Текст книги "Необжитые пространства. Том 2. Позаранник"

«Тюльпанов лепестки сомкнулись…»

 
Тюльпанов лепестки сомкнулись,
У них пыльца ― ценнее нет.
Дождь разошелся, капли ― пули,
Цветам неотвратимый вред?
Но все в природе поразмечено,
Расставлено. Чего ж гадать?
Смурней бывает утро вечера,
А звезды ― как росу собрать.
Тюльпаны могут и погибнуть,
В грязи разбрызгав лепестки,
В каленом радуги прогибе
Сказ-быль озвучат ветерки.
Отмечены напевом грустным.
И с долей обещаний: жить,
Цветы столпились, словно гуси,
Все клювы в небо ― влагу пить.
До слез знакомая картинка,
Да не срисуешь нипочем
Скользнувшую с небес дождинку,
Как жало с режущим лучом.
 

«Решил в рисунок втиснуть утро…»

 
Решил в рисунок втиснуть утро,
Два-три штриха карандашом.
Ему заметили:
                 «Не мудро,
Набросок, так сказать,
                           с грешком.
Ты лишь изобразил предметы
И то с излишком ― дом, забор,
Петух (он грифельного цвета!),
Корявый мусора бугор.
На этом твой сюжет исчерпан,
Покойник выглядит живей.
А будет лист потом исчеркан
И уничтожен, как злодей?
Иль выставишь на обозренье,
Дабы признание снискать?»
Свое он понял заблуждение:
Зря взялся утро «рисовать»!
 

«Сорвался лист ―…»

 
Сорвался лист ―
                      явился звук
Иной, чем был при жизни,
В нем не стесненье, не испуг,
Не ликованья брызги.
В нем то, что вдруг напомнит нам
В незамешательстве нежданном,
Чего не передать ветрам
В многоголосье ураганном.
Бескровный шелест в нем, немой
Тоскою тайной обесточен.
Всего-то лист упал сухой
На мой порог прошедшей ночью.
 

«Этот кот изрядно настрадался…»

 
Этот кот изрядно настрадался,
Отморожен хвост и ушек нет,
И теперь ко мне он привязался,
Видно, понял он, что я поэт.
Что ж, хвалю, с улыбкой одобряю,
Все-то верно рассчитал хитрец.
Я его бездушно не пинаю,
Я его душевно привечаю,
Выношу наваристый супец.
Он покушал и на солнцепеке
Под моим надзором сладко спит.
А соседка собирает склоки,
Защищая свой «культурный быт».
 

«Умереть весною синей ―…»

 
Умереть весною синей ―
Благо! И ― обида: ах!
Да, могила будет ныне
Вся завалена в цветах.
Их так много! Вся окрестность
Прямо ломится от них.
«Что ж ты грустен?» —
«Сердцу тесно…
Я ведь не последний псих,
Отойти в златую пору
В поднебесные края».
Без сомнений и раздора
Говорю: цвети, земля!
Пусть красуются тюльпаны
И ромашки на лугах.
Любоваться не устану
Я с молитвой на устах.
 

Станешь камышинкою-свирелькой

 
Я на обочине. Мне на колени
Безмолвно попросился молочай.
И птаха пела над пятнистой тенью,
Смысл был таков:
                       ты шибко не скучай.
Ты скоро не ходи,
                        не ешь колбаску
И не корпей до зорьки над стихом,
Пусть молодые развлекают массы
Надрывным танцем с голым животом.
А ты под солнцем затаись смиренно,
И словно в летаргический ты сон,
Впал…
     Станешь камышинкою-свирелькой,
По свежим порам заструится сок,
И мир иной откроется прозрачно
С журчанием заливистым в тени.
И некто на обочине заплачет
За горестно утраченные дни.
 

Паучок

 
Пока я дремал под калиной,
Откушав по рани чаёк,
Оплел мне лицо паутиной.
Как бусинка, мал паучок.
А только лишь я пробудился,
Я ласково дело повел:
Вдвойне иль втройне затаился
И будто бы я превратился
В копну или в дерева ствол.
Он также усердно трудился,
Творил ―
         так вернее сказать,
Бесшумно сновал, могутился,
Хотелось скорее поймать
Хоть мошку на нынешний завтрак,
Когда пробуждается травка,
И сытым потом на вису
Вздремнуть на моем же носу.
 

