Текст книги "Орина дома и в Потусторонье"

Часть вторая
ПЕРЕСЫЛКА

Глава первая
КОРИДОР

Когда Крошечка пришла в себя, было опять светло. Голова не болела, не кружилась, тело не ломило, она сошла с койки на пол, взглянула на себя: эх, одежда на ней больничная – полосатая пижама. Босые ноги сунула в дерматиновые тапочки. Дежурная медсестра – незнакомая: некоторых она узнавала в лицо, – подошла к ней и, улыбнувшись, сказала:

– Вот видишь, а ты боялась… Ничего страшного не произошло… Вот ты и выздоровела! Мы почти всех излечиваем. Беги к главврачу – за выпиской. Во-он кабинет, в конце коридора, последняя дверь, как раз у окошка.

Все двери в деревянном коридоре оказались плотно прикрыты, она оглянулась: медсестра прижала палец к губам, дескать, идет тихий час, шуметь нельзя, – и Орина кивнула, пошла на цыпочках. Кровати, которые, как она помнила, стояли здесь, вынесли, осталась только ее койка, поэтому коридор казался пустым и просторным. Подошла к окну – и оторопела: деревья в больничном саду сменили однотонно-зеленые летние халаты на пятнистые осенние. Значит, вот сколько времени она проболела: уже и осень наступила!

Крошечка нерешительно постучала, услышала: «Войдите!» – и вошла.

За столом, склонившись, сидела и что-то писала полная круглоликая женщина; не отрываясь от писанины, она кивнула: садись, подожди…

На топчане, покрытом белой простыней, из-под которой – с конца, противоположного приподнятому изголовью, – выглядывала оранжевая клеенка, с краешка, как раз на клеенке сидел мальчик… Она тотчас узнала: это был Павлик Краснов, сын Пандоры, которого прежде нее увезли в пургинскую больницу. Павлик бросил на нее быстрый взгляд – и отвернулся. Крошечка осталась стоять. Врач, дописав предложение, поставила в конце жирный восклицательный знак – так что прорвала пером бумагу, – и поднялась из-за стола. Из-под белого халата выглядывали щегольские, военного образца сапожки. Подойдя к Орине, она хмуро сказала:

– Я вижу, ты меня не помнишь? А ведь я живу в вашей же улице, тетя Шура Александрóва, неужто не узнаёшь?

Крошечка решила кивнуть: в их улице и впрямь жили Александрóвы, правда, она видела – пару раз – только старуху Александрóву, с остальными членами этой семьи ей познакомиться не довелось.

– Ну ясно: ты меня не помнишь! Вот и Павлик тоже не помнит… Я ведь с раннего утра ухожу: еще и светать не начинает, а возвращаюсь – все уж спят. Ни выходных, ни проходных… Вот работа! Да твоя бабушка все про это знает – она ведь фельдшер, тоже достается…

– Она уж на пенсии, – уточнила Орина.

– Ну да, да… Так вот твоя выписка! Ты теперь здорова – можешь отправляться домой…

Крошечка, получив в руки какую-то бумагу, несколько смешалась…

– А разве… за мной не приехали? Мама… или бабушка?

– Не обессудь: не успели им сообщить. Я-то ведь во время эпидемии прямо тут в больнице и живу, больше передать было не с кем… А место занимать, сама понимаешь, нельзя, каждый час дорог! Очень уж много у нас нынче народу! Во-он очередь какая выстроилась к приемному покою – погляди…

Крошечка подошла к окошку: и впрямь, к флигелю, где находилось приемное отделение, извиваясь змеей среди тополей и желтой акации, стояла очередь, состоящая большей частью из женщин с детьми, хотя в ней, нет-нет да и попадались мужчины. Некоторые, видимо, устав стоять, сидели на земле, прислонившись к стволам деревьев, и желтые листья, осыпаясь, кружились и падали, а сидящие даже не шевелились – наверное, они давно здесь сидели: многих засыпало с головой, они были похожи на осенние костры, готовые к сожжению. Совсем маленьких ребят женщины держали на руках, одна молодая мать ходила туда-сюда с младенцем, завернутым в клетчатое одеяло, и время от времени хорошенько встряхивала свой сверток. Вдоль очереди курсировала пара дюжих санитаров в белых халатах с завязками на спине. Иногда они курили, прислонясь к стволу акации, переговоривались меж собой, но тем не менее зорко наблюдали, чтобы все было по правилам. Над дверями иногда загоралась красная лампочка, дверь приоткрывалась, и если очередник мешкал – а таковые находились, – санитар живо вталкивал его внутрь.

