Текст книги "Орина дома и в Потусторонье"

Глава девятая
СЕКРЕТНЫЙ ЗАВОД

Резко потемнело – и посыпалась снежная крупа величиной с горох. «Бедный Покати-горошек! Убьет ведь его снегом! Крепко ли сжаты пальцы Каллисты?» – подумала Орина. Они с Павликом едва догнали крошечную школьницу, бегущую под ногами учительницы географии. Орина взглянула: кулак ее сестрица сжала так, что как бы Горохов не задохся! А Юля Коновалова пропала среди бесконечных рядов белых бус, которые протянулись от черных туч к ельнику, да еще кто-то легонько встряхивал шуршащие елочные украшения. Павлик Краснов скинул свой пиджак – Тамара Горохова протянула уж руку, но он прошел мимо, нагнулся и попытался укутать Каллисту, которая дернула плечиком, дескать, вот еще…

– Так тебе ж холодно… – сказал он.

– Нашел холод! – отвечала девчушка.

– Так снег же идет…

– Это разве снег?!

Но, к счастью, холодные бусы быстро смотали и сложили на место, в крытую тучу; все простоволосые смели с голов снежную крупку, а Павлик указал на следы туфелек, четко обозначившиеся на побелевшей земле: черная вмятина каблучков и рифленый носок…

– Опять Шерлок Холмс! – вздохнула Орина.

Они уже долго пробивались по этим следам среди елей, и каждое дерево стремилось ударить колючей веткой в лицо или обдать брызгами подтаявшей крупы, но Юлю – хоть та и была на каблуках – нагнать никак не удавалось: видать, она знала эти места куда лучше их. Орина, приотстав, успела вслепую намазать губы – и тотчас воспрянула духом. А Тамара Горохова стала жаловаться, что у ней-де сегодня маковой росинки во рту не было: как пошла из Пурги в Агрыз да попала в руки этих насильников, – хорошо, хоть зубы не выбили! – так не ела ничего и не пила… Теперь хоть растаявшую крупу слизывай с хвои… Каллиста, шагавшая где-то у колен географички, подняла головенку и сказала:

– А у меня горох есть, хотите? – и… протянула на ладони Покати-горошка!

Орина, шагавшая третьей, ойкнула и закричала:

– Каллиста, ты что делаешь?

А Павлик Краснов, замыкавший цепочку, зажал ей рот рукой, дескать, погоди ты…

Географичка пренебрежительно сказала:

– Всего-то одна горошина?

– Зато какая! Попробуйте – вкуснее вы не едали…

Учительница протянула руку – и Каллиста вложила в огромную пятерню крохотного Горохова… Орина рвалась из рук Павлика Краснова, который по-прежнему зажимал ей рот, спиной притиснув к себе. Тамара Горохова широко разверзла золотозубые уста, положила Покати-горошка на язык и… проглотила! Павлик отпустил Орину – и она, набежав и как следует встряхнув Каллисту – так что девчонка упала, – заорала ему:

– Ты что: заодно с этой ненормальной?!

И Каллисте:

– Убийца! Ты зачем своего товарища отдала на съеденье? Что он тебе сделал?! Дрянь!

– Из-за чего шум – не пойму?! – удивлялась Тамара Горохова.

А Каллиста поднялась с земли, отряхнула подол школьного платьишка и зашагала вперед, – все двинулись за ней, – добродушно говоря:

– Ох и дура ты, Орина! Правильно бает бабушка Пелагея Ефремовна… Ведь это единственная возможность для него – вернуться! Или пан – или пропал! Я ему шанс дала, понимаешь?! У всех только один шанс – а у него второй появился… Он же и последний. И все – благодаря мне! Надеюсь, он его не упустит! Анатомию человека он хорошо знает, экзамен сдавал. Там же всё рядом, уж разберется… И как там себя вести, чтобы опять не вылететь, тоже знает: я провела подробный инструктаж. Родится, вырастет – и сделает… что надо. У нас с ним уговор. Главное, чтобы эта, – кивнула девочка на географичку, – выбралась отсюда и попала домой… Да я ей помогу… Уж я ее выведу. Я все сделаю… Она же теперь не человек – тюрьма для моего друга, который освободится в свой срок, и тогда перед ним откроется путь…