«Я бы посчитал…»

 
Я бы посчитал,
                  что жизнь бессмысленна
И мне зря дарована Христом,
Если б не купался в небе чистом
И не утирался ветерком.
Если бы, душой недомогая,
Я не поднял поутру птенца
И, сухие веточки ломая
На стволе, ладони обдирая,
Не донес его бы до гнезда.
Если бы, придя в свою избушку,
Весь пропахший клеверной росой,
Как земли угодливый послушник,
Не сказал:
           «Господь всегда со мной».
 

««Закат» и «вечер» говорим…»

 
«Закат» и «вечер» говорим
С оттенком страха и печали,
Как будто занавесил дым
Тобою пройденные дали.
И обозначился исход
Деяниям, потугам скромным.
И некто сдержанно зовет
К обугленной упавшей кромке.
Стой! Не ходи! Не верь! Душа
Пока лишь ранена осколком.
Послушай, как сверчки трещат
С напористым бойцовским толком
Они зажгут костер небес
И землю музыкой охватит.
Закат и вечер…
                Жизни лес.
И в нем все нерушимо свято.
 

«Студено. Ненастно. И влага…»

 
Студено. Ненастно. И влага
Стекает, как желчь, по стволам.
А цветень белее бумаги.
Пчела не летит к лепесткам.
И все же тревога в надломе,
Жива первобытная страсть.
Земля в ожидании грома ―
Ударит! Расколет! И ясь
Плеснется на сад животворно,
Слегка пригасив белизну.
Меж туч пораздвинутся створы,
Небес обнажив глубину.
Так будет. И лучше б скорее,
Душе ожиданье невмочь.
…Запретные яблоки зреют
В беспросветной листве, как ночь.
 

«Я счастлив тем, что воробьев кормлю…»

 
Я счастлив тем, что воробьев кормлю
И что они меня за это любят,
Я добрые слова им говорю,
А люди непременно же осудят.
Они и осуждают. Видит Бог,
Что я на них нисколько не в обиде.
У них во всех единственный порок:
Не замечать от Неба что, не видеть.
Я никогда не брошу воробьев,
Для них я, вопреки людским, укорам,
Дам горсть зерна, скажу им пару слов,
Они в ответ споют веселым хором!
 

«Май потешился цветеньем…»

 
Май потешился цветеньем,
Охлонулся в зеленя,
Ждать не надо повторения,
Дальше движется земля
Вслед за солнцем и луною
В поводу негласных дум.
Кто воздушною волною
Облако, как марлю, вздул?
Брат Июнь! Хорош, ей-богу,
Не сказать, не описать!
На прилужии пологом,
Эхма, жить ― не помирать!
 

«Дед сам с собой мудрено рассуждает…»

 
Дед сам с собой мудрено рассуждает,
Подворье обходя со всех сторон,
Стожок довольным взором измеряя:
«Хозяйству не предвидится урон.
Хотя до оттепели еще далёко
И завернут морозы ― волком вой!
Да вот беда, как будто бы с наскоку
Вернулися журавушки домой.
Кто подал им неверные сигналы?
Кто заманил в бедовый перелет?».
Но призрачно безмолвствовали дали,
Ничто не предвещая наперед.
 

«На ядреные сугробы…»

 
На ядреные сугробы…
На поля, где снега тьма,
Сыплет дождь веселый дробно.
Не сошел ли он с ума?!
И откудова он взялся?
Кто послал его? Зачем?
И поди ж, не растерялся
Он, на удивленье всем.
Браво, молодец! Затейник!
И смельчак он! И герой!
Ух, потешил до печенок
Да как славно почудил!
Он же, словно увлеченный,
Прыть свою остановил,
Серебра как не бывало,
Те ж сугробы до небес.
Право, много или мало
В мире каверзных чудес!
 

«Дыханье снега заовражного…»

 
Дыханье снега заовражного,
Что дожил до апрельских дней,
Под сенью краснотала влажного,
Его на свете нет милей.
Не потому ли, верно, прутики,
Как дождь слепой, спадают струйками,
Снежинки с почками целуются,
А кто-то в этот час волнуется,
Ни на кого он не похожий,
И рассуждать тайком он может:
«Ребенок дышит так…
                             И вот,
Больной, он к вечеру умрет».
 