Врач Шура Александрóва протянула с тяжким вздохом:

– Работы-то, рабо-оты-ы… Эпидемия – чего тут рассусоливать!

И вновь склонилась над столом, что-то дописывая, внося какие-то правки в свои записи, потом подняла голову и по-строжавшим голосом воскликнула:

– Ну, вы еще здесь?! Что же вы стоите… Орина, уж Павлика, ты надеюсь, знаешь?!

Крошечка кивнула, искоса глянув на отвернувшегося к окну мальчишку.

– Вот вместе домой и поезжайте: его тоже выписали. Приедете – вот родня-то обрадуется! Ничего – вы ребята уже большие, как-нибудь доберетесь, вдвоем-то веселее!

Они вышли в коридор и, не глядя друг на друга, направились к дверям, над которыми горело слово «выход». Орина ни разу в жизни не разговаривала с этим букой Павликом, а вот теперь они вынуждены вместе добираться до дома… Павлик, спускаясь с крыльца, чуть не упал, и вообще шел как-то не очень уверенно, каждый шаг давался ему с трудом. «Наверное, какое-то осложнение, – подумала Крошечка. – Паралич? Или… тапки велики?» У Павлика были такие же, как у нее, коричневые дерматиновые тапочки на несколько размеров больше, чем нужно.

Они – широкой аллеей – уже подходили к железным воротам, которые выводили с больничной территории на волю, когда в дверях флигеля показалась дежурная медсестра. Ловко маневрируя среди дожидавшихся своей очереди, она побежала к ребятам, размахивая свободной рукой: дескать, стойте, погодите-ка, вы кое-что забыли – и протянула им по узелку:

– Здесь ваша одежда! А казенные пижамы, так уж и быть, оставьте себе – все равно списывать. Да не потеряйте выписки-то – они вам еще пригодятся!

Ребята кивнули; у Орины сложенная вчетверо бумажка лежала в кармане пижамной куртки, Павлик, в свою очередь, похлопал себя по карману – дескать, и у него выписка тоже прибрана. Возвращаться в больницу – даже для того, чтобы переодеться, – как-то не хотелось. Крошечка углядела среди зарослей желтой акации, рассыпавшей по земле спелые стручки, дощатую беседку, некогда выкрашенную белой краской, – белила облупились и сползали струпьями, – велела мальчику дожидаться ее и, с раздирающим душу треском стручков под ногами, побежала туда. В узелке оказались зеленая кофта, байковое платьишко и полукеды с носками. Она разложила одежку на круглом столе, поверх нацарапанной надписи: «Здесь был Геша». Платье натянула прямо на пижаму, сверху нацепила кофту, полосатые штаны выглядывали из-под подола: получалось по-татарски, но выбирать не приходилось. Крошечка сунула руку в кармашек платья и нащупала завалявшийся пятак – это хорошо! Она позвала Павлика: дескать, эй, иди сюда. Мальчик показался из кустов. Орина велела и ему переодеться, мол, я у ворот обожду.

Она уже подходила к воротам, когда из беседки раздался вопль – Орина вздрогнула и бросилась обратно: этот дурак Павлик стоял посреди беседки совершенно голый и орал, будто его режут. Крошечка повернулась и пошла прочь. Только этого не хватало, наверное, он помешался после болезни. Конечно, он и прежде бегал без штанов – но ведь это было в прошлом году, с той поры он уж, поди-ка, вырос, ему ведь того гляди в школу идти (так же, как и ей), и вот пожалуйста, что он вытворяет! Лучше уж она одна будет добираться до дому, чем с таким-то дурнем! А бабушка еще говорит, что она – дурочка…

Крошечка вышла на улицу – и оторопела: куда ж идти?! За всю свою недолгую жизнь она только два раза была в Пурге – конечно, оба раза со взрослыми, – и ничего тут не узнавала. Знать бы хоть, в какой стороне их Поселок… И спросить не у кого – улица, заставленная одноэтажными казенными домами барачного типа, была пустынна: ни людей, ни машин. Углядев на одном из бараков вывеску «Столовая», Крошечка перешла через дорогу, оглянулась: Павлик (слава богу, кое-как одетый!), переваливаясь на ходу, бежал следом… Да упал посреди дороги! Но скрепился, не заплакал. Орина вздохнула: что ж, от него, видать, не отвяжешься, придется брать мальчишку с собой.