А впереди показался трехметровый бетонный забор с колючей проволокой поверху и запертые ворота; охранник в шапке-ушанке, в овчинном полушубке, с автоматом за плечами вышел из будки, а перед ним стояла Юля Коновалова и тыкала пальцем в ворота. Когда путники подошли поближе, они услышали, что охранник требует пропуск, а Юля, видать, уже отчаявшаяся, долдонит одно и то же:

– Да нет у меня пропуска! Забыла я… Никогда не забывала, а тут… впервые забыла. Неужто нельзя без пропуска? Я тут сколько лет проработала! Болела я, выписалась из больницы… Даже домой не зашла, сразу на работу, дай, думаю, доложусь начальству, что выздоровела… А вы… не пускаете… Ну, узнаёте: я – Юля Коновалова! А я вас вроде припоминаю… Вас, кажется, Николаем звать? Или Петром?

– Пропуск – я сказал! – заорал охранник, а завидев целую делегацию странников, вывернувших из леса, передернул затвор на автомате.

Но Павлик Краснов зашептал Орине: дескать, доставай-ка наши больничные выписки, авось сгодятся… А географичка успела сказать Юле Коноваловой: дескать, подруга называешься – бросила меня и сбежала…Сама, значит, хотела уйти, а меня тут оставить?!

Орина же, пожимая плечами, уже вытаскивала из кармана выписки из Пургинской больницы, – правда они были в просыпавшейся пудре, измятые, с обрыскавшимися краями, чернильные слова подтекли… Орина подула на бумажки – и пока Павлик говорил: дескать, а у нас есть пропуска, поглядите-ка, годятся? – подала их охраннику. Тот попытался прочесть написанное, проворчал, что с документами не след так обращаться, но в конце концов буркнул, что-де, впрочем, все печати-то на месте…

– Так что вы двое, – кивнул он Орине с Павликом, – проходите! – И пошел отворять ворота.

– А мы?! – заорала Тамара Горохова. – А как же мы?! А мы-то?!

Павлик Краснов, подойдя к охраннику, стал умоляюще говорить, дескать, у них две выписки на всех… Дескать, пропустите остальных тоже! Пожалуйста… Ради бога…

Но тот осердился: здесь-де не врут и не хитрят, а то-де можно лишиться всего! Дескать, у вас есть пропуска – вот и идите без долгих слов…

Орина и Павлик Краснов медленно вошли на секретную территорию: голое белое поле, куда ни кинь взгляд, – обернулись на троих оставшихся…

– А вам, – охранник преградил дорогу стволом автомата географичке, кинувшейся к воротам, – стоять!

Тут Юля Коновалова предложила: дескать, в сложных случаях охрана обычно связывается с начальством, может, позвоните… узнаете…

А Каллиста от холода бившая пинеткой о пинетку, попросила:

– Дяденька, ну пожалуйста…

Охранник проворчал: дескать, какой я вам дяденька, – но, еще раз глянув на дитёнка в чепчике и школьной форме, вздохнул и направился в будку.

Створки широких ворот еще не успели соединиться. Каллиста исподлобья посмотрела на двоих прошедших на территорию завода, подняла голову – на оставшихся, она могла бы еще успеть скользнуть в щель… Но… осталась.

Орина с Павликом Красновым тоже стояли на месте. Было нестерпимо стыдно, что они тут, а те – там… С этой стороны в будке оказалось окошко с запыленным, треснувшим и заклеенным полоской бумаги стеклом; охранник звонил по телефону… Вот он говорит что-то, слушает, кивает, кладет трубку…

И, кажется, случилось чудо: ворота вновь отворились – и две женщины с ребенком – Каллисту они посадили меж собой, на перекрещенные четыре руки, так что получились «качели» – бежали к ним.

