Текст книги "Лица века"

B. К. Извините, коль зашла речь о сильных мира сего, позвольте задать такой вопрос: со Сталиным вы встречались? Были всякие разговоры про особое его отношение к вам, когда вас, тридцатилетнего исполнителя Тараса Шевченко, сразу произвели из заслуженных артистов РСФСР в народные СССР. Через ступеньку, так сказать, да еще в таком молодом возрасте – факт беспрецедентный.

C. Б. Со Сталиным ни одной встречи не было. Сын его Василий как-то завез к себе. Пил он крепко, а мне пришлось соответствовать. Он даже вдруг погрозил пальцем, подмигнув: «Смотри, отец этого не любит». Затем пошли фильм какой-то смотреть, и он тут же заснул. Я все переживал, как бы чего с ним не случилось.

B. К. Еще мне рассказывали, будто парижская газета, высоко оценив ваш фильм «Война и мир», сделала одно замечание: Бондарчук допустил неточность, показав Наполеона в очках. А потом опровергла себя, когда профессор Сорбонны отыскал документы, подтверждающие, что Бонапарт действительно носил очки.

C. Б. Это было. Я стремился к точности в исторических фильмах. Во время съемок «Войны и мира» комендант Кремля повел меня в кремлевские подвалы. Натыкаемся на ящик. Длинный такой. Спрашиваю: «Что там?» Никто ответить не может. Вскрыли – статуя Наполеона, которую, как выяснилось, он привез с собой, чтобы установить в Кремле. Статуя трижды появлялась потом в фильме.

B. К. Вот мысль Толстого, вынесенная вами в эпиграф фильма «Война и мир»: ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое. Ведь как просто вроде бы. Однако не получается пока. А как вы считаете, может получиться?

C. Б. Хочу верить. Вспомните, как объединились люди во время Великой Отечественной войны…

Прежде всего мысль Толстого относится к сфере государства. Люди порочные – это ведь в его представлении люди, составляющие власть. И это звучит сегодня архизлободневно.

B. К. На какой основе может состояться сегодня объединение честных людей?

C. Б. На нравственной. Патриотической. Национальной. Не побоюсь так сказать, ибо то, что происходит сейчас, уже составляет угрозу нации. Она может полностью деградировать, нас действительно загонят в пещеру дикого капитализма, где люди будут грызть друг другу глотки и вырывать друг у друга кусок хлеба. Как было на Кубани в страшный голодный год– 1933-й, воспоминания о котором меня преследуют. Да, сейчас нависла реальная угроза нации, о чем и Говорухин в своей последней книжке говорит. Чтобы одолеть угрозу, требуются объединение и мощные, дружные усилия массы людей.

Май 1994 г.

Познай, где свет – поймешь, где тьма
НАРОДНАЯ АРТИСТКА СССР, ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ МХАТ ИМЕНИ М. ГОРЬКОГО ТАТЬЯНА ДОРОНИНА

Татьяна Доронина… Ну кто еще мог бы с такой искренностью и внутренней силой выразить любовь к театру, как она, – от имени своей Нади Резаевой в «Старшей сестре», особенно в знаменитом исповедальном: «Любите ли вы театр?…» В журнале «Наш современник» напечатан «Дневник актрисы» – исповедь еще более полная и откровенная, раскрывающая в становлении личность большого художника и человека. Достаточно прочитать, как пишет она о своих родителях, о товарищах по искусству, о наставниках и учителях (хотя бы о Борисе Ильиче Вершилове в школе-студии МХАТ!), чтобы понять: совершенно не случайно, пройдя такие замечательные творческие коллективы, как БДТ великого Товстоногова и театр имени Маяковского с изумительным Гончаровым, она в конце концов снова вернулась в свой отчий дом – во МХАТ. И абсолютно закономерно она, именно она была облечена доверием коллег в труднейший, кризисный для МХАТа момент, и проявила незаурядные качества настоящего лидеpa, организовав и сплотив талантливых, но близких к отчаянию людей, поведя их сквозь неприязнь и прямое противодействие власть имущих к новым высотам русского театра. Все это дает право говорить о явлении в нашей культуре по имени Татьяна Доронина.

