваротти.


[Закрыть].

– Тс-с-с, – пошутил Азнавур, приложив палец к губам. – Никто не должен об этом знать.

Девушка засмеялась.

– Прошу вас, идите за мной, – сказала она, взяв меню.

Они устроились в дальнем углу, самом темном в помещении. Из колонок доносился голос Мэрилин Монро: «I wanna be loved by you».

– Хочу поблагодарить тебя, – шепнул Микаэль.

– Dudu, bidù, – пропел Азнавур мелодию синхронно с голосом Мэрилин.

– Я не шучу, слышишь?

– Это всего лишь заслуга Дом. Это она позвала его, а главное, смогла уговорить прийти сюда без его менеджера.

– Дом идеальна.

– Она не идеальна, она идеальна для меня.

– Эта фраза…

– Да, я украл ее у тебя. Теперь-то могу себе позволить признаться в этом. Прошло почти сорок лет!

– Ну, я тогда ошибался.

– Да ты просто не дал Франческе возможность доказать тебе это!

Микаэль опустил голову.

– Я переживал тогда сумбурный период, и потом, мне было всего пятнадцать лет… – пробормотал он.

– Ты мог еще все восполнить, все-таки у вас сын. Почему ты не попытался?

– Когда я узнал о Томмазо, было уже слишком поздно. Мы стали чужими людьми.

– Люди меняются, и чувства тоже. – Азнавур откинулся на спинку стула и снял кепку. – Если хочешь знать, когда ты стал встречаться с Франческой, я очень переживал, ревновал тебя, нашу дружбу, и не хотел делить тебя ни с кем. Мне тоже было пятнадцать лет, и я должен был еще многому научиться.

– В котором часу у нас назначено? – спросил Микаэль, пытаясь сменить тему.

– Потом я увидел, что Франческа положительно влияет на тебя, успокаивает неугомонную часть твоей души, темную, мучающуюся, и тогда я принял ее, – продолжил Эмиль, не замечая попытки друга. – А когда узнал, что у вас была ночь любви, признаюсь тебе, я плакал. Мой друг стал мужчиной, сказал я себе, мы больше не равные. – Азнавур повертел кепку в чуть дрожащих руках.

– Для меня вы были самой прекрасной в мире парой, и я был уверен, дурак такой, что увижу, как вы вместе стареете, – добавил он, глядя другу прямо в глаза.

«Nobody else but you», – продолжала щебетать Мэрилин своим голоском, который никак не подходил к теме их разговора.

Микаэль откашлялся и сложил руки на столе.

– Хорошо, – вздохнул он. – Ты не знаешь, я никогда тебе не говорил, но я звонил ей. – Он прервался на мгновение, затем продолжил: – Ты помнишь Марину? Ее подругу? Так вот, я случайно встретил ее несколько лет спустя на площади Святого Марка, мы разговорились, и она сказала мне о сыне. Франческа переехала в Милан с матерью и ребенком. Тогда я попросил Марину дать мне номер ее телефона и позвонил.

– Подожди, когда, ты говоришь, позвонил?

– Это была Пасха в шестидесятом.

– Черт! Ему было шесть лет!

– Томмазо? Да.

– И что вы сказали друг другу?

– Ничего, я позвонил ей.

– Нет, – перебил его друг, – я хочу знать точно, что ты ей сказал.

Микаэль сделал вид, что набирает пальцем номер телефона.

– Алло?

– Алло, – ответила она.

– Привет, это Микаэль.

– Я знаю. – Она сразу же меня осадила.

– Марина дала мне твой номер.

– Я знаю, – сказала она холодно.

– Послушай, Франческа, я не знал, где искать тебя, я много раз приходил к твоему дому, но ставни были закрыты.

– Мои соседи знали, куда мы переехали, – перебила она меня. – Мы им оставили адрес. – Когда она молчала, я слышал на том конце провода веселый говорок ребенка.

– Как он?

– Хорошо.

– Можно мне поговорить с ним?

– Что ты можешь ему сказать? Если бы это было что-то важное, ты не ждал бы шесть лет!

– Не злись на меня.