– А вдруг это ловушка? – шепнула Орина Павлику.

И, словно в подтверждение ее слов, охранник, ухмыльнувшись, крикнул:

– После не жалуйтесь! Сами напросились! – и створки ворот сомкнулись за спинами шестерых.

Географичка стала спрашивать у Юли Коноваловой, где ж тут вход в завод, но та, растерянно глядя по сторонам, уверяла, что тут все изменилось и она не знает… дескать, пока она болела, видать, посносили все строения-то… Орина обернулась на будку, смутно видневшуюся вдали – в туче сделали надрез, и из прорехи вновь посыпалась крупа, ограда впереди тоже не просматривалась, и казалось, что дальше – только бесконечная вытоптанная равнина.

Шли долго, и когда уж все промокли и отчаялись, Павлик Краснов вдруг остановился: дескать, погодите-ка! Дескать, каблучки Юли Коноваловой вон в том месте как-то по-иному стукнули… Пригнувшись, он вернулся по Юлиным следам, принялся счищать покрасневшими руками слой снежка – и все увидели канализационный люк…

– Вот те на! – воскликнула Тамара Горохова. – Это что ж – и есть заводская проходная?!

А Павлик Краснов, отыскав дрын, подцепил крышку люка, отворотил на сторону – и из дыры вылетел клуб пара; Павлик склонился над тьмой, разглядел что-то – и, повиснув на руках и раскачавшись, спрыгнул метра на три вниз: дескать, тут можно стоять; и, на лету подхватив Каллисту, которая сиганула вслед за ним, помог спуститься остальным.

Оказалось, что под ногами бетонная плита; маленькая школьница пробежалась по ней и сказала, что это, пожалуй что, плоская крыша… правда, неизвестно какого строения, а конца этой крыше не видать…

Здесь было заметно теплее, чем наверху, и на голову не капало – так что можно считать, что они нашли какое-никакое, а убежище. Путники стояли у края, вниз уходила стена, но Павлик Краснов, пройдя вдоль ребра, обнаружил проржавевшую пожарную лестницу и первым полез вниз: дескать, если меня выдержит, то и других – тоже… За ним ринулась Каллиста: мол, меня-то уж всякая лестница выдюжит, можно испытания не проводить… Дальше полезла Орина, не собиравшаяся оставаться здесь с этими тетками одна, без Павлика; после – Юля Коновалова, скинувшая туфельки и сунувшая их в оба кармана; только Тамара Горохова осталась наверху и все вздыхала, заглядывая за край: дескать, а чего там-то… А далеко ли лезть… А ну как оборвется лестница – что тогда?.. Наконец и она спустила долгие ноги на арматурные перекладины.

У Орины уж пальцы устали цепляться, окоченели и загнулись, точно птичьи когти, а ноги в ботах несколько раз соскальзывали с узкого поставыша – а лестница все не кончалась; у остальных дела обстояли не лучше. Однажды Орину каблуком по голове ударила туфелька, вылетевшая из кармана Юли Коноваловой, но где-то внизу потерю поймал Павлик Краснов, издалека донеслось: «Башмачок у меня-а-а…» Одно утешало: тут было не так уж темно, Орина видела и ржавье лестницы, и свои коченеющие руки, и сквозь прутья – обшарпанную донельзя стену. И чем ниже – тем становилось светлее. Неужто света небольшого, величиной с тележное колесо, люка – хватает, чтоб светить так далеко вниз? Она задрала голову, но белой овчинной шкурки там, в вышине, уже не было видно. Свет шел непонятно откуда.

Наконец лестница кончилась. Орина заглянула вниз: до земли было несколько метров, – но Павлик Краснов уже протянул к ней руки: дескать, прыгай, поймаю… Она, не раздумывая, прыгнула – и он поймал. А потом так же уверенно подхватил Юлю Коновалову, а после – географичку. Тамара щедро одарила его золотой улыбкой.

