Текст книги "Святая, смешная, грешная"

Глава 10

Как ребенок, ожидающий чуда, я проснулась рано и, лёжа в постели, мечтала. Выходной, можно было ещё спать и спать, но я лежала, с улыбкой, поглядывая на часы, мысленно торопя время. Настроение великолепное, погода чудесная… «Вечер и ночь должны быть сказочными!» – мечтала я, закрыв глаза, и не заметила, как снова уснула. Звонок мобильного разбудил меня ближе к двенадцати.

– Привет, красавица, проснись! Чувствую, ты ещё в постели, – услышала я Костин голос. – Признавайся, в постели ещё?

– Да, – протянула я, потягиваясь, – если бы не твой звонок, спала бы ещё, наверное. Ты уже едешь за мной? – спросила я, и настроение взлетело до небес.

– Милая, я попозже заеду. Вот поэтому и звоню. Хочу предупредить, чтобы не торопилась. У меня возникли срочные дела, освобожусь после обеда. Да это даже и лучше. Смотрел сейчас Джи-пи-эс – пробки девять баллов, часа три будем пилить до дачи!

– Хорошо, милый, тогда я не буду торопиться. Найду чем заняться. Но знай – жду тебя с нетерпением! Соскучилась. Целую, пока, до встречи, пойду кофе себе сварю.

Костя приехал только в семь вечера.

– Прости, милая, вот только освободился, и сразу к тебе. Прости. Обещаю компенсировать удвоенной любовью и вниманием те часы, которые ты ждала. Любовь, сюрприз и шашлыки будут великолепными, обещаю. Я жду тебя внизу.

Собственно, я давно уже приготовила сумку для загородной поездки, и поэтому через десять минут мы уже отъезжали от подъезда. Пять минут по Новому Арбату, затем столько же по широкому и безсветофорному Кутузовскому, и вот мы на Можайском шоссе.

– Ну всё, началось, – с досадой произнёс Костя, увидев конец длиннющей пробки, уходящей за МКАД. – Да когда же закончат эту вселенскую стройку? Каких-то двадцать километров, а строят уже три года! – кипятился он. – За это время до Луны, наверное, можно протянуть! Тем более, за такие деньги. Недавно видел по телевизору как Медведев давал нахлобучку этим горе-строителям. Возмущался, почему так дорого. Говорит, средняя цена километра дороги в других странах примерно с такими же климатическими условиями стоит максимум 5 миллионов долларов, у нас – 26.

– Ничего себе разница! – охнула я. – И что ему ответили?

– Кто ответил? – не понял Костя мой вопрос. – Он же не задавал вопрос кому-то конкретно, просто возмущался, сравнивал цены, ну и всё такое… По крайней мере фамилии не называл, да и в студии никого, кроме него не было. Но тем не менее наехал конкретно. «Будем, – говорит, – бить по рукам, по шапке, если выявится, что кто-то незаконно нагревается на строительстве».

– Ну, может, после этого хоть изменится цена километра? Как ты думаешь? – спросила я Костю.

– Кать, я тебя умоляю! Мне мама в детстве всегда говорила: «Костя, не вздумай таскать конфеты из комода, по рукам надаю». И чё?

– Таскал? – улыбнулась я. – Признайся, таскал?

– А то… – расплылся в улыбке Костя. – Так это конфеты, милая, а здесь – миллионы долларов. Тем более всего-то «по рукам» или «по шапке надавать» обещали. Козёл, ты посмотри, что вытворяет! Подрезал, чуть в бочину мне не въехал, – крикнул Костя, одновременно резко затормозив и протяжно сигналя.

«Козёл» открыл окно и, показав средний палец, запрыгал по обочине, покрывая пылью еле двигающиеся в потоке машины.

– Нет, русских не победить! Ты посмотри, что он на «Приоре» вытворяет. А посади его на танк – всё, конец любой армии мира! – то ли с возмущением, то ли с гордостью произнёс Костя. – Всё, Катюша, сейчас ещё каких-то пару километров, и мы свернём на просёлочную дорогу, – обрадовал меня Костик.