«Почему я спал так сладко…»

 
Почему я спал так сладко,
Сны не видел невпопад,
Потому что там украдкой
Разыгрался снегопад.
Потому что не мигали
Звезды в мутной вышине.
И собаки не брехали
В незнакомой стороне.
…Я проснулся, крикнул:
                                 «Мама,
Как на свете хорошо!».
Нет ответа. А за рамой
Нашей снег все шел и шел.
 

«Что красота? Она в сухой былинке…»

 
Что красота? Она в сухой былинке
И в силуэте согнутой вербы.
С улиткой влажная тропинка,
Не отлучающаяся от избы.
Без лишних красок, пресыщенья,
Скромно-стеснительно вокруг,
Душе моей как умиленье,
Как избавленье от разлук.
И обольщенье. Это чувство
Мне незнакомо. И сейчас
Любуюсь на пейзаж ― как чудо,
На миг не отрывая глаз
И от плетня, и от татарника,
От ставеньки на стёршейся петле,
Я простенько скажу:
                    «Сюжет хоть старенький,
Но он родился на родной земле».
 

«Наверно, я сентиментален…»

Какая ранняя и звонкая зима…

Н. Заболоцкий

 
Наверно, я сентиментален,
Коль тихо над строкой всплакнул,
В ней наши простенькие дали
И снегопада свежий гул.
Мне отчего-то вдруг подумалось:
А ежели не доживу
До дней, когда зима за гумнами
Подарит сказку наяву…
О, сердцу русскому так дороги
(И эта вечна будет страсть!)
Ее метели и сугробины,
Покоя царственная власть.
Зима, зима… Ни гроз цветенье,
Ни пышность августа в логах
Не умалят ее значенье
И привкус радости в стихах.
 

«Оттепель. Лучи, как лапы…»

 
Оттепель. Лучи, как лапы,
Над рябиной розов дым.
С каждой ягодки по капле
Пало ― стал снежок рябым.
Ах, как жаль, что внук далеко,
На высоких этажах!
Вот бы глянул ясным оком,
В дедушкиных сапогах
Шлепал бы весь день по лужам,
А потом нарисовал…
«У меня, дедуня, лучше!» ―
Без смущения сказал.
 

«Снег извечно был любим…»

 
Снег извечно был любим.
Вторил люд по будням:
«С хлебом сытым будем,
Все на свете победим!».
 
 
Нынче снег стал не в цене,
На него все ропщут,
Бьют его и топчут,
Разум отравив в вине.
 
 
Снег, скукожившись, бежит,
Прячется в уремах.
Вслед грозятся ломом!
Коршун прочь! Снежок, кружи!
 
 
…Василечков нет во ржи.
 

Калина

 
Никому не нужны твои ягоды стали,
До единой они уцелели с зимы,
Зацепилась за куст воробьиная стая,
Как с полсотен цигарок всклубились дымы.
 
 
Мимо бабушка шла, на проказливых пташек
Замахнулась с укором, усмешливо, вслух
Проворчала: «Куриной пресытилися кашей,
Престарелый, поди-ка, их принял петух!»
 
 
И чтоб как-то смягчить, обстановку разбавить,
С ветки гроздья сорвал осторожной рукой.
Смою брызги помета, в хрустальном бокале
Будет скромно гореть огонечек живой.
 

«Мороз обрезал листья с крон…»

 
Мороз обрезал листья с крон,
Подстриг травы кудели.
Понятен был его уклон ―
Вольготней мчать метели
На колеснице ледяной
В глубь деревень, прилужий
С мечтою дерзкою одной ―
Весь мир «обезоружить»,
Снега по свету распылить,
Продуть насквозь пригорки,
И злою ведьмою прослыть
В народных поговорках.
 

«Ни люди и ни птицы не позарились…»

 
Ни люди и ни птицы не позарились
На ягоды —
            целы все до одной,
И до сих пор не угасает зарево,
Захлестнутое майской белизной.
Язык деревьев мне понятен сроду,
Но этот куст подавленно молчит.
Мы все живем кому-то не в угоду,
И не для всех подарками лучи.
Я сам взрастил плоды стихов.
                                             И также
Вниманьем, как рябина, обделен,
Весь век несу заветную поклажу
Народной славе призрачной вдогон.
И все смурнее путь. И меньше света,
И пелена забвения плотней.
О, как горька рябиновая ветка,
Что с жизнью сопрягается моей.
 

