Текст книги "Повесть о преждевременном. Авантюрно-медицинские повести"
Автор книги: Виктор Горбачев
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
Глава 33. Соловки.
Идея посетить Ленинград по переезду Чижевских из Караганды в Москву в 1958 году возникала не раз. Как-то всё не складывалось – так считала Нина Вадимовна…
На самом деле, под разными предлогами противился Александр Леонидович.
Лишь по истечении шестнадцати гулаговских лет догнала его страшная новость из Ленинграда… Елена Фёдоровна Якимова, его «Е.Ф.», его Прекрасная Елена, его взрослая, осознанная, но всё равно фантастическая любовь доказала свою верность самым неимоверным образом… Узнав о его аресте в 1942 году, она покончила с собой…
Многолетняя лагерная жуть не смогла вытравить ни единого штришка из их взрывного романа. Феноменальная память услужливо, день за днём, предоставляла ему возможность минуту за минутой пережить ещё и ещё раз то сладостное сумасшествие…
Он было попытался, как всегда, проанализировать сильнейший трепет и взаимное притяжение с первых же секунд их знакомства…
Ни тогда, ни потом, в лагере, его гениальные мозги так ни за что и не зацепились.
Единственным утешением казалась ему догадка, что страшное своё решение она приняла не без влияния толики дикой и горячей крови татарских ханов.
Природная сентиментальность, не обузданная более потрёпанными нервами, кроме слёз, порождала ещё ложное чувство вины…
Память-крест о ленинградке Е.Ф. он нёс до конца дней…
Поэтому, когда в июне 1961 года Нина Вадимовна получила приглашение поучаствовать во встрече бывших узников Соловецкого лагеря особого назначения, полюбовно было решено, что поедет она одна.
СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения – тяжёлым катком проутюжил и её судьбу.
Большевистский переворот 1917 года прервал её учёбу в Екатерининском институте благородных девиц. Долгих семь лет она с семьёй вкушала прелести новой жизни, наивно полагая, что как-то всё наладится. По-новому ли, по-старому, но… по-человечески…
Когда же терпеть революционный порядок урождённой баронессе Энгельгардт стало совсем невмоготу, она прибилась к группе таких же чуждых элементов, вышедших чёрной зимней ночью 1924 года на лёд Финского залива с твёрдым намерением переждать российское лихолетье в почему-то всегда благополучной Швеции.
Увы, в институте благородных девиц учили чему угодно, только не конспирации…
Их арестовали, судили и, как ярых контрреволюционных элементов, направили в исправительно-трудовой лагерь на Соловки. Совсем недалеко от Швеции…
Чем исправительная тюрьма отличается от исправительного лагеря? В тюрьме сидят и исправляются в размышлении, а в лагере работают и исправляются трудом…
На деле же СЛОН оказался ирреальным истребительно-трудовым лагерем.
С 15 века стоит на Соловецких островах Спасо-Преображенский Соловецкий монастырь, основанный преподобными Зосимой, Савватеем и Германом. На момент закрытия новой властью в 1920 году это был один из самых крупных и почитаемых монастырей России.
Даже водопровод на островах учинили на послушаниях муравьи-монахи. Остатки его целы до сих пор, всё же остальное вывезено на материк. Одних драгоценных камней, золота и серебра, судя по чудом спасённым архивам – сто пятьдесят восемь пудов…
А в 1923 году сожгли и сам монастырь…
Потом вдруг большевики заметили, что большую часть года Соловки отрезаны от внешнего мира, а буржуазного мусора-то в этом самом внешнем мире – изрядное количество – куда бы его свалить?
В том же 1923 году осквернённые и обезображенные Соловки были переданы в ведение ГПУ для организации там исправительно-трудового лагеря особого назначения.
И потянулись туда со всей необъятной России на исправление особые элементы: эсеры, меньшевики, анархисты, дворяне, духовенство, кулаки, бывшие чекисты, белогвардейцы, уголовники… Численность заключённых с 2557 человек в октябре 1923 года выросла до 53123-х человек в январе 1930 года.
Любимец большевиков С. М. Киров в приветственной речи по случаю пятнадцатилетнего юбилея ВЧК ОГПУ так выразил отношение Советской власти к ГУЛАГу:
«Карать надо по-настоящему, чтобы на том свете был заметен прирост населения, благодаря деятельности нашего ГПУ!»