И действительно, вскоре под колёсами побежала узкая серая лента пыльной дороги, выхватываемая фарами машины. Слева от нас раскинулось огромное ромашковое поле, за которым в сгущавшейся темноте виднелся лес. Верхушки высоких стволов серебрила луна. На небе одна за другой вспыхивали звёзды. Приближалась ночь.

– Вон слева вдали. Видишь, лампочки мерцают? Это и есть наш посёлок. Думал, вечерком проскочим без пробок, а уже более двух часов в дороге, – сказал Костя, поводя уставшими плечами.

Константин притормозил у шлагбаума. Охранник прищурившись заглянул в приоткрытое окно джипа, узнав хозяина одной из дач. Полосатая красно-белая рука шлагбаума взметнулась вверх, приветствуя и пропуская нас. Медленно и чуть слышно шурша шинами, наша машина, как ночной вор, пробиралась по гравийной дорожке посёлка.

Посёлок насчитывал четыре улицы, вдоль которых ровными рядами возвышались строения. Всего их было, наверное, больше сотни – больших и не очень, кирпичных и деревянных. Одни прятали фасады и своих хозяев за высокими заборами, за которыми невозможно было рассмотреть красоту клумб, альпийских горок, фонтанов. Другие дачи были наоборот более открыты, вероятно, как и их хозяева – через кованую металлическую изгородь, увитую плющом или диким виноградником, можно было увидеть свет в окнах, перемещающихся как в немом кино их обитателей, аккуратно подстриженные газоны, ухоженные клумбы, кустарники, деревья…

Кое-где слышался смех, музыка, в воздухе разносился узнаваемый запах шашлыка, который невозможно спутать ни с одним другим запахом в мире – будь то американские барбекю, хвалёные немецкие сосиски или арабская шаурма. Мне кажется, шашлык пахнет по-иному – более тонко, вкусно аппетитно… Недаром от одного даже слова «шашлык» текут слюнки, мы закрываем глаза, а на лице появляется улыбка… Возможно, всё это происходит потому, что слово «шашлык» у нас всегда ассоциируется с выходными, природой и хорошим настроением.

Дача Кости находилась на последней улице, в самом углу поселка. От леса её отгораживал только высокий металлический забор и, наверное, именно поэтому и улица носила название Лесная. Уставший за двухчасовую толкотню в пробке, двигатель машины благодарно затих. Мы одновременно распахнули двери авто, впустив свежий, по особому пахнущий ночной сентябрьский воздух. Выйдя из машины и подняв руки вверх, вдохнув полной грудью свежайший, пьянящий воздух осеннего леса, я задрала голову вверх – где-то там, далеко-далеко, улыбалась луна. Бегущие по небу лёгкие облака иногда закрывали её, погружая поселок и нас с Костей в полную темноту. Словно желая помочь этой молодой луне, Константин зажёг несколько не очень ярких светильников по периметру забора. Тихо пикнув сигнализацией, джип коротко подмигнул нам габаритами ламп, пожелав приятной ночи.

Костя шёл по узкой, выложенной из плитки дорожке, на ходу звеня ключами, доставая их из борсетки. Я же брела по упругой, коротко подстриженной траве, по ночной росе, отдавая земле усталость от беготни по магазинам, офисам, от дефилирования на каблуках, бесконечного «давления» то на газ, то на тормоз в городских пробках.

– Дорогая, ты идешь? – послышался его тихий голос.

– Да, да, я сейчас приду, – ответила я из темноты.

Мои полукеды, вдоволь напившись росы, выпрыгнули на дорожку. Луна, как добрая подружка, освещала путь, ведя и маня меня за угол дома, в темноту сада. Дача была одноэтажная, с небольшой мансардой, построена в стиле шале из круглых цвета темного шоколада бревен. Натуральная черепичная крыша волнами сложенного домино спускалась с одной стороны до самой земли, делая дом нестандартным и, одновременно, эргономичным. Длинное «крыло» крыши вверху опиралось на вертикальную стену, другим краем почти касалось земли, деля дом на две части. В этой части дома находилась веранда – та её часть, которая выходила в сад, была полностью застеклена и имела такую же стеклянную дверь. На веранду можно было попасть как из сада, так и из двух прилегающих к ней комнат.