Орина подняла голову – и оцепенела: потому что тут, под землей, имелось свое небо – сизое, бессолнечное, затянутое сплошным маревом низких туч, но ведь – НЕБО! Клубясь, оно опускалось до линии горизонта, так что гости оказались под серым колпаком – точно, играя в прятки, они залезли под круглый стол, а плюшевая скатерть свисала со всех сторон до полу. Только вот от кого они прятались?

Отойдя в сторону, Орина задрала голову: лестница крепилась к глухой стене высоченного серого дома странной конструкции – как будто строил ребенок, кое-где он ставил кубик на середину предыдущего, на грани потери равновесия. И так десяток раз – кубы выпирали в самых неожиданных местах строения; двери выводили из некоторых кубиков на площадку перед ними; окон в башне было мало, и многие оказались заложены серым, под цвет стен, кирпичом. Здание с пожарной лестницей одноэтажным переходом соединялось со следующим, подобным же, правда, нависающие немыслимо кубики лепились уже в иных местах; а следующее – еще с одним, и так – до пепельно-клубящегося горизонта.

Павлик Краснов, обходя строение по периметру, пытался отыскать вход, но все имевшиеся дверные проемы были заложены серым кирпичом.

Каллиста, убежавшая в другую сторону, принялась звать их: дескать, идите-ка сюда, а я нашла!..

Эта дверь казалась неотличимой от прочих – тоже заложена рядами кирпичей, но когда Павлик Краснов надавил плечом, она, на удивление, поддалась – и со скрежетом сдвинулась внутрь: образовалась щель, но слишком узкая, только для Покати-горошка… Тогда все уперлись кто руками, кто плечами, даже Каллиста, пыхтя, подсобляла снизу. Она же первая юркнула в расширившуюся воздушку, а когда щель еще разрослась – протиснулись и остальные.

Было темно, но Юля Коновалова, протянув руку, нащупала на стене, на привычном месте, выключатель: и лампочки в длинном коридоре – хоть и через две – загорелись.

С этой стороны дверь была железная, буро-красная, в окалине, крепилась она на железных же, толщиной в кулак, петлях; желтой краской на ней было написано «Заводоуправление»; на толстенной стальной баранке-щеколде висела пара табличек: одна с надписью «Опасная зона», на другой в красном круге был помещен черный шагающий человечек, красным же перечеркнутый.

На полу в коридоре валялись выпавшие из папок пожелтевшие листы бумаги, пробитые дыроколами: приказы о приеме на работу, об увольнении по 33-й и другим статьям, о выговорах, награждениях и прочем, – на некоторых листах отпечатался грязный след мужского сапога; по углам валялась скомканная копирка, синяя и черная. Двери по обе стороны коридора были заперты: Юля Коновалова, да и остальные, время от времени дергали за ручки. Откуда-то понесло сквозняком и бумажные листы взлетели – мертвый коридор будто вздохнул полной грудью.

Посетители долго поднимались по железным лестницам, спускались, шли переходами – но здание пустовало. Наконец, когда они, вслед за Каллистой, вылезли в окно на широкую бетонную площадку и, миновав ее, вошли в один из нависающих над бездной кубов, внутри обнаружилась дверь, обитая черным дерматином, с золотой надписью «Управляющий», и послышалась чечетка пишущей машинки.

Юля Коновалова с возгласом «Наконец-то!» распахнула дверь – и все увидели секретаря в низко напущенном капюшоне. Он сидел за стареньким «ремингтоном» и, выставив из обшлагов руки с длиннющими пальцами, в обкусанных коротеньких ногтях, проворно бегал ими по клавишам, исполняя танец не менее замысловатый, чем тот, что танцевала глухонемая свояченица-волчица Катя Перевозчикова.

– Простите, – сказала Юля, – а Управляющий на месте? – и кивнула на вторую дверь, из красного дерева, безо всякой надписи и даже без ручки.

Секретарь провернул каретку, вытащил напечатанный лист, сунул его в папку, встал, потянулся, откинул капюшон – и все невольно подались назад, а Юля Коновалова вскрикнула… потому что это… это была она!.. Секретарь Юля сбросила брезентовый плащ на пол и ухмыльнулась, потом нахмурилась и спросила:

– А вы, товарищи, по какому вопросу? Вас вызывали? Или вы записаны на прием?! Что вам здесь надо?!