Эту задачу вождя питерского пролетариата успешно, с животным рвением, решали руководитель Спецотдела ГПУ Глеб Бокий, его наместник на Соловках Ногтев, а также многочисленные держиморды на местах…
Заключённые занимались в основном лесозаготовками, пока был лес – на островах, потом – на материке. Собственно, за границу лес оттуда уходит до сих пор…
Кирпичный завод, добыча торфа, лов рыбы…
Некий породистый заключённый-взяточник Френкель предложил в 1926 году перевести СЛОН на самофинансирование. С того момента нечеловеческая эксплуатация зэков пролилась на ОГПУ золотым дождём. Автор идеи – немыслимое дело – был досрочно освобождён, награждён и признан своим…
От заключённых требовали обязательного выполнения неподъёмного плана. За нарушение оставляли на ночь в лесу: летом на съедение комарам, зимой на мороз. Меры понуждения к ударному труду соответственные: от сокращения переписки с родными и урезания пайка до штрафного изолятора на Секирной горе и расстрела.
Это официально. Неофициальные же методы перевоспитания напрямик зависели от фантазии надсмотрщиков, как правило, бывших своих. Тут и вычёрпывание озера ведром из одной проруби в другую, и лихой, со свистом и гиканьем спуск полураздетых зэков по обледенелой лестнице, аккурат в 365 ступеней, с Секирной горы…
За десять лет такой перековки с 1923 по 1933 годы в стылую Соловецкую землю полегли 7500 заключённых. Естественная убыль…
Но были и массовые расстрелы. Лагерный пёс Блэк, по рассказам очевидцев, всегда выл, когда конвой уводил на расстрел очередную партию. Что-то, видно, переклинило в собачьей психике, когда Блэк, осипнув однажды от беспрерывного воя, не выдержал, порвал цепь и навсегда исчез в лесу…
В 1928 году под нажимом своих профсоюзов правительства США и Великобритании приняли решение не покупать строевой лес у Советской России, так как по тайным запискам зэков-лесорубов за границей стало понятно, как этот лес достаётся.
Социнтерн прислал комиссию, в которую входил и Максим Горький. Лагерное начальство, разумеется, подготовилось… И настолько хорошо, что великий пролетарский писатель в отчётной статье «Соловки» воспел романтику лагерной жизни, превращающей преступников и врагов Советской власти в примерных строителей нового общества.
«Соловецкий лагерь особого назначения, – пишет в статье буревестник революции, – не “Мёртвый дом” Достоевского, потому что там учат жить, учат грамоте и труду. Мне кажется, вывод ясен: необходимы такие лагеря, как Соловки…»
Послужив полигоном для обкатки принципов гулаговской системы, в 1933 году СЛОН был расформирован, а заключённые, аппарат и имущество переданы Беломорско-Балтийскому ИТЛ.
Главным детищем этой одиозной структуры и стал Беломорско-Балтийский канал, исправно работающий и поныне. А это – 221 километр: из них – искусственный канал 40 километров, 19 шлюзов, 15 плотин, 12 водоспусков, 49 дамб, электростанции, посёлки…
И всё это за год и девять месяцев…
Истребительно-трудовые лагеря…
«Ну, и зря ты не поехал», – заявила Нина Вадимовна после приветственных поцелуев на перроне Ленинградского вокзала. Процедура встреч, равно как и провожаний, надо сказать, довольно редких, всякий раз вызывала у обоих слёзы умиления. «Расставанье – маленькая смерть…» Чересчур много оба теряли, куда как меньше находили… Потерять друг друга боялись панически…
«Вот как, профессор, ваша наука объясняет избирательную способность памяти приглушать плохие воспоминания и оживлять приятные. Про ужасы теперь там мало что и напоминает – природа, монастырь, туристы… Ты представляешь, стою на краю полуразрушенного погреба, в котором догнивают две огромные бочки, вот пахнет каким-то то ли пивом, то ли квасом – и всё! Умом понимаю, что за столько лет ничего уж не осталось, а вот пахнет – и всё! Это что?! А, профессор?»
Александр Леонидович не спешил давать пояснения, только улыбался и сильнее прижимал к себе руку враз помолодевшей супруги.
«А белые ночи всё-таки чудо! – продолжала щебетать Нина Вадимовна. – Теперь после них неделю буду отсыпаться. А ягод сколько, а грибов! Ты знаешь, как мы там чернику и голубику собирали?! На ходу: пальцы веером растопыриваешь и гребёшь ягоды с кустов… Не-е, не посидишь, комары сожрут! Ну, местные, конечно, в сетках, и у них скребки специальные, не пальцами… Представляешь, земли-то с мохом – на тридцать-пятьдесят сантиметров, потом скала, а всё растёт!