В аквариуме веранды появился Костя. Сухие, уложенные в камине дрова, вспыхнули, заплясав языками пламени, выхватывая из темноты и разбрасывая по стенам Костин силуэт. Его изломанная тень, скользнув по стенам, длинными руками открыла бутылку вина. Налив вино в бокал, он вытянул руку. Было непонятно, то ли он любуется, глядя через малиновое вино в бокале на огонь, то ли предлагает его мне, приглашая войти в дом. Я подошла к витрине стекла. Близко. Так близко, что тепло моего дыхания образовало на стекле запотевший круг, на котором я тут же нарисовала сердечко. Костя улыбнулся и, открыв стеклянную дверь, протянул мне руку.

Камин тихо потрескивал, играя пламенем на лицах, весёлыми искорками прыгая в наших глазах. Пахло костром, вином и любовью. Я стала с интересом разглядывать помещение. Вероятнее всего, Костя, бывая на даче, проводил большую часть времени здесь, в этом зале, у камина. Над камином была установлена полочка, на которой были расставлены в ряд всевозможные медные предметы – пара чайников разной формы, кастрюли, три бидона небольших объёмов, сковорода, что то ещё… В центре стоял большой, я бы даже сказала массивный стол из темного дерева. Торцы стола увенчивали глубокие кожаные кресла песочного цвета, с подлокотниками, напоминающими турецкие подушки валиком. Вдоль стола, с обеих сторон, располагались большие диваны, которые казались очень удобными и комфортными. Спинки диванов были закруглены и имели форму всё тех же валиков или турецких подушек. Наверное, сидя на таком диване, было приятно откинуть назад уставшую за день голову…

Оседлав один из подлокотников дивана, в одной руке держа бокал с вином, ладонью другой руки похлопывая по нему, как по крупу лошади, как бы приглашая Костю пуститься в любовное путешествие, я с ревностью подумала: «Интересно, сколько тел, спин падало на этот диван под штурмом Костиных глаз, под медленной, но неотвратимой осадой его рук? Скольких он завоевал своими губами, языком, взяв их в свой сладостный плен?»

Костя стоял недалеко от камина, опершись локтем одной руки о стену с декоративной штукатуркой цветом в тон диванам, во второй держал узкий бокал на длинной ножке с красным вином. На нём были светло-голубые джинсы, белый из тонкой шерсти пуловер с вырезом мысиком и поднятыми до локтя рукавами. Близость камина делало вино в бокале малиновым, и оно отбрасывало искрящееся пятно на пуловер Кости – туда, где жило его сердце. Этот малиновый зайчик вздрагивал от потрескивания дров в камине, как от выстрела охотничьего ружья, и начинал метаться по белому полю Костиного пуловера, ища приюта.

Дрова в камине потрескивали и, прогорая, оседали, посылая вверх сноп искр. Костёр медленно умирал. Его редкие слабеющие языки, сопротивляясь из последних сил, бились в камине, пытаясь вырываться на свободу, в последнем порыве даря людям своё тепло, надежду, свою искренность…

Я по-прежнему сидела верхом на подлокотнике дивана, с интересом и удовольствием наблюдая за Костей, его движениями, наклоном головы, за тем, как он непринужденно и одновременно грациозно пьет вино. Дрова в камине последний раз вздохнули слабейшим пламенем и затихли. Костя взял коробок спичек, которыми ещё час назад разжег камин. Это были специальные длинные спички для розжига камина или костра. Отставив в сторону недопитый бокал, он чиркнул спичкой. Огонёк был настолько мал и слаб, что осветил только его лицо и вытянутую, как при взмахе дирижерской палочкой, руку. Его рука двигалась медленно и плавно, зажигая одну свечу за другой, рождая музыку огня и света. Свечей было много – больших и совсем маленьких, тонких и толстых. Они стояли везде – на полу, на всевозможных полочках и декоративных выступах, находящихся на разных уровнях стены… Маленькие язычки пламени заплясали, выхватывая из темноты наши тела, движения, предметы интерьера. Эти магические пляшущие язычки и запах плачущего воска ещё больше придавали комнате какое-то языческое, ритуальное таинство.

