Текст книги "Однажды в Пушкарёвом"

Глава 12. Старинная грамматика

Расшифровка записей оказалась делом сложным. Иван выработал такую тактику: каждое письмо читалось десять раз, на седьмой обычно было понятно больше половины, на девятый – две трети. Однако, разобрать абсолютно всё не представлялось возможным.

Все тексты были втиснуты в стандартные поля так называемых «открытых писем», которые сейчас принято именовать просто «открытка». От этого почерк в большинстве случаев был буквально бисерный… Чёткие даты Иван читал только внутри печатей почтовых отделений, в конце же текста писавшие не удосуживались почему-то их проставлять… Нет, одна полная дата всё же была – она стояла под мало художественным четверостишием неизвестного автора:

Мы в жизни хоть на миг

друг другу руки дали,

мы хоть на миг с тобой сошлись

1902 года марта 25 дня

С лицевой стороны открытки Ивану улыбалась чёрно-белая молодая особа в откровенном декольте, с розой в высокой причёске…

Иван поморщился. Но это была не фотография, а именно растиражированная открытка с модным, по всей вероятности, сюжетом.

Можно было для начала предположить, что одна половина писем написана некой дамой своему кавалеру, а другая – ответы этого кавалера… Но почему же нет дат и имён? Иван вспомнил тоскующих благородных девиц из Екатерининского института, самодурствующего папашу Смирнова и старуху Шкловскую с морковной помадой и подведёнными бровями… Девятнадцатый век – дикие нравы?

«Конспирация!» – неожиданно выкрикнул Иван, ударив ладонью по столу.

Ивану очень хотелось найти какую-то взаимосвязь между всеми текстами и датами на печатях. Но её не было. Периодически Ивану казалось, что он прочно ухватился за конец нитки и разгадка вот-вот наступит. Часто версия переписки мужчины и женщины, имевших какую-то общую тайну, была совершенно очевидна. Но в очередном письме обнаруживались абсолютно «лишние» события в тексте, которые разбивали вдребезги всю первоначальную линию.

И этот мелкий бегущий почерк на большинстве открыток!

Иван принял решение переписать своей рукой все письма на ватманский лист и красным и синим карандашами чертить стрелки от автора письма к предполагаемому адресату и от адресата к автору. Он перенёс наверх венский стул из первой квартиры, разложил на дубовом столе архитекторский ватман и принялся за работу писаря. Иван копировал все тексты без изменений. Пренебречь он решил только непривычной «ятью»: по мнению Ивана её отсутствие никак не влияло на смысл письма, а драгоценного времени отнимала достаточно.

«Свет моих очей и радости сердца моего. Простите, если обидел, простите и за то, что не могу отвечать, но знайте: нигде и никогда у меня не было, нет и не будет никаких намерений обидеть Вас. Глубоко уважаю Вас. В моих глазах Вы в не всяких подозрений. Бога ради успокойтесь. Происшедшее недоразумение разберём в Москве. Я уверен, что докажу ошибочность Вашего предположения. Помните раз навсегда: тех, кого любят, не только не оскорбляют, но и не судят. Прочтите вновь все мои слова обращения и надписи в письмах к Вам и присоедините к этой моей открытке… Ей Богу невиновный… подпись неразборчиво… P. S. 10-ого или 12-ого августа выезжаю с почтовым. Мука будет изрядная, скорые поезда отменили. Писать Вам буду, когда успокоюсь. Вы уж не пишите – письма не застанут меня.»

«Дорогая моя Ольгуша! Что же я тебе напишу, если мои отношения к тебе не укладываются в форму, выраженную словами… Не довольно ли этого?! Весь твой от головы до пяток до конца моей жизни.»

