Текст книги "Повесть о преждевременном. Авантюрно-медицинские повести"
Автор книги: Виктор Горбачев
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
Глава 30. «…Время насаждать и время вырывать насажденья…»
Живописная фигура долговязого бородатого старика в видавшем виды чёрном, с коричневыми подпалинами пальто, за самодельным мольбертом, жителей восточной окраины Караганды сама по себе не удивляла.
Жителей Караганды вообще трудно было удивить какой-либо персоной. Видали они и генералов, и артистов всенародных, и академиков всяких. Мно-о-го их тут перебывало-пересидело как в карантине между заключением и свободой…
Ссылка – она и есть ссылка…
Любопытствующих останавливало другое. Старик рисовал вроде бы пейзажи, вроде бы с натуры, но смотрел куда-то в прострацию. Отродясь в этих местах не было ни безбрежной воды, ни таинственных глухих лесов…
«Родину рисует… По памяти…» – сочувственно цокали знатоки.
За широкими полами грубого, на вид и на ощупь пуленепробиваемого, кожаного пальто, казалось, пытался, как в раковине, скрыться такой же заскорузлый, обиженный сородичами рак-отшельник.
Ан нет… Иногда его сопровождала высокая женщина с волосами цвета его бороды. Наблюдательный абориген без труда определял в ней особу не простую по природной стати, по сдержанности в разговоре, по аккуратности во всём.
И с назойливыми седовласый старик-художник вовсе не был строг. Наоборот, охотно и обстоятельно отвечал, народ оставался доволен…
«Пейзаж незнаком, а вот тревога и тоска в нём весьма характерны для здешних мест», – очередной прохожий с монголоидными глазами, без сомнения, искал сочувствия. Жидкая бородёнка делала образ восточного мудреца вполне законченным.
«Позволю заметить, что названные вами эмоции произрастают в душе человека, а потом уж на полотне художника…»
«Это так… Но и вашей кистью двигала не только рука, согласитесь… Бьюсь об заклад, название у этого пейзажа предполагается тоже минорное…»
Александр Леонидович посмотрел на восточного мудреца с новым интересом. Он обожал игру ума и от этого подарка даже заулыбался.
«”И снова осень”, – как вам?!»
«Годится, – подхватил восточный и тоже с понимающей улыбкой протянул сухую руку: – Баатр Гармаевич Баатаров».
Чижевский представился.
«Однако нравы и традиции изрекаете как свои… Нет?!»
«Да уж, за семнадцать лет, можно сказать, свои… Калмыки мы, теперь вот здесь с тридцать восьмого года…»
«Это под какую же кампанию попали, позвольте полюбопытствовать?! Врачи? Военные? Учёные?»
«В точку! Интеллигенция… Гнилая… Учитель рисования, с вашего позволения… Директор школы в той жизни…»
«Силы небеные! Да чем же провинился калмык, да к тому же учитель?!»
«Можно подумать, вы, профессор, сидючи здесь, осознали свою вину!»
«Враг, знаете ли, народа, пятьдесят восьмая…»
«Знать, не пропадёт Россия, если такие страдальцы, как вы, уже гордитесь сим штришком в биографии…»
«Да, пожалуй, ссылочные эссе имеют все шансы выглядеть забавными… Если бы не вычеркнутые годы…»
«А я, знаете ли, вождя нарисовал по просьбе директора Дома культуры… Вообще, портретов-то моих по Элисте пару сотен наберётся. С удовольствием земляков рисовал… А тут некий кадр из Москвы… Калмык, говорит, у тебя Владимир Ильич, и всё тут! А я в ту пору был под впечатлением только что прочитанного нового романа Мариэтты Шагинян – это же тридцатые годы. Так там чёрным по белому: бабушка Ленина по отцовской линии Анна Алексеевна Смирнова, вышедшая замуж за Николая Васильевича Ульянова – калмычка! Ну, скуластый же он, азиат, значит, факт… Этим аргументом я приезжего знатока и пригвоздил прилюдно…
А пятого августа 1938 года появилось разгромное постановление Политбюро ЦК:
“Первая книга романа Мариэтты Шагинян о жизни семьи Ульяновых, а также о детстве и юности Ленина является политически вредным, идеологически враждебным произведением…”
В первую очередь, вину за эту грубую политическую ошибку возложили на вдову Ленина, Надежду Константиновну Крупскую, которую Сталин не любил. Без ведома и согласия ЦК, мол, за спиной ЦК ВКП (б)… Монопольный истолкователь общественной и личной жизни Владимира Ильича… ЦК никому таких прав не давал, и всё такое…
Казалось бы, что тут особенного: ну, дед-еврей, ну, бабка-калмычка – какая разница?!
