Текст книги "Однажды в Пушкарёвом"

Глава 24. Скучный финал

Иван проснулся посреди ночи от какой-то мышиной возни, происходящей вокруг него в зале.

– Кто здесь? – громко спросил он, не вставая.

Возня на секунду прекратилась. Потом в районе стола опять началось бессовестное шуршание Ваниными чертежами.

– Я включаю свет! – грозно сказал Иван.

– Ну и пожалуйста! – раздался женский голос у него в изголовье, совсем рядом. Подумаешь, свет он включит. Может, ещё и городового звать будешь?

– Прасковья, ты мне дала обещание, что будешь вежливой, не так ли?

Иван резким движением выхватил из-под подушки электрический фонарь и направил луч в ту сторону, откуда донеслись последние сказанные слова. На его круглом столе, раскидав в стороны бумаги с расчётами для макета, сидела Ольга, покачивая ногами. Свою летнюю шляпку она устроила на макет, сохнувший рядом на столе.

– Красиво! – кивнула она на Ванину работу. – Но по мне – всё это надо немедленно сжечь!

– Нет, вот этого мы как раз сейчас делать не будем, – как можно миролюбивее сказал Иван. – Здравствуйте, девушки.

– Где письма? Те, что я уже у Вас забрала, оказались ненужными, не теми, которые я ищу. Отдайте мне настоящие! Флакончик тоже у меня. Потому что он мой, и доказывать я Вам ничего не собираюсь.

– Прасковья, я тебя прошу ещё раз – будь вежливой. Этот человек ничего нам плохого не сделал, понимаешь? Иван, у Вас имеются другие письма?

– Да, они попали ко мне в руки только вчера. Они хранились за зеркалом, которое одна семья нашла на чердаке этого дома и пользовалась им, не подозревая о тайнике.

– Да, это было мамино зеркало… Отдайте мне их поскорее, пожалуйста.

Иван вынул бумаги из-под подушки и передал их Ольге. Девушка быстро пробежала глазами по тексту и… спокойно разорвала все три письма и фотографию на мелкие кусочки.

– Я догадывалась. Я заходила однажды в Троицкую церковь. Просто проходила мимо и решила заглянуть. Служба ещё не началась, народу было совсем мало. В углу я заметила маму и Алексея Николаевича. Она прислонила голову к его плечу, а он тихонько целовал её в макушку. И у обоих глаза были закрыты. Да если бы даже и открыты – они бы всё равно никого по сторонам не увидели бы. Я выбежала из церкви… Но мне было мало увиденного, мне хотелось каких-то иных доказательств! И вот, пожалуйста… – Ольга показала мыском туфельки на обрывки писем на полу. – Это было через несколько месяцев после того, как она нас с Алексеем познакомила. Мы Вас больше не побеспокоим. Параша, пойдём, нам пора. И, пожалуйста, больше встречи со мной не ищите.

Иван слышал через раскрытую дверь балкона, как по ночному переулку стучали каблучки…

Он подошёл к столу и механически стал приводить в порядок разбросанные чертежи. Руки у него дрожали и как-то сами собой сминали уголки чертежей и эскизов…

«Большой Джон», так и непрочитанный, шлёпнулся на пол, распахнувшись при ударе на развороте с чёрно-белой иллюстрацией. Иван посветил на неё фонарём: большая комната, три кровати, на кроватях сидят девушки, лица их повёрнуты в одну сторону; мимо ряда кроватей, по проходу, идёт девушка в каком-то казённом костюме, в школьной форме, что ли, рука её поднята вверх, она делает знак всем тем, которые смотрят на неё со своих мест. Под картинкой стояла подпись: « – Никакого Чёрного Принца нет, не было и не будет…» Иван захлопнул книгу и отбросил на стол…

– Повести для юношества, – сказал он вслух. – А спать-то сегодня больше не получится.

– Конечно, не получится! Ты что себе позволяешь? От тебя две молодые особы в слезах только что выбежали! – на пороге залы стоял Поспелов.

– Взгляните-ка сюда, пожалуйста. – Иван собрал с пола обрывки писем и кусочки фотографии. – Подержите фонарь, я должен произвести кое-какие действия.

Иван собрал воедино фотографию.

– Сложилась мозаика? – усмехнулся Поспелов.

– Да, это Сергеев, а это Дора – Даша. На обратной стороне было написано, что он хранит её в своём сердце… Кажется, теперь всё предельно ясно.