«15 августа. Если бы ты знал, дорогой мой Володя, в каком я нахожусь ужасном состоянии: нервы разболтались ужасно, тоска и расшатанное здоровье не дают ни минутки покоя. Большую часть дня провожу в постели, лежу и думаю, думаю обо всём, о тебе, родной, обо всех, и так тяжело-тяжело становится. Ни одной светлой минуты! До чего хочется скорее отсюда убраться, уйти от всего этого. Что касается моего приезда в Кострому, он зависит от письма, которое я должна получить от Остромыченской. Как только Катя уедет оттуда, я на другой же день поеду в Кострому и буду там в 10 часов вечера. Ты же приезжай на вокзал не раньше 11 ч, но с тем, чтобы ехать со мной если не в Кологрив, то хотя бы до Кологрива. Обо всём напиши мне как только получишь мою открытку. Пиши по старому адресу: Ильинская 10. В.С. до востребования. Я поеду туда 18 августа (на почту) чтобы письмо обязательно было там. Ради Бога, сделай всё это, а главное устраивайся ехать со мной. Жду письма. Тебя крепко целую. Буду телеграфировать. Напиши как следует. Твоя Ляля.»

«28 ноября. Шлю Вам, Анна Павловна, сердечный привет из Первопрестольной. Прошу передать от меня поклон Марии Владимировне, Павлу Петровичу и Саше. Поручение Ваше выполнил, т.е. наконечник заменил и даже получил обратно 1 р. 50 к., которые сегодня же прокучу за Ваше здоровье. Билет на Кубинку достал. На „Юдифь“ сегодня тоже имею билет. Из Москвы выеду следовательно 2 декабря, а 3 утром (в четверг) буду в Муроме. Если мои старики будут у Вас, передайте им, пожалуйста, о времени моего приезда; я послал через Бахарева извещение, да опасаюсь, как бы открытка не затерялась. „Романс без слов“ Давыдова – купил. П. Удаля… подпись не разборчиво»

«Так отверните взор совсем от неба, от света горячего, а не коситесь одним глазком туда, другим на Землю – ту Землю, где себя вы добровольно впрягли в ярмо. Виктор 20. 02.07»

«Воистину Воскресе! Елизавета Петровна, я уж думала в живых тебя нет, да и ты верно тоже. Да, милая, много я настрадала и пережила многое и всё ж таки выстояла на своём, и теперь невеста. Просватались великим постом на второй неделе, хотели сделать в апреле, да не успели, так уж 1-ого июня…»

«Ты хочешь знать, чьи это очи

Во тьме так пламенно горят?

Они горят во мрачной ночи…

И так, прочти заглавье вряд.»

(Иван прочёл ТВОИ. Под произведением карандашом было написано СОНЯ, а после – УЛЯ, но оба имени были основательно затёрты ластиком, и на картоне остался только след остро заточенного карандаша.)

«Сергиев Посад Московская губерния, Красюковка, дом Сиранской, её Высокопреосвещенство Надежда Николаевна Бос.. Боч?.. 19 мая 1913 года. Христос Воскресе, дорогая мамочка! Поздравляю и желаю здоровья, как и всего, что даст тебе хорошее, спокойное… праздничное настроение! Надеюсь, что я последний такой праздник нахожусь вдали от Вас. Решила бесповоротно покончить с наукой! Я чувствую себя хорошо, несколько отдыхаю, хотя уроки даю. Кончаем мы занятия 10 июня, но я думаю таки удрать, поставив на вид переутомления, да и отсутствия… (чего-?) Целую. Твоя Т.»

«Марусе Зенченко, ученице 3 класса женской гимназии города Новозыбкова Черниговской губернии 25 февраля 1912 года. Милая Маруся! Здравствуй! Что у тебя новенького? Недавно получил письмо от Феди, письмо жизнерадостное, весёлое, спрашивает меня, скоро ли я приеду в Грубешов, говорит, что по твоим словам, и тебе живётся хорошо, чему я очень рад. Вот только грустно мне, что ничего я не узнал до сих пор про гусляра. Пока до свидания. Поцелуй от меня Веру. Пётр. г. Юрьев»

«6 марта 1908 года из Торжка в Санкт-Петербург – стояло на штампе.