Не-ет… Союз советских писателей роман запретил, потому как Мариэтта Шагинян, мол, дает искажённое представление о национальном лице Ленина, гения всего человечества, гордости русского народа… Короче говоря, было запрещено говорить, что у Ленина могли быть нерусские предки. С таким-то козырём мой столичный визави меня на раз-два врагом народа сотворил!»
«Кабы не вы, Баатр Гармаевич, живьём, это смотрелось бы как дурной анекдот!»
Восточный развёл руками.
«Погорели, можно сказать, за вождя мировой революции… Надо полагать, рисовать вождя всех народов вас теперь сподвигнуть нелегко…»
«Вот чем хороша наша Караганда, так это обилием колоритной натуры. Да вот, взять хотя бы вас, профессор: находка портретиста по всем статьям. Одна бородища чего стоит! А на фоне чекистского пальто…»
Рассмеялись.
Встречи продолжились. Новому знакомому Чижевского не составило труда рассмотреть в нехитрых его картинах щемящее смешение тоски и любования, сожаления и ожидания, прощения и надежды…
От рисунков цветными карандашами на обёрточной бумаге у гостя защемило сердце…
«Журавли улетают», «Сторожка», «Одиночество», «Склоны гор», «Морская даль», «Листья падают», «Вид у окна», «Осенью», «Закат в горах», «Тревожный вечер», «Лунные блики», «Причуды ночи», – перебирал картины военных лет.
Невольно подумал: «А война-то в них и не чувствуется… Настолько он здесь изолирован от её ужасов?! По мере знакомства станет ясно, что это – всего лишь защитная реакция, потому что гнёт ужасов на его душу зашкаливал разумные пределы.
Опытный глаз учителя рисования уловил побогатевшую палитру красок последних лет: после 1951 года Чижевский был не в заключении, а в ссылке…
Но и в этом цикле – редкое тепло на фоне сплошного холода: «Холодная осень», «И снова осень», «Первый снег», «Лунная морозная ночь», «Зимняя ночь», «Холодное солнце», «Блики на воде», «Безбрежность»…
По утверждениям биографов А. Л. Чижевского, последняя его картина – «Приближается осень» – датирована 1957 годом. Неблагоприобретённые напряжение и драматизм с трудом, но уступают место упокоению…
Знатоки утверждают, что в течение жизни Чижевский написал более тысячи картин и рисунков – масло, темпера, гуашь, акварель, пастель, цветные карандаши…
Самые ранние картины относятся к 1914 году и написаны маслом на холсте в окрестностях Александровки – имения бабушки, Анны Петровны Невиандт, на Брянщине. Довоенная серия – пейзажи Подмосковья и Костромской области, в Доме отдыха актёров Малого театра.
Большая же часть акварелей родилась в Карлаге. Без ложного пафоса можно утверждать, что выжил Александр Леонидович в нечеловеческих условиях во многом благодаря этим скромным картинам, а также стихам и светлому чувству к Нине Вадимовне.
Больше половины всех произведений конфискованы, утеряны, раздарены… Специалисты насчитали около четырехсот уцелевших работ…
Большая часть хранится в фондах Государственного музея истории космонавтики имени К. Э. Циолковского и в доме-музее А. Л. Чижевского в Калуге. Есть они в Москве, Петербурге, Воронеже, Караганде, Челябинске…
А предположение Мариэтты Шагинян о родственниках-калмыках В. И. Ленина не подтвердилось. Да в старой России особо и не занимались расовыми изысканиями… Значение имели религиозные различия. Принявшего православие считали русским человеком…
Так что зря обидели калмыцкого учителя рисования…
Да, кабы его одного…
Всё та же высь и ширь земная,
И даль – синеющая даль.
Неотвратимая, родная,
Тысячелетняя печаль…
А. Чижевский
Глава 31. «…Время обнимать и время избегать объятий…»
Резкий звон разбитой о каменный пол стеклянной реторты прозвучал в лабораторной тишине как выстрел. Мгновенный испуг сотрудников после выяснения причины так же быстро и прошёл, став лишь очередным поводом к оживлению разговоров.