В углу, недалеко от дивана, на возвышении, скрытым темнотой – возможно, это был небольшой столик или тумбочка – лежала рысь. Сказать, что это было чучело, не поворачивался язык. Ранее я слышала от Кости, что это уникальная работа, что у этого чучела искусственные стеклянные глаза, произведенные какой-то известной бельгийской фирмой… Уникальность этих глаз заключалась в том, что их невозможно было отличить от настоящих – они «умели» следить за движением, ходьбой, перемещением человека. Где бы ты ни находился, они смотрят на тебя, Ваши взгляды обязательно встретятся. Создавалось красивое и одновременно слегка жутковатое впечатление охоты – охоты, когда жертвой являешься ты. Если смотреть на рысь, не отрываясь несколько секунд, то начинало казаться, кисточки на её ушах напряженно подрагивают, ещё мгновение – и она окажется на пружинистых лапах, готовая совершить свой прыжок. В её глазах читалось соперничество, претензии на территорию. На Костю. Встав с дивана, я медленно подошла к рыси. Сделав глоток вина, запустила пальцы в её густую буровато-рыжую в пятнах шерсть. Пламя свечи отразилось в её зрачках, сделав их угрожающими. Наши взгляды встретились – взгляды двух кошек. Ведь я тоже была из породы кошачьих, но, возможно, даже более опасной, хитрой, умной… Я не была готова уступать или делить Костю. Это мой самец. «Доказать? Смотри!»

Сощурив свои хитрые, полные уверенности в победе глаза, я расстегнула пуговицу своих обтягивающих джинсов. Запустив большие пальцы за пояс, чуть покачивая бедрами, медленно, сантиметр за сантиметром, я стала спускать джинсы вниз. Нечаянно, а, возможно, это было частью моего плана, одновременно вместе с поясом джинсов под моими пальцами оказались бретельки трусиков… Спустив их до самого низа, мой взгляд упёрся в плотно зашнурованные полукеды. Несколько секунд я оставалась в позе описавшегося ребёнка, когда он спускает свои мокрые штанишки или колготки, подставляя свою голую попу на обозрение всем, застывает в раздумье, не зная, что ему делать дальше. В отличие от ребёнка, я точно знала, что мне делать.

Нагнувшись, я стала развязывать намокшие от росы шнурки, которые никак не хотели поддаваться моим рукам. В таком положении я могла делать две вещи одновременно: развязывать «гордиевы узлы» и наблюдать в щель между своих ног за предсказуемой, как мне казалось, реакцией Кости. И тут я поняла, что его поведение, его реакция отнюдь не были предсказуемы, как я предполагала, изначально замышляя свой план. «Хм… ошибочка вышла», – промелькнуло в моей голове. В его взгляде было достаточно желания, возбуждения, страсти, но более всего в его глазах читался интерес, смятение, вдохновение. Он смотрел заворожено, отрешённым взглядом художника, видящего то, что не замечают другие. Глядя на меня, на мою позу глазами загипнотизированного человека, своим взглядом, жестом он как бы говорил: «Стой так, не двигайся».

Продолжая стоять в той же позе возле тумбочки, с которой на меня смотрели жёлтые глаза рыси, я ждала… Сейчас он подойдет, нежно опустит свои ладони мне на бедра и возьмёт меня сзади. Но он подошёл не ко мне. Он подошёл к креслу. Оно, взвизгнув всеми ножками по шероховатой плитке пола, приняло меня в свои объятия. Я утопала в нем, полулежа, со спутанными своими же джинсами ногами, мокрых полукедах и с голой попой.

– Катя, прошу тебя, лежи так, не двигайся.

Костя исчез за дверью, ведущей в одну из спален, и через секунду появился с фотоаппаратом в руках. В голубых рваных джинсах, белом пуловере, с большой и увесистой камерой «Никон» в руках он был похож на профессионального фотографа гламурных журналов.