Виктор Кожемяко. Кончается XX век, и вместе с тем завершается столетие Художественного театра. В уходящем веке много было всяческих пророчеств о том, что театр не выживет, что его победит и вытеснит кино, потом – телевидение. Но театр все-таки продолжает жить, как мы видим. Однако возникает вопрос: в каком состоянии он продолжает жить?

Татьяна Доронина. Уничтожение театра – по-прежнему сегодня одна из острых проблем. Я имею в виду попытку уничтожения идеи театра в принципе. Существует в мире оценка времени как «нетеатрального». Отсюда театр – как бы немоден, он в загоне. И вот, скажем, сообщения об американском театре – драматическом, не музыкальном – свидетельствуют, что как такового его там уже нет. А с учетом того, что у нас уже давно, гласно и негласно, внедряется такой «замечательный» лозунг, как «Равняйся на Америку!», то многие, в первую очередь – наши идеологи, равняются. И, равняясь на Америку, уничтожают отечественный театр.

В. К. Меня, например, коробят бурные восторги по поводу гастролей одного московского театра на Бродвее. Чувствуется какое-то заискивание перед американцами. А с другой стороны, в тех же статьях отчетливо видно, насколько далеко состояние американского театра от того, чтобы им восхищаться. Так вот, не скатимся ли мы в результате к тому же самому?

Т. Д. Вполне может произойти. По воле тех фигур, которые командуют нынче в искусстве. Очень много сегодня безумств – в их ряду может оказаться и это.

Давайте судить по Москве – по тому, что мы знаем, что нас окружает. Слава Богу, здесь достаточное количество стационаров, которые сохранились, и большое количество новых театров. Меня это чрезвычайно обнадеживает. Следовательно, та команда, которая определяет театральную жизнь Москвы, мыслит здраво, разумно и главное – перспективно. Поэтому у меня здесь есть надежда и вера.

Ну а что касается гастролей театра «Современник» в Америке, я убеждена, что успех его действительно существует. И не может не существовать, потому что начиная с руководителя театра Галины Волчек и заканчивая ведущими его актерами – Гафт, Неелова, Кваша, Фролов, Нина Дорошина, Люся Иванова и другие, – очень одаренные личности, обученные Художественным театром. Они все ученики Художественного театра, и то, что они имели успех в Америке, меня очень радует, я горжусь ими, и дай Бог им дальнейших успехов.

В. К. Беспредельно занятая, насколько я понимаю, своим театром, имеете ли вы возможность смотреть работы других коллективов?

Т. Д. Я не имею возможности смотреть все подряд. Стараюсь смотреть в первую очередь то, что является как-то особо заметным, принципиальным, по-новому прочтенным знаком темы.

Мне интересно смотреть в Малом театре Островского. С большим удовольствием смотрю в Малом театре спектакли, которые публика и пресса называют «про царей». И очень хорошо, что они заняты «царями», поскольку там есть очень хорошие, сильные актерские работы, раскрываются еще и крупные исторические темы, наиболее значительные страницы прошлого нашей великой и многострадальной страны. Я благодарна руководителям Малого театра: Коршунов и Соломин – большие актеры, а наряду с этим какая требуется затрата сил, чтобы держать на уровне всю труппу, великий отечественный театр.

Периодически хожу на спектакли театра имени Маяковского…

В. К. Поскольку ваша творческая судьба была связана с ним?

Т. Д. Не только. Основная причина в том, что Андрей Александрович Гончаров – большой мастер, крупный театральный режиссер, обладающий даром неожиданной трактовки известных драматургических произведений. В частности то, что он назвал «Жертва века», – вместо «Последней жертвы». Оправдано – по тому, как он решил тему спектакля. Действительно, жертва века!