– Знаешь что, следопыт, бегом вниз: там мой велосипед стоит. Дуй за девицами, ты их ещё догонишь. Говори им всё, что хочешь, но в слезах барышень отпускать не полагается.

– Они в сторону Волконского направились?

– А то ты не знаешь?

– Вы всё-таки следили за мной постоянно, я теперь в этом убедился.

– Дел у меня мало, что ли? В мои обязанности дворника входят эти ночные обходы. Беги!

Иван догнал Ольгу и Прасковью у Самотёчной эстакады. Он не мог изменить события столетней давности, и найти нужные слова для Ольги он был тоже не в силах. На Цветном бульваре он сорвал с клумбы охапку красных цветов, названия которым он не знал и, поравнявшись с девушками, протянул Ольге букет.

Через секунду он получил этим же букетом по лицу, но не от Ольги, а от Прасковьи, перехватившей цветы.

– Я тебя умоляю, держи себя в руках, ты мне дала слово, – строго сказала сестре Ольга, схватив её за руку. – Он-то нам ничего плохого не сделал!

– Кругом одно враньё, – процедила Прасковья сквозь зубы. – Если бы не это враньё – всё сложилось бы иначе, у всех! Плевала я, дорогая сестра, на твои манеры. Дудки!

– Оля, я не могу найти нужных слов… дурацкая ситуация. Алексей Николаевич Сергеев – мой прапрадед. Я его не выбирал. Родителей не выбирают… Извините…

– Москва – большая деревня, – устало сказала Прасковья. – Пойдём, Оля.

– Подожди, сестра. А как у него сложилась жизнь потом, после всех событий?

– У Сергеева? Он женился на своей ученице по институту, она была его младше на тринадцать лет. То есть предположительно ученице. Они снимали квартиру недалеко отсюда. Он больше не рисовал. Детей у них было пятеро. Двое погибли в Первую мировую войну на фронте, ещё один в Великую отечественную. До наших дней дожили двое. Сын пил, а дочь, которую тоже Ольгой звали, одна воспитывала единственного ребёнка. Собственно, мою бабушку… Выходит, что как-то всё не слишком удачно сложилось. Сергеев хотел покупать собственный дом в Институтском переулке, ему тогда до места службы было бы совсем рукой подать, но в революцию все его накопления в банке пропали, он оказался не у дел. Вот и все его семьдесят шесть лет!

– Скучно. Пойдём, Оля.

Прасковья взяла сестру под руку, отдала ей растрёпанный букет и потянула в сторону Волконского. Оля не сопротивлялась.

Поспелов ждал Ивана в кресле на балконе. Кот лежал у него на коленях. Оба мерно покачивались.

– Симеон Илларионович, я велосипед в подъезд завёз, а то уже светает…

– Ха, думаешь, найдутся любители прокатиться на моём драндулете? Оля – как?

– По-прежнему, но теперь она своего добилась: правда ей известна.

– Ну и ладно, ну и хорошо. Можешь теперь идти спокойной душой на все четыре стороны, не имею больше намерений тебя задерживать.

– Я завтра съезжаю. У меня ещё дело меленькое есть: обещал одному старичку в Колокольников переулок кусок фанерки занести. А Вы, наверное, его знаете, он себя называет коллекционером.

– Ксенофонтыч? Ну, кто же этого больного гнома не знает? Он тут жил, кстати, в коммуналке, этаж не помню. Его дочь ему чем-то не угодила. Он наотрез отказался с ней в новую квартиру переезжать. Ушёл к папе в этот Колокольников.

– Папа, наверное, давно умер.

– Не мудрено. Странно, что Ксенофонтыч ещё жив – он девятнадцатого века рождения.

– С дочерью своей он из-за зеркала поругался. Письма, которые Ольга искала, были заложены под фанерку, на тыльной стороне того зеркала, которое по этому дому кочевало больше ста лет, с этажа на этаж… Об этом тайнике никто, конечно, не знал. Дочь отнесла на продажу зеркало с рамой. Приёмщица раму приняла и продала, а зеркало вручила дочери обратно… Поэтому – спасибо приёмщице! А то ушли бы неизвестно куда ещё и эти письма. А в Колокольников я другой багет отнёс, который тут в зале нашёл. Ксенофонтыч сказал, что такую же раму и его зеркало имело. Те же амуры! Думаю, были парные зеркала при Смирновых. Старик очень счастлив, кстати.

