Текст книги "Я всегда была уверена, что главное для женщины…"

– Какие-то у меня мысли не материнские, – сказала я себе. – Быстро отставить!

Я налила в стакан минералки и поставила перед Ромом. Он сделал несколько жадных сильных глотков.

– Ну-ну, – сказала я и сделала крошечный глоток кофе.

Отличный кофе. Ром будет доволен. Если конечно разбирается в кофе. Он должен в нем разбираться. Так же как и в красивых женщинах. Он может не знать французскую поэзию и не читать в оригинале Поля Элюара, но в женском шарме просто обязан разбираться. Судьба не может закинуть в такую потрясающую внешность серые обломки скудоумия.

– Короче, дачу я не купил, – Ром на минуту приник к краю чашечки выразительными губами.

Сколько женщин они перецеловали? Погоди, а с чего я решила что женщин? А если мужчин? Да, мужчин. Может он гей? Симпатичный мальчик, ласковый. Оп-па.

– Ты не гей? – спросила я, улыбаясь сахарнице.

– Что? – не понял Ром. В его глазах стоял омут непонимания. Хитрые черти или попрятались или там их никогда не было.

– Это я так, – сказала я, – приколола.

– Понятно, – согласился Ром, и взгляд его снова посерьезнел. – Тогда я решил купить тренажерный зал. Там нужно было пол-лимона. У меня было. Начали торговаться. Они цену задирают. Мы, говорят, передумали. Давай еще сто тысяч. Ты, типа, хозяин цветника, человек не бедный. Так что не ломайся, плати, как говорим. Наезд, короче. Я говорю, нет, я сваливаю. Тогда они решили мой магазин прибрать. Волки, натурально. Я их послал. Они в меня шмальнули. Две дырки. Одна навылет, а другая застряла.

Рома умолк и снова приник к чашке. Мне захотелось погладить его волнистую макушку. Ухоженный мальчик.

– А где дырки? – спросила я.

– В правом боку и в груди, – сказал Ром.

– Ты отдал им магазин? – спросила я.

– Нет, – покачал головой Ром, – наоборот, вложил в цветочное дело все свободные деньги. Построил загородный парниковый комплекс и купил сеть цветочных интернет-магазинов. Я контролирую десятую часть оборота цветов в городе. Это много.

– И сам развозишь цветы? – усмехнулась я. Он мне дико нравился. Мне хотелось его укусить. – Ты такой жадный?

– Нет, – сказал Ром, – просто мне нравится мое дело. И потом мне, как хозяину, важно встречаться с клиентами. Вы в следующий раз наверняка обратитесь ко мне, а не к конкуренту, правда? Вам же приятно, что я сам привожу цветы? Это запоминается. Люди ценят внимание больше денег.

– А если бы я заказала один цветок, а не тридцать восемь? – спросила я. – Ты бы тоже приехал?

– Нет, не приехал, – сказал Ром и помолчал. – А почему вы заказали тридцать восемь роз?

– По числу лет, – сказала я. – У меня сегодня день рождения.

– Вам тридцать восемь? – удивился Ром. Все понятно. Он прав, моя попка выглядит на десять лет моложе. Он это имел в виду.

– Тридцать восемь. А тебе сколько?

– Двадцать шесть, – сказал Ром и поставил чашечку на стол.

– Хочешь еще? – спросила я.

– Нет, – Ром посмотрел на часы. – Мне пора.

– Тогда неси цветы, – сказала я. Мне было жаль, что этот внезапный праздник заканчивается.

Ром вынул узкий лакированный слайдер, и сказал в него несколько слов. Мне показалось, что не на русском.

– Ты на каком языке говорил? – спросила я.

– На фарси – сказал Ром.

– На каком?

– На персидском, – Ром понимающе улыбнулся. – У меня персы работают.

– Откуда ты их взял?

– Набрал из тех, кто приезжает на заработки.

– Из Персии?

– Нет, – сказал Ром. – Из Нахичевани.

– А почему именно персы? – не удержалась я.

– Они честные, – сказал Ром, – и вежливые.

В дверь позвонили. Я открыла. На пороге стоял невысокий восточный мужчина. На щеках трехдневная щетина. В глазах улыбка. В руках две охапки цветов.

– Салам, ханум, – вежливо сказал перс. – Шома хубе?

– Он спрашивает, как вы? – перевел Ром. Он стоял за моей спиной. От него исходило спокойствие.

– Хорошо, спасибо, – кивнула я.

– Хейли хуб, – сдержанно обрадовался перс и показал краешки белых зубов.

