Текст книги "Лица века"

Японки делают себе пластические операции, чтобы их лицо приобрело американо-европейские черты, более того – исторические традиции меняют облик исконного национального, подражая американскому образцу, вульгарной моде, захватывающей мир, как та же наркомания, как раскрашенные майки с девизами разных штатов, университетов и сект.

Россия, подобно десяткам других государств, тоже сделала пластическую операцию на лице. И постепенно утвердилось почти метафизическое ощущение несвободы, модернизованных контрреволюцией нравов, анархии самых низких инстинктов и вместе – как неустранимое качество существования – страх за завтрашний день среди урбанистического безумия, асфальтовой шизофрении и грозовых туч массовой голодной безработицы. Где они, добрые и дивные мечты о всеобщем братстве? Порой мне кажется, что в мое сознание вместилась вся Россия и весь ее исстрадавшийся народ, а я оказался плохим самонадеянным пророком, надеясь, что ко мне прислушаются на XIX партконференции, когда я выступил перед пятью тысячами делегатов, сказав, что мы подняли в воздух самолет перестройки, подняли с восторгом фальшивого оптимизма, однако не построили для него посадочную площадку.

Что ж, самолет уже полтора десятка лет блуждает в воздухе, растеряв запасы провианта, с подгнившими парашютами, и горючее на исходе. Но тогда к моим словам народ остался глух и нем. Яковлевская печать открыла по мне огонь залпами вперемежку с автоматными очередями. И чувство «многолюдного одиночества» до сих пор не исчезает в душе – чувство горькой непрекращающейся боли, которая ежедневно преодолевается только работой. Так через боль мы познаем жизнь. Способен ли я показать и помочь читателю понять трагедию нашей несчастной России?

Мой писательский характер – от Бога или его «испортила» война, научив отвергать евангельское непротивление и покорность, жалкое стояние на коленях? Время пытается меня переделать, втиснуть в новые правила. Но это вряд ли возможно в моем возрасте. У меня нет запасного «я», а мое «я» единственное не в силах ничего изменить.

В. К. Наверное, вы приуменьшаете силу и влиятельность вашего таланта. Хотя образумить народ – задача не для одного, пусть даже самого мощного таланта. Вопросы, вопросы: и все же, как происходящее объяснить, исправить и обрести новую жизнь, свободную от обмана, торгашеских страстей, страданий и заблуждений простого русского человека? Где путь спасения?

Ю. Б. Твердо уверен: все раздававшиеся доныне призывы власть имущих к сладкому западному, американскому благу есть политика лжи, прикрывающей низведение недавно сильнейшей и богатейшей державы к уровню безропотной колонии, к придатку глобальной экономики. Тем более – в Европе и Америке у нас нет друзей. В письме поэту Я. Полонскому еще в 1876 году Тургенев, прекрасно знавший Запад, писал: «Европа нас ненавидит – вся без исключения; мы одни – и должны остаться одни». Знаменательные выводы русского писателя и философа, выводы мудреца, которые, разумеется, вызовут яростное неудовольствие у наших недавних «вождей», назойливо и льстиво лезущих с объятиями к тайным недругам России.

В. К. Но что же в конце концов случилось с нашим народом? Ведь по существу, насколько я понимаю, вы осуждаете сегодня не только вождей, но и народ, что еще недавно для любящего свою Родину русского писателя было немыслимо.

Ю. Б. Вот знаки наступивших времен: равнодушие – как близнец предательства, оно же сродни тупому безразличию; предательство порождается и тем и другим. Россия предала себя. Потому и не видно «светлого» будущего в этом «лучшем из всех возможных миров». Будущее забетонировано для большинства, вместе с тем оно сияет радужными лучами довольства и пресыщенности для единиц, всяческими неправдами сколотивших миллионные богатства.