В. К. У вас не вызвал сомнения хотя бы факт изменения названия пьесы Островского? Внутреннего протеста не вызвал?

Т. Д. Это все-таки вариант самого Александра Николаевича Островского, во-первых. А во-вторых, – Андрей Александрович как никто другой умеет сделать очень сильные эмоциональные взрывы в спектакле, что вполне соответствует теме – жертва века. И потом, это «приближает», имеет прямое отношение к сегодняшнему дню. Деньги и чувство – вот что существует у Островского как основное. Женщина, способная любить во времени, когда чувство ничего не стоит, когда деньги – все.

В. К. Да, уж очень злободневно.

Т. Д. Все можно купить! Насколько все можно купить? Об этом Гончаров и ставил спектакль. При том остается главное, что есть у Александра Николаевича Островского, – то, чего купить нельзя.

Трагичность сегодняшнего дня, наиболее грустное и драматичное состоит в том, что самые прекрасные чувства, свойственные человеку, – ничего не стоят. И это все в спектакле поставлено, это «звучит».

В. К. Наверное, вы взяли для постановки «Доходное место» Островского тоже исходя из такой темы?

Т. Д. Да, конечно. Если Жадов говорит о себе, что он не герой, это вовсе не значит, что он им не является. Он написан героем! Потому что он – борец. Его основная цель – то, что мы, актеры, называем сверхзадачей, – существовать в мире нравственном, возвышенном. Как ни неуместно сегодня звучит – идея для него определяет жизнь. У нас из жизни это все больше уходит. (За редким исключением – исключения, слава Богу, есть).

Немодно! Немодно существовать по большой, красивой идее!

В. К. Жить бедно, но честно теперь немодно. Даже смешно.

Т. Д. «Смешно» циникам. И особенно много смеются над этим по «ящику», совершая глумление над людьми, которые хотят жить честно и нравственно.

В. К. Выражение специально придумано на сей счет: «Если ты такой умный, то почему такой бедный?» Звучит не шуточно – вполне серьезно.

Т. Д. Цинизм сегодня – одна из самых больших бед. Господом заложена в каждом из нас «мера» существования в этом мире. Каждый внутри себя знает, «что такое хорошо и что такое плохо». Но вот в чем беда: сегодня очень сильно размывается грань между плохим и хорошим!

В шекспировском «Макбете» в переводе Бориса Пастернака текст у ведьм – персонажей, которые начинают пьесу и заканчивают ее: «Зло есть добро, добро есть зло. Летим, вскочив на помело». Так вот, сегодня это двустишие Шекспира – Пастернака стало ведущей идеей для тех, кто определяет темы и содержание каналов на телевидении. Опять-таки за некоторым исключением.

У Блока читаем:

 
Познай, где свет, – поймешь, где тьма.
Пускай же все пройдет неспешно,
Что в мире свято, что в нем грешно,
Сквозь жар души, сквозь хлад ума.
 

Как видите, совсем иная позиция, четкое разделение добра и зла. Да и у других авторов нашей литературы – тоже. Задача театра состоит в абсолютно точном акценте: что есть плохо – что есть хорошо.

Сегодняшняя «размывка», соединение одного с другим и подмена одного другим является позицией идеологической. Она разрушающая, неперспективная, она приносит нынче очень много горя. Люди состоявшиеся, имеющие другую прочную и выстраданную позицию – труднее поддаются, их сбить с толку достаточно сложно. А вот молодежь…

В. К. Так больно и тревожно видеть, в каких условиях оказываются молодые, что льется на них с телеэкрана, из газет, из пестрых и ярких книжонок!..

Т. Д. Мальчики и девочки в страшной ситуации. Причем сами-то они это навряд ли понимают. Все, что имеется из радостей физических, им нынче преподносится и внушается как смысл жизни. Когда они станут взрослее, поймут, что обделены в главном, что дано каждому от Бога, – воспринимать красоту мира.