Настоящая Юля Коновалова охнула и упала на низкую тахту, удачно оказавшуюся в приемной. Юля-секретарь подошла, оттянула Юле-другой веко, вздохнула и, набрав в рот воды из графина, прыснула лежащей в лицо, бормоча:

– Не понимаю, что такого есть в этом лице, что нужно бухаться в обморок… Вот люди! Приходят незваными, а после всему, что ни попадя, удивляются!

– А вы кто такая будете? – надвинулась на маленького секретаря мощная Тамара Горохова. – Что за самозванство?!

Секретарь повернулась к ней и, слово в слово, интонация в интонацию, повторила:

– А вы кто такая будете? Что за самозванство?! – и, произнося обе фразы, вытянулась как раз с географичку, лицо у ней как бы сдвинулось, смялось, черты лица изменились – и теперь перед ними стояла… еще одна Тамара Горохова и освещала всех золотозубой улыбкой.

– Я… я не позволю… так с собой обращаться… – забормотала первая Тамара и понесла что-то невразумительное: – Это незаконно… Конечно, меня уволили по статье – тоже незаконно… и выговор занесли в личное дело… и я не могу жаловаться в районо, но я… я все равно напишу! И вы… вы пожалеете о том, что… Потому что любовь – она повсюду, даже в школе… Какая же это аморалка?! Я совсем не виновата… Хоть он и мой ученик… Но по два года сидел в каждом классе, вот и оказался… всего на пять лет моложе…

– Не пугайте ее – у ней ребеночек будет! – пролезла между долгими ногами первой географички Каллиста.

А Секретарь повернулась к ней – и тотчас стала уменьшаться в размерах, складываясь как рейсшина, бах – и стала ростом с крошечную школьницу, и задорное личико было у нее Каллистино, и та же разномастная одежка…

– Ой! – Каллистиным голоском запищала Секретарь. – Ой, как я люблю детей! Так прямо взяла бы – и съела! Жалко у меня детей нет – и не будет… И сама я никогда не была ребенком, увы… Никакого золотого детства, ни мамы, ни папы… Заброшенность и беспризорность. Не жизнь, а сплошная головная боль…

Каллиста надулась и сказала, что вовсе у нее не болит голова, только иногда, зимой, к непогоде…

А Секретарь-Каллиста повернулась к Орине и воскликнула:

– Ба-а, а вот и она – наша маленькая героиня! Наша Крошечка-Хаврошечка! Оглядывается по сторонам, ищет зеркало – а зеркало-то перед ней… – тут Секретарь доросла до Орины, приняв облик какой-то тетки с унылым лицом, тусклыми волосами, погасшими глазами, опущенными уголками губ и обвисшим подбородком.

Орина вскрикнула и спрятала лицо в ладонях. А тетка, которая стояла с ней нос к носу, бормотала:

– Да, да, да – сама виновата! Не хочешь у нас оставаться… Вот и получай! А ты как хотела?! Все мы меняемся, видишь – даже я… Такова она, взрослая жизнь, о которой так мечтает твоя кузина… Все одно и то же, одно и то же… Безотлучный бег по инстанциям Времен года, в которых все дни похожи один на другой… И вокруг толпы таких же, как ты, но не желающих тебя знать, так же, впрочем, как и ты не желаешь знать их. Некогда остановиться, оглянуться назад, какая-то бестолочь жизни, утекающей сквозь пальцы. А ведь жить надо с чувством, с толком, с расстановкой. А потом глядь в зеркало – а та-ам тако-ое! Не знаю, мне-то кажется, что твоей сестрице крупно повезло – уж она-то не изменится!