Павлик доковылял до нее и встал рядом. Крошечка спросила свысока:

– А ты хоть читать умеешь?

Он кивнул.

– Можешь прочесть, что тут написано? – и указала на вывеску.

Павлик открыл рот – и просипел что-то невразумительное.

– Что-что-что?! – воскликнула Крошечка.

Разумеется, читать он не умел – куда уж ему…

В столовой заняты были всего два столика: над тарелками с красным борщом склонились семеро работяг, одетых в спецовки; мужики намазывали на ломти хлеба толстый слой горчицы, отправляли в рот и смачно жевали. На стенке красовался плакат «Когда я ем – я глух и нем!». Работяги, видать, – в отличие от Павлика, – читать умели: ели молчком, и так стремительно, что тарелки вмиг опустели, рабочие поднялись, покидали тарелки в мойку, подмигнув ребятам, утерлись рукавами: «Эх, вкусно!» – и помчались к двери: наверное, опаздывали на работу.

Орина нерешительно подошла к раздаче: за спиной тетки в белом колпаке, подобно алюминиевым планетам, громоздились кастрюльки – и побольше и поменьше, а одна так с мельничное колесо; из-под крышек «планет» валил пар, и пахло очень и очень вкусно; но что купишь на пять копеек? Из меню, прикрепленного к стенке, выходило, что выбор у них невелик…

– Что взять: пирожок с капустой или пять кусков хлеба? – спросила Крошечка у Павлика, который стоял за ее спиной.

Но мальчик замотал головой и, кашляя через слово, прошептал:

– Нет, кхОрина, я не кхочу есть. И кхты не кхочешь, – и потащил ее прочь из столовой.

Крошечка до того удивилась, что дала себя вывести наружу:

– Откуда ты можешь знать, что я хочу? Ты, может, и не хочешь, а я бы съела пирожок…

– Я знаю эту столовую: у них капуста кислая и хлеб непропеченный, – сказал Павлик погромче, слегка заикаясь и странно кривя рот.

Крошечка покосилась на него: подумаешь, какой гурман – капуста у него кислая! Можно подумать, Пандора кормит их разносолами.

Они прошли вперед по деревянному тротуару – и Орина остановилась, прочитав любопытную надпись «Их разыскивает милиция», под которой на стенде были во множестве приклеены фотографии преступников, и вдруг среди незнакомых лиц – большей частью мужских – она увидела лицо Нюры Абросимовой… Пригляделась: может, не она? Нет, она: вон и платок на ней, белый. Ничего себе! Покосилась на Павлика: увидел ли он Нюрин портрет – это ведь его бабушка! Он увидел.

И тут в доме позади стенда с треском распахнулось окошко, и мужской голос позвал:

– Эй, ребятки… Идите-ка сюда!

Крошечка увидела, что в окно высунулся Милиционер в форме, и струхнула: видимо, он наблюдал за ними…

– Вы – нам? – на всякий случай уточнила Орина, хотя никаких других ребяток и на километр вокруг не было видно.

– Вам-вам. Идите, идите сюда, – манил их пальцем Милиционер. – Вход с той стороны. Мой кабинет – 21-й. Давайте, давайте, пошевеливайтесь. У меня без вас дел полно…

Орина с Павликом переглянулись: может, дать стрекача? А вдруг Милиционер выскочит в окошко и погонится за ними? Лучше уж послушаться.

Обойдя здание, они со двора вошли внутрь, поглядели: дежурного за огражденной стойкой нет, и пошли по коридору в поисках нужного кабинета. А Милиционер уже распахнул обитую дерматином дверь с цифрой 21 и, дожидаясь в дверях, опять их манил.

В кабинете против милицейского стола наизготовку стояло два стула, на которые они и уселись. Над столом висел портрет остробородого милицейского начальника с холодным взглядом. Милиционер выпил стакан воды, налил из графина еще и предложил им – Орина протянула было руку за водицей, но Павлик перехватил стакан и поставил на стол:

– Спасибо, мы не хотим.