– Ивану-следопыту – слава! Кота тебе придётся с собой брать. Дом снесут, а он к тебе привык. Мне пора. Счастливо оставаться. С Раневской попрощаться не забудь.

Глава 25. Ещё одна Оля

Иван не сомневался, что Софья Никандровна каким-то чудесным образом уже была посвящена во все последние события. Иногда ему казалось, что у неё с Поспеловым хорошо налажена телепатическая связь: если о чём-то знал Поспелов, значит, и Раневская – тоже. Но попрощаться, конечно, надо было. К тому же, он собирался просить Софью Никандровну всё-таки устроить ему напоследок экскурсию по квартире – им руководило профессиональное любопытство.

Большой Головин, дом девять, первый подъезд, последний этаж, знакомая дверь. Иван позвонил. Открыли Ивану непривычно скоро. На пороге стояла незнакомая девушка, босая, в летнем халате, испачканном масляной краской, она вытирала пальцы тряпкой, сильно пахнущей скипидаром.

– Привет, а я к Софье Никандровне, она дома?

– Вот так раз, – растерянно произнесла девушка, отступив на шаг в прихожую и смерив Ивана взглядом. – Софья Никандровна – моя бабулька, она действительно жила здесь, но это было ещё при царе Горохе.

– Да ведь я был у неё в гостях на прошлой неделе!

– Подождите, может быть, Вы квартирой ошиблись? В этих переулках мне все дома кажутся совершенно одинаковыми.

– Нет, я не мог ошибиться. У вас здесь десять комнат, последняя – кухня, в кабинете висит портрет её отца, там полно книг, кресла глубокие, а в книжном шкафу стоит чёрно-белая фотография…

– Бабушка с одним своим близким другом в Ницце…

– Да, в Ницце, в двадцать восьмом году. Ну, видите, я был здесь на прошлой неделе!

– Вы-то, может, и были, – медленно произнесла девушка, но моей бабушки здесь точно быть не могло. Она похоронена на русском кладбище Кокад, в этой самой Ницце. Мы с мамой там периодически бываем. Бабушка незадолго до смерти приезжала в Москву. Она собирала картины. Но это было в середине восьмидесятых… Знаете что, если Вы ещё раз придёте, после Нового года, то я Вам привезу фотографию с её могилы, хотите? Просто по вашему лицу я вижу, что Вы мне на слово верить не собираетесь. Да, и я её правнучка, а не внучка, просто при жизни я всегда обращалась к ней «бабушка». Но финала это не меняет, к сожалению.

– Вас зовут Ольгой?

– Откуда Вы знаете?

– Софья Никандровна говорила… Ещё она говорила, что ждала Вас, пока Вы откуда-то прилетите…

– Да, вот именно из этой самой Ниццы я и прилетела. Вчера поздно вечером.

– Вы тоже художник?

– Почему тоже?

– Это длинная история… Я – Иван, архитектор.

– Да?! Ой, как мне с Вами повезло! Я пишу один старый дом, прямо из окна, а у меня что-то все пропорции пляшут. Я не могу понять, в чём дело, глаза устали. Вы не посмотрите? Не разувайтесь, здесь очень пыльно, капитальная уборка нужна…

Поспелов, к которому Иван пришёл для разъяснения ситуации с Софьей Никандровной, только пожал плечами:

– Всякое бывает, следопыт.

– И что, Вы разве не удивлены?.. А если и Вы однажды исчезните?

– Естественно исчезну. Все люди смертны, а я человек пока что.

– Я очень надеюсь, что хоть Вы пока что человек, Симеон Илларионович! А что, Стоецкий – тоже?..

– Наверное, – развёл руками Поспелов, – Моё дело улицы мести и лампочки менять.

«Фиглярничает, в роль вошёл», – подумал про себя Иван и сухо с ним распрощался.

Поспелов запер за Ваней дверь, лёг на диван, закинул руки за голову и уснул с улыбкой.

Глава 26. Оказывается, не всё ещё завершено

В последнюю неделю августа дом в Пушкарёвом стали обносить строительными лесами. Реставрационные работы шли быстро. Внешние стены и оконные проёмы оставались без изменений. Все перекрытия между этажами были сломаны. Лишённый крыши дом был похож на огромную пустую коробку. Балкон в мезонине был сбит, каменные вазоны спущены вниз, на детскую площадку по соседству. Мраморные колонны из залы бережно упаковали и складировали на первом этаже: Иван знал, что первый этаж после ремонта будет отдан какому-то банку, и руководство банка очень просило эти колонны сохранить.