Каллиста смахнула на пол лежавшую на краю стола коробку со скрепками, которые засыпали пол, и заорала:

– Ей кажется! А давай-ка ты меня с ней местами поменяешь… Чего она вопит-то: руки-ноги есть – что еще надо?! Я-то любой удел приму: даже без рук, без ног жить готова! Слепоглухонемой буду – пожалуйста, и ни одной жалобы, даже в мыслях! Клянуть школой АФВОС!

Вдруг зазвонил один из телефонов, стоявших на столе. Секретарь, взяв красную трубку, сипло пробормотал: «По внутренней связи», – и, на ходу подняв плащ, закутался в него. Разговаривал он, стоя спиной к посетителям, пару раз сказал «да», один раз «хорошо», и еще – «все будет выполнено». А когда повернулся, башлык вновь был опущен до подбородка, и Секретарь глухо произнес, ткнув длинным пальцем в Павлика Краснова, а после в Орину: дескать, вас вызывают… А остальные-де могут дожидаться в приемной, хотя, мол, сегодня вас уже не примут, хотите, дескать, в кости сыграем… На кон ставлю будущее любого из присутствующих, а можно и прошлое… А может-де, в картишки перекинемся? Сыграем в винт? В покер? В подкидного дурака?

– Есть также шашки, шахматы, нарды, лото… – продолжал Секретарь, раскрывая дверцы шкафа. – Под хорошие напитки… Могу предложить вина, чего желаете: аи, бордо, клико?

– Не пейте! – воскликнула Каллиста. – Здесь нельзя…

– Если я предлагаю, то можно, – успокоил Секретарь.

Павлик Краснов толкнул дверь, Орина с низко опущенной головой, – она все еще пыталась спрятать от Павлика свое лицо – последовала за ним, еще услыхав, как Тамара Горохова в приемной лихо отвечала: «А тогда нам – всего, и побольше!», а Юля Коновалова согласилась сразиться с Секретарем в шашки.

В комнате царил полумрак: синие шторы оказались задернуты, – Орину это обрадовало. Это был обычный кабинет: с двумя столами, стоящими буквой Т; к длинному столу придвинуты два ряда стульев, от короткого – на нем череда разноцветных телефонов – отставлено кресло. В углу, у окна стоит железный сейф, пол покрыт красной ковровой дорожкой с зелеными полосками по краям. На стене – какая-то карта, и Управляющий, стоя к ним спиной, заложив руки за спину, ее изучает. Орина подтолкнула Павлика: дескать, гляди – карта же!.. Но Павлик Краснов покачал головой, дескать, нет, не то, – и покашлял, чтоб напомнить о себе. Управляющий раздернул плюшевые шторы, из складок взвилась пыль, будто их не трогали сотню лет, – так что Орина с Павликом раскашлялись, – и повернулся к ним. Это был широкоплечий мужественный человек с лицом боксера, с перебитым носом. На нем была серая фетровая шляпа, надвинутая на лоб, одет он был в хороший, наверно, габардиновый костюм: брюки свободного кроя и несколько тесный – видимо, из-за мощной грудной клетки – пиджак; галстука не было вовсе. Орине показалось, что где-то она уже видела его, только вот – где?..

– Присаживайтесь, – коротко сказал Управляющий и, сняв шляпу, – обнажился лысый шишковатый череп, – бросил ее на один из телефонов.

Орина с Павликом Красновым уселись друг против друга за длинную часть «Т», она поставила локоть на стол и поллица прикрыла кулаком. Управляющий опустился в кресло, Орина успела заметить, что обивка кресла – из парчи, затканной розами, довольно сильно потертой, хуже того – рваной, с выбившимися золотыми нитками, и резные подлокотники – в осыпавшейся позолоте. Проследив за Орининым взглядом, Управляющий мрачно произнес:

– Не обращайте внимания… Хлам… Секретарь добыл, небось на помойке… Ничего нельзя поручить! Сказано было: массивное директорское кресло – и вот пожалуйста… Не удивлюсь, если это кресло мадам Помпадур… или ко го-ни-будь вроде нее. Итак… о чем бишь я? Да, мадам, прошу меня простить, но я вынужден…