Я подставила пластиковое ведро. Оно тоже было красного цвета. С красными розами оно смотрелось изумительно.

– С днем рождения, – сказал Ром. Он стоял на пороге и о чем-то думал. Я не знала, о чем он думает. Мне хотелось, чтобы он думал обо мне.

– Спасибо, Ром, – сказала я нежно. Похоже, переиграла. Или кажется? Странно, но я волнуюсь.

– Если вы в другой раз захотите купить даже всего один цветок, – сказал Ром, – я его вам привезу. У вас остался телефон?

– Да, – сказала я, – в компьютере.

– Лучше перепишите его на бумагу, – посоветовал Ром. – Мало ли что с компьютером, всякое бывает.

Я испытывающе посмотрела в его мерцающие омуты. Он что, просто шутит над престарелой женщиной? Или действительно заинтересован во мне? Господи, пока хорошенько не узнаешь человека, столько ненужных мыслей передумаешь.

– Хорошо, – кивнула я. – Я перепишу на бумагу.

Ром стоял и не уходил. Я начала плавится от счастья. Пусть он играет, мне все равно приятно. Значит, я стою того, чтобы со мной играли. Играют не с каждой. Только с теми, кто сам способен на игру. Вот и поиграем. Поточу коготки. Эй, не приближайся ко мне близко, оцарапаю.

– Что-нибудь еще? – участливо спросила я, чуть играя дверью.

– Типа, да, – задумчиво сказал Ром. – Еще деньги за цветы.

Я чуть не упала. Мне стало стыдно. Захотелось назвать себя дурой. Я молча прошла в комнату, взяла отложенные деньги и, вернувшись, подала Рому. Он неторопливо пересчитал. Я стояла рядом, слушала его приглушенное шептание и чувствовала себя как африканка на невольничьем рынке. Никаких прав, стой, жди участи и слушай приглушенный пересчет денег.

– Все в порядке, – наконец сказал Ром и отдал деньги персу. – До свидания.

– Хода хафес, ханум – сказал перс и прижал к груди правую руку. В левой он держал деньги.

– До свидания, молодые люди, – сухо сказала я и закрыла дверь.

Я была в бешенстве. Я не знала, кого мне убивать. Себя или сразу весь мир. Я стала слишком впечатлительна. ПМС, что б ему ни дна, ни покрышки. Я стояла в прихожей. Пурпурное сияние по-прежнему играло на стенах прихожей. В квартире стоял розовый аромат.

Я приняла ванну, выпила чашку зеленого чая и легла в постель. На потолке змеилась проклятая трещина. Это знак судьбы, сигнал к действию, предупреждение фортуны – не спи, дорогая! И я решилась.

Шпатлевка – грунтовка – покраска. Я даже запрессовала в проклятую трещину пенополиуретановый заполнитель, яростно орудуя тупыми клинышками. Типа, для экономии шпатлевки, но если честнее, просто со злости.

Я представила себя со стороны. Обнаженная женщина на сверкающей хромом стремянке, волосы распущены, глаза пылают, на ложбинке спины тихо плачет янтарная слезинка пота.

Алебастр очень белый, поэтому трещинка стала белее остального потолка. Извилистый шрам о прошлом, который только украшает. Я сделала все что могла. Я устало иду в душ под беззвучные аплодисменты лепестков тридцати восьми роз.

А ночью я видела сон. Но рассказывать о нем не буду. Чтобы не сглазить.

Тут Шура звонит

Тут Шура звонит и с легким волнение в голосе начинает:

– Вер, как дела?

Я говорю:

– Нормально, Шур, мы же вчера виделись.

– Виделись, Вер, виделись…

Шурка, когда волнуется, начинает нижнюю губу подволакивать до милой шепелявости.

Кстати, мужчинам это нравится. Им кажется, что Шурка от их присутствия слегка цепенеет. Это у мужчин охотничье восприятие. Если антилопу заденет стрела с отравленным концом, то ноги у животинки начнут подволакиваться, притормаживать и даже слегка отказывать. Легкая добыча для охотника, даже если он промахнулся, лишь чуть-чуть задев лесную дикарку. Хотя Шурка для антилопы грузновата, она сдобные пироги топлеными сливками запивает, но талия у Шурки на месте. А если талия на месте, то грудь и бедра уже непременно читаются. А тем более читаются, если правильной формы. А у Шурки все правильной формы. Шурка с ног до головы образцовая.

– Шур, говори громче.