Иной была реакция пожилой сотрудницы-чеченки, нечаянно уронившей посудину. Совершенно неадекватный испуг, потом резко, с причитаниями, на колени и быстро-быстро руками собирать осколки.
«Простите, простите меня», – полный ужаса взгляд чёрных, влажных глаз снизу вверх сверкнул на оказавшихся рядом двух молодых лаборанток, что-то тихо обсуждавших с профессором Чижевским.
Скорее на инстинкте джентльмена, чем осознанно, Александр Леонидович быстро наклонился, чтобы помочь женщине встать с колен.
«Что вы, что вы, голубушка Написат, оставьте вы это, пустое, подумаешь, стекляшка!»
Женщина встала, быстро юркнула куда-то к облупленным шкафам и уже с веником в руках поспешно собрала осколки. Побелевшие губы при этом ещё несколько раз произнесли: «Простите!»
Молодёжь нарочито громко и оживлённо загалдела, пытаясь поскорее замять инциндент и всем своим видом объявить его пустым и исчерпанным.
У Александра Леонидовича непропорциональный испуг в глазах женщины не выходил из головы до конца дня…
Какой-то большой страх сломал психику этой немолодой женщины…
Всё, что он о ней знал, так это что её зовут Написат, что родом она из переселённых некогда в эти суровые края по указу Сталина чеченцев, и что она очень старается и всегда молчит.
Вряд ли в том, что она в пожилом уже возрасте оказалась так далеко от родных гор, есть её личная вина. Скорее всего, это – несчастная щепка из-под топора вождя, безжалостно и без разбору рубившего кавказский, татарский и другие леса…
Да, товарищ генералисимус… Что-что, а внушать людям животный страх вы научились, как никто другой…
Тема оказалась навязчивой, никак не шла из головы…
Вспомнился отец…
По приезду из Польши в Калугу в 1913 году любознательный Шура стал по своему обыкновению интересоваться историей города.
Если тема хоть каким-то боком касалась чего-нибудь военного, Шура без стеснения нагружал отца. Тот крякал в усы от удовольствия, выторговывал пару дней и усердно готовил наследнику исчерпывающий реферат.
Отговорки и прочие отмазки у Шуры никоим образом не проходили; он мог доставать возникшей проблемой днями кряду.
Вот и тогда, пришедши однажды с занятий в реальном училище, глубокомысленно и важно заявил:
«Господин генерал! У меня к вам три вопроса».
«Ну, те-с, ну, те-с…»
«Для имама Шамиля Калуга оказалась местом ссылки… А для вас? Вопрос второй: Шамиль погубил много русских солдат, а император целовал и награждал его… Как это понимать?! И, наконец: почему он красил свою бородищу в тёмно-красный цвет?!»
Привыкший ко всему генерал даже глаза не округлил, только на десять секунд задумался…
«На первые два вопроса готов излагать немедля, третий… надо покопаться…»
«К воскресенью», – даже не вопрос, а срок исполнения.
Хлопнули по рукам и разошлись по своим делам.
Не потерявшая свою остроту чеченско-российская тема призывает нас посвятить ей несколько строк и заодно, для полноты картины, дополнить возможное сообщение отца современной информацией.
В результате междуусобицы и беспрерывных военных действий против Российской империи третьим имамом Дагестана и Чечни в 1834 стал Шамиль.
Аварец по национальности, он ещё в юные годы стал ярым проповедником священной войны с неверными – газавата.
За двадцать пять лет властвования над горцами под лозунгом борьбы за независимость Шамиль создал прекрасно организованный военно-религиозный имамат.
Умён, жесток, коварен, харизматичен – так отзывались о нём командующие в разное время кавказской армией Ермолов, Воронцов, Барятинский.
За слабость или неповиновение в бою лично им зарублено немало верных мюридов. Родной сестре, полюбившей неверного, он приказал покончить с собой… Его старший сын умер в темнице за нарушение воли отца…
Хроники кавказской войны свидетельствуют о его таланте полководца и беспредельной жестокости. Хорошо укреплённый форт Лазарев, например, пал от его набега, все защитники форта уничтожены…
О его коварстве слагали легенды. Под давлением царской армии он мог пообещать прекратиь бойню, ускользнуть, чтобы начать резню снова…
Знаток Кавказа, А. С. Пушкин, был убеждён: горцам надо протягивать две руки – одну вооружённую, другую для рукопожатия…
«…Хочу и должен, чтобы имя моё стерегло страхом границы наши крепче цепей и крепостей… Из человеколюбия бываю жесток неумолимо… Одна казнь сохранит русских от гибели и тысячи мусульман от измены…» – так писал генерал Ермолов об ответной жестокости русских.