– Я не злюсь, я просто разочарована.

– Мы можем встретиться, если хочешь, и попробовать все исправить.

– Микаэль, честно говоря, мы с тобой так далеки друг от друга, что единственное, что мы можем сказать, так это: «Счастливой Пасхи!» – И она повесила трубку.

– И ты больше не перезвонил? – спросил Эмиль с ноткой удивления и негодования.

Микаэль молчал.

– Никогда больше не звонил?

– Нет, – ответил тот, покачав головой.

Они молча стали изучать меню.

Прошло несколько минут, может, четверть часа, когда Азнавур, глянув в окно, шепнул:

– Вижу машину, которая паркуется здесь. – Он подался вперед, вытаращив глаза. – Это он, – сказал взволнованно. – Имей в виду, ты должен очаровать его, как только ты умеешь. Биг Лучано сомневается насчет подлинности дела, он только слышал о колледже и все. Ты должен его убедить. Было бы проще, если бы он спел в каком-нибудь учреждении или в фонде, а не в частном доме, но Роз не хотела слушать возражений. Да ты уже понял, какая она. У нее такая тонкая манера дать тебе понять: или так, или никак. Она просто прижала нас к стенке, Дом и меня.

Микаэль как раз собирался сказать «мне жаль», как Азнавур вскочил и воскликнул:

– Лучано, как я рад тебя снова видеть!

Великий тенор раскрыл объятия другу.

– Это Микаэль, – сразу представил Эмиль.

Все трое сели за стол и стали разговаривать о том о сем, особенно об опере и великих исполнителях.

В какой-то момент певец воскликнул:

– Вы, армяне, невыносимы, говорите на всех языках мира, а на итальянском лучше меня!

– Это все заслуга колледжа.

– Кстати, я хотел пару слов сказать об этой школе, – начал Микаэль.

– Я уже все знаю, его жена прочитала мне лекцию, – рассмеялся тенор, обращаясь к Эмилю. – Лучше поговорим о том, что будем делать. Дом сказала мне, что ты поешь и прекрасно играешь на фортепиано.

– Она мне польстила.

– Недавно я слышал один опус вашего религиозного композитора, Комитаса, если не ошибаюсь. Прекрасный хорал, Питер Гэбриэл хочет использовать его в фильме.

– «Дле Яман», все играется на дудуке?

– Точно, как там?

Микаэль смущенно запел первую строчку: «Дле Яман арев дибав Масис сарин».

– Прекрасно, – обрадовался тенор. – Можем спеть вместе, по строчке на каждого.

Микаэль быстро взглянул на Азнавура, который согласно кивнул.

– Отличная идея, Лучано! Мне кажется, гениально, правда, Микаэль?

– Конечно.

– Вы готовы заказывать? – спросил их официант елейным голосом.

– Что здесь подают? – спросил Лучано.

– Самый вкусный в мире луковый суп, – посоветовал Азнавур.

– Совершенно верно, вы можете попробовать просто суп или суп с жареными сухарями, – сказал официант, приложив шариковую ручку к губам.

– Но я на диете, – пробормотал тенор.

Официант сделал вид, что хмурится.

– Жаль. Что же тогда?

– И тогда я возьму… с жареными сухарями, – взорвался тенор типичным для эмильянцев[74]74
  Эмильянцы – жители итальянской области Эмилья-Романья.


[Закрыть] заразительным смехом, к которому присоединились и все остальные.

– Госпожа, хотите, чтобы я убрала сейчас фотографии с полок?

Лина, молодая молдавская домработница, повернулась с тряпкой в руке.

Роз задумалась на секунду.

– Нет, оставь их там, просто убери в других комнатах.

Basement, или по-другому полуподвал роскошного коттеджа Бедикянов, на самом деле был самым настоящим этажом, во всех смыслах. Огромное помещение, из которого можно было попасть в апартаменты для гостей, в крытый стеклянной крышей бассейн и в health spa с хаммамом и сауной.