– Я не могу, – говорит Шурка пониженным голосом, – мне борода мешает.

– Какая борода? – не поняла я.

– Моя.

– Вы там что, пьете?

– Ты с ума сошла?

Шурка что-то невнятно бормочет, потом голос снова обретает четкость:

– Я в костюме Деда-Мороза расхаживаю, привыкаю к бороде.

– Зачем? – я присаживаюсь на стул возле телефона. На всякий случай.

– Мы утром дом закончили, – голос Шурки просто звенит. – Сегодня надо поздравить инвестора от имени Деда-Мороза и вручить ему символический серебряный ключ.

– А ты-то причем? – я пытаюсь определиться со здравым смыслом. – Шур, ты – звеньевая штукатурщиц, там что, мужиков нет? Или ты сама вызвалась?

– Я вчера ляпнула про костюм Деда-Мороза, – чуть запнувшись, говорит Шурка. – А они заржали, а потом велели его принести. Я принесла. А они – надень. Я надела.

– А они?

– А они сказали, не снимай. Вечером поедешь к инвестору. Вручишь ключ – получишь три дня отгула. Три дня, Вер. Представляешь, как киндер обрадуется? Я в новогодние каникулы всегда авралила, а тут они сами мне три дня предлагают. В кои веки.

– Подозрительная доброта, – проворчала я.

Господи, на что только соглашаться приходится ради своих близких. Лично я не представляю Шурку с бородой и посохом. Но раз начальству нравится, значит, начальству виднее.

– А костюм у тебя откуда? – на всякий случай уточняю я.

– На распродаже купила, два года назад, – говорит Шура. – Красный халат с подстежкой, на холоде можно работать. И варежки теплые даром.

– Деловая ты, Шура, – говорю я. – Погоди, у меня пироги сгорят.

– Пироги? Хочу пирогов. А с чем?

– С капустой. Перезвони вечером, Шур.

– Погоди, Вер, теперь о главном. Мне для поздравления Снегурочка нужна.

– Чего-чего?

– Ты пироги вынь и возвращайся, – сказала Шурка. – Разговор есть.

– Даже не думай, – я просто дар речи потеряла, – Шур, даже не думай.

Пироги я вытащила. Правда, чуть не уронила в спешке. У меня стеклянный поднос, сразу видно, подгорели или нет. Успела, уфф.

– А пирогов много? – интересуется Шурка.

– Большой противень. Тебе хватит.

– Верунь, у тебя есть шубка беленькая кроличья. И сапожки беленькие с застежками золотыми. Ну ты же вылитая Снегурочка.

– До свидания, Шура.

– Вер, – голос Шура становится жестким. Уж чего-чего, а командовать моя антилопа умеет, – тебе ничего делать не надо. Я сама поздравлю, шампанское выпью и ключ вручу. А ты так постоишь, для вида. На все про все полчаса.

– Нет, Шур, нет, – я пытаюсь отбиться, – у меня сегодня вечер занят… это… ну, я не могу…

Не умею я врать. Вернее, не хочу. Ну как я буду врать Шурке?

– Вер, я боюсь идти одна, – добивает меня Шура. – А вдруг он меня свяжет и надругается?

– Кто он?

– Инвестор, кто же. Я его в глаза не видела. А если он маньяк?

– Ты серьезно?

– Ничего нельзя исключать, – страдальчески говорит Шура. – Я столько богатых извращенцев через стекло видела, когда откосы штукатурила. Сейчас время такое, за деньги можно все. А отказаться я не могу. Три дня отгула. Выручи, Вер?

– А если он нас двоих свяжет и надругается? – говорю я и понимаю, что даже если так и будет, Шурку я не брошу. Уже не брошу. Если бы Шурка не боялась, я бы не пошла. Но тут-то совсем другое дело.

– Вдвоем мы отобьемся, – сразу веселеет Шурка. – Короче, сегодня я за тобой заеду. Стройка машину дает. И пулей летим к инвестору, поздравлять. У тебя есть белые колготки или привезти?

– Ты сама только что говорила, что боишься маньяка, – сказала я. – И тут же заботишься о моей привлекательности? Или ты решила меня ему подсунуть? Говори честно?

– Моя ты любимая-прелюбимая дура, – обожающим голосом говорит Шура, – только до вечера не слопай все пироги, оставь половину. Ох и пожрем мы с Веркой на последок.

– Типун тебе на язык, – я вешаю трубку.

Вечером ко мне вваливается Шурка в красной спецовке. Вся в снегу, веселая и горячая, как русская печка. Хохочет на всю квартиру.