Кота Иван, конечно, унёс с собой в рюкзаке… Плетёное кресло Поспелов опустил на канате вниз, на тротуар, прямо с балкона, и сам отнёс его к Ольге в прихожую: кот готов был позировать на нём художнице круглосуточно.

Ванин макет был выставлен в огромном окне архитектурного бюро, заставляя задерживаться всех без исключения прохожих. Как-то вечером, выходя из здания, Иван увидел около своего шедевра группу немецких туристов, фотографирующих его макет во всех возможных ракурсах… В другой раз ему пришлось успокаивать маленькую девочку, которая никак не хотела отходить от стекла, требуя у своего старшего брата «куколку»: Ванин макет «открывался» небольшим садиком, где на скамейке сидела вырезанная из дерева дама, одетая в длинное белое платье… Иван взял у мальчика номер телефона и пообещал сделать для его сестрёнки точно такую же.

Мальчик пожал Ивану руку…

В середине сентября ванино начальство заказало ему ещё один макет. И Поспелов с удовольствием отдал Ивану свои «сени», проведя там замечательное освещение и оставляя Ивану каждое утро термос со знакомым чаем для « повышения работоспособности архитекторов».

Круглый стол из залы Поспелов каким-то образом перенёс к себе сам, в одиночку. «Что же, дед допёр такой же, а я не сдюжу?» – пояснил он удивлённому Ивану, когда тот в первый день новой работы вошёл в знакомую коморку дворника и увидел там памятный стол…

Обедать в чебуречную они теперь ходили вместе.

Однажды вечером Иван возвращался от Поспелова в Большой Головин. Было ещё не очень поздно, в переулках встречались прохожие, фонари работали исправно. Иван шёл длинным путём – через Сретенку, не дворами; ему обязательно нужно было посмотреть одно итальянское окошко, которое совершенно меняло весь облик здания… Оставив за спиной Большой Сухаревский, он автоматически заглянул в следующий – Последний переулок.

По середине проезжей части шла пожилая пара, под большим чёрным зонтом, хотя было абсолютно сухо. Дама держала кавалера по руку… Иван бросился обратно в Большой Сухаревский.

– Симеон Илларионович! – Иван ворвался на второй этаж, в кабинет. – Там Раневская и Стоецкий! Я их видел собственными глазами!

– А они тебя?

– Они шли от меня, вниз по переулку… Как это понимать?

– Так и понимать: идут вниз по переулку Раневская и Стоецкий.

– Но ведь они же… Значит так, Поспелов, мы с Вами давно этот вопрос обсудили!

– Парень, ты живёшь в этих переулках почти три месяца. И до сих пор удивляешься? Ну, идут они себе, и пусть идут. Погулять захотели и вышли. Чего ты кипятишься? Тебе что Раневская говорила в первый день вашего знакомства? Что она ждёт правнучку Ольгу? Она её дождалась? Дождалась! Значит, можешь спать спокойно. Ей больше ничего от тебя не надо. А гулять может кто угодно и где угодно. Ну иди, иди, тебя дома ждут.

– Я никуда отсюда не пойду. Буду ночевать здесь. Не беспокойтесь, Оля знает, что я могу на ночь остаться работать, она и сама иногда под утро заканчивает.

– Ох уж мне эти творческие люди! Хорошо, если тебе так важно моё мнение, то вот оно: вероятно, эта история ещё не закончена. Всё! Больше мне ничего в голову не приходит.

– Я не пойду опять на Волконский, я там уже всё сказал.

– Ни в коем случае! Больше никаких ночных дежурств. Тут дело в другом. Но следопыт у нас – ты. Давай-ка я тебя домой сегодня провожу, а то тебе ещё кто-нибудь по дороге померещится, и ты меня опять будить прибежишь.

Оля не спала. На кухне на столе лежала огромная дверь, снятая с петель, Оля задумчиво ходила вокруг с бумажным трафаретом птицы в одной руке и ножницами в другой.

– Иван, иди сюда. Подруга заказ сделала – дверь расписать. Я подумала, а что если птицы будут? Можно одинаковых птиц по всему полю разбросать, но у них у всех крылья должны быть по-разному расправлены. Трафареты – удобная штука, да? Обрезаешь крылья и каждый раз их по-новому прилаживаешь. Как тебе?