Роз спустилась туда, чтобы проверить, как идет уборка дома. Она всегда так делала, когда рано возвращалась с работы, не потому что не доверяла домработнице, напротив, скорее потому, что та совала нос куда не следует. Basement был единственным местом, где она чувствовала себя не в своей тарелке: там хранилось много вещей, которые напоминали ей о несчастливом прошлом.

Часто она думала, что Акоп прав: она не должна была оставлять на виду ничего, что напоминало бы о том времени. Но она была упрямая женщина и не послушалась назло мужу. А он просто хотел сложить все в коробки и убрать с глаз долой, потому что эти вещи теребили ее и без того израненную душу. Может быть, со временем она и свыклась бы.

Когда Лина ушла, Роз приблизилась к шкафам и стала рассматривать фотографии в серебряных рамках, и хотя они были расставлены очень аккуратно, она все-таки поправила несколько, слегка коснувшись их пальцами. Кроме пары более-менее современных, это были в основном старые фото ее матери, брата и ее собственные, когда она была маленькая.

Фотографий отца не было.

«В сущности, никто из нас так и не меняется и остается все тем же ребенком, каким был, даже если теперь вырос», – подумала она, разглядывая фотографии.

Она протянула руку и взяла одну из первого ряда. На ней мать с изможденным лицом и затуманенным взглядом, с золотыми вставными зубами, улыбалась ей с плохо скрываемой грустью.

– Мама, я спасена, посмотри на меня, – шепнула она, коснувшись на портрете черного пятнышка, шрама на левой ноздре.

Сердце ее бешено забилось, кровь пульсировала в висках. Ей захотелось бросить фотографию на пол, топтать ее до полного уничтожения, но вместо этого она с завидным спокойствием аккуратно поставила ее на место и затем, упорно желая причинить себе боль, взяла другую. Это была единственная сохранившаяся дорогая ей фотография любимого брата: на ней он был подростком, обнимал ее, еще совсем маленькую девочку, и целовал в щеку. На заднем плане виднелась громада монумента Родина-Мать[75]75
  Монумент в Ереване носит название «Мать-Армения», а не «Родина-Мать». Кроме того, он был установлен в 1967 году. До этого на постаменте стоял памятник Сталину, который был демонтирован в 1962 году.


[Закрыть], внизу кто-то подписал: «Ереван, 20 марта 1952 года».

На снимке запечатлелись нежность, любовь и, главное, счастье. Время не могло сгладить их, разрушить или обезличить.

Ее охватило сильное волнение, и она упала в кресло как подкошенная, не чувствуя под собой ног. Не зная, как избавиться от тревожного состояния, она открыла первый ящичек стола и бросила в него фотографию. Та упала с легким стуком, стекло треснуло, и трещина пересекла их радостные улыбающиеся лица, повредив это выражение вечного блаженства.

Роз вскочила и снова взяла в руки фотографию с видом девочки, которая только что сильно сглупила. Она провела по трещине дрожащим пальцем, надеясь, что какое-то чудо исправит ее ошибку.

– Мама! – где-то в доме позвал звонкий голос Тороса, ее любимчика.

Она тут же пришла в себя, сделала глубокий вздох и поднялась.

– Иду! – крикнула она, поставив фотографию на место.

– Я тебя очень люблю.

– Опять? – Матиас фыркнул.

– Никогда не забывай этого.

– Папа, мне нужно заниматься! – Юноша поднял голову над письменным столом и посмотрел на своего отца, прислонившегося к стояку двери.

– И никогда не сомневайся в этом, – добавил Эмиль, не обращая внимания на раздражение сына. Казалось, ему нужно было сообщить сыну что-то очень важное. – Ты меня слышал? Никогда, – повторил он. – Даже если, как говорится, ты не моя кровь, ты… душа моей души, – закончил он, и глаза его увлажнились.

Матиас молча смотрел на отца, стараясь понять глубинный смысл этих слов.

– Почему ты говоришь мне об этом именно сейчас?

– Потому что нам вечно не хватает времени и потому что говорить об этом никогда не поздно. Я просто сказал тебе, и все.

Матиас задумался, запустив пятерню в кудряшки, ниспадавшие ему на лоб.

– Тогда докажи! – воскликнул он наконец, весь зардевшись. – Пусти меня на концерт в пятницу.