– Хочешь фотосессию устроим? – спросил он, сделав взгляд настолько невинным, что не вызвал ничего, кроме возбуждения.

Он умел делать этот невинный, по-детски обезоруживающий взгляд, от которого ноги подкашивались и хотелось скорее спустить трусики. Я прижала ноги, закрывая от вспышки свой треугольничек, и протестующе выкинула вперед руку с открытой ладонью, закрывая лицо. Камера была достаточно профессиональная. Он делал десятки кадров в минуту. Наконец устав закрываться от назойливых вспышек, мои движения стали более медленными, менее бескомпромиссными, оставляя незакрытыми самые интимные места. Под беспрерывные щелканья затвора фотоаппарата я наконец развязала шнурки, и моя обувь полетела сушиться поближе к остывающему камину. Мгновение назад мой папарацци умудрился сделать снимок, где я, полулежа в кресле, задрав ноги, стягиваю с них узкие джинсы. Стекло объектива покраснело от стыда. А может, это были красные блики свечей, отражающиеся в объективе? Мне явно начинал нравиться мой личный фотограф, как, собственно, и сама фотосессия – они оба будоражили мою кровь, маня продолжением.

Под моей майкой не было бюстгальтера, поэтому, стягивая её через голову, я задела и без того возбужденные соски, после чего они стали ещё более яркие, крупные, твердые. Мой милый фотограф не мог этого не заметить. Крутя и настраивая объектив в нужное положение, он стал брать мои соски, грудь крупным планом. Я всё больше входила во вкус, чувствуя возбуждение – от голого тела, ступающего босыми ногами по прохладной плитке пола, от темноты ночи, подглядывающей за мной через огромные ничем не зашторенные окна, от наглого, не знающего границ приличия объектива, не оставляющего тебе возможности сделать незамеченным любой неприличный жест, наклон, движение тела…

Попав в ловушку своего возбуждения и опытности фотографа, не оставляющего тебе пути к отступлению, я переступила черту, за которой остались стыд, благоразумие, ориентация во времени и пространстве. Костя ловил каждое моё движение! Вот я у стены, подняв соединенные руки вверх, чуть касаясь её лопатками, выставляя грудь, плоский живот, лобок вперёд под объектив камеры. Десятки щелчков, и мои снимки на флешке.

Не разнимая и не опуская рук над головой, сползаю вниз по стене. Мои ягодицы касаются пяток, колени широко разведены, одна ладонь опускается и ложится между ног… Успел ли мой фотограф сделать самые откровенные снимки, когда моя рука была в движении? Не знаю.

Медленно встав, ступая босиком по плиткам, я подошла к дивану. Встав с наружной, торцевой части дивана, уперлась коленками в округлую форму подлокотника. Прохладная ночь начала сентября постепенно крала тепло, оставленное нам на память камином. Я обхватила себя за плечи, и мой фотограф, приняв это за очередную позу, начал беспрерывно щелкать затвором, обходя меня с разных сторон.

– Милый, мне холодно, – тихо произнесла я.

Эти слова прозвучали как приглашение подойти и согреть меня, но, видимо, сейчас он был так увлечен, одержим, что понял это в прямом смысле.

Не отрывая от меня глаз, он подошел к камину и автоматически, почти не глядя, закинул в него полдюжины поленьев. Почти погасшие, умирающие остатки костра вдруг весело и благодарно выбросили слабые искорки надежды на новую жизнь. Еще мгновение – и молодые язычки пламени нежно облизывали сухую тонкую бересту. Чуть набрав силы, огонь с яростью и поглощающей жадностью пожирал поленья, жертвуя свое тепло нашим телам. Я все еще стояла у дивана, ловя тепло камина своей спиной, ягодицами, всем телом. Положив ладони на круглую, как ствол дерева, спинку дивана, мои руки, словно лапы пантеры, мягко ступая, продвигались вперед, увлекая мое тело за собой до тех пор, пока моя грудь, живот не коснулись прохладной кожи. Моё тело лежало на спинке дивана, в то время как ступни ног все еще касались пола. Я как бы полулежала, оставаясь стоять на одной ноге, а вторую поставив на подлокотник. Прислонившись щекой к круглому валику спинки дивана, ладонями обхватив его, я была похожа на отдыхающую пантеру, удобно устроившуюся в прохладе листвы на стволе баобаба.