Прохладно было, как обычно, но дождя не было, Бог миловал… Ой, слушай! Иду по монастырю, кельи, кельи, трапезная, двери деревянные, старинные, прочий антураж соответствующий. Вдруг за поворотом – бац! Коляска детская! Я от неожиданности остолбенела. Потом вижу – пелёнки сушатся… Живут, понимаешь, в кельях! То ли реставраторы-добровольцы, то ли местный народ… А в одно оконце из башни выглянула – глядь, корабли военные, небольшие такие катера, три штуки. Я их, как заправская шпионка, зачем-то сфотографировала, увидишь на фотках… А экскурсоводов лучше не слушать: враги сидели – и всё тут! Ну, вот я: да, урождённая баронесса, да, арестована при попытке нелегально перейти границу и всё такое… Ну, так до семнадцатого-то года мне такая идея и в голову прийти не могла! Так почему же я враг?!»
«Успокойся, голубушка! Ты – друг, друг…»
«Да ну их!»
«И много вас, собратьев по несчастью, было?»
«Ты знаешь, много. Несмотря на то, что тридцать с лишним лет прошло, а, видно, уж те, кто выжил, тот живучий… Звучала в официозе цифра – сорок тысяч там полегло… Представляешь, некий нелюдь из НКВД по двести-двенсти пятьдесят человек в день лично сам из револьвера расстреливал… А уж сколько всего перековали – помалкивают… Ой, вспомнила! Потрясающая картинка: каменный, запаянный гроб на четырёх пушечных ядрах с телом последнего Кошевого Запорожской Сечи… Тоже на фотках увидишь… Впечатляет! А, вообще, туристов – море! В том числе иностранцев. Вот этим бы теперь надо заниматься! Глядишь, и денежки на реставрацию появились бы…»
«Заботушка ты моя!»
«Там такой кораблик с материка ходит… Что-то около шестидесяти километров всего, но на землю потом ступаешь походкой пьяного боцмана. А на материке – серо-каменный городок Кемь… Говорили, будто Пётр Первый на вопрос, куда ссылать смутьянов всяких, ответствовал: «К ебени матери!» Оттуда, мол, и пошло: Кемь да Кемь! Я тебе оттуда вяленой корюшки привезла, там всё ею пропахло…»
«Какое счастье, – думал Александр Леонидович, – что она не озлобилась… Ведь как ни крути, а двадцать четыре года жизни у человека ни за что ни про что отняли… Треть жизни! Что ты с нами делаешь Родина – мать?!»
Когда я уходил в безбрежность
По сжигающим пескам пустыни,
Ты принесла мне сердца нежность
И чистые духа святыни…
Изуродованный, ничего не вижу,
Не слышу, не понимаю;
Только чувствую: ты ближе и ближе,
Ты – весь мир мой до самого краю…
А. Чижевский
Глава 34. Институт благородных девиц
О шестнадцати годах отсутствия столица напоминала Чижевскому практически ежедневно и на каждом шагу. Спутники запускаются, пятилетки гудят, съезды рапортуют, демонстрации и парады оглушают…
Горькое чувство при сём присутствующего не оставляло его ни на минуту.
Кто, за что, а главное – зачем изолировали его от этого привычного для него ритма жизни?!
Эти вопросы мучали его день за днём, хотя трезвый ум давно знал на них ответы: человек… Слабый человек… Его зависть, его страхи, его подлость и жадность, его жажда власти и кровожадность…
Да, он пытался не сдаваться и не поддаваться… Теперь даже кажется, что за колючей проволокой его интуиция обострилась, восполняя недостаток научной информированности, а жёсткие условия подневольной и скученной человеческой массы как бы компенсировали отсутствие экспериментальной базы.
И вовсе не факт, что все тридцать с лишним иностранных академий и университетов, членом которых он был избран, осознавали, где и как двигал науку все эти шестнадцать лет их действительный и почётный член из загадочной России?!
Отечественную науку теперь разруливали новые люди, однако, косность и недальновидность удручали по-прежнему. И на глобальные исследования всё так же не хватало средств…
«Да, наладится всё потихоньку», – его ангел-хранитель Нина Вадимовна по-прежнему черпала оптимизм из неведомого и неиссякаемого источника.
«Вот что нам с управдомами делать, ума не приложу! Понесла ему очередные справки, а он из меня полчаса жилы вытягивал: мы из троцкистов или из врачей-вредителей?! Ну, не дурачок ли?!»
Александр Леонидович с радостью встретил у дверей жену, взял у неё из рук авоську с провизией, с удовольствием поцеловал в щёчку:
«Кругом, кругом одни управдомы! Но мы их одолеем, зуб даю!»
Они с наслаждением оттаивали в столице после Караганды, интуитивно находя маленькие радости в мелочах новой жизни.