Эмиль вздохнул.

– Я знал, что этим все кончится, – пробормотал он. – Посмотрим, но я ничего тебе не обещаю, – добавил он, повернувшись, чтобы уйти.

– Папа! – окликнул его Матиас, бросившись к нему и обняв за шею. Последний раз он делал это, когда был ребенком.

Отец прижал его к себе так сильно, как только мог.

Он плакал, глупец этакий среднего возраста, слишком легко поддающийся эмоциям. Да, он плакал. К счастью, Ромео, крутясь у них под ногами, подпрыгивал и лаял так громко, что за шумом не было слышно его всхлипываний.

Пес ревновал. Никто не смел красть у него любовь хозяина.

Только он был его любимчиком.

23

Сидя за туалетным столиком, Роз рассматривала свое лицо под разными углами.

В эту пятницу она не пошла в офис: хотела подготовиться к приему и особенно заняться собой – она должна была выглядеть потрясающе.

Она, как всегда, рано встала и позавтракала с мужем и детьми. Пока фирма-кейтеринг, нанятая ею для обслуживания гостей, уже наполняла кухню разными коробками, тележками и всей необходимой утварью, она отвезла детей в школу на своей машине. Как это часто случалось, спускаясь с холма и делая виражи на всех двенадцати поворотах, она испытывала гордость и удовлетворение.

Это был Форест Хиллс, ее квартал, престижный квартал, квартал тех, кто высоко поднялся по социальной лестнице.

– Я отправлю за вами Ленни, – сказала она детям, имея в виду водителя, пока они выбирались из машины. Дети хлопнули дверцами и побежали к величественному каменному зданию, в котором размещалась школа.

Когда она вернулась домой, ей пришлось отвечать на многочисленные вопросы прислуги.

– Госпожа, желаете мусс или запеканку с семгой?

– Сколько столов поставить под навесом?

– Под каким соусом подавать клешни королевских крабов?

– Будем накрывать по периметру бассейна тоже? Желаете подогрев?

– Какие фужеры для шампанского?

– Добавить бразильские орехи в хлеб нашей выпечки?

Роз отвечала всем, заботясь о каждой, даже самой ничтожной мелочи, вплоть до указаний, на каком расстоянии друг от друга должны стоять тарелки, каким шрифтом печатать фамилии участников приема на карточках для стола и куда сажать каждого известного гостя.

– Никогда не сажайте рядом двух политиков или, того хуже, двух красивых женщин, – шутила она.

В какой-то момент шеф-повар послал за ней, чтобы решить срочный вопрос у плиты. Роз уже входила в кухню, когда рассеянный официант смахнул бутылку шабли и она разбилась, оросив все вокруг стеклянными и винными брызгами.

Роз вздрогнула и тут же взорвалась, крича и оскорбляя официанта, явно не справляясь с неконтролируемой яростью, слишком преувеличенной для такого банального инцидента. Потом она все-таки успокоилась и в некотором роде извинилась.

– Ладно, забудем. Ничего страшного, возвращайтесь к работе, – сказала она самым спокойным тоном, на какой была способна в тот момент. Потом быстро прошла в свою комнату и, взяв трубку, по памяти набрала номер.

– Артур? – спросила она. – Я должна тебя видеть. Сейчас!

Затем села в машину и помчалась в центр города, нервно крутя руль дрожащими руками. Она бросила машину в запрещенном для стоянки месте, напротив небоскреба в форме обелиска, влетела в холл, затем в лифт, поднялась на пятьдесят четвертый этаж и постучала в дверь.

– Роз, ты уже здесь? – удивился Артур, открыв ей.

– Что ж, расскажи мне, что случилось, – сказал психоаналитик, устраиваясь в кресле и предложив ей лечь на кушетку.

– В доме разбили бутылку вина, – начала она, – и я… – Она прервалась, будто не могла выразить то, что почувствовала в тот момент.

– Ты испугалась.

– Да.

– И, конечно, не из-за шума.

Роз покачала головой.