«Я ступал, как тень, бесшумно…»

 
Я ступал, как тень, бесшумно,
Плоти собственной не чуя.
Мне знакомы были думы
Леса, душу что врачуют.
Я в них то росой искрился,
То являлся ароматом
Ландыша – как он светился
Осторожно встречь и свято.
Оголтело и уныло
Птица с неба прокричала.
И уже иная сила
Обрела свое начало.
Вновь обрел в походке грубость
И воинственные жесты,
Стебельком сломался хрупким.
На залитом солнцем месте.
 

«Где присяду (стариковский…»

 
Где присяду (стариковский
Тянет, давит к земи груз!),
Полюблю в тени раскосый
Бересклета тихий куст.
А у ног грибок пугливый,
Листик около виска,
Паучок на нем – игриво
Юркнул около пенька.
Отдых мой истек. Вдруг ветер
Так округу всколготил,
Что исчезло все… При этом
Я ничто не разлюбил.
 

Подснежник

 
Нипочем не боится подснежник мороза,
Что ни день, что ни час лезет стойко на свет,
Лед проламывает, снег прокалывает носом
И кричит, и орет на всю местность: привет!
И ему улыбаются дубы с одобрением,
С ободрением рукоплещет в болотце камыш.
И пчела уж летит с благодушным доверьем,
Золочеными крылышками расплескивая тишь.
Это значит, что новая жизнь расцветает,
Будет солнце лучи не жалеть потайком,
Все в природе вокруг запоет, засверкает
В кровном чудном согласии с хрупким цветком!
 

«Один я не бываю никогда…»

 
Один я не бываю никогда,
Особенно, когда сижу один.
Необозримая явлений череда
В сознанье… Вот ненастие. Вот синь.
Что захочу, задумаю… Летит
Скворец с былинкой. Близится весна?
Нет, рано. Пусть поземка посучит
У окон пряжу снежную. Она
Желанна мне суровостью своей.
Сирень же умоляет, чтобы спас.
Оделся я, смеясь – чем день темней,
Тем звонче будет у подворья наст,
В нем отразится месяц золотой,
Как стихнет в ночь, и куст мой в сон уйдет.
О, куст мой… Я пытаюсь взять рукой
Хотя бы ветку – ветер к себе рвет.
Я продолжаю в смехе грохотать,
За пазуху ловлю волшебных птиц.
Все вечно. Нету слова «умирать»,
Как нет последних в Библии страниц.
 

«Кажется, что слишком долго…»

 
Кажется, что слишком долго
Белою была земля
И последний снег отволглый
В поле тужится зазря,
От его студеной ласки
На щеках румянца нет.
Ну а я вздыхаю: «Сказка!
Без нее и свет не свет!»
Поднял я комочек хрусткий,
Мол, согрею я тебя!
И прижал к груди по-русски,
С безнадежностью любя.
 

Мартовская ночь

 
Зимы исход. И снег уже устал
Алмазы источать, остались блестки,
От звезд пыльца, ее насобирал —
Материал недорогой, неброский.
И, сгорбившись, по гребням лис идет,
Он в поисках единственной подруги
И след под взором месяца кладет
Замысловатым и вилючим кругом.
Что этот зверь в ночи зашифровал?
Скорей всего, любовное посланье.
Вот он остановился, постоял,
Накоротке чтоб оценить старанье.
Пока он думал, где скирда вблизи,
Огонь взорвался… Право же, не к сроку!
И кто-то грубо обронил: «Грузи!
Видать, молоденький… Немного проку!»
 

«Показать красу спешат…»

 
Показать красу спешат
И пролески, и тюльпаны,
Наст сопревший вороша
Влажным носиком упрямым.
Мимо лесоруб пройдет,
Голубой дымок оставит.
Птаха песенку прервет,
В дебрях нежный звук растает.
У цветов своя стезя —
Глянуть зраком на Светило,
Ныне мешкать им нельзя,
Время набираться силы
И прохладою дышать,
Наслаждаться тишиною,
Чтоб потом всю зиму спать
Под опавшею листвою.
 

«Когда мне писалось в охотку…»

 
Когда мне писалось в охотку,
Без надрыва и притворных слез,
Поэтическую легкую походку
Я утратить боялся всерьез.
И чтоб это наваждение глухо
Не подавило счастливый азарт,
Я прикладывался к дереву ухом,
И тогда укреплялся мой дар.
Он ловил животворные звуки
Взмахом ровным души, как крылом
Ловит птица в небесных излуках
Струи, гиблый минуя излом.
И в часы эти света и тени,
Упоенья со взором: не тронь…
Мое сердце нежданно заденет
Первобытный незримый огонь.
 