Звучит как пророчество и послание через полторы сотни лет нынешним президентам и народам.
Война на Кавказе казалась бесконечной, пока двадцать пятого февраля 1859 года, после многочасового боя и жестокой штыковой атаки, войска генерал-фельдмаршала Барятинского не захватили родной аул Шамиля Гуниб, а его, раненого, взяли в плен.
Никто в русских войсках не сомневался в скорой казни Шамиля и его приближённых… Кроме самого Барятинского… Вместо казни – лекарь, омовения, чистые комнаты, дружелюбие командующего…
Шамилю вернули чалму, кинжал, пригласили на ужин, где Барятинский сообщил, что с ним хочет лично встретиться русский царь.
Уж на что хитёр и коварен был Шамиль, а тут подрастерялся…
«После того, как я вам сделал столько зла, по справедливости должны бы растерзать меня на части», – скажет позже имам Дагестана и Чечни, несгибаемый Шамиль предводителю калужского дворянства.
Даже царедворцы были поражены милостью Александра Второго, которыми тот осыпал своего пленника.
По указанию царя местом жительства для Шамиля и его родни была избрана Калуга. Царь подарил ему коляску с четырьмя лошадьми, назначил пятнадцать тысяч рублей годового содержания. В Калуге для него арендован трёхэтажный особняк с садом у купца Сухотина за девятьсот рублей в год.
Милость императора к непримиримому воину Аллаха была мудрым решением. Имам был не только владыкой Кавказа, но и национальным героем горцев.
Не только кнутом, но и пряником царь хотел привлечь кавказских мусульман к России.
Двадцать шестого августа в здании калужского дворянского собрания Шамиль и два его сына приняли присягу на верность русскому императору.
«Да, я жалею, что не знал Россию и что ранее не искал её дружбы…
Ты, великий Государь, – писал Шамиль императору, – победил меня и кавказские народы, мне подвластные, оружием. Ты, великий Государь, покорил моё сердце благодеяниями. Мой священный долг, как облагодетельствованного, дряхлого старика и покорённого твоею великой душою, внушить детям их обязанности перед Россией и её законными царями. Я завещал им питать вечную благодарность к тебе, Государь, за все благодеяния, которыми ты меня осыпаешь. Я завещал им быть верноподданными царям России и полезными слугами новому нашему отечеству…»
Шамиль и его семья находились под постоянным присмотром трёх жандармских приставов – полковников Богуславского, Руновского и Пржецлавского. Но вот что примечательно: с двумя первыми у Шамиля установились тёплые и доверительные отношения, даже их семьи сблизились.
Третий же пристав, полковник Пржецлавский, с самого начала отнёсся к Шамилю подозрительно, постоянно напоминал ему, что он пленник, а всех горцев и их вождей называл фанатиками.
По его мнению, такого рода фанатики должны быть переселены в Турцию, где «…не могут быть для нас вредны, а фанатики, удерживаемые в Дагестане, – это язва, которая, при их любви к пропаганде, может развиться во вред нам».
Ну, и кто из них, спустя сто пятьдесят лет русско-кавказских отношений, оказался прав?!
Опять попахивает пророчеством…
Шамиль жаловался на полковника Пржецлавского и губернатору, и военному министру. Было несколько комиссий, в итоге поддержавших русского полковника.
И только когда калужский генерал-губернатор князь Чичагов заявил, что в доносах Пржецлавского и выводах комиссий всё клевета, полковник Пржецлавский был из приставов отозван.
Характерно, что пленный Шамиль этой своей победе радовался не меньше, чем былым военным победам над русскими на Кавказе. Стало быть, чему-то важному она, эта победа, его тогда научила…
Любопытными были отношения калужан к пленному Шамилю.
Он посещал школы, гимназии, больницы, библиотеки, гладил детей по головам, одному больному солдату-горцу дал два рубля серебром. Посещал он театры, концерты, выписывал древние книги из Петербургской императорской публичной библиотеки.