– Вер, а нам «мерседес» дали, – кричит Шурка и тащит меня на кухню. – Где пироги?

– Ты хоть бы спецовку сняла, – слабо протестую я, пытаясь привыкнуть к энергетическому полю Шурки.

Меня потряхивает, а вокруг нас с шипением лопаются голубые искры.

– Это не спецовка, а костюм Деда-Мороза, – жуя пироги, поясняет Шурка. – А бороду решили не клеить, я резинку к ней пришила. Давай по сто пятьдесят шампанского?

– Нет уж, – наотрез отказываюсь я, – пьяной я не поеду.

– Это правильно, – кивает Шурка. – Потом выпьем.

Она ест пироги и стонет от удовольствия.

– Вер, какая ты мастерица. Я вот вроде то же самое делаю, а так вкусно не получается.

– Ага, ага, – усмехаюсь я, хотя мне приятно, – говори, говори.

– А чего говорить, – Шурка, кажется, наелась. Она отряхивает ладони и вытирает губы, – всю помаду с твоими пирогами съела. Дай свою косметичку, Вер.

– С ума сошла? Ты же Дед Мороз, какая помада?

– А и верно, – засмеялась Шурка, – чего-то я не в образе. Зато ты у меня такая красавица, такая Снегурочка, такая цыпулечка-лапулечка. Шубка беленькая, каблучки на сапожках.

– Давай уже поедем, – я ищу ключи от квартиры. – Зря я с тобой связалась, Шур. Лежала бы я сейчас в ванне с журнальчиком. Я еще волосы хотела покрасить.

Мы едем по вечернему городу. В салоне пахнет цитрусами. Водитель с нами не разговаривает. Да нам это и не надо.

– Значит так, – шепчет мне Шурка, – ты стой у двери, смотри, чтобы он ее не запер. А я быстро поздравлю и вручу ключ от дома. Черт, куда я его задевала?

Шурка ищет вывалившийся ключ. Находит его на полу машины. Ключ похож на маленькую серебряную кочергу.

Инвестор живет на десятом этаже модерновой башни, похожей на сверкающую спираль. Охранник сверяется со списком, потом пропускает нас в лифт.

На лестничной клетке десятого этажа нас встречает шикарно одетый мужчина с загорелым лицом и коротким седым ежиком.

– Наконец-то, – говорит мужчина и смотрит на часы.

– В смысле? – спрашивает Шурка и натягивает на подбородок бороду на резинке. – Это вы кому говорите?

– Мне про вас звонили, – говорит мужчина и переводит взгляд на мои колени в ослепительно белых колготках. – Я инвестор.

– Очень приятно, – говорит Шурка басом и стучит о пол деревянным посохом. – А я Дедушка Мороз, а это внучка моя, Снегурочка. Поздравляем с…

– Вы на оленях ехали? – спрашивает инвестор. – Я вас уже час жду.

Мы молчим. А что скажешь? Что Шурка пироги трескала? Все как-то пошло не по сценарию.

– Короче, вот ключ от дома, – басом говорит Шура, вытягивая из расшитого кармана серебряную кочергу. – Строительство мы завершили досрочно на две недели, поэтому и празднуем…

– Договорим по пути, – прервал инвестор взмахом руки. На пальце сверкнул перстень. – Посмотрим дом. Хочу убедиться, что его действительно закончили.

– А нам обязательно ехать? – спрашивает Шура. – Может вам лучше вызвать начальство. А мы люди маленькие, нам что сказали, то мы и сделали.

Инвестор пронизывает нас взглядом. Чего у него в голове? Вот всегда так, сделаешь доброе дело и потом сто раз пожалеешь.

– А вы кем трудитесь? – спрашивает инвестор.

– Я штукатурщица, – говорит Шура, – а она малярша.

– Малярша? – повторяет инвестор и смотрит на меня. Его глаза немного теплеют. – Я тоже маляр.

– Вы же инвестор? – Шурка от неожиданности икает и колотит себя в грудь.

– Инвестор – это профессия, а маляр – судьба, – усмехнулся инвестор. – Я до армии на стройке малярничал, на всю жизнь въелось. Я и сейчас могу халтурить, бронзирую, золочу и серебрю с закрытыми глазами.

Я пытаюсь вспомнить, что я знаю про бронзирование, золочение и серебрение. Знаю мало. Стыдно. И тут инвестор поворачивается ко мне:

– А вас как зовут?

– Она Вера, – говорит Шура, – а я Шура.