Тут Управляющий заводом повернулся к Павлику и заговорил вдруг… на чистейшем французском языке! У Орины отвисла челюсть – потому что сын матершинницы Пандоры, кажется, прекрасно понимал его!.. А когда Павлик стал с французским прононсом – при его-то носе картошкой – отвечать, она, забыв, что надо прикрывать свое постаревшее лицо, состроила рожу: дескать, ну и ну, вот так Павлик Краснов, глядите, какие мы умные, кто бы мог подумать, – при этом голова у ней шла кругом! И еще ей очень хотелось узнать, о чем говорят мужчины, но она, в отличие от Павлика, ни словечка не понимала, удалось только выцепить имена – но вокруг них клубилась непроходимая чаща загадочных французских слов.

Управляющий говорил ему:

– Итак, кто ты – назови себя…

– Я – Павел Краснов, мне семь лет, и я…

– Погоди, – перебил его Управляющий. – Тебе не семь лет, а гораздо-гораздо больше! И я знаю, кто ты, лучше тебя самого. Так что можешь не морочить мне голову своим псевдонимом. Никакой ты не Павел Краснов… ты – Сана!

И Сана – припоминая свой путь в этом чужом теле, – вихрем промчался сквозь все, что он тут испытал: до первого начального, донатального ощущения там, в Пургинской детской больнице, когда какая-то сила, которой он не мог противостоять, занесла его в правое ухо Крошечки, проволокла по всем закоулкам сознания и подсознания – и вытолкнула в левое ухо, откуда он никогда до тех пор не высовывался… Он вылетел смерчем и, против своей воли, живчем вошел в бесхозное тело мальчика, лежащее на соседней койке. Он воскресил его собой, своим живящим присутствием. Последствий деяния он предвидеть не мог. Это было ужасное человечье тело, которое приняло его и которое принял он – со всем его несовершенством. Это уж вам не фарфоровая Купальщица – с единственной ни к чему не пригодной дыркой в пятке… Одних отверстий в этом теле имелось семь, и каждое нужно было освоить. Он должен был сразу научиться и ходить, и говорить, и делать все возможное руками, и одновременно думать… Это оказалось совсем не просто, но он научился всему, он даже привык к этому телу, пускай не сразу…

– Ты почти стал человеком! – воскликнул Управляющий, следя за его лицом и, видимо, читая его, как ежедневную газету. – Но ты не человек, Сана…

– Кто же я? – спросил он с замиранием сердца – ведь у него теперь было сердце!

– Ты – фильгий! Тот, кто следует за человеком след в след, следит за ним всю жизнь… Ты к ней, – Управляющий заводом кивнул на Орину, которая силилась хоть что-то понять из его речей, – приставлен. Проще говоря, ты – ее шпик. И, как говорится, только смерть разлучит вас. Вы будете счастливы – или несчастны, все зависит от взгляда на то, что произойдет, – и умрете в один день. Правда, ты умрешь на пару минут раньше, и перед смертью она наконец узрит тебя… и твою погибель. До тех пор ей будет невдомек, что ты есть… что ты был у нее.

Но! – Управляющий побарабанил пальцами по столу, на мизинце левой руки сверкнул перстень-печатка с рубиновой пятиконечной звездой. – Это первый жизненный путь. У тебя появился второй… Ты можешь остаться человеком: ты овладел этим телом, оно твое. Тогда ты наконец отделаешься от нее, правда не совсем… Тебе уже не нужно будет следить за каждым ее шагом. Ты просто забудешь про нее и про то, что был фильгием, и, конечно, про наш разговор… Ты будешь обыкновенным человеком, понимаешь? Самым обычным человеком. Необычным будет одно: ваша смертельная зависимость друг от друга. Вот она – сохранится. Когда женщина выйдет замуж – и ты женишься, когда она куда-то отправится, охота к перемене мест овладеет и тобой. Она заболеет – и ты будешь болен. Скорее всего… расставшись в детстве, во взрослой жизни вы уже не встретитесь, но умрете вы в один день, гибель одного – даже случайная – тотчас спровоцирует смерть другого.