– Артур, это было ужасно, будто ничего не изменилось. Конечно, я была уже немного на взводе по поводу сегодняшнего приема, но ведь ты знаешь лучше меня, я могу контролировать это, я занимаюсь этим каждый день на работе.

Артур кивнул.

– Я почувствовала себя как та, прошлая Роз.

– То есть Новарт?

– Да, она, – ответила женщина, и лицо ее скривилось от боли. Это была реакция на хроническую болезнь, эффективное лечение которой она так никогда и не нашла.

– Я снова пережила тот вечер, будто оказалась все в той же лачуге в Ереване, наедине с моей матерью… И осколки бутылки вина на полу.

Она откашлялась, будто пытаясь освободиться от комка в горле, который душил ее, и хотела встать с кушетки, но Артур остановил ее.

– Останься там, – сказал он и сделал легкий жест рукой. – Дыши, – его тон стал более повелительным. – Вдох, выдох, – говорил он спокойно, чтобы помочь ей расслабиться и контролировать душевную боль, корнями уходившую в прошлое, которое продолжало мучить ее.

Роз подчинилась. И когда она снова заговорила, то казалась более спокойной и решительной.

– Теперь, когда Сатен умерла, мне легче находить оправдания, как для нее, так и для отца, будто мне крайне необходимо доказать их невиновность.

– Хочешь рассказать мне о том вечере? – вмешался Артур с ноткой любопытства в голосе, как если бы ему пришлось выслушивать эту историю впервые, хотя на самом деле он хорошо ее знал.

Роз провела тыльной стороной ладони по губам.

– Мне было шестнадцать, и я сильно пила. Целыми бутылками, не беспокоясь о том, что именно в них находилось, важно было отрубиться… – Внезапно она замолчала и посмотрела ему в глаза. – Я была алкоголичкой, Артур.

Артур скрестил руки и оперся подбородком на большие пальцы. Непринужденность и кажущаяся легкость, с которой Роз рассказывала о трагедии своей жизни, произвели на него впечатление.

Роз, казалось, была под гипнозом.

Взаимоотношения между психоаналитиком и анализируемым можно сравнить с любовной связью, в которой влечение и отчуждение всегда идут рука об руку. С годами Артуру удалось выстроить позитивный трансфер, притягательные и доверительные взаимоотношения со своей пациенткой. Роз – он был в этом уверен, хотя и задавался вопросом, понимала ли она это – перенесла на него то же эмоциональное отношение, которое когда-то питала к брату, своему идолу, человеку, которого она любила больше всех на свете и которого у нее жестоко отняли, вырвав из объятий, когда она была еще совсем маленькой.

– Почему ты разбила ту бутылку? – спросил он низким ласковым голосом.

Роз вздохнула.

– Жить в Ереване в шестидесятые годы матери-одиночке с ребенком было тяжело, тем более если на ней лежала печать жены врага народа. Я видела, как мама сникала день за днем, хотя и пыталась скрыть это, делая вид, что ничего не изменилось. Я была уверена, что она винила во всем себя. Она работала на дому, без отдыха, кроила и шила, шила и кроила. Мы почти не разговаривали, говорили друг другу только самое необходимое. Ссорились без повода, часто даже дрались. Никуда не ходили, ни с кем не общались, знаешь, как прокаженные в прошлом. Было что-то очень неправильное в нашей жизни, будто кто-то тайком подливал яд в воду, которую мы пили, постепенно отравляя все наше существование. – Роз взмахнула рукой. – В пятнадцать лет я стала сама уходить из дома, и она не могла мне запретить. Физически я была уже сформировавшейся женщиной, и внутри меня горел огонь подавляемой злости. Я так и не простила мать за то, что она легко поддалась судьбе, что никогда не искала своего мужа, своего сына – моего единственного обожаемого брата. – Она опять скривилась от боли и заскрежетала зубами, но, взяв себя в руки, продолжала: – Я хлопала дверью и уходила, и когда она пыталась встать у меня на пути, я отталкивала ее: «Не приближайся ко мне!»

Роз повысила голос и заметалась на кушетке. Лицо ее постепенно густо покраснело.

– Почему ты разбила бутылку? – настаивал Артур.