Крошечка решила покамесь не ссориться с наглым мальчишкой: неподходящий момент, но после – все ему высказать.

– Мое дело предложить, – пожал плечами несколько обиженный Милиционер.

– Наше – отказаться, – тотчас докончил Павлик, видать, не наученный, как надо разговаривать со взрослыми.

Милиционер бросил на него сердитый взгляд, но нотацию читать не стал, а сразу взял быка за рога:

– Значит, вы увидели знакомых среди преступников, которых мы разыскиваем, так?!

Крошечка вытаращила глаза: как он догадался?! Но решилась ни за что не выдавать Нюру, ведь она уж отсидела свое… И зачем она опять им понадобилась?.. Не может быть, чтобы она еще что-то совершила… Но пока Орина раздумывала, Павлик вновь опередил ее:

– Извините, но мы никого из разыскиваемых и близко не знаем.

– Мы так просто смотрели, – кивнула Крошечка.

Милиционер недоверчиво хмыкнул и спросил: а, дескать, почему вы бродите одни, где ваши родители?!

– Нас только что выписали из больницы, мы следуем домой, – опять выскочил вперед Павлик.

А Крошечка, покосившись на него, добавила:

– В Курчумский Лесхоз… И еще у нас там Леспромхоз…

– Так-так-так-так! – пробормотал Милиционер. – Так вот оно что! Оч-чень интересно.

Орина с Павликом переглянулись: дескать, чего тут может быть интересного.

– Вас-то мне и надо! Отлично, просто отлично! У нас есть висяк – нераскрытое дело, которое как раз в вашем Поселке и произошло. И так, и этак мы крутили, на место выезжали, допрашивали свидетелей – нет, ничего не могли выяснить. Очень уж народ там у вас скрытный. А дело серьезное: речь идет об убийстве… И вы нам поможете его раскрыть!

Павлик покосился на Крошечку, которая сильно удивилась и забормотала:

– Как же мы его раскроем? Мы не сумеем… Если даже милиция не смогла его раскрыть, то как мы раскроем? Мы еще маленькие… даже в школу еще не ходим… Хотя должны уж были пойти… И пойдем – наверное.

– А вот таким-то, как вы, проще всего раскрывать такие дела! – воскликнул Милиционер. – Потому что на вас никто не подумает! Ну кому в голову придет, что вы что-то там хотите раскрыть… Вы можете шнырять где угодно, подслушивать и подглядывать, как настоящие сыщики – никто на вас и внимания не обратит, глядишь: преступники у вас в кармане! Если они, конечно, есть. Я ведь, ребятишки, твердо-то не уверен, что это убийство, вполне возможно, что она своей смертью померла…

– Кто? – хором спросили ребята.

– А разве я еще не сказал: Орина Котова, и убийство это давненько уж произошло, еще до вашего рождения. Следы, конечно, уже остыли, а… может, и не остыли. Так что – всё в ваших руках.

Милиционер подошел к высокому шкафу, где в ряд стояли картонные папки с делами, поставил стул, залез на него и вытащил одно из дел с самой верхней полки. Лихо соскочил на пол и протянул папку Павлику. Крошечка собралась надуться, но быстро передумала: интересно было поглядеть, какое это такое дело. Павлик раскрыл номерную папку: внутри оказались подшитые протоколы, какие-то рисунки и еще несколько страшных – бр-р! – фотографий. Видать, в милиции имелись свои дяди Венки – любители снимать и живое, и мертвое.

– Изучайте на досуге, – продолжал Милиционер. – Ежели раскроете это дело – ждет вас награда.

Крошечка вспомнила, какую награду получила за прополку огорода, и вздохнула. А Милиционер продолжал:

– Награда очень серьезная. Так что – старайтесь. Да, и сроку вам даю – три дня. Советую уложиться… А пока что гляньте-ко в окошко – это не ваш ли знакомый?..

Орина поглядела: на той стороне улицы к столбу привязана была лошадь, запряженная в телегу, и это был, это был… монгол Басурман! А в телеге сидел не кто иной, как…

– Дедушка Диомед! – заорали ребята в два голоса.

