Текст книги "Золото наших предков"

13

Спустя неделю Пашков написал заявление об уходе.

– Ну, вот и хорошо, – улыбался Калина, накладывая резолюцию.

Тут Пашкова прорвало:

– Чего хорошего Петя? Неужто ты веришь, что тебе удастся ударным капиталистическим трудом заслужить доверие таких как Шебаршин, стать его компаньоном!?

– Не знаю Сергей. Я сейчас хочу просто дело наладить.

– Да он тебя использует и выбросит, помяни мои слова! – продолжал раздражённо пророчить Пашков.

– Всё может быть, – снисходительно улыбался в ответ Калина.

– Ты же не видишь очевидного, также и с бабами! – Пашков уже ничего не мог с собой поделать, он всё более заводился, ему захотелось побольнее уколоть, обидеть Калину.

– Что ты имеешь в виду, с какими бабами? – насторожился от неожиданности Калина.

– Ты хоть в Третьяковку, или Пушкинский музей ходил когда-нибудь, смотрел там картины, видел какие бывают по настоящему красивые бабы? Тогда бы ты к этой Людке на пушечный выстрел не подошёл…. – в последний момент, что-то сдержало Пашкова сказать, что у Калины и жена внешне…

Калина, однако, был так удовлетворён написанным заявлением, что не особо обиделся:

– Я тебя понимаю Сергей. Ты сейчас зол, считаешь, что лишил тебя жирного куска. Если тебе от этого легче, пожалуйста, костери меня как хочешь, только Людмилу не трогай. Может она и не красавица, а баба хорошая, добрая. И это для меня важнее любой красоты.

Последние слова как-то сразу сбили с Пашкова спесь. Он внимательно посмотрел на мягко улыбавшегося Калину. До того он как-то не задумывался, что кроме внешней эстетики может быть и другая…

– Ты зайди завтра в офис, там тебя рассчитают и трудовую возьмёшь. Не обижайся, я совсем перед тобой не виноват…

На следующий день, когда Пашков приехал в офис, там его встретили недоумённые взгляды бухгалтерши и секретарши:

– Сергей Алексеевич, чем вызвано ваше заявление?… Мы тут не знаем, что и думать. Это не козни Калины? Оказался тут за главного и момент использует.

Пашков отвечал общими фразами, отшучивался. Потом его позвал в кабинет Ножкин.

– Сергей Алексеевич, скажите откровенно, что за конфликт возник у вас с Калиной… ему нужен свой карманный кладовщик?… Если вы не хотите увольняться и он вас вынуждает?… Не такой уж он и всесильный. Я свяжусь с Шебаршиным, обрисую ему ситуацию и, не сомневаюсь, что он даст добро на вашу дальнейшую работу у нас в фирме.

Пашков задумался, но колебался недолго:

– Да нет, не стоит директора беспокоить. Я сам, добровольно… Калина здесь не причём.

– Ну, как знаете. Только и по его не будет. Фиренков на складе не останется, – твёрдо произнёс Ножкин.

Получив расчёт, Пашков покинул офис и в метро, купив жетон, набрал рабочий номер Калины. Но к телефону подошла Кондратьева… Когда трубку взял Калина, Пашков ему сообщил:

– Петя, я уволился, всё, работай спокойно.

– Счастливо тебе Сергей.

– Слушай, сейчас Ножкин мне сказал, что Толю они на складе не оставят, и вообще в офисе они все против тебя. С твоих же рук едят… Ладно не стану в подробности вдаваться, ты всё равно вряд ли мне поверишь. Но всё же будь осторожней, делай выводы. Тяжело тебе придётся.

– Спасибо Сергей, – помолчав, ответил Калина.

Дома Пашков не сказал, что уволился. Трудовую книжку спрятал. Насте он объяснил, что фирма на грани банкротства и всех сотрудников отпустили в бессрочный отпуск… Уже перед самым Новым годом он несколько оправился и решил окончательно развеять свой пессимистический настрой «эстетическим» лекарством, посетив профессора Матвеева, к которому из-за всех этих перипетий с работой не ходил уже более трёх недель.

Он долго звонил, но дверь квартиры профессора так и не открылась, хотя была суббота. Он пришёл на следующий день и вновь лицезрел лишь закрытую дверь… Открылась дверь рядом и женщина-соседка сообщила, что профессор скончался полторы недели назад. На работе с ним случился инсульт, от которого он уже не оправился. Всё это она передавала со слов сына, который приезжал на квартиру отца и много вещей оттуда вывез, вывез спешно. По описаниям вывозимых предметов Пашков понял, что то были картины и скульптуры.