Потеряны ориентиры. Они обречены на несчастье. Неудовлетворенность, которая окажется с ними на всю жизнь, будет им непонятна и мучительна. Это самый большой грех, который берут на себя господа, сами существующие и направляющие молодых по формуле: «Зло есть добро, добро есть зло».

В. К. Ваш театр стоит крепко на позициях нравственных. Во всех спектаклях водораздел между добром и злом проходит очень ясно и зримо. Я понимаю так, что тема Жадова, тема героя, живущего нравственно в безнравственном мире, для вас нынче стоит на первом плане. Можно сказать, что МХАТ имени Горького идет к своему столетию с этой темой как ведущей? С чем, на ваш взгляд, наиболее ценным приходит Художественный театр, которым вы руководите, к своему столь значительному этапу?

Т. Д. Художественный театр по своим первоначально определенным позициям, которые и создали это явление под названием МХАТ, принял за основу самое гуманное, самое нравственное и самое высокопрофессиональное. Мера правды, которая существовала на театральной сцене к 1898 году, когда возник Художественный театр, уже не устраивала Константина Сергеевича Станиславского и Владимира Ивановича Немировича-Данченко. Даже в таком величайшем театре, который оба они очень любили, как Малый. Именно поэтому и необходимо было им создать свой театр – им была нужна иная мера правды!

То, что новый театр начинался с великой драматургии, – закон его создания. Новым он был не по зданию, а по принципам правды. Пьесы Чехова! Мало сказать, что его пьесы великие, – они были новые в смысле постижения правды жизни, и в чем-то даже предвосхитили будущий кинематограф. А. П. Чехов потребовал иной правды существования на сцене.

Начало нового театра с пьес Чехова было принципиальным для всего молодого коллектива. Мне очень жаль, что на новый виток не вышел МХАТ, когда появились пьесы Вампилова.

В. К. Действительно, Вампилов в нашей драматургии последних десятилетий особенно близок к Чехову. Если иметь в виду постижение глубин жизненной правды.

Т. Д. Близок Чехову, близок всей великой русской литературе – в своей правдивости необыкновенной. В создании очень сильных образов – не просто характеров, а именно образов. В понимании времени и предвидении трагедии страны. Та же «Утиная охота» – страшнейшее предсказание! Можно только представить, какие пьесы он написал бы сегодня. Это, наверное, было бы мощным откровением и обязательно создало бы новый театр. Истинно новый.

Этого, к сожалению, не произошло. Сегодня мы в драматургии не видим аналогов – по мощи дарования, по уважению и любви к стране, к народу, что в высокой мере было у Вампилова.

В. К. В названии Художественного театра с самого начала появилось слово «общедоступный». Я думаю: как народность Вампилова – не «простонародность», так и тут – особый все-таки смысл?

Т. Д. «Общедоступный» – понятие позиционное. Давайте сравним нынешний зрительный зал с залом, который был в начале нашего века. Кто самый неинтересный собеседник для нас сегодня? Ведь зритель для актера – всегда собеседник. Так вот, сегодня самый неинтересный собеседник – человек, сидящий с телефоном в зрительном зале. «Телефон» – обозначение определенного материального положения.

В. К. Как вы считаете, это именно демонстративное обозначение своего положения?

Т. Д. Тема нравственности и культуры исключена почти из всех средств массовой информации, здесь сказывается просто-напросто элементарное непонимание. Пищащий телефон представляется владельцу как знак его возвышающий. Такое «возвышение» себя над всеми с помощью телефона – смешно, нелепо.

Идеальным зрителем всегда была подлинная интеллигенция. Сегодня ее понятие размыто и сильно скомпрометировано. А во времена Чехова и создания Художественного театра основу зрительного зала составляли студенты, которые «становились» интеллигенцией. В зале были небогатые служащие, которые не Бог весть сколько получали, но не тяготились этим, поскольку и не принято было этим тяготиться и стыдиться, с чем все чаще сталкиваешься сегодня. Далее – были врачи, учителя, юристы, инженеры, очень хорошо обученные и с хорошим уровнем литературного воспитания…

Назвав театр «общедоступным», Станиславский и Немирович определили аудиторию. Чтобы понимать трагизм предсказания «Чайки», необходимо быть подготовленным к этому. Всем своим воспитанием, своей жизнью и той литературой – самой сильной в мире отечественной литературой. Скажем, монолог Нины Заречной, который так блистательно, по воспоминаниям, произносила на репетициях Вера Федоровна Комиссаржевская, – это же тема пьесы. Это не скучный и заумный текст, взятый из Мережковского, а бездонной глубины и грандиозного масштаба тема!

