Текст книги "Я всегда была уверена, что главное для женщины…"

Я так много слышала рождественских историй…

Я так много слышала рождественских историй, что стала вспоминать, а была ли в моей жизни хотя бы одна из них?

Необычных-то историй в моей жизни хватит на комплексную строительную бригаду отделочниц. Но вот какая из них самая рождественская?

Рождественские истории случаются зимой – это первое.

Они должны быть со счастливым концом – это второе.

И третье – это запах елок, воск свечей, глянец новогодних шаров.

В итоге я поняла, что нет у меня такой истории, которая бы включала в себя все три признака. Чего-нибудь в каждой истории да не хватало. То зимы, то елки, то счастливого конца.

И тогда я решила вспомнить историю, в которой вообще не было ни одного признака. Но она рождественская.

В то время я еще не была маляршей.

После школы два года отработала в библиотеке, пока библиотекарша не вышла из декрета. А потом получила расчет и оказалась вольным человеком на пороге лета и новой жизни.

В то лето я себе очень нравилась. Бывают такие моменты в девичьей жизни, когда вдруг ты ощущаешь новую силу, о которой вчера еще и речи не было. И вдруг мир словно бы изменился. Просто рухнул к твоим ногам. И люди, живущие на обломках этого рухнувшего мира, необычайно счастливы, если проходя мимо, ты коснешься их случайным взглядом своих невероятных по выразительности глаз. И в миллионах душ навеки пропишутся твоя безупречная походка, загорелые плечи, льняные волосы с небрежной косицей, идеальные, нагретые солнцем бедра, длинные гладкие икры и легкие прелестные ступни.

Я шла по пляжу мелководного Азовского моря, вдыхая жгучую смесь его колдовских испарений. Мне захотелось раствориться в мареве золотого жара, растекавшегося над зеленовато-голубой водой вплоть до линии горизонта, выписанной каллиграфической черной тушью. И вот тут…

– Моментальные фотографии с осликом и обезьянкой от Геры, – услышала я приглушенный баритон, подернутый паутинкой хрипоты.

Я замерла на границе золотого жара, чуть опалив ресницы и осветлив глаза, невольно создавав новый цветовой контраст дразнящий дерзости.

На границе моря и суши стоял широкоплечий человек. На шее красовалось ожерелье из камешков, цвета слоновой кости. На ожерелье висел фотоаппарат. Узкая талия и впалый живот были перехвачены красным ремнем, вдетым в штрипки легких льняных брюк. Высоко поддернутые манжеты опоясывали тугие мускулы ног, облизанных морем по сбитые о камни лодыжки. Этот Гера был писанным красавцем.

– А где ослик и обезьянка? – спросила я.

Присущая мне голосовая модуляция подпеклась в испарениях соли и прозвучала грубовато. Но в целом это неплохо, мир простых отношений как раз и должен выглядеть грубоватым. Как фактурная штукатурка, накиданная «шубой».

– Ослик и обезьянка прячутся от жары, – Гера повернулся к морю и громко свистнул.

В море возникли две фигуры, послушно двинувшие к берегу. Ослик и обезьянка. Оба с мокрой шерстью цвета маренго. Ослик блаженно скалился, а обезьянка хмурилась и нервно оглядывалась назад, в открытое море.

– Она очень боится акул, – сказал Гера.

– Какие еще акулы? – я насмешливо дернула плечом, стоя к происходящему вполоборота.

– Белые, самые страшные, – сказал Гера. – Моей обезьянке десять лет, восемь из них она ходила на круизном судне. Была любимицей публики. Но однажды, в сильный шторм, она упала в океан. И никто, кроме капитана, этого не заметил. Капитан приказал развернуть судно и идти на поиски обезьянки. Это было запрещено. По инструкции капитан должен был укрыться в ближайшем порту и переждать бурю.

– А он взял и не укрылся, – подтолкнула я сюжет.

Мне не нравилось стоять и слушать эту простенькую сказку, как совсем уж маленькая девочка.

– По счастью, шторм постепенно стих, – сказал Гера, не обращая внимания на мою шпильку. – Видимость улучшилась. Капитан навел бинокль на еле заметную в океане точку, которая и оказалась головой обезьянки. А рядом уже кружились плавники акул. И капитан не знал, успеет ли он дойти раньше, чем голодные акулы кинутся на обезьянку.

– А поблизости, совершенно случайно, плавал ослик, – подхватила я интонацию капитана.

– У нас в городе есть живодер по имени Жора, – сказал Гера. – Жора купил на базаре ослика. На шкуру. А ослик заупрямился идти с Жорой. Тогда Жора взвалил ослика на плечи и потащил на себе. А по дороге решил искупаться. Было жарко. А я ловил бычков и увидел, как Жора тащит ослика.