– А я Евгений Федорович, – инвестор пригладил белый ежик. – Ну, поехали?

У инвестора был черный лакированный микроавтобус, офис на колесах. Все в коже, кругом компьютеры, факсы, телефоны. В стенах сверкают галогенки и потрясающий запах. Я различила бергамот, имбирь и мускус.

Сданный дом встретил нас темнотой окон и запертой входной дверью.

– Это нормально, – сказал инвестор, подергав за ручку двери. – Но почему лифты стоят во дворе?

И действительно, в снегу стояли ящики с новыми лифтами. Они стояли уже вторую неделю. Их привезли еще до моего отпуска.

– Мне все понятно – сказал инвестор.

– Будете вызывать начальство? – бесцветно спросила Шура.

Я смотрела на лифты, как на могильные памятники Шуркиных отгулов.

– А пусть Вера скажет вызывать или нет? – инвестор взял меня за руку.

Рука у него была уверенная и сильная. А пальцы жесткие, малярные. Я выдернула руку и убрала ее за спину. Получилось по-детски.

Инвестор усмехнулся.

– Молчание, Вера, это знак согласия.

– А причем тут Вера? – вмешалась Шура. – Говорить должна я. А Вера тут для мебели.

– Ах, для мебели, – сказал инвестор и неожиданно улыбнулся.

Улыбка его молодила. И на подбородке проявилась ямочка. Мне нравятся ямочки на мужских подбородках. И вообще, он был симпатичным человеком. Это такая редкость среди богатых людей. Уж я-то насмотрелась на них, на хозяев бизнеса.

– Ладно, девчонки, проехали, – махнул рукой инвестор. – Поздравляйте меня с домом, вручайте ключ, делайте то, что хотели. Черт с ним, с вашим начальством, я его прощаю.

– Ой, правда? А можно мне бороду надеть? – захлопотала Шура. – Я с бородой речь репетировала.

– Надевай, – сказал инвестор, – и посохом стукни. Гулять так, гулять.

– Ага, – Шура набрала в грудь воздух и стукнула посохом, – дорогой Евгений Федорович, с Новым годом вас, с новым счастьем! И примите от нас со Снегурочкой ключ от нового дома. Удачи вам в бизнесе и в личной жизни.

Евгений Федорович деликатно принял серебряный ключ и вытянул из кармана плоскую золотую фляжку:

– Обмоем ключ?

– Обмоем, – кивнула Шура, – а то ситуация какая-то дурацкая. Даже неудобно в глаза глядеть.

– Мне удобно, – сказала я. – Я пить не буду.

– Первые слова Веры за все время, – заметил инвестор.

Они выпили.

– Махнем в ресторан, мастерицы?

– Нет, Евгений Федорович, мы с Верой домой, – твердо сказала Шура. – Нам рано на работу.

– Жаль, жаль, – сказал инвестор, – ну, что же, тогда позвольте мне развести вас по домам. Сначала Шуру, а потом Веру.

– Мы живем вместе, – сказала Шура. – Мы двоюродные сестры.

– Я это заметил, – сказал инвестор.

Шура взяла меня под локоть, и мы пошли к лакированному микроавтобусу.

Дома мы быстро скинули наряды и уселись в ванной комнате.

– Какой мужик, да? – Шура разбирала мои мокрые волосы на пряди и осторожно наносила краску. – Не стал скандалить, взял ключ, угостил коньяком. А все почему?

Я молчала, наблюдая за ловкими движениями Шуркиной кисточки.

– Ну, чего ты молчишь, Вер?

– А что говорить?

– А то, что инвестор на тебя запал, – Шурка скосила глаза, чтобы поймать мой взгляд. – Ты поняла?

– Прекрати свои бредни, Шур.

– Святая простота, – вздохнула Шура, – мне бы твою внешность, Вера все равно ты ею пользоваться не умеешь.

– Умею, когда надо, – сказала я.

Шурка молча работает, тщательно промазывая корни волос. Потом говорит:

– Спасибо, что одну не бросила.

– Ага, толку от меня.

– Ты спасла мои три отгула, – с чувством сказала Шура.

– Ты сама их спасла, – заметила я. – Я молчала, как дура.

– Лучше молчать как дура, чем говорить как я, – заявила Шура. С ней невозможно спорить.

Шурка набрала пирогов и уехала домой.

А я достала с книжной полки давно забытый словарь маляра-штукатура и стала читать главу про бронзирование, золочение и серебрение.

Выйду на работу – попробую. Ну а потом и с завязанными глазами.