Вот такие у тебя перспективы, Сана, – сказал Управляющий заводом, вставая и надевая шляпу. – Выбор за тобой: бесплотный зависимый дух или независимая плоть. Но все это, – добавил он, – разумеется, в том случае, если вам удастся выкарабкаться…

Орина же, осознав, что все равно ничего не поймет в потоке иностранной речи, текущей мимо нее, поглядела в окно: там виднелся угол серой кирпичной стены, потом принялась разглядывать карту Управляющего. Вначале ей показалось, что это обычная политическая карта, но, приглядевшись, она поняла, что с миром что-то стряслось, а главное – непредвиденное случилось с Советским Союзом… Россия осталась одна, а каждая из республик – сама по себе. Пограничные полосы на карте состояли из красных флажков, и эти флажки перед их приходом Управляющий заводом, знать, передвигал на свой лад.

И тут в форточку с размаху влетела белая птица в черном кушаке, запуталась в складках шторы, заполошно гоготнула, вывернулась из плюшевой ловушки, сделав в воздухе круг, уронила перо – и вылетела обратно.

– Ирига! – воскликнула Орина.

– Ирида, – машинально поправил ее Управляющий и, обращаясь к Сане, кивнул на перо: – А послание, как я понимаю, тебе… – и опустился обратно в кресло.

Перо, покружившись, упало на стол перед Саной и оказалось сложенным белым листочком. Он развернул его и стал читать. Орина, попытавшись заглянуть, увидела, что письмо напечатано на машинке, слава богу по-русски; но только она успела прочесть «Выписка из приказа» и первые слова «Настоящим уведомляю…», как Сана, видать, уже прочитав все до конца, протянул письмо Управляющему: дескать, ознакомьтесь. Тот взглянул и, усмехнувшись, воскликнул:

– Что ж… вот все и разрешилось! Поздравляю! Там… разобрались, и тебя восстановили в твоей… прежней должности. Выходит, с завтрашнего дня ты можешь приступить к исполнению своих прямых обязанностей?.. Я очень рад за тебя… Конечно, за столь малую провинность – и такое несоразмерное наказание… Это… это просто ни в какие ворота… Что ж, не буду задерживать – ты свободен… Блестящие перспективы…

Но Сана сидел с опущенной головой. Он произнес:

– Просто… теперь их не два, а три…

– Чего три? – как бы не понял Управляющий, изогнув бровь.

– Три… пути. И я… пока что не выбрал…

– О-о, да ты бунтарь! – злорадно воскликнул Управляющий заводом. – Я бы на твоем месте не раздумывал! Правда, я уже никогда на твоем месте не буду…

Он надел шляпу, придвинул к себе черный телефонный аппарат, набрал номер и приказал по-русски:

– Зайди ко мне!

Дверь отворилась – и вошел Секретарь, на ходу откидывая капюшон и говоря: «Чего изволите?». Оказалось, что на этот раз у него облик… Управляющего.

– Негодяй! – воскликнул начальник, покачивая головой, но видно было, что он не особенно сердится. – Проводи-ка наших гостей… наших незваных гостей, ну хотя бы… хотя бы… до развилки. Можешь провести маленькую экскурсию… по нашему предприятию, я не возражаю.

Секретарь кивнул: дескать, будет исполнено, – и поинтересовался:

– А с теми что делать? Одна мне в шашки продула, другая напилась, младенец жульничал в карты…

Управляющий усмехнулся, почесал голову под шляпой и сказал:

– Так! Ребенка – обратно в школу, нечего ей по улицам шляться! Да, Афине – строгий выговор, никакой у нее там дисциплины! Проигравшую отправить куда следует – по этапу. А эту, как ее… Горохову – гоните в шею…

Управляющий поднялся и пошел к политической карте, дав понять, что прием окончен, их время вышло, надо и честь знать, – и вновь принялся передвигать по своему усмотрению красные флажки, так что границы пугающе путались, а страны меняли свой облик.