…или может быть ты ушла в занятия так сильно? Напиши про себя побольше. От души желаю всего самого хорошего. Твоя подруга Вера Кисельникова. 5 марта»

«Милая Сима, что же ты до сих пор ничего не напишешь? Ведь я думаю, есть много интересного, неужели ничего? Впрочем, ты вероятно, задаёшь мне тот же вопрос. Но ведь в Торжке так мало нового, что право я не знаю, о чём тебе написать, хотя на днях я всё таки пошлю тебе про… (Иван не разобрал) письмо, опишу всё, но и тебя очень прошу написать мне о своей жизни побольше. Ведь у меня и адреса твоего до сих пор не было и только вчера я его достала и сегодня шлю открытку. Шли поскорее весточку. Буду очень рада. Поклон Кате и другим моим знакомым. С. Петербург. Покровская площадь д.94 кв.7 Серафиме Михайловне Головниной.»

«На добрую память славной Зине от уважающей вас Коти Ивановой. Верь меньше людской молве и действуй так, как тебе подскажет твоё сердце.»

«Здравствуйте Николай Александрович! Большое спасибо вам за открытку. Она мне очень нравится. Что же мало пишите. Что со Щекиным? Умер он или нет? Ну как вам нравится „Горе от ума“? Мне не очень нравится София, а все остальные лица одна прелесть. У нас 2-ого декабря был вечер, приезжала Салина. Сбор был полный. Мы ликуем. Зато вечер у пансионерок прошёл не благополучно. Пели, безобразничали, и в конце концов техники разлили какую-то жидкость, от которой можно было задохнуться. Ну пишите побольше. Простите, что так поздно отвечаю, но раньше не могла. С вечером масса хлопот была. А теперь репетиции по всем предметам. О. З. Шмидта пришлите. Пришлите открытки с Тургеневым и Белинским.»

«28-ого м. Христос Воскресе! Коля, поздравляю Вас со Светлым праздником и желаю всего, всего наилучшего. Коля, я сегодня думаю ехать в Москву, препятствий никаких не предвидится. А Вы теперь где находитесь. Я давно о Вас ничего не знаю. Как прошла для Вас революция? т.е. начало ея. До свидания. Пишу Вам из Костромы. Надя.»

«Здравствуйте, многоуважаемые Анна Феодоровна и Григорий Иванович. Шлю вам сердечный привет и крепко жму ваши ручки. Я всю дорогу была больна и очень скучала о вас, а первое время даже плакала. В Сухуме очень весело. Наш дом на горе на берегу моря, так что город и море видно хорошо. Я поеду обратно 1-ого августа. Напишите до того времени, когда будете в Казани, пожалуйста. До свидания. Уважающая вас Ава. Нижний Новгород, Большая Покровка, магазин Разживина, Григорию Ивановичу Monsieur Павлову.»

«Посылаю тебе привет и французский, и немецкий. Я нахожусь на границе двух государств в Вогезах. Целую, твоя М. Привет от моего мужа твоей madame. Москва, угол Арбата, Б. Молчанов, дом Лионова, madame Наталии Константиновне Смирновой.»

В центре ватмана Иван быстрыми штрихами простого карандаша изобразил неизвестную даму с пожелтевшей фотографии и скопировал надпись с оборота: «Дорогая Ирочка! Прими эту карточку, как знак благодарности за хорошия отношения, бывшие между нами. Любящая тебя Дарья. 1887 год»

И тут он вспомнил свою детскую игру «Мозаика», где из разноцветных деревянных брусочков и ромбиков надо было собирать на плоскости узор; часто раскрашенные деревяшки не торопились найти себе пару в общем хороводе или эта пара, всё же образовавшись, не желала принимать к себе соседей другой формы… Потом Иван обернулся на разрозненные паркетины в маленькой комнатке в глубине залы… Эти письма, эти маленькие истории не сочетались, не собирались, не складывались в одно повествование…

Иван долго смотрел на ватман, пробегая глазами тексты, которые он против своей воли уже выучил наизусть. Красный и синий карандаши покоились в кармане рюкзака – Иван сейчас ясно видел, что вряд ли вообще для них найдётся работа. Получалась какая-то бессмыслица… Каждое письмо само по себе было предельно понятно, но вряд ли можно было уверенно соединить хотя бы два из них. И эта женщина с фотографии? Уж лучше бы её совсем не было среди этих открыток…

Очень болели глаза. В зале уже трудно было работать без электрического освещения, да и не хотелось больше – хотелось только спать. «И чтобы до утра больше никаких находок», – сказал Иван вслух и прямо в одежде распластался на матрасе.