– Видите, как все ужасно складывается, – проговорил Милиционер. – То есть я хотел сказать – удачно… Как раз довезет вас до места. Ну, поторопитесь, а то уж скоро темнать начнет… Дело-то, дело-то не забудьте…

Павлик от дверей вернулся, схватил папку и побежал догонять Орину.

Глава вторая
ПЕРЕПРАВА

Басурман лениво отгонял хвостом назойливых мух, подъедая пожелтевшую травку подле столба, а дедушка Диомед – сидючи и спину обратив к лошади, – спал, да так, что разбудить его зовом никак не удавалось. Только когда уж Павлик, расхрабрившись, ткнул конюха папкой в бок, тот вздрогнул и проснулся, осоловело взглянул на ребят, и, окончательно очнувшись, радостно вскричал:

– Смотрите-ко! Наши! А вы что тут делаете?!

– Нас выписали, дедушка Диомед! – ответила Крошечка. А невоспитанный Павлик отвечал эхом:

– А вы что тут делаете?! Возница как будто смешался, в недоумении поглядел по сторонам, после хлопнул себя по лбу и, нимало не обидевшись, сказал:

– Как что: Иуду Яблокова в больницу свез – да и задремал тута. Энце-валит-то и Иуду свалил! Кто бы мог подумать! А вы, выходит, излечились – ну, молодцы!

Орина поглядела на осеннее солнце, которое направилось к западу, и спросила:

– А вы домой, дедушка, едете?

– А то куда ж…

– А нас возьмете?

– А чего ж не взять… Залезайте скорей!

Орина живо-два вскарабкалась на телегу и подала руку неуклюжему Павлику.

Дедушка Диомед, повернувшись лицом к хвосту своего вечного конька, причмокнул губами, крикнул: «Н-но, родимой!» – и Басурман тотчас заперебирал копытами. Ребята примостились с двух сторон от возницы, который давал им подержать вожжи: дескать, дергать не надо, тянуть не надо, только эдак немножко придерживайте, Баско сам дорогу знает. Попутно конюх жалобился, дескать, эх, ребята, хорошо вам – вы вдвоем, и правильно: держитесь друг за дружку, небось не пропадете… А я как перст один: ни жены, ни детей, вот помру – и оплакать будет некому. Никого у меня нет в целом свете. Кроме Басурмана, конечно. Никто меня нигде не ждет… А вас, подит-ка, жду-ут…

– Нас тоже не ждут, – молвила Крошечка. – Они еще не знают, что нас выписали.

– Вона как! – и дедушка Диомед вновь задремал, впрочем, вожжей из рук не выпустил.

Павлик даже попробовал их отнять. Конюх приоткрыл один глаз, больно – вместе с вожжой – сжал ладонь мальчика и проворчал:

– Ну-ко-о!

– А вы не спите! – приказал ему Павлик Краснов, сморщившись и выдергивая руку.

– А я и не сплю! – холодно отвечал возница.

Мимо мелькали поля с перелесками, однообразная скучная равнина – насколько хватает глаз, и Орина решила заглянуть в папку с подшитыми материалами дела. Посмотрела на зарисовку плана местности, где было совершено убийство, увидела Прокошевскую дорогу, болото, тропинку – и нарисованную человеческую фигуру. Открыла следующую страницу, прочла «Протокол допроса свидетелей», но дальше этого дело не пошло: поскольку письменные буквы Крошечка разбирала пока что с превеликим трудом, да еще почерк был бисерный… Но тут Павлик, встав на коленки и заглядывая ей через плечо, принялся читать написанное, да как! Орина чуть под тележные колеса не свалилась. А мальчик, бесцеремонно забрав у нее папку, прочитал – вслух – следующее:

«Свидетельница Мамина Людмила Арсеньевна, 16 лет, русская, образование неполное среднее, незамужняя, жительница Курчумского Лесоучастка.