– Нормально. Оль, а где мой цилиндр?

– Ого, у тебя есть цилиндр? Настоящий? Слушай, а позировать согласишься? Ты пошуруй в прихожей, под вешалкой, там твой рюкзак, с которым ты переезжал.

Оля лёгким движением обрезала бумажной птице крылья и начала «размножать» её простым карандашом по всей поверхности сражённой двери. В это время Иван, в чёрном цилиндре, руки за спиной, театрально вышагивал от прихожей до кабинета и обратно, не доходя до кухни. Лицо у него было максимально сосредоточено.

– Ваня, ты меня пугаешь! Ты что?

– Дорогая, я тренируюсь ходить козырем, не мешай, пожалуйста.

– Слушай, у меня во Франции осталось одно маскарадное платье, оно сшито три года назад, твоему цилиндру по духу вполне соответствует. Вот бы нам вместе пройтись по вашим бульварам! Но лучше по нашим…

– Не выйдет, цилиндр таможня не пропустит – это музейный экспонат… Ты сказала платье? Платье, платье, платье…

Иван вернулся в коридор, к своему рюкзаку. «Большой Джон»! Ну сколько же можно откладывать его в сторону… А вот и та самая иллюстрация с девочкой в длинном школьном платье со старомодной белой пелеринкой на плечах, делающей знак своим подругам. «Чёрного принца нет, не было и не будет…»

– Оль, ты работать ещё долго будешь? – крикнул Иван из коридора.

– Пока сон не сразит!

– Ну, тогда я буду читать.

С «ятью» Иван справился быстро – опыт уже имелся. Книга была, конечно, детской. Но современным детям осилить её было бы, скорее всего, не по силам: слишком изменилась родная речь за последние сто лет. Чарская рассказывала о жизни нескольких девочек, подростков, в стенах института благородных девиц то ли в Москве, то ли в Петербурге. Жизнь их была достаточно скучна и безрадостна (это Ивану было известно и раньше). Чтобы хоть как-то отойти от этой ежедневной тоски, девочки, ученицы младших классов, выбирали себе «предмет обожания» среди выпускниц и писали им тайные послания, в которых изливали свои чувства.

Особенно храбрым поступком считался глубокий горестный вздох или воздушный поцелуй, посылаемый «своей богине» от маленькой поклонницы, не побоявшейся себя обнаружить.

А по вечерам все девицы в пределах одной спальни развлекались спиритическими сеансами, которые затем долго обсуждались. Конечно, последнее организовывалось в строжайшей тайне от надзирательницы, которая обязана была докладывать обо всём начальнице…

«Конечно, дико! Бедные дети, разве до учёбы им было? Всё от скуки… Такие глупости…» – рассуждал Иван.

И вот, перевалив за половину книги, в десятой главе, Иван прочёл очень подробное описание спиритического сеанса, к которому в первых главах девочки только готовились. Иван смеялся над подробностями происходящего в институтском дортуаре… Одиннадцатую главу он решил не читать – стало совсем скучно.

Утром за чаем Ольга подала ему на блюдце кусок замечательного яблочного пирога, ещё горячего.

– Оль, а я это блюдце где-то уже видел…

– А пирог?

– Нет. Но он просто фантастический, делай такой всегда, я тебе много-много яблок с дачи привезу…

– Это твоё блюдце, ты его сюда принёс, сказал, что коту под молоко. Я коту нормальную миску купила, а блюдце как-то жалко, оно же старинное, оно единственное целое из всего того битого сервиза, который ты притащил из старого дома. Кстати, так и стоит в коробке в прихожей.

Иван перевернул блюдце вверх дном: на самом краешке белая глазурь была расцарапана неизвестным острым предметом, а в оголившийся бисквит была основательно втёрта какая-то тёмная краска, несмываемая. Он положил блюдце на стол, синими букетиками вниз: чёрное пятно соприкасалось с поверхностью стола… Это было то самое блюдце, которое служило кому-то подсвечником на чердаке… А, может, и не только подсвечником…

– Оля, а ты что-нибудь знаешь о спиритических сеансах?