Глава 13. Большой Головин 9

Утренний чай состоялся в «Дружбе». Стоя в очереди, Иван заметил за столиком у окна Поспелова. Обхватив двумя пальцами горячий пластиковый стакан, молодой человек направился к знакомому.

– Вы тоже здесь столуетесь?.. А я вчера на чердаке письма нашёл, – начал Иван.

– Парень, дай пожрать спокойно.

– Неужели Вам неинтересно? Они у меня с собой…

– Не надо мне ничего сейчас показывать. Я – ем. Твои покойники мне портят аппетит.

– Извините, но мне просто не с кем, кроме Вас мою находку обсудить.

– Да и не надо её ни с кем обсуждать!

– Подождите, я думал, Вы – заинтересованное лицо, а Вы…

– Философ!.. Откуда ты свалился на мою голову?!. Иди продай эти письма на Сретенку в «Букинист». Там с приёмщицей товара всю свою жизнь несчастную заодно обсудишь.

– Не собираюсь я их продавать!

– Тогда на растопку пусти.

– Ну Вас к чёрту! Изображаете тут из себя извозчика какого-то! Я же Вас просто прошу выслушать меня, понимаете?

– Знаешь что, иди-ка ты к Софье в Большой Головин 9, первый подъезд, на последнем этаже она дислоцируется – вот пусть она тебя и слушает…

– А квартира?

– Разберёшься! Никандровна она по батюшке. А я пойду воробья своего покормлю. Он вопросов не задаёт и ничего со мной обсудить не пытается. Ест как надо – молча!

Дворник взял свою тарелку с двумя нетронутыми чебуреками и вышел из столовой.

– Опять фирменные фокусы, – произнёс вслух Иван, провожая Поспелова взглядом.

Через минуту Иван опять увидел дворника, шедшего по тротуару мимо чебуречной: на краешке его картонной тарелки сидел белый воробей и клевал чебурек в самое сердце.

– Чертовщина какая-то у вас здесь! – крикнул Иван в общий зал и, оставив недопитый стакан чая на столике, выбежал на Сретенку.

– Большой Головин в какую сторону? – спросил он у первой встречной бабульки.

– Так третий переулок справа.

– А Пушкарёв – за ним?

– За ним, следующий. Ты что же, милый, спрашиваешь дорогу, если и сам всё знаешь?

– Проверяю себя, бабушка. А дом номер девять там есть?

– Есть. Высокий такой, серый… Этажей пять, наверное, будет.

– Доходный?

– Да, их раньше именно так величали. А тебе что надо-то конкретно, сынок?

Но Иван уже бежал по Сретенке в сторону Большого Головина. «Это же та самая Софья Никандровна… Что же я так долго соображал… Первый подъезд, последний этаж…»

Первый подъезд. Последний этаж… Здесь была одна единственная дверь – поэтому Поспелов оставил её без номера. Иван позвонил. Ждать пришлось довольно долго.

Потом в двери поочерёдно заскрежетали несколько засовов, но впускать Ивана там не торопились.

– Софья Никандровна! – громко позвал Иван. – Я к Софье Никандровне.

– Да помолчите Вы минутку, у меня щеколду заело… Как будто здесь ещё кто-то есть кроме Софьи Никандровны. Ну-ка, навалитесь немного на дверь – у меня что-то сил сегодня не хватает… Дождь был рано утром, набухли немножко мои деревяшечки… Мерси, юноша!