На улице стояло безветрие и потому хлопья снега падали отвесно. Новость так ошеломила Пашкова, что он напрочь забыл переживать за своё увольнение. Старик-профессор так много стал для него значить за последний год. На ум вдруг стали один за другим наплывать, без всякой связи и причины наиболее запомнившиеся эпизоды их общения, они ведь о многом не договорили. Как-то они говорили о вкладе отдельных наций в мировую культуру, о выдающихся деятелях. По поводу англичан Пашков высказался в довольно пренебрежительном тоне, де они по большому счёту ни в чём не преуспели, ни в классической музыке, ни в живописи, да и в литературе не особенно. В ответ профессор, посмеявшись над такой безапеляционной оценкой, сказал:

– А Шекспир, а Диккенс, а Киплинг, а Генри Мур, помните вы его сами высоко оценивали. А Джордж Оруэлл, едва ли не величайший писатель двадцатого века, во всяком случае, один из умнейших.

– А что разве может писатель не иметь ума? – в свою очередь рассмеялся Пашков.

– Ну, как вам… всё конечно относительно, но такие примеры были, когда талантливые, широко известные авторы, в общем, оказывались людьми не далёкими. Например, Алексей Толстой, имел бесспорное писательское дарование, но глубоким умом не отличался. Есть и обратные примеры, Солженицын, умнейший человек, но писательским талантом Бог его, увы, обделил…

В переходе метро Пашков машинально остановился у киоска, где продавались видиофильмы. Его взгляд бездумно скользил по витрине уставленной десятками видиокассет. Вдруг что-то знакомое, напомнившее опять же о Англии и профессоре, заставило его задержать взгляд на обложке одной кассеты. На «фасаде», коробки слились в поцелуе мужчина и женщина и сверху значилось название фильма: «Английский пациент» – девять премий «Оскар».

Однажды они с Матвеевым заговорили о киноискусстве. Сейчас, увидев видиокассету Пашков отчётливо вспомнил слова профессора: «Обязательно посмотрите фильм „Английский пациент“. Посмотрите и попробуйте по своей излюбленной привычке сравнить его с лучшими нашими фильмами, начиная от канонизированных бондарчуковских и герасимовских, до нынешних. Сравнивайте всё, интеллект заложенный в сценарий, страсти, зрелищную притягательность и потом сделайте вывод, что лучше, выше. Я не буду вам говорить своей оценки, чтобы вы сами без подсказки оценили. И ещё, не обращайте внимания на западную чернуху, смотрите и анализируйте только истинные шедевры, их не так уж мало, фильмов, которые наши кинодеятели намеренно замалчивают…»

Пашков купил кассету.

14

Шебаршин вышел на работу в январе, после новогодних праздников. Он ходил молча, вникая в дела. Ножкин, секретарша и бухгалтерша предоставили директору исчерпывающую информацию обо всём случившемся в его отсутствие… Калина всё более ощущал, как над ним «сгущаются тучи», которые не смогли развеять никакие позитивные результаты. А результаты были на лицо: на счету фирмы появились лишние двадцать тысяч долларов, «испарились» все долги по аренде и зарплате, всё до последней гайки вывезено со старого места, восстановлено сотрудничество с подмосковным комбинатом… В условиях дефолта, когда вылетели «в трубу» едва ли не каждая третья частная фирма, а в оставшихся двух имели место перебои с зарплатой… Но Шебаршин на бодрый доклад Калины, лишь кивнул и сказал, что он с этого момента может заниматься только своими непосредственными обязанностями начальника производства. О том разговоре в больничной палате, когда директор умоляя спасти фирму, обещал… Об этом он не вспомнил.

Гром грянул дня через три. Шебаршин приехал на новое место и они уединились в кабинете Калины.

– Как вы посмели дать возможность уволиться Пашкову!? Я же предупреждал вас о нём. Вы представляете, сколько он здесь наворовал? А вы дали ему возможность уйти безнаказанным. И потом, он же не хотел увольняться, я точно знаю, вы же буквально вытолкали его. Я отказываюсь вас понимать Пётр Иванович, – лицо Шебаршина выражало крайнее возмущение.

Калина весь в напряжении стоял перед директором.

– Владимир Викторович, зачем нам скандалы, нервотрёпка? Сейчас на складе человек, за которого я готов поручиться, он не возьмёт ни грамма.

– Нет, это уж, позвольте, я буду решать, кому где быть, – директор смотрел тяжёлыми водя-нистыми глазами. – Ладно… идите работайте…

Конечно, после такого разговора работать полноценно Калина не мог. После месяца сверх-активной деятельности, его словно опустили с небес назад, на грешную землю. В голову лезли самые разные предположения типа: директор специально ткнул его мордой в грязь, чтобы и ему и всем показать, кто в фирме истинный хозяин… Он всё более склонялся к выводу, что Пашков был прав касательно моральных качеств Шебаршина, но ведь он и сам об этом, в общем-то, знал… но почему-то наивно продолжал на что-то надеяться.