– Кое-что. Я видела один раз, как у нас русские дети этим занимались. Наверное, все дети этим занимаются хотя бы раз в жизни. Садятся вокруг большого листа бумаги, на котором по кругу пишутся буквы алфавита. А может, ещё и цифры, не знаю. В центр кладётся блюдце или плоская тарелка дном вверх. Тарелка с меткой на краю. Все ставят пальцы на эту тарелку и медиум вызывает дух умершего человека, с которым хотят иметь контакт. Медиум задаёт вопросы, а блюдце двигается от буквы к букве. Должны складываться какие-то слова. Их записывают. Когда сеанс заканчивается, все прощаются с духом, благодарят за общение. Сеанс считается оконченным, когда стучат блюдцем три раза о стол и переворачивают его в нормальное положение.

– И что, блюдце само двигается?

– Нет, не думаю. Его еле заметно подталкивают все участники и создаётся такая иллюзия самостоятельного движения.

– А что при этом в пространстве происходит?

– Мне один мальчик рассказывал, что огоньки по стене бегали.

– Ты веришь во всё это?

– Я об этом думаю так: если мы этих духов не видим, то это не говорит о том, что их не существует. Ты что так серьёзно этой темой заинтересовался?

– На чердаке того дома, где я жил этим летом, был спиритический сеанс. Давно. Очень давно. И этот сеанс не докончили по какой-то причине. Но это только догадки.

– Могли не докончить именно потому, что испугались полученного результата. Но это тоже догадки.

– Или кто-то вспугнул.

– Это скорее всего дети развлекались спиритизмом. У взрослых всё иначе обставлено, они на чердаки за этим не полезут.

– Ты думаешь?

– Уверена. У них «салоны» для скучающих дам, с мягкими креслами и кофе. И за большие деньги.

– Значит, там, на чердаке, случилось однажды простое детское баловство?

– Ванечка, это – всегда баловство, неважно – от ребёнка оно исходит или от взрослого.

– Оль, нам придётся провести сеанс… Я понимаю, что это звучит смешно, но давай представим, что нам просто нужно воссоздать атмосферу того сеанса, понимаешь?

– Ты будешь в цилиндре?

– Слушай, я тут всё лето по милости твоей бабулечки Шерлока Холмса изображал. Давай уже без шуток! Я могу в ближайшую субботу позвать сюда двоих моих приятелей?

– Сколько угодно! За мной – пирог.

Но Иван решил пригласить только Поспелова. Перед тем, как взяться за новый макет, он поднялся к Поспелову в кабинет.

– Я пришёл Вас звать на спиритический сеанс. Завтра свободны?

– О! Наконец-то додумался! Это твоя барышня так положительно на тебя влияет?

– Нет, я прочёл книгу, которую на чердаке летом нашёл вместе с первыми письмами.

– И в ней говорится, что ты должен провести спиритический сеанс и пригласить на него Симеона Илларионовича Поспелова?.. Дай-ка угадаю, как книга называется… Какой-то там Джон, да?

– Откуда Вы знаете?

– Так ведь она у тебя на столе в зале лежала, а я читать умею, если помнишь. И о чём в ней говориться – я тоже знаю, у меня в детстве такая же была. И ещё я знаю одну даму, которая настоятельно тебе рекомендовала этого Джона прочесть, так? Фома Неверующий – это не про Вас, Ваше высокоблагородие?

– Слушайте, а почему Вы мне прямым текстом, без этой книги, не сказали о возможном сеансе там, на чердаке? Вы же знали.

– Во-первых, ты не поверил бы. Но я знал, что книгу прочтёшь рано или поздно и сам додумаешься, следопыт. А во-вторых, с чего ты взял, что я знал о сеансе? Все чердаки раньше были раем для детишек. Чего там только не происходило! Взрослые – далеко, никто тебя не видит, крыша над головой, тишина… Сиди, мечтай, баранки жуй, стихи сочиняй. Тот факт, что ты книгу на этом чердаке нашёл – случайность. Никто тебе её туда не подбрасывал. Кто-то читал и забыл. И она тебя там дождалась. Просили тебя внимательнее по сторонам смотреть, а ты небрежно к своим обязанностям отнёсся. Уж давно прочитать её надо было. Ладно, я завтра буду, фонарь утром на Трубной починю и приду на вас посмотреть.

– Благодарствую, Симеон Илларионович.

– Ну-ка, повтори, как ты мне говорил: «Симеон Илларионович, Вы мне очень нужны».

– Симеон Илларионович, завтра Ольга будет печь удивительный яблочный пирог. Для Вас!

– Парень, я рыдаю! – прошептал Поспелов, крепко зажмурившись.