Маляр – это не профессия, это судьба.

Не люблю я оттепель среди зимы

Не люблю я оттепель среди зимы. Навьюжит зима снега, укроет им целину, придавит тяжестью еловые лапы, обустроит свое царство – ходи по нему и любуйся.

И вдруг поутру закапает с кровельных желобов, затянется пространство мокрым ситом, потемнеет снег, и на душе становится зябко и пасмурно.

Но не люблю я оттепель по другой причине. Штукатурить наружные стены при минусе не полагается. Иногда, правда, добавляют в раствор химические модификаторы для работы на холоде. Но это в крайних случаях. Потому что зимой и внутрянки с головой хватает, в смысле – отделки внутренних помещений. А вот если оттепель, то отделочниц могут из тепла на холод выгнать. Фасад штукатурить. Формально – плюс? Плюс! Вот и работайте, девчонки!

А разве плюс три – это тепло? Плюс три еще холоднее, чем минус три, потому что сырость в душу проникает, морозит и колотит, пока на перерыв не сорвешься, пока раскаленным кофе не обожжешься, так и сидишь с ознобом.

Забились мы с Лидкой на пару в крохотную прорабскую, пьем кофе и оттепель ругаем. Нам по сегодняшнему плану надо было в бойлерной швы шпаклевать. В бойлерной жара, можно в купальниках работать.

Купальники зимой дешевые. Лидка третьего дня пять купила. И притащила в бойлерную мерить, чтобы я со стороны подсказала, какой на ней лучше сидит. У Лидки фигура божественная. На нее робу с огородного пугала напяль – все равно мужики потянутся. А купальники у Лидки яркие, тугие. И очень минимальные.

– Вер, может мне поскромнее модельку взять? – задумывается Лидка. – Не девочка я уже.

Это она скромничает. Вижу же, что ей все нравятся. И все ей к лицу. И к попе. А разве нет? Попа – это на пляже очень важная деталь. Ее никуда не спрячешь, ни юбки, ни джинсов рядом нет.

– Лид, – говорю, – ты у нас девушка на выданье, летом поедешь в Таиланд, найдешь там себе бизнесмена, нет, пять бизнесменов, у тебя же пять купальников. И окупятся твои вложения, глазом не успеешь моргнуть.

Лидка смеется. У нее характер легкий. Таких девок поискать. Она еще и готовить может, как в ресторане. Девчонка – чудо.

– Ага, в Таиланд, – говорит Лидка, – а Вовку куда я дену? Нет, я с ним в деревню, на молоко. Возьму-ка я один купальник, серенький, мне хватит. Все равно там народу нет, все в городе.

А сегодня мы не в уютной бойлерной, сегодня мы полсмены на этом плюсе три руками махали, даже не вспотели. А до конца работы еще четыре часа.

– А назавтра, – спрашиваю, – тоже плюс?

– Не знаю, – говорит Лидка. – Я без сахара буду.

– Лид, – говорю, – сахар для мозгов, ну как можно кофе пить без сахара?

– А так и можно, – говорит Лидка и, прищурив глаза от блаженства, тянет кофе.

Я кладу себе две ложки сахара, не могу без сладкого жить. У меня фигура не Лидкина, мне по барабану, главное – душевное спокойствие. Я еще и конфет шоколадных принесла, по две штучки на нос.

– Не, – говорит Лидка, – конфеты точно не буду.

– Ну, Лид, – говорю, – одну хоть съешь. Вот и пообедаем.

– Нет, я Вовке отнесу, – Лидка прячет конфеты в карман ватника. – Он эти обожает.

– Тогда и мои отдай, – говорю я. – Я тоже сегодня на диете. Не одной же тебе красавицей быть.

– Да ему даже много, – застеснялась Лодка. – Ешь сама, Вер, спасибо.

– Скоро Новый год, Лид, – отмахнулась я. – Еще наемся.

– Да, скоро Новый год, – сказала Лидка, как-то очень грустно.

– Может тебе денег подкинуть, Лид? – поняла я ее грусть по-своему. – На праздники Вовка тебя раскрутит, только в путь. Елки, подарки, аттракционы. Сейчас так все дорого.

– Да денег хватит, – сказала Лидка. – У меня халтурка была на прошлой неделе, не выспалась, правда. Но зато теперь голова не болит. Вернее, болит, но по-другому поводу.

– По какому?

Лидка помолчала. Думала, говорить или нет. Потом подняла глаза от чашки с кофе:

– Я тут Деда Мороза вызывала. На дом.