Я люблю Россию с ее несравненной культурой, с ее историей, с ее снегами и серым дождичком, с ее талантливыми людьми. Но меня до горчайшего недоумения поражают мои соотечественники, потерявшие волю и характер, ставшие «электоратом» – теми механическими избирателями, которые говорят «да», совершенно не думая. Не могу согласиться, что это неспособность к самостоятельному мышлению, к защите будущего, к сопротивлению волчьим желаниям честолюбцев. И это убеждает в том, что жизнь наша неблагополучна, что мы перестали слышать, понимать и верить здравомыслию друг друга. Нас – как слабоумных – приучили верить рекламе, дешевой телевизионной пропаганде, пошлой политической мистификации. Даже силу интеллекта, как известно, можно заглушить, в худшем случае подавить политическим, психофизическим, социальным действом, и возникает хрупкость человеческого духа перед средствами массовой информации, перед ложью, которая является неким третьим состоянием между жизнью и смертью. Кроме того – когда ты нищ и слаб и что-либо просишь у сильного, твой дух зыбок. Ты проглатываешь бессилие, а потом оно съедает тебя изнутри.

Многие известные политики, стоящие у власти, способны, подобно актерам, убедительно притворяться, создавать придуманную жизнь, театральную правду, а зрительный зал верит им, как верит в пьесу, принимая ее за действительность. Потому-то на обеденный стол народа царственные официанты от «демократии» подают вместо блюд только меню.

Голландский художник Хан ван Меерхерен стал чрезвычайно известен благодаря подделкам в стиле знаменитого Вермеера, подделкам настолько великолепным, что они были признаны самыми лучшими работами самого Вермеера. Меерхерен не был талантливым живописцем, он был талантливым фальсификатором, алчным корыстолюбцем, смысл жизни которого был в достижении славы, денег посредством искусства. Художник дьявольским трудом может научиться воровать чужую манеру, чужое искусство, повторять его. Политик для достижения цели способен фальсифицировать самого себя, свой характер и волю, когда, к примеру, надобно со всей решительностью сказать, что, независимо от разной политической погоды, Россия и Америка – антитеза. И не вчера начатая хитроумная игра, кончившаяся торжеством почти даллесовской доктрины, капитулянтской ратификацией договора СНВ-2 и добросердечным согласием нашим (о гуманисты!) прекратить атомные испытания в России – суть блистательная неудача Государственной думы, фантастическая странная торопливость неполитичной политики, расцвеченной пышными фейерверками демпрессы под победный аплодисман «пятой колонны». И как-то становится очень уж неловко, как-то сверх меры стыдновато за податливость и слабость Отечества. И я чувствую, как в сознании растерянного россиянина невольно смыкаются вера и неверие, измена и жертвенность, свобода и принуждение.

Это легкомысленно-ветреное действо государственных мужей, страдающих, мягко говоря, фальсифицированным укороченным разумением, нельзя разделить между всеми. Известно: когда виноваты все, то не виноват никто. Впрочем, как в «готическом романе» – за внешними событиями скрывается неуклонное свинцовое давление таинственных мировых сил. Может быть, в угодливом послушании закулисному диктату проступил первый круг преисподней, в которой пока еще нет мученической боли, но ползет желтая тоска в пространстве существования на обочине жизни и смерти.

В. К. А что же народ при всем этом? Что он может, на что способен и не способен, зависит ли хоть что-либо реально от воли его?

Ю. Б. Я теперь говорю так: в то же время вина лежит и на народе, безбурно, то есть преспокойно взирающем на избранных им депутатов, на их непротивление злу, на их трусливо-позорные жесты согласия с обезумелыми разгромщиками России, изготавливающими долгую беду русской нации. Необыкновенная поспешность думских избранников, суета со скользким сюжетом разоружительного голосования рано ли, поздно ли жестко осудится умными и дальновидными политиками, но все же – как сегодня не везет России! Неужели русский человек так бессилен, молчалив, вял и лишь ждет божественное провидение, что оно спасет Россию? А если не спасет?

В. К. Читателей наверняка интересует ваше мнение о Путине.

Ю. Б. Наш новый президент покуда еще неразгаданная загадка, новая непрочитанная книга с короткой аннотацией, сообщающей нам сведения – и нечто обещающие, и весьма общие. И возникает тысяча недоуменных вопросов к Владимиру Путину, когда рядом с ним появляется обрюзгшая физиономия закоренелого пьяницы, бывшего «всенародно избранного» президента, варварски жестоко разрушившего Российское государство, но теперь произносящего вялым коснеющим языком сентенции, отвратительно пахнущие ложью: «Берегите Россию». Ему бы вместе с Иудой Горбачевым и «философом» из Канады Яковлевым стоять на коленях, посыпать голову пеплом, в покаянии царапать грудь и просить прощения у народа перед уходом в монастырь!