«Привет Шамилю! – кричали горожане, увидев его на улицах во время прогулок.
Есть подозрения, что про Наполеона, его войну с Россией и французов вообще они знали всё-таки больше…
Шамиль внимательно прочитал Евангелие на арабском языке.
«Коп яхши, – сказал он, возвращая книгу, – тут много хорошего написано, только много вы не исполяете».
Рассказывают, что однажды имам Шамиль пил чай с епископом Калужским Григорием, и между ними произошёл следующий диалог:
«Отчего и у нас, и у вас один Бог, а, между тем, для христиан он добрый, а для магометан такой строгий?» – спросил епископ.
«Это оттого, что Иса ваш добрый. А наш пророк сердитый, да и народ у нас буйный, и потому с ним следует обращаться строго», – отвечал имам.
Знал Шамиль, что говорил…
Калужский климат горцам оказался малоподходящим, если не сказать суровым. В семье имама многие болели чахоткой. По свидетельству жены генерал-губернатора Чичагова, всемерно опекавшей ссыльных, в Калуге у них умерло семнадцать человек, включая прислугу.
Наконец, пришло высочайшее дозволение царя разрешить Шамилю и его семье переезд в Киев, и двадцать восьмого ноября 1868 года Шамиль с семьёй покинул Калугу.
На следующий год царь разрешил ему хадж в Аравию на святые места, а ещё через год, третьего февраля 1871 года, со словами «Аллах, Аллах» имам Шамиль скончался в Медине в возрасте семидесяти четырех лет.
Правоверные мусульмане сочли его смерть большой бедой, на похоронах много плакали и причитали: «О, султан ислама!»
Похоронен был с почестями в саду Аль-Бакия неподалёку от могилы пророка Мухаммада.
Захоронение, однако, не сохранилось. В начале 20 века господствующая в Медине секта фанатиков уничтожила могилу Шамиля и многих других праведников.
Так кто же он, имам Шамиль?! Кровожадный кавказский бандит?! Свободолюбивый горец, не желавший жить под пятой чуждой ему империи?! Предатель чеченского народа?! Или просто помудревший человек, принимавший потом честные решения?!
Теперешняя ситуация на землях бывшего имамата, к великому сожалению, так никакой ясности не вносит до сих пор.
Значит и здесь… «всё не так, ребята…»
Имам Шамиль ныне почётный гражданин Калуги…
Наряду с К. Э. Циолковским, А. Л. Чижевским, Ю. А. Гагариным, П. Л. Чебышевым, Ю. Л. Авербахом, С. С. Туликовым…
Думается, впрочем, что на два первых вопроса Шура Чижевский тогда получил от отца вполне определённые ответы.
А вот третий – зачем имам Шамиль красил бороду в медно-красный цвет – так и остался открытым…
Что было – уже есть,
И чему быть – уже было…
Книга Экклесиаст, гл. 3-15
Глава 32. Караганда – Москва.
Восьмого, восемнадцатого и двадцать восьмого числа каждого месяца поселенец А. Л. Чижевский должен был являться на регистрацию в Управление МГБ по Карагандинской области.
Унижало, но работать не мешало. Семипалатинский полигон регулярно изрыгал смертоносную радиацию. Выживших, полуживых зэков из невозвратных этапов с такой же убийственной периодичностью доставляли в областной онкологический диспансер на обследование.
В страшном сне не могло присниться чувственному Шуре Чижевскому, что когда-то он будет высасывать последние капли отравленной крови из гордости русской интеллигенции…
В январе 1954 года он пишет две докладные записки:
«Председателю Совета Министров СССР Кагановичу:
…следует думать, что уже настало время решительным образом поставить вопрос в СМ СССР о широком применении моего метода лакокраскопокрытия в лёгкой и тяжёлой промышленности…
…т. к. тысячи иностранных фирм получают от использования моего метода ежегодную экономию, выражающуюся в сотнях миллионах долларов, имеет ли основание Союз ССР потребовать положенный по закону процент от экономии».
26.01.1955 г., ничтоже сумняшеся, он пишет ещё одну докладную в Комитет по делам стандартизации при СМ СССР, в которой просит принять меры к защите интересов СССР и прав советского изобретателя за границей.