«Все жизни, все жизни, все жизни, свершив свой печальный путь, угасли…» Единоборство всемирной души с… дьяволом. И конечно – победа души! Какой же должна быть жизнь, если «конечность» всех определяется маленьким земным шаром, который далее будет двигаться в пространстве наподобие светящегося холодного камня.

В. К. Действительно, тема космическая по масштабу. И, знаете, мороз по коже, настолько пронзительно…

Т. Д. Соотношение человеческой жизни с космическим. Что стоит твоя сегодняшняя жизнь, если ты не думаешь о «конечном», которое для всех одинаково. «Конечность» – и сегодняшняя суета, мелкие желания. Если ты в состоянии думать о конечности, как же должен корректировать свою жизнь?… Как беречь, «взращивать» душу свою?

Антон Павлович Чехов, врач по специальности, когда писал эту пьесу, знал близкую «конечность» своей жизни. И с высоты своего знания и необыкновенной, исключительной гениальности поэтически представил свой счет под названием «Чайка».

Чтобы вы поняли пьесу, а не увидели в ней то, что увидела публика при первой постановке ее в Александрийском театре («гостинодворцы», так ту публику называли), нужна «иная игра». И когда Художественный театр создавался как общедоступный, то имелась в виду публика, которая в отличие от гостинодворцев была готова для восприятия истинного, глубокого искусства, а также имела потребность в таком искусстве.

Например, учительницы. Антон Павлович хорошо их знал. Его любимая сестра Маша была учительницей. Он знал, сколько они получают, а с другой стороны – какой широкий у них круг воздействия. Он и для них писал, чтобы ширилось, «шло» дальше…

В. К. Татьяна Васильевна, честно скажу: вы первая раскрыли мне так впечатляюще космизм «Чайки». Ну а что касается восприятия ее – можно только представить, как все было тогда, в 1898-м, сто лет назад… А что волнует вас больше всего сегодня, когда вы оглядываетесь на большой путь, пройденный родным вам театром, и думаете о его будущем?

Т. Д. Более всего волнует то, с чего я и начала: уровень зрительного зала. Потому что уровень либо тебя поднимает (не в плане успеха, а как собеседник), либо… Нельзя же беседовать, имея в виду человека с телефоном или пьяного школьника.

В. К. А такие тоже бывают?

Т. Д. Бывают, во всех театрах. Я сейчас обобщаю. Беру как бы две крайности.

Мы имеем своего зрителя, и он прекрасен. Но даже если в массе перед нами наш зритель и лишь несколько человек с телефонами и несколько пьяных школьников – «беседовать» уже чрезвычайно тяжело…

Публика «питает», дает тебе добавочные силы, компенсирует твои эмоциональные затраты, но твоя обязанность – говорить с публикой серьезно, честно и на пределе сил.

И еще: не превращать драматический театр в иные формы. Скажем, в музыкальный театр, в дурной мюзикл, как сейчас, увы, все чаще бывает. Мюзикл, конечно, может быть и прекрасным, высокопрофессиональным, но все равно это – другой театр, к драматическому не имеющий никакого отношения. Однако сегодня очень многие театры к этому идут. Стремясь «угодить» публике, привлечь публику, особенно молодежь, которая без децибелов, кажется, уже и жить не может.

Мы этого не делаем. Во-первых, не имеем права – традиции Художественного театра обязывают. А, во-вторых, я считаю, в этом есть большая доля падения.