…Меня мамка по ягоду послала, по клюкву, я и пошла, хотя еще задачки по физике не решила. И вот зашла я на болото, беру клюкву-то – и вижу: на островку кто-то лежит, ничком, мордой в грязь, баба какая-то – думаю: небось напилась да упала. Ничего, думаю, не увязнет на острову-то, чего ей – проспится, встанет да пойдет. А что за баба – не видать, и подходить близко я не стала, вижу только: лежит пластом, и шаль вот этак на голову закинулась. Ну, обратно-то возвращаюсь – с полным лукошком, глянула: она всё там валяется, а уж дело к вечеру, думаю, ночи-то холодные, а ну как замерзнет! Дай, думаю, подойду. Подошла – и давай трясти, платок-от и отдернись, глянула: а она уж мертвая – Орина-дурочка-та, совсем даже не дышит, а под брюхом-то – кровища! Ну, заорала я – да бежать, всю клюкву по дороге рассыпала, лукошко утопила, хорошо сама не завязла – сколь ведь раз по колено проваливалась, а однажды – по пояс, не знай как выбралась из болота. Сначала домой сгоняла, доложилась, а уж после вместе с мамкой к директору Леспромхоза пошли, тот милицию вызвал. Вот и все, больше ничего не знаю».

Проснувшийся в середине протокола дедушка Диомед спросил: дескать, а это чего ж вы такое читаете?! Павлик объяснил, а конюх сказал:

– А это ведь я свез Орину-дурочку в Пургу-то… Да-а. Кремлист ехал, врач ехал, следователь ехал, тело ехало, а я всех вез. Как бы не на этой самой телеге…

Крошечка, сидевшая среди сена, в испуге поджала под себя ноги. А Павлик, поглядев на нее, проговорил:

– Не того ты боишься, Орина… Ведь сено то давно съедено, а тело – похоронено.

– Вот именно! – воскликнул дедушка Диомед. – А вы что же: собираетесь ворошить старое? А может, гроб нацелились выкопать?!

– Ой, нет! – воскликнула Крошечка.

– Мы только убийц хотим найти, – серьезно сказал Павлик Краснов.

– Если она была убита, – быстро добавила Орина.

Дедушка Диомед покачал головой: дескать, убийца тут один – лесной хозяин, по-другому сказать – медведь! А медведя ведь в тюрьму не посадишь, в лагерь не сошлешь…

Павлик принялся читать акт осмотра трупа, но, выговорив: «При вскрытии грудной полости выяснилось, что сердце отсутствует, в верхней части тела имеется рваная рана или разрез, длина которого…», захлопнул папку. Некоторое время ехали молча, а потом Орина с Павликом – вслед за возницей – тоже начали дремать.

Вечный конь тащил телегу все прямо – да вдруг резко дал в сторону: ребята повалились, как кули, а возница заорал: «Баско, куда тя лешак несет!», и все увидели – посреди дороги стоят… валенки, рядышком, один к одному, и валяные их носы направлены в ту же сторону, в какую и они едут! Возничий затпрукал и, на ходу соскочив с телеги, подбежал к валенкам. Крошечка закричала:

– Дедушка Диомед, дедушка Диомед, не троньте эти валенки, там ноги!..

Конюх махнул на нее рукой: дескать, много ты понимаешь, какие тебе ноги, вон какие хорошие валенки, только у левого на пятке заплата, а так – почти что новые… Подхватил под мышки по валенку и, подбежав, сбросил в телегу. Девочка придвинулась поближе к мальчику, а он тотчас приобнял ее и шепнул:

– Не бойся, Орина! Я с тобой!

Крошечка тут же опамятовалась: у кого она защиты ищет! дернула плечом – и Павлик, смутившись, убрал руку, даже за спину спрятал.

Ног в валенках и впрямь не оказалось – валенки были обычные, пустые. Но ниоткуда спустились вдруг сумерки – и стало промозгло. Возница тут же переобулся и сунул в валенки свои ноги: дескать, эх, ведь как тепленько! Дескать, вот валенки-то и пригодились, и еще пригодятся – согреют в метель-то! Небось, какой-то растяпа ехал да потерял.

Вдруг откуда-то донеслось: «Ля, ля, ля, ля…» – и всё на одной ноте. Справа среди сжатого поля темнел сосновый лесок – и стало ясно, что песня доносится оттуда. Павлик Краснов предложил вознице, дескать, не завернуть ли нам в лес, не поглядеть ли, что там происходит?.. Но дедушка Диомед замотал головой: дескать, еще чего выдумал! Курчумский лес – место нехорошее, явно кто-то заманить их хочет песней: мол, я такой-сякой немазаный – развеселый певец, а после окажется… А может, сам лес сбрендил – и вздумал петь, и тоже ничего хорошего: может, он там кверху комлем шатается… А скорей всего, напились курчумские мужики, да и зачали песни орать – в таком-то месте!.. В любом случае, делать-де нам там нечего – да еще на ночь глядя.