Как раскроются человеческие свойства нового президента? Как проявится его натура? Он заурядный политик, как большинство, или цель его – использовать возможность политики не как средство, а как искусство, сохраняющее достойное положение государства, культуру, материальный достаток народа? Как бы это ни звучало сентиментально, но какое было бы благо, если бы новоизбранный президент увлекал наш много переживший народ благородством идей, состраданием и дерзостью в достижении долгожданного общего добра!

Я убежден, что хороший политик выражает главные процессы общественного развития с его социальными особенностями и противоречиями, заурядный – видит в политике удобное словесное средство, провокационную, без угрызения совести и брезгливости, мистификацию для взлезания к власти, а значит – к личному преуспеянию, которое дает власть.

И вот уже десять лет подряд занавес над Россией и открыты все шатающиеся декорации, все наши безумства «перестройки» – разгромные реформы, нищета, неизлечимые болезни, повышенная смертность, вымирание нации (почти по розенберговскому плану «Ост»), моральное бесстыдство, тирания криминала, современное одичание – продажность и предательство. Подлинные же ценности жизни продолжают надламываться противоестественными условиями действительности, равнодушием людей, изощренными фокусами свободы.

И огромный корабль России в самом деле как бы безжизненно потерял ход среди Бермудских островов в мистическом треугольнике Атлантического океана, где в течение века бесследно исчезали в небытие десятки кораблей и самолетов – в этой страшной ловушке природы. Винты машины моей любимой Отчизны едва работают, стрелка компаса неподвижна, приборы показывают на нуль.

Вот откуда невеселое название моего романа и невеселое настроение его.

Будут ли перемены? Они нужны, крайне нужны!

В. К. Помните, вы дали мне целую пачку записок, полученных за последнее время на встречах с читателями? Там много вопросов к вам. Немало вопросов, вам адресованных, и в почте «Правды», «Советской России». Я отобрал наиболее интересные, на мой взгляд, не только для автора конкретного письма или записки, но для многих. Вот первый вопрос: как вы сегодня относитесь к давним и широко известным своим романам «Тишина», «Горячий снег», «Батальоны просят огня»? Ведь прошло более 30–40 лет со времени их напечатания. А «Берег» был напечатан 25 лет назад… Может быть, сегодня вы написали бы их иначе?

Ю. Б. Наверное. Если бы сейчас я стал писать эти романы, написал бы их по-другому. Но это не значит, что написал бы лучше.

В. К. Вопрос тоже литературный, но спроецированный на сегодняшнюю жизнь: скажите, как относиться в наше тяжкое время к толстовскому «чуть-чуть» в искусстве? Не парадокс ли это? Толстой ведь писал прямо и резко.

Ю. Б. В искусстве есть удивительный и почти неуловимый инструмент художественности. Да, Лев Толстой называл это качество таланта и художественности «чуть-чуть». Чудодейственное «чуть-чуть» не утончает стиль и форму до изощренности и изысканности, но оно не терпит громоздкой перегруженности материалом, внеисторичности, смещения законов времени и пространства, модернизации, насилия над историей. Прямолинейность, клевета, грубая намеренность, истерический юмор, истина вкось делают современную литературу или непристойно орущей в мрачной общественной уборной с разбитой лампочкой, или весело-пошленькой, виляющей голым задом на авансцене, перед глазами тысячу раз оглупленного зрителя и читателя.

Бесконечно жаль, что нашу величайшую в мире советскую литературу подстрелили на лету, и она, ломая строй, кружит, снижается, но еще держится на высоте раздробленной стаей.

В. К. Несколько читателей спрашивают вас: может ли человек, не воевавший никогда, написать талантливо о войне?

Ю. Б. Возможно, и появится когда-либо такой роман. Но все-таки я испытываю большое сомнение в реальности рождения сильной, яркой, правдивой прозы о войне, написанной отраженной энергией дальних зеркал, в которых нельзя увидеть свое лицо.