Костя, мягко ступая, то приседая на корточки, то наоборот, забираясь на стол, кружил вокруг меня, выбирая самый удачный ракурс. Мое тело органично вписывалось в формы и цвет дивана – рыжие волосы спадали вниз, тонкие длинные пальцы с яркими ухоженными ногтями медленно то сжимались, то разжимались, царапая диван, выражая нетерпеливость. В этот момент, я увидела, как Костя, освобождая свою шею от черного ремня камеры, кладет ее на пол. Его белый пуловер падает на нее сверху, как бы пряча, закрывая от посторонних глаз сотни моих снимков. Завтра какие-то из них проживут всего несколько секунд под моим критичным взглядом перед тем, как я нажму кнопку «Delete». Другие, наоборот, будут жить долго– долго, храня тепло этой комнаты, нашей встречи, красоту моего молодого тела…

Костя расстегнул пуговицу своих джинсов, послав легким движением молнию ширинки вниз. Чуть приспустившись, джинсы все еще оставались на его бедрах. Его возбужденному члену было невыносимо тесно за белой тканью плавок, и поэтому его головка, нарушая все преграды приличия, торчала из-под широкой резинки, касаясь пупка. Протянув ладони к огню, он стоял так несколько секунд, словно желая завладеть его энергией, жаром. Через мгновенье эти сумасшедшие горячие руки опустились на мои ягодицы. Боже, как же это просто – вот так взять и передать огонь тепла любимому человеку. Его руки стали массировать мои бедра, ягодицы, низ спины… Горячая упругая головка, словно мордочка слепого котенка, стала тыкаться, касаться, тереться о мою киску, о мои влажные возбужденные губы. Касаться, но не входить. Я знала и любила эту его игру, его слабость.

Иногда ожидание, предчувствие чего-то бывает ярче и интереснее того, что ты ждёшь. Но мы одинаково любили и ждали как начало любви, так и сам процесс, и его кульминацию. И тем не менее первые секунды были по-особенному сладки и незабываемы. Мы ждали их, желая снова и снова ощутить эти первые касания… Очень редко Костя входил сразу и глубоко.

Почти всегда сначала я чувствовала его головку – он вводил её, и… время останавливалось! Мое сердце колотилось, готовое выпрыгнуть из груди, матка бешено сокращалась, губы обхватывали его головку, и… мы вновь замирали. Замирали наши тела, мысли, движения… Эти первые сладостные секунды с Костей я не променяла бы на часы любви ни с одним мужчиной на свете! В эти секунды я испытывала ярчайший прилив желаний – желаний любви, страсти, необузданных фантазий, безумной новизны и разнообразия, доходящих до самого предела моего сексуального сознания. Первое его движения после секундной паузы всегда было мягким, плавным и казалось, бесконечно долгим. Его член, сантиметр за сантиметром проникая в меня, вызывал волну неповторимого удовольствия, которое покрывало мое тело мурашками – от кончиков пальцев до самого затылка. Его член доходил до конца, касаясь самого сокровенного, самого эрогенного уголка. Легкое, секундное касание головкой матки – и стук в висках взрывает твою голову, губы пересыхают, сердце дико бьется, а воздух от твоего вскрика, кажется, начинает вибрировать вокруг тебя. И так движение за движением, волна за волной… Сильно и одновременно нежно он держал меня за талию и входил. Иногда он сбавлял темп, его движения становились более мягкими, плавными, руки массировали мои бедра, плавно перетекая на ягодицы, спину, плечи. Но уже через мгновение он становился неудержимым, страстным иногда в меру жестким.

– Хочу рачком, – выдохнула еле слышно я.