Впереди уже маячила черными избами деревня, а в лесу все еще продолжали ля-ля-лякать.

Свет в окошках почему-то не горел – конюх высказал предположение, что, может, отменили свет-от… ведь к нам-де не так давно свет провели, а то мы с керосиновыми лампами сидели, и – ничего, не умирали… Но тут слева по-за деревьями вспыхнули широкие желтые квадраты передового, сильно вытянутого здания школы.

– А вот и електричество вернули! – воскликнул возница.

Крошечке пришло вдруг в голову, что идет школьный вечер – ведь кто его знает, какой сегодня день, а вдруг да праздничный?! Тогда и мать ее, должно быть, там… Орина вцепилась в плечо возницы и стала просить завернуть на минутку к школе, она только глянет, и если мамы нет – мигом назад. Дедушка Диомед покачал головой: мол, все вас куда-то тянет с прямого пути да в сторону, но на этот раз уступил, дескать, иди уж. А Павлик воскликнул: «И я с тобой!..» И Крошечка, пожав плечами: вот репей! – кивнула.

– Только не мешкайте, – крикнул конюх им вслед.

И Басурман тихохонько заржал, как будто поддержал хозяина.

Ребята ворвались в деревянное здание школы, с топотом промчались по коридору, дергая запертые двери – ни один класс не был открыт.

– Может, техничка позакрывала, – высказала предположение Орина, – свет погасить забыла – а тут его, как нарочно, и дали.

Крошечка остановилась перед дверью с надписью «Учительская», постучалась – никто не ответил, дернула ручку – и тут заперто. И вообще в школе было очень тихо: совсем не похоже на школьный вечер; оставался еще актовый зал – но и он оказался закрыт. Ребята развернулись уже уходить, но тут Орина увидела приоткрытую дверь в библиотеку – и сразу вспомнила Таню Потапову с ее английской книжкой: ей пришло в голову, что детективные истории, раскрывавшие всю подноготную дедуктивного метода, могут помочь в их собственном расследовании… На двери было указано, как зовут библиотекаря: Афина Ивановна Воскобойникова.

Крошечка просунула голову в дверь: Афина Ивановна – довольно молодая и очень представительная женщина с прической под самый потолок – была на месте.

Орина вошла, поздоровалась и попросила книжку про Шерлока Холмса. Библиотекарь осторожно повела тяжелой головой, – как будто боялась, что та ее перетянет, – и спросила:

– А ты у нас записана? – Крошечка сказала, что нет. – Тогда я тебя запишу. Погоди, только найду чистый формуляр…

Но тут опять вмешался Павлик Краснов, вышедший из-за спины девочки: дескать, не надо ее записывать… Дескать, мы еще в вашей школе не числимся.

– А-а, раз вы тут еще не числитесь, то, конечно, я вас записать не могу – не имею права. Но тогда вы и книжку не получите… – пожала плечами библиотекарша и установила попрямее накренившуюся волосяную башню. – Как же я вам книгу дам – а вдруг вы ее потом не вернете, а мне отвечать… Нет уж!

Крошечка закусила губу и чуть не расплакалась – ей показалось, что без этой книжки ничего у них не получится… И вдруг услыхала:

– Зато я тут был записан – когда-то! – В распахнутых дверях стоял незаметно подкравшийся дедушка Диомед; войдя, он продолжил: – Я ведь в этой школе учился, правда, еще в прошлом веке, и только два класса кончал, но книжки брал… Может, моя карточка сохранилась? Так туда бы и записать книжонку….

– А как ваша фамилия, ученик? – с усмешкой взглянув на деда, спросила Афина Ивановна.

– Широбоков Диомед! – отрапортовался возница и даже задниками валенок попробовал прищелкнуть – правда, щелчка не получилось.