Человек, ни разу не ощутивший смертельный ветерок осколка возле щеки, ни разу не вдохнувший удушливый хищнически-чесночный запах тела, или ни разу не видевший огненный жар раскаленного до фиолетового свечения металла, вонзившегося в землю перед ногами, или не испытавший знобящего удара первого ранения – написать о войне правду не сможет. Предполагаемый роман способен нести только «отражение отраженного отражения», бледную тень событий и характеров, заимствованных из знаменитых книг. В нем не будет главного – искреннего чувства, что и есть в конце концов правда.

Рациональная художественная идея вряд ли может нас покорить, хотя имеет право на существование и литература оголенных формул.

Вместе с тем хочу добавить, что в последнее время появились два прекрасных романа, связанных с чеченскими и афганскими событиями – это «Чеченский блюз» Александра Проханова и «Тихая застава» Валерия Поволяева, книги писателей, которых обожгли недавние войны.

В. К. И вот серьезнейшая проблема: экономическая и научная. Вспоминается, что вы ведь до «перестройки» занимались проблемой поворота рек и, как известно, вместе со своими коллегами защитили нашу землю от чудовищной авантюры…

Ю. Б. Да, это вопрос вопросов, вы правы. Несколько лет назад по телевидению я услышал выступление одного известного академика, решительно утверждавшего, что загрязнение рек, озер, морей, океанов, отравление атмосферы химическими отходами не могут существенно изменить экономический баланс, не могут нарушить естественное течение жизни на земле, а в прессе он, академик, замечает преувеличенные страхи и паникерство малодушных. Он утверждал также, что земных сокровищ хватит нам, нашим внукам и правнукам, вследствие этого надо быть оптимистом, не проливать слезы, а сверхинтенсивно брать у земли ее богатства – добывать, использовать и продавать, продавать, продавать. Не знаю, почему академика не осенила идея продать Байкал с его кристально чистой пресной водой, которой осталось в мире всего 25 процентов. Японцы ведь не расстаются с мыслью о бесценном богатстве Байкала и некоторое время назад уже начинали переговоры о водопроводе «Байкал – Япония».

И тогда я подумал, что выступление этого ученого мужа напоминает тост невежды, обуянного тупым оптимизмом на пиру в момент смертельной болезни матери. У меня нет охоты спорить со жрецом науки, преисполненным неистребимой бодростью духа. Лишь хочется сказать: по меньшей мере преступно думать ученому, что возможности Земли – неисчерпаемый волшебный колодец. В конце концов каждый колодец исчерпаем, как, впрочем, исчерпаема и человеческая жизнь. И очень скоро может наступить день, когда мы поймем, что знали о надвигающейся смертельной опасности, но все же сами убыстряли гибель родного дома. Мы ничем не заменим ни озон, ни кислород, ни воду, не задержим таяние арктических льдов в «парниковом состоянии», не изменим человеческую структуру в смещенной среде обитания. Рецепты научно-фантастических романов здесь смехотворны.

В. К. Чем объясните растущую разобщенность людей в современном городе?

Ю. Б. Развился мегаполис, не похожий на город, скажем, начала или середины XIX столетия. Мы вступили в век неэстетической урбанизации. В современном городе вместе с людьми (его давними и традиционными хозяевами) поселились и новые господа улиц– машины. В крупных городах выхлопные газы заменили кислород. Огромные магистрали, шоссе, «кольца», перекрестки, гаражи, автомобильные стоянки, бензоколонки, станции обслуживания – поистине не оставили свободного жизненного пространства для давних городских хозяев. Прямоугольные башни, двадцатиэтажные бетонно-стеклянные уродливые коробки рядом с унылыми параллелепипедами кажутся порой марсианскими кладбищами. Жильцы многоквартирных домов молча подымаются и опускаются в лифтах, молча выходят из подъездов, в общем не зная друг друга, молча садятся в троллейбусы или в свои машины.

Дети встречаются на несколько часов в школе, где нет ни вольного места, ни времени пообщаться, как того требует возраст. Вокруг современных жилых домов исчезли «домашние» уютные дворики, спортивные площадки, которые в советские годы объединяли детей. Более того – дети разъединены на богатых и бедных, и это создает новые, «классовые» отношения, чего не было в советскую пору! Мое детство протекало в Замоскворечье, на глазах людей, и в своем маленьком дворе мы знали о каждом человеке абсолютно все. Между семьями были как бы родственные общения. В том невозвратном прошлом мне, пожалуй, трудновато представить холодную злобу или усмешку равнодушия на лице человека из одного с тобой дома.