Через два дня директор вновь появился в цеху, и опять выражение его лица не сулило ничего хорошего…

– Как вы посмели!.. Как вы посмели продать за треть цены концентрат!?

Шебаршин, выйдя на работу после более чем месячной «отлёжки» не смог сразу охватить всё, что успел «наворотить» Калина, и то что концентрат продан, до него дошло, что называется, только «на третьи сутки».

– Он же лежал мёртвым грузом… Мы же благодаря этому и аренду заплатили, дробилку вывезли и сделали предоплату за следующую партию материала из ЦУПа, – оправдывался Калина.

– Каким грузом, что вы несёте?! Вы воспользовались моим отсутствием и слабохарактерностью финансового директора и продали концентрат стоимостью в тридцать с лишним тысяч долларов за двенадцать! Вы же обокрали меня, фирму, обокрали похлеще чем этот жулик Пашков!

– Владимир Викторович, у нас этот концентрат всё равно никто бы не купил, вообще.

У Калины привычно заныло сердце, а у Шебаршина, похоже наоборот – видя нервные мучения других, он как будто начинал себя лучше чувствовать. Не обращая внимания на слова Калины, он продолжал выдвигать всё новые «обвинения»:

– И ещё, я только вчера узнал. Ну, это вообще ни в какие ворота не лезет… Кондратьева по вашему приказу выплавляла серебро, не проводя его по документации, то есть бесконтрольно и отдавала его вам и вы его продавали… По какой цене?

– Доллар за грамм.

– Да я бы не выходя из кабинета мог бы найти место, где за него дали полтора, а то и больше. Как вы могли распродавать по дешёвке то, что вам не принадлежит!? А я ещё собирался ввести вас в состав соучредителей фирмы… А вы… вы хуже вора!

– Если вам не нравится, что я делал в ваше отсутствие и вы… – Калина замолчал и шевеля желавками что-то обдумывал с решительным видом. – А серебро… оно и при вас в чистом виде втихаря продавалось, тут мы оба под фанфары загудим, если огласка случится. В общем, я готов написать заявление по собственному желанию. Вижу, вы этого добиваетесь?

Решимость Калины остудила Шебаршина. Он скривил губы и, помолчав, бросил:

– Ладно, идите работайте… пока.

Через полчаса к находившемуся в цеху Калине подбежала с опухшими глазами Людмила:

– Петя, меня Шебаршин увольняет… за то серебро. Спрашивал, сколько я тебе его передала. Говорю, как было. А он, не верю, все вы тут воры, всех посажу. Что же теперь будет!?

– Ничего не будет. Не бойся Людок, это он стращает. Если дело раскрутится, так он первый сядет. Но работать здесь, сама видишь, уже невозможно, не упирайся, пиши заявление.

Следующим шагом директора стало удаление со склада Фиренкова. И здесь неожиданно подсуетился шустрый Рома Отделенцев. Почуяв куда дует ветер способный молодой человек решил протиснуться на освобождающийся склад. Он напросился на аудиенцию к директору, в ходе которой откровенно поведал, как по заданию Калины ещё на старом месте «стриг» для него детали. Этот факт Шебаршин представил как главный козырь на следующей встречи с Калиной.

– Так вы, значит, и рабочих для себя воровать заставляли? Уж чего-чего, а этого я от вас не ожидал.

– Я брал лишь небольшую часть того материала, который лично привёз летом из воинской части, привёз фактически бесплатно. Вашего я не брал.

– А почём я знаю. И вообще, что на складе, моём складе, это моё. Понимаете, я тут хозяин!?

– Слушай ты… хозяин! – не выдержал, наконец, и зловеще повысил голос Калина. – Ты ничего мне не припаяешь, понял!? И больше я тебе… Вот получи, сучий сын! – Калина взял чистый лист и судорожно начал писать заявление об уходе по собственному желанию…

Эпилог

Калина и Пашков жили в одном районе и потому имели немало шансов встретиться. Так и вышло. Они встретились в апреле 1999 года в вагоне метро. Вернее стоящий на платформе Паш-ков увидел сидящего в подошедшем поезде Калину и поспешил в тот же вагон.

– Привет Сергей, – Калина пожал протянутую руку, и его хмурое выражение лица сменила доброжелательная улыбка.

– Ну, как дела в «Промтехнологии», золотишко лопатой гребёте? – в свою очередь тоже улыбаясь поинтересовался Пашков.