Новые приятели находились с трудом, тем интереснее и приятней было отыскивать старых.
Как-то Нина Вадимовна предложила мужу пойти в гости к своей давней подруге по Екатерининскому институту благородных девиц. Предложение было довольно неожиданным, но он быстро поймал себя на мысли, что с удовольствием глотнёт воздуха того времени и послушно согласился.
Долли Александровна де-Лазари была всего на год моложе Нины Вадимовны, поэтому в Воспитательном обществе благородных девиц они довольно быстро сдружились.
Современная интерпретация сообщества с таким интригующим названием просто обречена на двусмысленность и неоднозначность, поэтому возьмём на себя смелость помочь определиться любопытствующему читателю некоторыми фактами и замечаниями по существу.
Дать государству образцовых женщин, хороших матерей, полезных членов семьи и общества – озаботилась вдруг Екатерина Вторая, и по Ея высочайшему указу в 1764 году было основано первое Воспитательное общество благородных девиц, более известное в народе как Смольный институт благородных девиц.
Довольно скоро и в Москве, и в губерниях усилиями меценатов появились аналогичные заведения, образовавшие, таким образом, систему женских закрытых институтов.
За сто пятьдесят лет её существования попечителями, кроме особ императорской семьи, становились Орловы, Потёмкины, Демидовы, Салтыковы, Голицины и другие богатые люди. Это – не считая государственных мест, относимых на кошт казны.
Жаль, что после переворота 1917 года у большевиков с благотворительностью как-то не складывается до сих пор…
Петербургский институт благородных девиц ордена Святой Екатерины – его звали Екатерининским – был создан на деньги упомянутой выше племянницы светлейшего князя Потёмкина Браницкой. На средства специально образованного Фонда Браницкой обучались девушки из небогатых дворянских семей. Преимуществом же при поступлении пользовались те девицы благородных фамилий, которые были связаны родственными узами с Потёмкинами или Браницкими: Голицыны, Вяземские, Глинские, Высоцкие, Ледуховские. В их число входили и семейства Энгельгардтов и де-Лазари.
Обучение одной институтки в год обходилось в шестьсот рублей золотом. Кроме того, после окончания института каждая выпускница получала из того же Фонда Браницкой две тысячи рублей на приданое.
Образованные женщины, хорошие матери, полезные члены семьи и общества, как того повелевала Екатерина Вторая, воспитывались в условиях весьма и весьма суровых. Никаких излишеств в питании, жёсткий распорядок дня, строгая форма одежды… Дважды в неделю институткам разрешали свидание с родственниками в общем зале в присутствии бдительных классных дам.
Домой девочек отпускали лишь на каникулы – рождественские, пасхальные и летние.
Напоминает уклад современных закрытых школ Великобритании, не так ли?!
Почему нет: сохранилась монархия, сохранился и уклад…
Более всего институток одолевал холод. Зимой температура во всех помещениях не превышала шестнадцати градусов. О дополнительной тёплой одежде не могло быть и речи: одинаковые камлотовые платья со шнуровкой на спине, белые фартучки, обнажённые руки и плечи…
Когда девочки на каникулах живописали приятельницам о своей жизни в институте, те в ужасе заламывали руки:
«И как вас родители могли отдать в такую жуткую тюрьму?!»
Помимо традиционных гимназических предметов воспитанниц учили кулинарии и ведению домашнего хозяйства; правда, в меньшем объёме, чем, скажем, французскому и немецкому языкам.
Неотъемлемой частью обучения было зазубривание ритуала приёма августейших особ, равно как и штудирование дворянских родословных книг и этикета чинопочитания. Кто благородие, кто высокоблагородие, а кто и превосходительство – а как без этого…
Почитали за честь учиться в российских институтах благородных девиц и иноземные аристократки, дочери грузинских князей, балканские и скандинавские принцессы…
Вероятно, во избежание международных трений для таких институток делали послабление: и спальня потеплей, и кухня другая.
По результатам обучения выдавались знаки отличия: кроме медалей, преуспевающих институток отмечали бантами-кокардами, шнурками с кисточками для волос, а то и шифрами. Шифр – это металлический вензель царствующей императрицы, он носился на левом плече на банте из белой в цветную полоску ленты. Цвет полос зависел от учебного заведения.
Характернейшим атрибутом каждого такого института, который навечно врезался в память институтки, была классная дама.
Именно они ревностно блюли завет Екатерины Второй дать государству образованных женщин, хороших матерей, полезных членов общества.
Примечательно, что основным критерием отбора классных дам был их незамужний статус.