Я все чаще думаю, что наступает время необоримой неприязни друг к другу и всех ко всем. Тогда горожане начнут еще больше уезжать, бежать в деревни – к солнцу, к траве, к воздуху, к простору, к голубому и зеленому цвету, подальше от безучастных скопищ людей. И в России появятся, возможно, особые «чистые» поселения, ибо урбанизация, изуродованная вдобавок антинародными реформами, уже достигла того предела, когда уничтожается в человеке все живое.

В. К. «Если бы молодость знала, если бы старость могла»… Согласны вы с этим изречением?

Ю. Б. Да, конечно, молодости свойственна поразительная уверенность в себе. На заре жизни кажется, что нет неприступных бастионов, все крепости и препятствия преодолимы, что впереди сияют солнечные дали, что будущее принадлежит тебе, лучезарное и прекрасное, что все человечество дружески протягивает тебе руку, что несомненно будет изобретен вечный двигатель, созданы «Война и мир», «Братья Карамазовы», «Боярыня Морозова», «Четвертая симфония».

Вспоминаю годы послевоенные, возвращение из армии в Москву, когда у моего поколения было столько дерзости, столько отваги! Мы ничем не были похожи на ту молодежь, о которой писал Блок в дневниках 1915 года: «Молодежь самодовольная, аполитичная, с хамством и вульгарностью… Языка нет. Любви нет. Победы – не хотят, мира – тоже». Эти черты молодых людей давних лет странно перекликаются с чертами некоторой молодежи нынешних 90-х годов, растленной так называемыми демократическими реформами «всепозволенности».

Серьезное время раздумий, ревизия собственной совести и попытка твердого самоопределения приходят с неотвратимой требовательностью, если хотите, к сорока годам. Может быть, сейчас с нашими современниками это случится гораздо раньше. Хочу верить в это. Приходит сезон мучительных осмыслений, и человек начинает задавать себе вечные болезненные вопросы: кто я? И что означает все окружающее? Так ли я живу? И могу ли я изменить свою жизнь? А дальше что? Когда эти вопросы задаются самому себе, возникает неприятная реальность подведения итогов, где сожаление переплетается с угрызением совести и стыдом. Пожилые годы и старость – это продолжение раздумий, но тут уже утрачена надежда на возрождение и возвращение энергии молодости, где так много было потеряно возможностей.

Впрочем, в двадцать лет, к примеру, вряд ли можно с пронзительностью кратковременности красоты увидеть капельку росы на листьях в июньское утро, удивиться разной форме полевых цветов или вечерней тишине августа, или чистому блеску осеннего месяца в проселочной колее после дождя. Только в зрелом возрасте человек особенно осознает подробности мира и приходит к мысли, что он частица великой природы и вместе политизированная частица испорченного людьми общества, в котором рядом существуют красота и уродства, несправедливость, ложь, жестокость, зависть, ненависть, что все это будет на земле всегда, как добро и зло. У людей с воображением это вызывает особую боль. И все-таки, если человек находится в согласии с природой, то полноценная старость заключена в способности работать и мыслить реалистично.

Думаю, в преклонном возрасте нет высшего наслаждения, чем общаться с тем божественным богатством, что накоплено человечеством в мировой культуре. Вместе с тем старость – это осмысление перехода в иное состояние, подведение последних итогов или успокаивающая надежда на бессмертие в семи формах возрождения, о чем заманчиво говорится в восточной философии.

В. К. Ваш нашумевший в свое время роман «Игра» вызвал очень много серьезных мыслей и споров по поводу того, каким вы видите мир нравственных людей. В уста Крымову вы вложили фразу: «Подвижники и правдолюбцы устали, справедливцы притомились и надоели». Почему? На что же тогда можно надеяться? И в связи с этим тот же Крымов говорит: «В войну погиб цвет народа, а дети не стали лучше отцов». Простите, а среди детей, по-вашему, нет ни подвижников, ни правдоискателей, ни справедливцев?