На пороге распахнутой двери стояла вылетая мачеха Золушки из старого чёрно-белого кино в исполнении гениальной Фаины Раневской.

Иван застыл на лестничной клетке: он рассчитывал увидеть сгорбленную бабулечку в пролетарском платочке и засаленном фартуке, а ЭТА была – в туфлях и тёмно-синем платье до пола… Её высокая причёска была похожа на ту, которая носила дама на фотографии с чердака… На плечах лежал широкий белый кружевной воротник… Раневская оказалась выше Ивана на полголовы…

– Завтракали? – спросила она повелительно.

– Что, простите?

– Вы зав-тра-ка-ли? – повторила она по слогам.

– Нет… Я и не ужинал вчера, честно говоря.

– Какая неприятность Вас заставила голодать?

– Да, собственно, я читал и устал… Решил лечь… И уснул!

– Ну и правильно! Не надо на ночь желудок переутомлять. Но теперь можно перекусить, пойдёмте в гостиную.

– Я не представился…

– Юноша, я прекрасно знаю, кто Вы. Неужели Вы думаете, что я способна впускать к себе абы кого? Если хотите представиться – представьтесь моему папе, его портрет висит в кабинете. Поклонитесь ему и вежливо скажите: «Здравствуйте, я – Иван, архитектор, о Вашей дочери мне рассказывал Фома Лукич, можно ли войти?» Ну, что же Вы застыли, пойдёмте!

Дама мелкими торопливыми шажками побежала по анфиладе комнат, периодически оглядываясь на Ивана, следовавшего за ней на окаменевших ногах (бывает, что ноги лишаются прыткости не только от страха, но и от удивления, и это был как раз тот самый случай).

– Здесь восемь жилых комнат, Ваня, различного назначения. Одна кухня и одно помещение для прислуги. Если будете пытаться так тщательно всё рассмотреть, то останетесь без прекрасных круассанов – они окончательно остынут и их придётся кидать голубям на панель.

– А Вы прихожую не посчитали, там, наверное, метров пятнадцать будет.

– Прихожую? Разве можно это считать за жилую комнату? Впрочем, однажды в этой прихожей жила целая семья… На сундуках своих спали… Это называлось «уплотнение». Не люблю об этом вспоминать… Но, будь по-вашему: комнат – девять.

– Вы держите прислугу?

– Хорошо, десять! Помещение для прислуги пустует. Прислуга – это суровая необходимость для большой семьи, а я живу одна и в помощи не нуждаюсь.

– Извините, я совершенно не хотел Вас ни в чём уличать… В доме, где я сейчас живу, планировка такая же была до того момента, пока под коммунальные квартиры все этажи не переделали. Мне просто интересно! Не каждый же день такое увидишь. Тем более, это всё – жилое, живое, можно сказать. Не музей… Это же здорово!

– Знаете, молодой человек, давайте с Вами опустошим вот этот поднос с чудесной французской выпечкой, поговорим о причине вашего визита, а потом, если не торопитесь, я устрою Вам экскурсию по всем комнатам, согласны?

– Буду весьма признателен.

– Если Вы курите – пепельница в буфете. Повествуйте и закусывайте. Итак…

– Итак, я вчера был на чердаке, над залой, и обнаружил там стопку писем и одну фотографию. Всё это было спрятано в пружины матраса. Я Вам принёс мою находку. Все письма я, как мог, скопировал себе на лист ватмана. Это во-первых. А во-вторых, я не совсем уверен, что вся эта история мне необходима…

– Вот как! Неожиданный поворот…

– Да, дело в том, что к концу лета мне надо сдать макет. Работа объёмная. А я вынужден заниматься… распутыванием какой-то бредовой истории… для юношества. Я не хочу. У меня просто нет на это времени, понимаете?