Что мы стараемся делать, не имея драматургии, которая так желательна сегодня? Позицию свою, в полном соответствии с нашими основоположниками, мы определили в самом начале, еще десять лет назад. Поскольку пьесы не пишут, обобщать не могут, растеряны чрезвычайно, а многие, как ни горько, – продажны, мелкотемны, поскольку «не выявлены» современные Чеховы и Горькие, значит, мы занимаемся Чеховым, Горьким, занимаемся Островским, Достоевским и, конечно, Михаилом Афанасьевичем Булгаковым. У нас в репертуаре три пьесы Булгакова, которые идут неизменно с очень большим успехом.

В. К. В вашем «Дневнике актрисы» я прочитал: «Булгаков – Бог». Это относится к тому времени, когда он только открывался нам как автор многих дотоле неизвестных произведений. Теперь прошло немало лет, но ваше отношение к Булгакову не изменилось?

Т. Д. Большой автор – всегда провидец, всегда пророк, всегда предупредитель. Такими предупредителями, предсказателями были и Пушкин, и Достоевский и, безусловно, Булгаков. К ним относится и такой большой сегодняшний писатель, как Валентин Распутин, который предсказывал многое, сколько лет назад. Вспомните хотя бы «Прощание с Матерой» и «Пожар». Или «Деньги для Марии». Уже в самих названиях звучит как бы предостережение. Распутин – на уровне нашей классики.

В. К. В общем, недаром он в вашем репертуаре?

Т. Д. Да, причем в постановке такого талантливейшего режиссера как Андрей Борисов. Мне очень бы хотелось, чтобы он у нас и еще что-то поставил. Его последняя трактовка «Короля Лира» с атрибутикой Якутии – событие в театральном искусстве. Это не умалило Шекспира, а наоборот, выявило его мощные образы крупно, в необыкновенном ракурсе и с удивительным чувством современности.

Я просила Валентина Григорьевича связаться с Андреем Борисовым и предложить от моего имени постановку у нас.

В. К. Борисов – иркутянин? Или якутянин?

Т. Д. Он в Якутске руководил театром, а сейчас министр культуры Якутии. Мне хочется, чтобы он перенес на нашу сцену «Лира», повторил «ход». Андрей Борисов вывел спектакль на узнаваемый сегодняшний трагизм. Предательство! Предательство своего отца, предательство Отечества… Это одна из самых больных тем сегодня! Повсеместность предательства…

Люди что-то умели, о чем-то высоком говорили, – а потом, в одночасье, легко и просто, стали «перевертышами». Полностью изменили свои позиции, предали и свое окружение, и учителей, и своих детей в конце концов. Это и есть результат размытости: «Зло есть добро…»

Если же обратимся во времена Чехова, так люди понимали во всяком случае, что такое порядочно, а что такое непорядочно. Вспомните позицию Антона Павловича по отношению к Академии, когда в силу определенных причин Горькому было отказано в звании академика. И это была не только личная позиция, но и выражение единственно верной для всех позиции под названием «Как надо». Как надо жить!

В. К. Необыкновенно важно, чтобы сегодня были такие люди, которые бы это демонстрировали…

Т. Д. Нет, надо не демонстрировать – так надо жить! Не думая о том, насколько трудно и неудобно тебе. Веришь ты или нет, Бог просто есть – и все. Наличие Бога в душе и определяет на сегодня: либо ты человек, либо скот.

В. К. Темы предательства вы коснулись. Предательства по отношению к Отечеству. А в другой связи прозвучало имя Булгакова. Знаете, недавно я уже в который раз посмотрел ваш спектакль «Белая гвардия». И вот когда Мышлаевский говорит вполголоса, очень тихо, едва слышно: «Да здравствует Россия!» – зал каждый раз отвечает аплодисментами. Я обратил внимание, что это неизменно бывает на каждом спектакле! Значит, доходите вы до людей…

Т. Д. По поводу Михаила Афанасьевича Булгакова и его современного звучания – естественно. Он современен, как, скажем, Достоевский. А тема России у него проявляется не в лозунгах. Она изнутри существует. Поэтому и актерам были даны соответствующие ходы – согласно личности Булгакова, для которого органично, если живешь на этой земле, и все твои предки похоронены в ней и стали частью этой земли, то предавать ее не просто безнравственно. А абсолютно недопустимо!