– А что, они уже ходят?

– Давно, – Лидка задумалась, – с начала декабря. А у меня только вчера и был свободный день. Вовку в садик не повела, сказала, что будем елку наряжать. Ну с утра и наряжали.

– Нарядили?

– Нарядили.

– Голова прошла?

– Елка ни при чем, – сказала Лидка. – Главный сюрприз – это Дед Мороз.

– И что? – спросила я. – Не пришел?

– Пришел.

– Пьяный?

– Ну, почему сразу пьяный-то, – засмеялась Лидка.

Господи, какая она миленькая. На щеках ямочки, зубки алебастровые. И одинокая. Вот и скажите мне, что мужикам нужно? Принцессу из Монако? Да они даже не знают, где это Монако находится?

– Короче, пришел Дед Мороз, – сказала Лидка,

– Ну.

– А это, Вер, мой бывший.

– Чего? – я чуть чашку с кофе не выронила.

– Вот и я чуть с каблуков не рухнула, – сказала Лидка. – Я же разоделась, как Золушка на балу. Платье атласное «в пол», рюши из голубой органзы, перчатки ажурные. Туфельки с прозрачным каблуком а-ля хрусталь. А Вовка у меня, как паж.

Короче, звонок. Открываем дверь, стоит мой бывший в красной шубе, с мешком подарков и бородой. И посохом стучит. Я вначале его не узнала. Входите, говорю, Дедушка Мороз. Он и вошел.

– А дальше?

– Вер, – сказала Лидка, – у меня дома коньяк стоял. Я его прихватила. Озноб выгнать. Давай клюкнем?

– Давай, – я протянула чашку. Вот кстати-то. В такую погоду это просто спасение.

Клюкнули мы коньяк. Согрелись. Молчим. Я Лидку не тороплю. Пусть говорит то, что захочет. Не все же можно объяснить.

– Ну, зашел он, – сказал Лидка, медленнее, чем обычно. – Я еще удивилась, откуда он знает, где елка. У меня же распашонка, комнаты одинаковые. Елку мы всегда в правой ставим. Так он в правую и пошел. Я еще подумала, а может, у всех в правой комнате елки стоят? Наивная я, Вер.

– Не наивней меня, – сказала я. – Давай еще клюкнем. Так это кстати.

Мы клюкнули.

– А потом он говорит… – сказала Лидка. – Нет, погоди, сначала я говорю Вовке: «Вовка, скажи: «Здравствуй, Дедушка Мороз!» Вовка пищит: «Здравствуй, Дедушка Мороз». А тот отвечает: «Здравствуй-здравствуй, сынок». Тут я бывшего и разглядела. Хорошо рядом кресло стояло.

– Обалдеть, – сказала я.

– Ага, – кивнула Лидка, – ну, Вовка, не заметил этого самого «сынок». Стишок рассказал, подарок получил. Кстати, подарок раз в пять раз дороже, чем я платила при заказе.

– Ну это понятно, – кивнула я.

– Короче, Вовку в детскую выставила с этой самой железной дорогой. А сама бывшего и спрашиваю: «Тебе чего, делать нечего? Ты без цирка не можешь?»

– Он же у тебя Серега? – уточнила я.

– Серега, – усмехнулась Лидка. – Только не у меня. Он от меня к актрисе драпанул, когда с Вовкой нужно было по ортопедам мотаться. Представь себе, одно дело – на его машине, а другое дело – я Вовку на своих руках таскала. До больницы и обратно, два раза в день. У меня руки, как у бабуина, до земли вытянулись.

Тут мы начали ржать. Ну смешно же, когда руки до земли.

– Бабуины от слова бабы, – сквозь слезы выдавила я. – Нам и таскать.

Тут Лидка поползла вниз, ухватилась за меня, и мы вместе покатились на пол. Ржать стало легче. Лежишь на спине, воздуху ничего не мешает, хохот от потолка отражается.

– Я сейчас задохнусь, – сказал Лидка.

Мы поднялись с пола и еще чуть-чуть клюкнули. Чтобы отдышаться.

– И тут он заявляет, – Лидка расстегнула пуговицу ватника, – насынг персонал, джаст бизнес.

– Чего? – не поняла я.

– Это он ум мне свой показывал, – сказала Лидка. – Если больше показать нечего, то только ум и остается.

Тут мы опять прыснули и придушенно поквохтали.

– Нет, – сказала я, – ты все-таки переведи, чего он сказал.

– Это по-английски «ничего личного, только бизнес», – перевела Лидка.