«Куст шиповника в кущах…»

 
Куст шиповника в кущах,
Как огонек далекий.
Падает глина с кручи,
Эхо подголоском окает.
Все означено дикостью,
Духом звериным пропитано.
Блики мерещатся ликами,
Воздух над омутом плитами.
Я в этом месте не хаживал,
Не пробирался бродягою.
Строки окольные складывал,
Слезной кроплённые влагою.
То удалялся по суше,
То прорывался осокой,
Не потому ли в тех кущах
Жил огонек далекий.
 

«Вначале желтый цвет, присыпанный пыльцой…»

 
Вначале желтый цвет, присыпанный пыльцой —
А это лучик солнца размельченный.
Ромашек юных свежее лицо
И день, сияньем вольным освещенный,
В округе не приметили никто,
Как поменялась необычно внешность,
Одели, словно в зимнее пальто,
Цветы.
    И вскоре опустился вечер.
А утром…
         Как прошел отвесный дождь,
Лужайка в белых пузырьках! Учтива
Природа, не приемлющая ложь,
Хоть тайна налицо – в том жизни диво.
 

«Не ущемляя дух и тело…»

 
Не ущемляя дух и тело,
Не укрощая воли свет,
Во имя дела иль полдела,
В которой пользы малой нет,
Без притязаний и замашек
Я жил в застенчивой среде,
В разливе простеньких ромашек,
В старинной сумрачной избе,
Совсем не думая о злате,
О лаврах, доблестных речах,
Я спал на ссохшихся полатях,
А леший – друг мой – в рогачах.
Моя стихия и отрада,
Мой угол бдений, сладких мук,
А он за полем и за садом,
Где первородный свет и звук.
 

«Глаза зверей испуганно-печальны…»

 
Глаза зверей испуганно-печальны,
И разум их подавленно молчит.
Ко мне являются они ночами,
И сердце мое трепетно стучит.
Вот белый кот Снежок… Как был он ласков,
Глаз золотистый, голубой второй,
Пригревшись на коленях, диво-сказку
Рассказывал вечернею порой.
Вот кот сиамский, до чего игручий,
Блукать любил на воле до зари,
Он приносил домой волшебный лучик —
Так шерсть сияла ярко от росы.
Вот кобелек приблудный рыжей масти,
Ему я выносил еду всегда,
И он выказывал свое участье —
Стоял на задних лапах без труда.
А вот еще… О, было много, много,
До старости не дóжил ни один,
Кто колесом раздавлен на дороге,
Кто съел отравленный соседом блин,
Кто во дворе убит тайком железкой.
А кобелька (звал Малышом его)
Увел пьянчужка и сожрал заместо
Крола, ютился он недалеко
В лачуге. Шкура на виду висела —
Наглядный факт жестокости людской.
Как будто нет иной окраски дела
В юдоли необузданной мирской.
И потому глаза зверей печальны,
И разум их подавленно молчит.
И души их являются ночами,
И мое сердце маетно саднит.
 

«Простая истина: цветок грешно срывать…»

 
Простая истина: цветок грешно срывать,
А ласточка не сядет на ладони,
Зверек лесной сорвется удирать,
Карась поглубже спрячется в затоне,
Тебя завидев даже без ружья,
Без намерений скрытных, посягательств.
Твоя есть Богом данная стезя,
И есть у них свои дубравы, гати,
И тоже Богом данные Одним
Днем Величальным после Сотворенья.
Единое круговращение
В стихии весен праздничных и зим.
 

«Ветки скучают без птиц…»

 
Ветки скучают без птиц,
Травы в содружестве с ветром.
Конь-сирота без станиц.
Слеп, коль не видишь приметы.
Целью себе не поставь,
Блажию все обернется.
Лета вещают уста,
Солнце прозрачное льется.
Пальцем притронься к лучам,
Музыка душу наполнит,
Промельком что-то напомнит…
Не догадаешься сам.
 

«Нежно-розовые, голубенькие…»

 
Нежно-розовые, голубенькие
Левитановские облака.
Вот, которое ближе, кругленькое,
Позолоченные бока.
Следом за ним плывущее
В синих разводах, ядрен,
Будто гранитная круча…
В яви иль мнится мне звон!
Их замыкает громадина
С гору, размером Эльбрус.
Кем это диво мне дадено?
Я рассуждать не берусь.
Это мой взор загорелся —
И Левитан тут как был!
Весть долгожданную сердцем
Я в суете не избыл.
 