Его сильные руки взяли меня за бедра, потянув на себя, и уже через секунду мой лоб ощущал кожу дивана – грудь на подлокотнике, а прямые, широко расставленные, как циркуль, ноги возвышали мою попку, открытую для любви и приключений. Его ладонь скользнула в мои волосы, пальцы массировали затылок. Пересохшими губами, вцепившись ногтями в кожу дивана, еле слышно, шепотом ребенка во сне я просила:

– Ещё, да, ещё, сильнее, ещё, да, так…

Властно, с слегка уловимым оттенком грубости, он намотал мои густые волосы на руку. От Костиной нежности и ласки не осталось и следа – с каждой секундой он двигался всё быстрее, жестче, иногда даже грубо. Мне нравились его сила, напор, страсть. Мы оба любили менять темп, позы, слова. От еле слышного шепота на ушко: «Милый, ещё, да, ещё вот так, нежно, да, хочу тебя…», выносящего мозг, как от пистолетного выстрела, и делающего под тобой мокрой простыню, до короткого, как крик в ночи: «Отымей меня, трахни, как сучку, сильно, жёстко!».

От его мощного толчка я, не устояв на ногах, упала на диван, вытянув руки вперед. Не давая опомниться, он перевернул меня на спину. Мой затылок, плечи, лопатки почувствовали прохладную кожу дивана, поясница лежала на подлокотнике округлой форме – поза была легка и естественна, она просто кричала: «Хочу секса! Хочу любви и страсти!» Костя обхватил мои лодыжки своими ладонями, развёл их в стороны и почти прижал к моим плечам. Он то ложился на меня всем своим телом, с силой вводя свой упругий член, то, упершись руками в подлокотник, зависал надо мной, пожирая своим ненасытным взглядом. В его широко открытых, бездонных, как глубокий колодец, глазах где-то там, далеко-далеко зарождался оргазм. Этот приближающийся оргазм, как торнадо, надвигался неумолимо, мощно, всепоглощающе. От него невозможно скрыться, убежать, спастись…

Костя оттолкнулся руками от дивана и встал на ноги. Я безошибочно угадала, что он хочет. Стоя в метре от меня, широко расставив ноги, его красивая мускулистая фигура была божественна в мерцающем свете свечей. Я поставила свои ступни на пол и чуть подала таз вперед. Мои бедра, не отрываясь от круглого валика подлокотника, пересчитав все позвонки, спустились вниз, поставив меня на колени. Положив свои ладони на бедра Константина, я смотрела снизу вверх: на его оплетённый вздувшимися от возбуждения венами член, на всё ускоряющееся движение его руки, на кубики мышц его живота, на торчащие от возбуждения соски на рельефной груди, на подбородок чуть закинутой назад головы… Стоя на коленях всей своей позой – с широко открытым ртом, с глазами, полными мольбы, чуть разбавленной похотью, с лежащими на его бедрах руками, как бы вскинутыми вверх в мольбе к своему господину, повелителю, я безмолвно кричала: «Да, я хочу этого, хочу! Кончи мне в рот, я жду этого!».

Его рука опустилась на мою голову, перекинув тактильный мостик, по которому в мой мозг, мое сердце, мое тело, бурным потоком разрушая все преграды стыда, недоверия, запретов, двинулись его сексуальные фантазии, его необузданная энергия, страсть… Моя рука, не выдержав переполнявшего мое тело возбуждения, вспорхнув бабочкой с его бедра, манимая сексуальным запахом любви, опустилась на открытый алый цветок. Мои пальчики трепетали, как крылышки бабочки, собирая нектар любви с пестика моего клитора. Не переставая мастурбировать, я подняла взгляд на Костю.

В редких всполохах камина его фигура откидывала огромную изломанную, косматую тень на потолок, стены и он на мгновение превращался в чудовище. Дрова вспыхивали с новой силой, и я узнавала своего принца из сказки Шарля Перро. Его пальцы на моем затылке стали подрагивать от переполнявшего возбуждения, вторая рука бешено стимулировала член, все тело Кости напряглось, из его груди вырвался сладостный стон… Упругие, хлесткие, горячие, как расплавленный воск, струи врывались в мой открытый рот, дорожками ложились на губы, подбородок, каплями падая на грудь. Я обхватила его головку губами, жадно высасывая последние драгоценные капли. Богатый вкус его спермы имел фруктовые нотки, вкус слегка горького шоколада, запах моря…