Библиотекарь, со словами «сейчас поглядим», наизготовку вытянув руки к голове, чтобы в случае чего поймать неустойчивую прическу, прошествовала к железному сейфу, из которого торчал большой ключ, открыла дверцу, сунула туда голову, застряла, и, выдернув себя, точно редьку, с победоносным видом предъявила карточку: дескать, у нас тут все в полной сохранности. Но показать, где книжка стоит, отказалась: дескать, ищите сами …

Крошечка подошла к полкам с иностранной литературой и, взобравшись на стремянку, принялась перебирать тома на букву «Ш», потом на «Х» – но книжки не было. А в это время мальчишка подошел к полке, где была втиснута фанерная буква «Д», и вытащил книгу, – дескать, я помню автора: Конан Дойль… Орина была уязвлена и поражена: вот тебе и Павлик Краснов! Вот тебе и кривая Пандора! Неужто Пандора по вечерам собирала в «конторе» свою орду – и читала им книжки! И всех выучила и писать, и читать – даже по-письменному!

«Шерлока Холмса» записали на деда – и все двинулись к выходу. Афина Ивановна крикнула им вслед:

– Поосторожней там с книжкой-то, ведь уже темно, смотрите не потеряйте ее, ответите головой!

Когда бежали по коридору, Крошечке показалось, что дверь одного из классов приоткрылась, оттуда на уровне ее колена высунулся чей-то пуговочный носик, раздался тоненький смешок – и дверца с хлопком закрылась. Впрочем, она решила, что ей показалось, потому что рост «ученика» был совсем какой-то несерьезный. Павлик схватился за Оринину руку, но девочка со словами «ты чего-о?» выдернула ладошку.

Ребята взобрались на телегу, дедушка Диомед занял свое место – и Басурман тронулся. Крошечка оглянулась: школьные окна разом погасли. А окна в избах впереди лежащего села так и не загорелись. И навстречу им со стороны реки поплыли клочья тумана, похожие на стадо белых коров, овец да коз. Небо, затянутое поволокой тьмы, с исподу было покрыто облаками, острый серп месяца взблеснул из-за облака…

Курчум стоял буквой «Ш», они ехали по крайнему переулку и уж свернули за угол, чтоб выбраться на свою дорогу, которая – мимо вересковой пустоши – вела к мосту через Постолку, как вдруг раздался лай множества собак, причем не со стороны села, а откуда-то с пустоши, из тумана. Баско заржал и безо всяких понуканий прибавил ходу. Придушенный собачий лай – как будто поводки натянули и вериги ошейников сдавили псам горло – приближался справа, со стороны Ягана, и Крошечка услыхала перемешанные с лаем отрывистые команды человечьей речи. Правда слов было не разобрать: далеко. Дедушка Диомед удивлялся: дескать, неуж охота? Так ведь темень, на кого это они охотятся?! Басурман пошел рысью: седоков в телеге подкидывало на ухабах, точно мячики на лаптовой бите; лай и крики приближались, и Орине показалось, что она разбирает некоторые слова, и… и… слова эти были не русские… и не татарские… и не удмуртские, а… а… а…

– Моста нет! – приглядевшись, воскликнул дедушка Диомед, ребята вскочили чуть не в рост – и вправду: моста через Постолку не было… – Куда мост делся?! – орал конюх, а Крошечка вдруг разобрала в гвалте пустоши одно слово: «Partisanen!».

Она не знала, что услышал возница, но только он стал разворачивать коня, прочь, прочь – по стерне (там летом росла рожь, сейчас ее, конечно, убрали), вверх против течения реки. И вдруг из рогатого тумана, стадно наступавшего на них, раздалась автоматная очередь… Крошечка пискнула, упала на дно телеги и зажмурилась: так она и знала – война!!! А Павлик Краснов упал на нее, придавив своим телом.

– Н-но, Баско, родимой, давай, давай, Басурман! – орал дедушка Диомед, ставший в рост и нахлестывавший коня (которого до тех пор ни разу в жизни не стегнул) вынутой откуда-то вицей.

Когда Орина открыла глаза, они уже миновали высокий в этом месте берег и чуть не кувырком съехали к Постолке, которая и поверху, и с берегов придирчиво прикрывала свое серебряное тело белыми лохмами тумана. Крошечка, схватив библиотечную книгу, соскочила вслед за мальчиком и дедом на землю.

– Давайте вплавь, – закричал возница, торопливо освобождая Басурмана из упряжи, постромки перерезал, дугу скинул. – Плыви, Баско, домой, плыви, мой вечный конь…