«Люблю смотреть на облака…»

 
Люблю смотреть на облака,
Они, как кровные, родные,
Что отлучились.
                   И – вернулись,
Чтобы со мной обняться,
                                    вместе
Потом житейский быт справлять.
Они мне скажут:
                     «Ничего…
Ты постарел. Но так же дорог».
Мне на ночь пожелают сна
Спокойного. Послушно лягу,
Забудусь с кроткою улыбкой
И мне приснится:
                       я летаю
И обнимаю облака,
С которыми не довелось
Обняться в яви…
 

«Нет грациознее походки…»

 
Нет грациознее походки,
В изгибе музыки струя,
Высокомерие и кроткость…
Ползет красивая змея,
Дитя любимое природы,
Творенье Бога самого,
На золотом песке у брода,
От мира в стороне всего.
Там человеческое око
Таит немыслимый соблазн…
Не уходи, змея, далеко
За рукотворный перелаз.
 

Сказ о бабьем лете

 
Плачет, плачет бабье лето
Темными дождями.
Что за скорбь? Что значат слезы?
Где пропало солнце?
Где златая паутина?
И соцветье листьев
На угорах и опушках,
На крыльце? Как ране,
Вышел. И листок я поднял,
На него подул, он,
Пробудившись, полетел,
Сказ неся по свету
О прекрасной Ладе…
В подвенечном она платье
Ходит, ищет, кличет:
Где ты, милый, запропал,
Где скитаешься? Воюешь?
Или ночью на дорогах
Грабишь, убиваешь?
Иль в Москве ты охраняешь
Богачей хоромы?
Иль в коляске, словно лошадь,
На китайском рынке
Торгашам с глубинок нищих
Всякий хлам развозишь?
Или ты с седым Амуром,
Что взъярился грозно,
Борешься, как доброволец,
Здешний люд спасая
От потопа? Лада
Почернела ликом. Тучи
Лугом прут гурьбою
В трауре протяжном
Над уставшей Русью,
Ни конца ни края
Нет им. Плачет, плачет
Лада – бабье лето,
Вся земля в слезах?
 

Кошка

 
Она общая, кошка дворовая
(Не подумайте вы, что путана!),
Кем-то брошенная, знать, дарованная
Богом – это реально, не странно.
Поселилась в подъезде нетопленом
На ступеньке пролёта бетонного.
Мимо топают, и двери хлопают.
И машины уходят со стонами.
Это днем.
          А ночью ли беспокойней?
Бомжи пьют, матерятся и мусорят.
А жильцам высовываться рискованно,
Не для них «бедолажная музыка».
А она, кошка, общая, дворовая,
С ними ладит, ласкается, ластится,
По несчастью сестренка им кровная,
Они гладят, называют:
                             «Ластонька».
Сами б съели, сами голодные,
Не умрут – ей колбаску дешевую
Отдают, на площадке холодной
Примостятся, с ребяческим шепотом,
Беззаботным и полным доверия,
Благополучия неуловимого.
И молчат усталые двери,
Отдыхают – им все-то любимы.
Ну а кошка под боком несытым
Спит – дороже ей нету ночлега.
Мутный сон через чистое сито
Тихо цедится.
               Нежная Вега
В это время ворожит во Вселенной,
И ресницами она навевает,
Отгоняя зловещие тени…
Так случается.
                   Так бывает.
 

«Хорошо в холодный дождь…»

 
Хорошо в холодный дождь
Есть горячую картошку
С постным маслом, с огурцом —
От укропа в рыжей банке
Они вкус копили с лета.
А еще как дополненье —
Чарка крепкой самогонки.
За окном пусть непогода,
Грязь и лужи по колено,
И ненастье разъедает,
Будто ржавчина, поля.
Так устроено в природе,
Так себя предзимье кажет,
Это Вечности закон.
Впрочем,
         в сложность бытия
Нет желания вторгаться,
Философствовать не время.
Пар исходит от картошки,
Ее запах обалденный,
Мне, ей-богу,
                невтерпеж!
Я кусаю с кожурой,
В банке огурец ловлю —
Он намерен поиграться,
Ускользает под укроп…
Я смеюсь,
           вторую чарку
Осушив до дна в охотку
Под шумок густой дождя.