– Не знаю, может и гребут. Я ведь третий месяц уже там не работаю. Вышибли вслед за тобой.

– Кого, тебя!? – изумился Пашков. – Они, что с ума там!? За что? Ты ж их спасал всех, а они тебя взашей!?

– Выходит что так, отблагодарили по полной программе. Но я, представь себе, не жалею. Шебаршин, как вышел после болезни, вконец осволочился, работать с ним невозможно стало.

– А тебя, Петь, случайно не из-за меня турнули? – вроде бы виновато спросил Пашков.

– И из-за тебя… тут всё вместе. И Людмилу и Толю Фиренкова тоже выгнал. На склад Романа Обделенцева поставил. Такой сучонок на поверку оказался. Ладно, чёрт с ними со всеми, да-же вспоминать неохота, пусть себе в одном котле варятся, они там подобрались сейчас под стать друг дружке. Жаль если к ним нормальные люди приходить будут, сожрут ведь живьём, как пираньи. Ты-то Сергей, что сейчас делаешь?

– Да вот еду из музея изобразительных искусств имени Пушкина. Экспозицию западноевро-пейской живописи смотрел. Ты когда-нибудь «Руанский замок» Моне видел?

– Что!?…

– Ну, картину… Потрясающе. Я, наверное, полчаса возле неё простоял и прямо и с боков подходил… чудо! А вот «Девочка на шаре» Пикассо… нет это не по мне, не впечатляет.

Пашков вдруг замолчал, осознав, что говорит совершенно непонятные для собеседника вещи – Калина смотрел на него, как на не совсем нормального. И он быстро вернулся к общеприня-тому «языку»:

– Ну, а ты Петь, ты-то как, устроился куда-нибудь?

– Я то? Да. Генерал мой, помнишь, я тебе говорил о нём, помог в одну шарагу пристроиться, – поведал Калина.

– Теперь ты и там дело наладишь, ты это умеешь.

– Да нет, тут совсем не то. У шебаршинской фирмы потенциал хороший, там можно было дело на широкую ногу поставить. А здесь нет, пустой номер, да и я там никто, рядовой снабженец, в голосе бывшего начальника снабжения явно слышалось сожаление.

– Понятно. А я вот нигде не работаю, и не спешу устраиваться. Запас себе, слава Богу, сделал, могу позволить. Сейчас землицу с домиком в одной деревеньке под Москвой присмотрел. На-до деньги во что-то вложить. Может сельским хозяйством займусь. После Шебаршина охоту на хозяев работать напрочь отшибло, на государство тоже не хочу. Как говорил один мой хороший знакомый, не хочу быть модернизированным, то есть современным, рабом. Если получится, на себя попробую поработать, – делился планами Пашков.

– Земля это хорошо. Я бы сейчас тоже во что-нибудь бы вложил, если бы деньги свободные были. А скорее всего свою фирму организовал бы. Вообще-то мой генерал обещал с этим помочь, не знаю, может чего и выйдет.

– Верно мыслишь Петя. Ты же в этом бизнесе талант, у тебя получится, – видя неуверенность собеседника, Пашков пытался его подбодрить.

– Не знаю Сергей. Тут ещё и здоровье нужно. Мне ведь Шебаршин ох сколько крови попортил, сердце сдавать стало.

– Это Петь плохо, – Пашков посмотрел в окно поезда на станцию от которой отходил поезд – следующая была его. – Знаешь, не вовремя мы с тобой родились. Ты же должен быть хозяином, возглавлять какое-нибудь крупное дело, ведь ты по натуре деловой человек. А вместо этого двадцать лет в армии отбухал, не своим делом занимался. А почему? Потому что в той стране в которой мы с тобой родились одну из основополагающих людских профессий отменили, к которой у тебя талант. Понял о чём я? До революции это купцы были, то же само что нынешние бизнесмены, предприниматели. А так, если смолоду бы начал, сейчас ты бы может корпорацию какую-нибудь возглавлял, миллионером, а может и миллиардером стал бы… И я тоже, двадцать лет, не своим. А то ведь тоже мог бы быть… – Пашков не договорил.

– Кем же, – Калина со скептической улыбкой смотрел на собеседника, – тех же миллионеров, или миллиардеров накалывал как Шебаршина, только не на тысячи, а на сотни тысяч, миллионы долларов? У тебя ведь, похоже, к этому тоже талант, – в его голосе уже слышалась явная издёвка.

Но Пашков не обиделся, он лишь грустно улыбнулся и покачал головой:

– Да нет, Петя, не угадал. Я бы, скорее всего, стал доктором искусствоведения…