– И вы спасли ослику шкуру, – я слегка дернула себя за косицу. – У вас невероятная фантазия.

– Сегодня тут пусто, – сказал Гера, – не с кем поговорить. Я привык разговаривать. У капитана круизника большой экипаж и куча пассажиров.

– Неужели, вы и есть тот благородный капитан? – театрально простонала я и зааплодировала. – Никогда бы не догадалась.

Боже, какой банальный донжуан. Я просто теряю самоуважение.

– Меня списали, – Гера посадил обезьянку на плечо, – из-за срыва графика. Но если бы я не спас обезьянку, то ее сейчас не было бы на свете. И ослика не было бы. Море было бы, и акулы, и живодер Жора, и мы с вами были бы. А ослика и обезьянки не было бы. А они тоже должны быть.

– Всех не спасти, – сказала я.

Не помню, где я слышала эту фразу, но она мне понравилась.

– Я спасу всех, – сказал Гера и снял с шеи фотоаппарат. – Хотите снимок на память?

Я бы никогда не смогла представить себя в роли героини снимка. С осликом и обезьянкой.

– Нет, спасибо.

– Как хотите, – сказал Гера и, размахнувшись, выбросил в море фотоаппарат вместе с ожерельем.

– Вы что? – ахнула я, забыв про манеры. – Зачем вы это сделали?

– Он мне больше не понадобится, – сказал Гера. – Завтра я женюсь. Новая жизнь.

– А-а, поздравляю! – произнесла я с легкой досадой.

Я снова оглядела Геру с ног до головы. Интересно, кого его избранница? Дочь миллионера?

– Она обычная девушка, – сказал Гера, угадав мои мысли. Наверное, это было не трудно.

Гера поставил обезьянку в воду:

– Возвращайтесь в море, ребята, тут жарко.

Ослик и обезьянка тихо побрели обратно. Скрылись из виду.

Гера сел по-турецки на песок.

– Я нравлюсь женщинам и отвечаю им взаимностью.

– Я и сама догадалась, что вы бабник.

– Бабник? – удивился Гера. – Я ни за кем не бегаю.

– Это не имеет значения.

– Эту девушку постоянно обманывали. Вначале обворовали брачные аферисты. Потом жилье отняли бандиты, ее отдали в бордель. Сбежала. Без паспорта и денег. Ночевала тут на пляже. Некуда было пойти. Я утром люблю купаться. Рано утром, пока вода холодная.

– И по традиции вы ее тоже спасли, – уныло закончила я.

– Я женюсь, – сказал Гера. – Иначе, она пропадет.

В прочитанных мной за два года библиотечных книжках мужские натуры – отъявленные эгоисты и вруны.

А тут ангел с идеальной фигурой, здоровой психикой и высшим капитанским образованием, который собирается жениться не по любви или хотя бы из выгоды, а из жалости.

Я стояла и не знала, что делать. Уходить не хотелось, оставаться не имело смысла.

– Вы когда-нибудь ловили ставриду? – неожиданно спросил Гера. – Очень интересная рыбка. Она ловится на голый крючок.

– В точности, как ваши поклонницы, – не удержалась я.

– Пойдемте, – сказал Гера и взял меня за руку.

У меня вдруг появилась точка опоры, я перестала растворяться в золотом мареве, я стала осязаемой.

Гера вел меня на невысокую дюну, где стояла спасательная станция.

– Сейчас там никого, – сказал Гера. – Спасатели играют в футбол с пляжем авиатехников. Я возьму весла.

Гера открыл дверь и пропустил меня вперед. Внутри было прохладно и темно. Я прошла и остановилась. Пахло нагретым табаком, листья которого сушились на крыше станции. Гера подошел совсем неслышно. Обнял меня и уверенно поцеловал.

Я ощутила его губы. Я не возмутилась, не знаю почему. Мы целовались, и у меня возникло чувство полета. Я вспомнила городской парк, музыку и вышку, на краю которой стояла. Мои ноги были спутаны веревкой. А внизу было крохотное озеро, в которое я должна была попасть, чтобы не разбиться о землю. Я досчитала до трех и полетела.

И меня с силой обнял ветер, с такой же силой, как у Геры. И я доверилась ветру, утратив способность кричать и сопротивляться падению. И мне хотелось падать в вечность. И я падала.

А потом путы на ногах выдернули меня из падения. Я отдышалась, пригладила волосы и до вечера стояла у вышки. Смотрела, как следующая счастливая девушка падает в объятия ветра. Вся очередь состояла из счастливых девушек со спутанными ногами.