Ю. Б. Писатель, рождая своего героя, вкладывает ему мысли, чувства, фразы, формулы, умозаключения, исходя из сущности того образа, который он рисует. То есть автор знает, что было, что есть и что будет с его персонажем. Великая книга «Жизнь Клима Самгина» – история предреволюционной интеллигенции. Много там высказано идей и суждений, раздражающих нас. Но это высказывают персонажи Горького, а не лично автор в своем дневнике. Было бы ошибочно полностью соединять в мыслях и поступках писателя с образами, им созданными. Уже обдумывая книгу, автор «проигрывает» роли всех будущих главных героев. Он становится и влюбленным, и ненавидящим, решительным и растерянным до заискивания, робким и гордо непреклонным, то есть – переживает множество душевных состояний. Ведь в каждом из нас посеяны зерна добра и зла, то, что я называю миром и антимиром, поэтому в воображении писатель может преобразиться по мере своего дара в другого человека, прожить чужую жизнь, родиться и умереть.

Что касается детей, то на этот вопрос я смог бы ответить более или менее точно через 10–15 лет. Я не хочу лгать, потому что знаю, какие наряды, какие окраски, какую проверенную парфюмерию имеет бессмертная госпожа ложь! Ложь – правдоподобная, оголенная, завистливая, злобная, опорочивающая, подобострастная, лукавая, святая, спасительная, убивающая, ложь, преподносимая как истина, а истина, подаваемая как ложь…

В. К. А что вы думаете о школьном воспитании сегодня? Ведь учебники и программы за последние годы претерпели радикальнейшие изменения.

Ю. Б. Что ж, если говорить о литературе, например, то многие авторы включены в учебники по программе всевозможных господ Соросов, злых недругов России – с целью извращения сознания нашей молодежи. Разумное воспитание правдой истории изгонялось «демократами» из школы, искалечено безыдейностью, торгашеским прагматизмом. Понятие «воспитание» стерлось, затаскалось по догматическим либеральным углам и стало отдавать отравляющей пылью. А между тем воспитание есть передача опыта разумных правил, норм жизни в обществе, прививание нравственных привычек, что в конце концов и сделало нас людьми.

Иначе сбудется страшное пророчество апостола Павла, высказанное в его послании: «Знай же, что наступят времена тяжкие. Ибо будут люди самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны… Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут… от истины отвратят слух и обратятся к басням».

Что ж, все это уже заняло в России плацдарм и продолжает (да, пока продолжает!) овладевать господствующими высотами.

Выросшие на химическом навозе «демократических реформ» всяческие эротоманы в современной литературе, неисчислимые циники в кинематографе, величественные бездарности в театре и на телевидении, лжеакадемики разного рода, бойкие политики с незакрывающимися ртами – все это порождение десятилетней оккупации России антидуховной русофобствующей «культурой».

Известный определенному кругу «интеллектуалов» драматург Эжен Ионеско в одном из интервью определил задачу литературы как умение делать из слона муху или же как рассказ консьержки, которую занимает в жизни лишь одна правда: то, что подсмотрено в замочную скважину. Я понимаю напряжение Ионеско выказать себя сверхоригинальным, повторяя всех без разбора абсурдистов. Понимаю, почему герои его пьес изрекают не смысл, а бессмыслицу, разумея высокий смысл в каждом абсурде, где отсутствует политика. Что ж, он был бы прав, если бы отсутствие политики не было тоже политикой. Добавлю: искусство, лишенное общественных мотивов, рождает безмерную скуку.

Все творения бессмертных политизированы насквозь: Гомер, Данте, Сервантес, Бальзак, Толстой, Достоевский, Шолохов…

Когда писатель в нервозном ожидании, трепеща, раскрывает объятия навстречу массовому читательскому лобызанию, горя желанием любой ценой понравиться всем, когда любыми уловками он пытается стать кумиром всех, то он продает свой дар на «блошином рынке», убивает данный ему талант, которому призван служить до последнего часа. Есть некая тайна художника, а ее он не имеет права нарушать, как таинство самовыражения наедине с чистым листом бумаги, где не должно быть места для фальши, предательства и продажности.

Август 2000 г.