– В смысле?

– Ну, типа, он пришел исключительно по работе, а не ко мне.

– Он что Дедом Морозом работает?

– Он переводчик, – сказала Лидка. – А сейчас они семейно халтурят. Его актриска – Снегурочкой, а он – Дедом Морозом.

– А ты Снегурочку заказывала?

– Не-а, – отмахнулась Лидка, – посчитала, что Золушки вполне хватит. Как в воду глядела.

Мы опять замолчали. Как же не хочется обратно в слякоть! А нам еще леса собрали, а они мокрые, скользкие. И ведра тяжелые.

– Короче, я молчу, жду, пока он отвалит, – говорит Лидка. – Я ему с сыном никогда видеться не запрещала. Ему актриска запретила, вот он к Вовке и не ходил. Жду, а он не отваливает. Пошел к Вовке дорогу собирать. Там такая сложная дорога, электроника, станции, туннели. Поезда и грузовые и скоростные. Короче они час собирали.

– А ты чего делала?

– Кофе пила. А пусть общаются, – сказала Лидка. – Вовке – радость, а мне параллельно.

– Ну и правильно, – согласилась я.

– А потом вечер наступил, – сказала Лидка. – А он не уходит, топчется в своей шубе, потеет. Слышу, что ему актриска звонит, ищет. А он ей врет, что в лифте застрял. И сколько еще просидит – неизвестно. А голос такой заискивающий. Со мной он так никогда не разговаривал. Он и ушел-то по-английски.

– Он же английский переводчик, – напомнила я.

– Да это я помню, – сказала Лидка. – Я, если хочешь знать, Верусь, вообще все помню. И как он в депрессии валялся, как его с переводами кинули, как он ненавидит жареный чеснок, какие у него любимые галстуки, как он завидовал соседскому джипу. И все время я ему вытирала его английские сопли. А у меня соплей никогда не было, потому что я только и знала, что вкалывать. У меня даже слезы были все расписаны вперед, на каждый случай по несколько штучек, не больше. А он вот взял и ушел.

Я обняла Лидку, и мы поплакали. Накопилось, вот и поплакали. Зима оттепелью плачет, а мы – это часть природы, какая бы противная она ни была.

– А потом, – Лидка утерла слезы, – они играли в дорогу, пускали поезда, закрывали шлагбаумы, зажигали семафоры, продавали билеты, штрафовали зайцев. Я тоже играла. Я была мамой, которая встречает своего ребенка с поезда. Так Вовка захотел. Он ехал в вагоне, махал мне из окошка рукой, а потом мы с ним обнимались. Давай допьем коньяк?

– А, давай.

Мы клюкнули на посошок.

– А потом Вовка уснул, – сказала Лидка, – прямо на рельсах. Серега взял его на руки и отнес в кровать. И отклеил бороду и усы. И снял шубу и валенки. И пошел в душ, потому что дико вспотел в своем наряде. Я тоже надела халат, потому что… Не знаю почему. Наверное, надоело быть Золушкой. А Серега вышел из ванны, а вокруг талии обернуто полотенце. Он так всегда делал. И на коже капельки воды. А я ему заварила липовый цвет, он на ночь всегда его пил. А потом мы легли в постель. И я как с цепи сорвалась, накинулась на него. Я же, Вер, как он ушел – ни с кем. Он тоже как-то зажегся и, в общем… Нам было хорошо. Мы потом встали, в одних простынях, зажгли свечи, выпили шампанское. И ни о чем не говорили, просто плавились от какой-то взаимной нежности. Серега сильно похудел, не кормит она его, что ли? И еще какой-то запуганный, суетливый стал. У меня от этого даже сердце заболело. Пошли обратно в постель. Сердце и прошло. А утром просыпаемся – напротив кровати Вовка стоит и на Серегу смотрит. «Мам, – говорит, а пусть папа встает, я его давно жду». – «А зачем, я говорю, он тебе, сынок?» А Вовка: «Хочу папке железную дорогу показать, которую вчера Дед Мороз принес». Тут Серега прямо таки всхлипнул, но сделал вид, что закашлялся. Вскочил с кровати, и они пошли к железной дороге. А я готовила завтрак. Вовке – омлет, а Сереге – гречневую кашу с молоком. Они пришли и поели, потому что еда была привычная. Я так всегда по утрам готовила. А потом Вовка пошел во двор гулять, а Серега нарядился Дедом Морозом и украдкой выбрался из подъезда. Я из окна видела, как он в такси забрался. И уехал. И все.