– Нельзя быть счастливой, – осенило меня. – Надо быть несчастной. И тогда Гера будет твой.

Щекочущий аромат табачных листьев придал мне смелости.

– Кстати, – я отстранилась от Геры, – мне тоже нужна помощь. Вы поможете?

– Я помогаю. Ты ведь не захотела ловить ставридку, и мы ее не ловили, – сказал Гера. – Ты захотела целоваться, и мы целовались. Разве нет?

Какая потрясающая по наглости самоуверенность. Жалкий пляжный психолог. Дуры-девки на шею бросаются.

А я не девка. К черту путы! Захочу грохнуться башкой о землю – возьму и грохнусь.

Я выскочила на двор. А потом вниз к морю. Темнел мокрый песок. Вдали вились чайки.

Я вошла в воду и побрела к горизонту. Теперь мне действительно придется утопиться. Я стану русалкой и короткими летними ночами буду петь свои грустные песни, глядя сквозь толщу прозрачной волны на гуляющих по набережной людей.

Я удалялась от берега, и вода становилась холоднее и чище. Я должна была прожить этот день как-то празднично. Но не сумела.

Прощай, белый свет, прощай теплый воздух, прощай далекий берег.

Я слизываю быстрые слезы.

И натыкаюсь на стоящего в воде ослика. На ослике сидит обезьянка. Она перебирается ко мне на плечи и обнимает за шею.

– Милые вы мои, – растерянно бормочу я, – я иду топиться.

И тут до нас доносится свист Геры. Еще один. Ослик поводит ушами и поворачивает к берегу. Обезьянка умоляюще бормочет и дергает меня за ухо. Она не хочет отставать от ослика. Я вспомнила, что она боится акул. Я иду за осликом. Дорога обратно кажется длиннее. Я устала и еле передвигаю ноги.

На берегу стоит Гера. Гера молчит, скользя по моей поникшей фигуре насмешливым взглядом.

Ему смешно. Надо было утопиться.

Я опускаюсь на песок, Гера садится рядом.

– В этом море нельзя утопиться, – говорит Гера. – Тут мелко.

– Но за свою девушку-то вы переживали, – замечаю я. – Даже жениться решили, чтобы не утопилась.

– Не было никакой девушки, – сказал Гера. – Выдумал я её. Но если бы была, я бы обязательно женился.

– Как это не было? – от неожиданности я поднялась на ноги.

– Очень просто, – пожал плечами Гера, – не было и все. Но если тебе будет очень плохо, то ты приезжай. Я женюсь на тебе. Но только если очень плохо, поняла?

– А если свадьбы не будет, – с подозрением спрашиваю я, – зачем выбросили камеру?

– Климат у нас морской, железо быстро разъедает, – ответил Гера, – труха уже, короче. И вообще, я не фотограф.

– А зверюшек куда денете? – спросила я.

– Как жили, так и будут жить на спасательной станции, – сказал Гера. – Пока я тут начальник. Фотография – это так, от скуки. Никто не тонет.

– Ладно, я пошла, – сказала я. – Только странно, что вы так и не спросили, как меня зовут. И не надо.

– И не надо, – согласился Гера. – Приедешь – познакомимся.

– А зовут меня Верой, – я показала ему язык и пошла к выходу. – Можете даже не запоминать.

Ослик и обезьянка смотрели мне в след. И Гера смотрел. А может и не смотрел, я же не оборачивалась.

Прошло много лет. Я уже давно малярша со стажем. Живу одна. Мне нравится моя жизнь. Хотя иногда мне хочется к Гере. Но он предупредил, что у меня всё должно быть плохо. А у меня всё хорошо. И с каждым годом все лучше и лучше. Поэтому, я никогда к нему не приеду.

Но дело даже не в этом. Я никогда не приеду, даже если у меня все рухнет. Даже если я останусь без гроша в кармане и крыши над головой. Потому что я не ослик и не обезьянка, и меня вовсе необязательно держать на спасательной станции.

Спасибо тебе, мой первый курортный роман, за чувства, которые ты во мне пробудил и которые иначе как рождественским чудом и не назовешь.

Вместо эпилога

 
А я ходила по трамвайной линии
 
 
А я ходила по трамвайной линии,
Хотелось мне трамвайного спокойствия,
Я верила трамваям, они сильные
И в замкнутости видят удовольствие.
 
 
Но уступлю я путь трамваю местному,
Трамваем мне считаться нету повода,
Трамваями становятся по-честному:
Дотягиваясь пальцами до провода.