Костя своей рукой едва уловимым движением направил мою голову к себе, одновременно качнувшись бедрами вперед. Его слегка обмякшая головка коснулась моего горлышка. Мои пальцы мастурбировали, вибрируя, перекатывая бусинку клитора. Большой и указательный пальцы другой руки с силой то теребили, то сжимали возбужденные соски. Все это, переполнив чащу моего возбуждения, вылилось в бурный оргазм. Сев на свои пальчики, я закрыла глаза! Получая волну за волной, все мое тело вздрагивало. В ушах звенело, как будто я попала в вакуумную яму. Прикушенные губы, боясь разбудить соседей, не давали вырваться крику.

Упав в изнеможении на диван, мы, держась за руки, молчали, пытаясь восстановить дыхание, посылая друг другу благодарные взгляды. Положив голову ему на грудь, прикрыв глаза, я чувствовала, что начинаю проваливаться в сон. Мое состояние требовало покоя и сна, мое сердце требовало любви, мое тело требовало продолжения. Я боялась уснуть. Боялась и не хотела потерять остаток ночи, эти драгоценные часы до рассвета… Я чмокнула его в нос, улыбаясь, произнесла на ушко:

– Пойдем покурим?

– Катюха, ты же сказала, что бросила, – нарочито удивленно округлив глаза, произнес Костя.

– Ну, не каждую же ночь бывают такие встречи, – сказала я, потянув его за руку с дивана. – Но завтра, обещаю, ни одной сигаретки.

– Смотри, я запомню. Чуть чего, накажу, – глядя мне в глаза, произнес Костя.

Я подошла совсем близко, встала на цыпочки, дотягиваясь до его уха, и прошептала:

– А накажи меня сегодня!

Он сгреб меня в объятия. В его глазах прыгали бесята, потирая руки от предстоящей работы. Костя потянул меня за руку, жестом показывая, что не мешало бы принять душ. Мы стояли под горячими струями, прижавшись телами. Мне казалось, что я могу стоять так до утра. Его ладони нежно касались моего лица, как ватным диском удаляя остатки спермы, словно это были остатки ночного крема. Выйдя из душа, Костя накинул на меня мягкое махровое полотенце и стал вытирать мое тело. Я стояла, как маленький ребенок, подставляя то одну ногу, то другую, плечи, спину, ягодицы… Там он тоже вытер всё, насухо. Я млела под его руками, с удовольствием и благодарностью подставляя всю себя. Порывшись в бельевом шкафу, он вытянул оттуда большой махровый халат цвета морской волны. Надев его на меня и обмотав халатом и поясом дважды мое тело, скривив гримасу, шутливо пробурчал:

– Кстати, у меня в саду как раз нет пугала. Не могла бы ты хотя бы по выходным поторчать в нем? А что? Работа не пыльная, но полезная. И урожай целый, и ты на свежем воздухе.

Я стала искать глазами что-нибудь подходящее, чем можно было бы запустить в него – массажная расческа показалась мне вполне подходящей. Длинные, свисающие как у бедного Пьеро рукава не давали мне взять её в руки, поэтому я ограничилась лёгким пенделем нагнувшемуся и пытающемуся найти какую– нибудь одежду для себя Кости. Наконец, ему удалось что-то выудить. Это был шерстяной свитер синего цвета с тремя белыми оленями на груди, несущимися во весь опор, поднимая столб снежной пыли.

Надев его на себя, он подошел к зеркалу. Не знаю, что ему не понравилось в отражении – белые олени или то, что свисало из-под нижнего края свитера, но прищурив хитро глаз, Костя сказал:

– Меняемся? А что? Финский. Натуральная шерсть.

Помня, как он сравнивал меня с чучелом, я поняла – настала моя минута мести. Обхватив себя за плечи, я была похожа на связанного длинными рукавами халата пациента из дурдома. В моих глазах он прочел категоричное «Ни за что!»

– Кать, ну пожалуйста, – заныл Костя, – на улице прохладно, как же я выйду вот так?