Сидите, Шура, сидите…
К концу дня третьего марта 1956 года не без удовольствия сообщил Нине Вадимовне, что закончил, наконец, последний вариант монографии «Аэроионификация в народном хозяйстве». 1170 листов расчётов, таблиц, результатов исследований и… надежд.
В июне 1960 года монография была, наконец, издана, и на сегодняшний день все надежды автора превратились в коммерческий пшик в виде «люстры Чижевского».
А пока… Пока и 1957, и 1958 годы заняты мышиной вознёй по аэроионификации шахт Карагандинской области…
Бестолковость и бессмысленность регистрации в Управлении МГБ была очевидна не только самому Чижевскому, но и молодым следователям из комнаты № 12. Отношения обеих, по-своему подневольных сторон отнюдь не имели налёта озлобленности. Наоборот, интеллигентные манеры, широкая эрудиция и добрый юмор профессора снискали у молодых гэбистов естественное уважение.
При очередной регистрации розовощёкий старлей неожиданно приставил ребро ладони ко рту и заговорщицки прогундосил:
«Профессор, есть шанс попасть на реабилитацию…»
Указ Президиума Верховного Совета СССР 1958 года о реабилитации большинства сидельцев по 58-й статье давал Александру Леонидовичу и Нине Вадимовне свободу передвижения, однако витиеватые формулировки оставляли горький осадок. Сидел, значит, было за что. Точка. Дыма, мол, без огня… А что тогда есть амнистия? Не из понятий ли это строителей коммунизма – «виновен, значит, послушен»…
И только Указ 1962 года фактически содержал извинения и означал полную реабилитацию.
Свободным гражданину Чижевскому оставалось жить два года…
А пока Москва… Вымученная квартирка № 8, корпус 1, дом 12 на Звёздном бульваре, и с головой в работу. Навёрстывать упущенное, претворять наработанное – и дальше, дальше…
Вскоре по приезду к осени того же 1958 года он научный руководитель вновь организованной лаборатории аэроионификации в тресте Союзсантехника при Госплане СССР.
Море работы по подготовке к изданию лагерной рукописи книги об электродинамике крови. К середине следующего 1959 года книга выходит частично.
Рецензенты до смерти напуганы разящими аргументами Карагандинского онкодиспансера. Скандальный материал гвоздится грифом «Секретно» и на многие годы хоронится в архив КГБ… А ведь там методика ранней диагностики рака, революционный подход к переливанию крови и ещё много чего уникального…
Выхолощенный же остаток ни медики, ни биологи толком не поняли. Слишком много математики… Зато прекрасно поняли американцы. И математики им в самый раз.
Перестарались, выходит, Чижевский с Тихоновым. Опять преждевременные…
Ладно, пятьдесят лет прошло… Что слышно о ранней диагностике рака по реакции коринебактерий?! А ведь этот эффект Чижевского-Вельховера открыт аж в 1935 году.
Ладно, диагностика. Горестный опыт облучения при запущенных метастазах ни разу не напомнил фамилию Чижевского…
Господа, имейте совесть. Мысль о тормозном действии пенетрантной радиации при лечении рака профессор Чижевский высказал в 1928 году…
Нет пророка в своём отечестве…
06.08.1961 года Александр Леонидович пишет письмо Н. С. Хрущёву о необходимости всестороннего и углубленного изучения биологического действия аэроионов применительно к условиям полётов на космических кораблях.
Кстати… В архивах сохранилось письмо Генерального конструктора О. К. Антонова профессору Чижевскому:
«Аэроионизатор в моём кабинете работает исправно, все судовольствием заметили, что после совещания 100 человек в течение двух часов в кабинете дышалось так же легко, как и в начале собрания».
В течение 1962 года Александр Леонидович несколько раз встречался с С. П. Королёвым. Всякий раз безумный цейтнот Генерального конструктора прерывает их оживлённые беседы к явному неудовольствию обоих…
Когда же вдруг Александр Леонидович с тревожно-задумчивым взглядом объявил Нине Вадимовне, что намерен оставить научную деятельность и сесть за книгу о своей дружбе с К. Э. Циолковским, мудрая женщина поняла: во-первых, ему, наконец, надоело биться головой об стену, а, во-вторых, скорее всего, просчитал свой близкий конец…
Сквозь долгий строй земных тысячелетий
Созвучье древнее услышал…
А. Чижевский
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