– Я Вас понимаю. Хотели поработать в тиши, в уединении, а влипли по самые уши… Понимаю! Но у Вас нет выбора, мой бедный Иван: события Вас хотят. Да-да! Так бывает. Бежишь от событий, а они – за тобой. В таком случае – лучше не бежать, а повернуться к ним лицом. И потом – никогда не знаешь, что ты можешь выиграть в конце пути, не правда ли? Приз может быть весьма ценен… Покажите-ка мне вашу находку.

Софья Никандровна внимательно прочла все открытые письма, долго изучала фотографию дамы.

– Иван, подайте мне, пожалуйста, вон тот большой альбом фотографий с комода. Мне кажется, здесь есть, над чем немножко поломать голову.

Дама медленно переворачивала толстые картонные листы альбома, потом положила на очередной разворот найденную Иваном фотографию дамы и в таком виде протянула его Ивану, курившему в кресле напротив.

– Обратите внимание на мою фотографию справа: две молодые девицы в белых платьях и взрослый кавалер между ними. Рассмотрели их как следует? Не находите сходство лиц? Я имею ввиду с дамой на фото, которое Вы нашли на чердаке. В моём альбоме обе сестры Смирновы, Ольга и Параша, старшие… Я в этом абсолютно уверена. А Вы мне принесли кого-то, кто весьма, на мой взгляд, на них похож. Ну-ка, что там на обороте у Вас написано? Иван, что с Вами, у Вас руки трясутся?

– Я Вам не сказал одной вещи, Софья Никандровна… Я гулял пару дней назад по скверу около Самотёки. Было достаточно поздно. Неожиданно из Волконского переулка в мою сторону спустилась девушка. Одета она была странно. Я подумал, что это актриса костюм не сняла после вечернего спектакля и в таком виде домой возвращается. Девушка явно ждала кого-то на углу Волконского: всматривалась в сторону Садового кольца. А потом повернула обратно в переулок. Я бросился за ней, но безрезультатно. И вот теперь, когда я смотрю на вашу фотографию, я уверен, что видел кого-то из этих девушек. Я хорошо запомнил острый подбородок и какой-то птичий поворот головы… И скулы так же сильно выдаются. Глаз я не мог увидеть из-за её шляпы.

– А Вы говорили моему Фоме, что не верите, что эти девицы до сих пор перемещаются по нашим переулкам.

– Да, но он сказал, что их не видят, а только слышат…

– Значит, Вы первый человек, который их именно увидел. Я же говорю Вам, Иван, бывают ситуации, когда события Вас выбирают, а не Вы – их. Покоритесь! Никто из Вас детектива не делает. Просто внимательно смотрите по сторонам, то есть ничего не упускайте из виду.

– А Вы можете мне сказать, кто из этих девушек – Ольга, а кто Прасковья?

– Не знаю точно. Ольга была старшей. Разница в возрасте у них была не велика, год-два. Вот, может быть, та, что по левую руку от кавалера – Ольга.

– Мне кажется, я видел именно её. А кто кавалер?

– Никогда не знала! Эта фотография осталась от моей мамы. Она жила со Смирновыми на одной улице, одним двором… Вполне нормально, что они ей на память этот снимок подарили. Осталось понять, кто есть похожая на них дама с Вашей фотографии.

– А письма? Их как-то можно объединить? Не зря же я весь день потратил их копируя?

– Письма? Ну, письма… Как Вам сказать… Кое-что интересное есть, но пусть они ещё немного полежат, отдохнут… Я допускаю, что в них есть некий шифр.

– Ради конспирации?

– Значит, Вы всё таки согласны временно побыть детективом? Я предполагаю, что здесь идёт речь о побеге… Ваня, встреча с Ольгой будет ответом на все наши вопросы. А теперь прошу меня извинить, я буду дремать. Если Вам удобно, пройдите сами в кабинет, там уйма книг. Прощаемся на ближайшие два часа.

– Встреча с Ольгой?.. Но…

Дама поднялась со своего диванчика и, кутаясь в широкую шаль, исчезла за ширмой у окна. Иван прошёл в кабинет и утонув в мягком кресле совершенно неожиданно для себя… тоже провалился в сон.