«Во времена, когда удачный брак был главным (и, соответственно, наиболее желанным) событием в жизни женщины, неустроенность личной жизни весьма негативно откладывалась на характере. Окружённая молодыми девушками, осознавая, что жизнь не оправдала ожиданий, стареющая особа начинала (осознанно или нет) отыгрываться на своих подопечных, запрещая всё, что можно, и наказывая за малейший проступок.
Телесные наказания для воспитанниц не были приняты, однако с теми, кто совершил какой-либо проступок, особенно не церемонились: окрик, брань, наказания – таков был привычный арсенал средств и методов институтской педагогики.
Обычным считались наказания, когда нарушительниц позорили перед всем институтом, снимали передник, прикалывали неубранную бумажку или рваный чулок к платью, оставляли стоять посреди столовой во время обеда…»
Так сведущие люди обрисовывали классных дам.
Впрочем, и такую, казалось бы, незавидную карьеру выбирали девушки, по разным причинам не рассчитывавшие устроить свою судьбу лучшим образом. Пепиньерки – так назывались девушки, остававшиеся после окончания основного курса для получения дальнейшего образования и дальнейшего карьерного роста до классной дамы.
Когда воспоминания Нины Вадимовны и Долли Александровны неспешно докатились до начала войны 1914 года, Александр Леонидович с воодушевлением отметил единый порыв патриотизма, охвативший в ту пору большинство молодых людей России.
Институтки демонстративно перестали посещать уроки немецкого языка и все дружно кинулись вязать для солдатиков варежки, носки, шарфы и кисеты для махорки.
Учащиеся же Калужского реального училища Шахмагонова, как мы помним, для солидности сразу обзавелись чахлыми юношескими усиками и разными путями норовили удрать на фронт.
Александр Леонидович не без гордости напомнил дамам, что он, знаете ли, Георгиевский кавалер за ту кампанию…
Единодушно сошлись во мнении, что с патриотическим воспитанием в ту пору как раз всё было в порядке.
Три дворянина вдруг заспорили, а были ли они тогда монархистами? Да, ежедневно молились за здравие императорской семьи… Ну, так и император дённо и нощно пёкся о своих подданных… Да, искренне полагали, что царь – помазанник Божий, а они – в элите… Ну, так это вовсе не мешало им дружить с детьми других сословий…
Долли Александровна с умилением вспомнила, как весело проводили они летние каникулы в имении родственников в Смоленской губернии. Гоняли в салочки с крестьянскими детьми, по воскресеньям пели литургию в деревенском храме…
«Барышеньки вы наши, золотые ангелочки», – говорили им крестьянские бабы, руки целовали.
Потом вдруг горестно вздохнула и с упрёком, непонятно кому адресованным, подвела итог:
«Трудно себе представить, что те крестьяне потом разграбили и сожгли имение…»
Нина Вадимовна поведала аналогичную судьбу родового имения Энгельгардтов в Бельском уезде Смоленской губернии.
Её дед, П. П. Энгельгардт, в конце 18 века построил большой, дом заложил парк с прудами… К концу 19 века имение унаследовал отец, Вадим Петрович Энгельгардт.
В 1897 году он открывает школу для крестьянских детей, было создано образцовое сельхозпредприятие. Работали сыроваренный и винокуренный заводы, несколько мельниц, маслобойня. Никогда никаких эксцессов не случалось…
Вадим Петрович одно время даже возглавлял губернский департамент земледелия.
В 1918 году имение национализировали, хозяева были репрессированы…
Потом на базе усадьбы был создан совхоз, прозябавший ни шатко, ни валко несколько лет, пока окончательно не захирел… Куда делась громадная библиотека и другие культурные ценности, неизвестно…
«Помилуйте, милые дамы, – Александр Леонидович решил оживить беседу, – но ведь большинство стран Старого Света сочли нужным монархию сохранить. Нужны им, видите ли, их короли и королевы. Консолидируют, надо понимать, нацию… Что же мы-то со своими, как варвары?! Вы только вдумайтесь, голубушки: четыреста тысяч российских дворян покинули Россию! Это – не эмиграция, это – эвакуация! Они что, не любили Россию или они не были ей нужны?! Ну, поменяли власть, ну, перевернули идеологию, но Россия-то осталась! Так зачем же умных и образованных её патриотов ставить к стенке и гноить в лагерях?!»
Нина Вадимовна, как могла, старалась уходить от этой извечной их боли:
«Успокойся, дорогой, от трусости всё это и от неуверенности… Так всегда в жизни бывает…»
Так! От себя нам некуда уйти,
Как нам не скрыться от страдания.
О, Мать-Материя, – трудны пути
На высоту Миросознания…
А. Чижевский
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