В. К. Вы Булгакова цитируете?

Т. Д. Нет, это режиссерский ход, заданный актерам. В частности – для этой сцены.

В. К. Тема Родины, тема России – она ведь в целом ряде спектаклей вашего театра, поставленных и лично вами, и другими талантливыми режиссерами, которых нередко вы приглашаете, так сказать, со стороны. Россия, как правило, предстает в самые сложные, переломные, трагические и вместе с тем героические моменты ее истории. Мы говорили о «Белой гвардии» в вашей постановке – Гражданская война. «Теркин жив и будет!» по Твардовскому – война Великая Отечественная. Недавно на малой сцене Николай Пеньков поставил пьесу «Наполеон в Кремле» Владимира Малягина – 1812 год. А буквально перед этим Валерий Белякович осуществил весьма сложную постановку «Козьмы Минина» – драмы Островского, к которой редко обращается театр и которая посвящена 1612 году. Тоже борьбе за освобождение России от захватчиков. Не случайно все это, как я понимаю?

Т. Д. Не случайно. И Валерий Белякович, в частности, создал значительный спектакль. Он – эмоциональный, одаренный режиссер, ученик Равенских, а Равенских – ученик Мейерхольда. Это особая форма театральности, чрезвычайно интересная, она всегда была в некоем противостоянии с реалистическим театром, но приглашение Беляковича и на Шекспира, и на Островского, и на Дударева (замечательный был поставлен спектакль по его пьесе «Свалка»!) – не потеря реалистических традиций, которые исповедует МХАТ, а желание обучать молодую труппу быть смелой в любых формах театрального существования.

Не будем забывать, что Всеволод Эмильевич Мейерхольд был учеником Владимира Ивановича Немировича-Данченко. И обратите внимание: при всех своих гениальных открытиях в поисках формы он выигрывал, когда в его спектаклях играли реалистические актеры – Мария Бабанова и Игорь Ильинский, Эраст Гарин и Николай Боголюбов, мхатовский впоследствии актер. Мейерхольд выигрывал, когда большие актеры оправдывали эту острую форму, великолепный урок, предполагающий весьма сложное освоение, но мне хотелось бы, чтобы наши молодые актеры все это умели.

Кстати, на днях я еще раз посмотрела по телевидению совершенно гениальный фильм Эйзенштейна «Иван Грозный» – и снова убедилась, как много дает сочетание блестящей, максимально выразительной формы с мощными и яркими актерскими индивидуальностями…

Так вот, вернемся к Беляковичу. Он сначала поставил у нас пьесу «Свалка» Алексея Дударева. Пьеса широко шла по стране, но автор определил именно наш спектакль как самую большую победу. Затем Белякович ставит Шекспира – «Макбет». Условные декорации, в которых нам, привыкшим к декорациям реалистическим, надо было существовать. Очень интересно – работать «безусловно» – в условном, почти публицистическом ходе, заданном режиссером.

Пьесу Островского «Козьма Минин», о которой вы заговорили, он «раскрыл», на мой взгляд, замечательно.

В. К. Ведь трудная пьеса, правда?

Т. Д. Очень трудная. Надо, чтобы в полную силу прозвучала заложенная в пьесе гражданственность, которая, как ни странно, была «неудобной» даже в год ее написания.

В. К. Пьеса эта и при жизни автора мало шла?

Т. Д. Редко ее ставили в Александринке, что очень огорчало Островского. Хотя, когда ставили, зал был переполнен…

Итак, Козьма Минин и Россия на стыке противоборствующих сил. Россия растерянная, униженная. Аналог сегодняшнего состояния страны… Возрождение, осознание ситуации и борьба. Противостояние.

В. К. Это, очевидно, и побудило вас обратиться к забытой пьесе?

Т. Д. Побудила необходимость поиска героя. Потому что сегодня, в этой растерянности и униженности, даже армия теряет у нас былую силу. Да и вообще силовые структуры таковыми могут быть названы уже весьма относительно. Происходит то, что делать не дозволено. Доводить до такого состояния постоянной травлей армию, доводить до такого состояния мужчин в стране – недопустимо! Если уж силовые структуры, если армия доведены до такого жалкого состояния, то что же делать остальным, которые не силовые и не армия? Если такие бравые унижены, что же делать другим мужчинам, не столь бравым?

Отсутствие героя… Вы правильно сказали, что для массы людей с подачи «демократических» СМИ героем теперь является тот, кто имеет много денег. И получается страшный круг – соединение всех и вся с криминалом. И тогда героем становится тот или иной господин, который занимается делами недозволенными. А задача искусства – разделять, что дозволено и что не дозволено, что хорошо и что плохо.

Существует потребность сегодня в создании героя. Пусть кто-то не хочет, пусть издевается над понятием «делать жизнь с кого», но – это было необходимо всегда. Это, в сущности, первопричина явления под названием «искусство».

С чего оно начиналось? Боги и герои! Сегодня – отсутствие в душе у многих Бога и отсутствие героев. Когда вещают сегодня об отсутствии идеологии – это заведомая ложь. Идеология есть, идеология сатанизма. Идеологами стали бездарные ансамбли и безголосые певицы. Идеологами становятся примитивные люди, которые пишут тексты к чудовищным… их даже песнями назвать нельзя. Главный звукорежиссер нашего театра называет их «музыкой для гениталий».

В. К. Очень точно сказано! И этой музыкой, этими, с позволения сказать, песнями переполнен эфир, они без конца звучат по телевидению.

Т. Д. Думаю, не всю молодежь это устраивает. Есть среди молодежи немало мальчиков и девочек, которые жаждут смысла, которые тянутся к высокой литературе и настоящему искусству.

В. К. Наверное, они и идут в ваш театр?

Т. Д. Надеюсь, да. Хотя многие, к сожалению, довольствуются теми безобразными циничными выкриками, которыми заполнен эфир. Такого количества бездарных музыкантов и бездарных авторов текстов – не было никогда!

В. К. Налицо – резкое снижение уровня массовой культуры, так ведь?

Т. Д. Снижение уровня языка. И мне кажется, что это целенаправленно делается сегодня. Потому что уничтожение языка – уничтожение народа, а следовательно – уничтожение страны.

В. К. Надо, конечно же, противостоять этому! МХАТ под вашим руководством – противостоит.

Т. Д. Я думаю, противостоит этому изнутри – основная масса народа. Люди именно «изнутри» чувствуют и понимают неприемлемость, опасность того, что изо всех сил им навязывают. Другое дело, что у людей нет возможности высказаться. Им не дают ни эфирного времени, ни газетных страниц.

Существует большое число людей высокоодаренных, которые не имеют творческого выхода и не могут проявить себя. Звучат одни и те же имена – в течение уже долгих лет. Но ведь помимо них есть тысячи других, зачастую гораздо более достойных. Однако их как бы и не существует вовсе! О них молчат. Их мало кто видит, слышит, читает.

Что касается нашего театра, то я считаю: мы не одиноки. Мы находимся в отряде единомышленников. И я уверена, этот отряд будет множиться. До каких пор возможно «непротивление злу насилием»? Думаю, не бесконечно.

Будут выявляться имена, и они уже выявляются – скажем, в литературе. Жаль, что пока их нет в современной драматургии. Для Московского Художественного театра и Чехов, и Горький, и Леонид Андреев были современниками. Такой мощи талантов сегодня, к сожалению, в драматургии нет, хотя, может быть, где-то они есть уже – просто им не дают выявиться. Уверена, заявят о себе так или иначе!