Текст книги "Необжитые пространства. Том 2. Позаранник"

«Зачем поспешно-легкомысленно…»

 
Зачем поспешно-легкомысленно
Ты объясняешься в любви,
Слова, порастворятся в выси…
Твои причуды не новы.
А сколько девушек и женщин
Сердец своих открыло дар!
А ты все также неизменчив —
Коварной рифмою удар
Наносишь новый: те же звуки
«Любовь» и «кровь» в любые дни.
Они заламывают руки…
А ты же прячешься в тени.
Остановись, шалун беспечный,
Плести из дыма кружева,
А ими протопи ты печку
И сажу смой с лица сперва.
 

«В квартире, как в ночном лесу…»

 
В квартире, как в ночном лесу,
Блуждаем. Ты меня не видишь,
А я тебя. В душе несу:
Вдруг встретимся – меня обидишь
И та же мысль в душе твоей.
Мы одичали, озверели,
Не замечая дней, ночей,
Что за окном – дожди?
                                 метели?
Мы потеряли счет годам.
И, как от заполошных молний,
Ослепли мы. Я – тут.
                                Ты – там.
В размолвках наша жизнь безмолвных.
Уж бела света не видать,
И хлещут по лицу лозинки,
Никто не в силах указать
Нам общую с тобой тропинку.
 

«В праздники грустим, зеваем…»

 
В праздники грустим, зеваем.
Раньше было лучше.
Лошадей мы запрягаем
И айда в прилужье!
Аж лучинками слетает
С щек румянец ярый..
На обочину шибает
Сани… Возле яра
С дымом да с поземкой
Просвистим. И в поле.
Кто-то крикнул: «Демка,
Задремал ты, что ли?!»
Эх, гармонь, взрыдает
 На лады на все-то!
Марьюшка родная,
Отворяй ворота,
Прискакали сватья,
Тройка запалилась!
А жених богатый!
Прояви же милость —
Павою-лебедушкой
Ты предстань во свете,
Угости нас водочкой,
Пожури нас плетью,
В пляске так закружимся,
Что снега завьюжатся,
С щек да сквозь снежинки…
Снегири… лучинки…
 

«Жила-была Матрена…»

 
Жила-была Матрена,
Рожала каждый год
Для дома и детдома,
Для тех, кто так берет!
 
 
Глаз у кого был узкий,
Кто без загара темн,
Хвалили: «Женьшь русский,
Ему даем-берем!»
 
 
Протоптана дорожка…
Ах, Русь, не подведи!
Матрена-кривоножка,
Верблюд тебя ети!
 

«Остались остов и мозги…»

 
Остались остов и мозги
От тела – духу облегченье.
И разбегаются круги,
И зарождается свеченье.
Дождинки падают, вода
Им улыбается: я рада!
Слепым дождем прошли года,
Глухая убралась засада,
Она по воле темных сил
Все караулила тщедушно.
И дабы я с оглядкой жил
И душу собственную слушал.
 

«Не говорю: «Ты восхитительна…»

 
Не говорю: «Ты восхитительна,
На белом свете краше нет!»
Произношу без вопросительных
И восклицательных:
                           «Привет».
О, сколько миновало времени,
В забвенье нежное «прости».
Мы друг для друга стали бременем,
Что непосильно уж нести.
Хоть и тепло в жилье…
                               Но холодно,
Когда молчим, когда вдвоем,
И каждый звук, как в темя —
                                          молотом.
Дичаем.
       Все чего-то ждем.
Ложимся спать по разным комнатам,
Во сне бормочем и кричим,
Встревоженно подушки комкаем,
Пока разбудят нас лучи.
Но мы, как раньше, им не рады,
Отмахиваемся, как от пчел.
И завтракать порознь мы сядем.
Потом скажу:
             «Ну я пошел».
Она не спросит, не проводит,
Не перекрестит: Бог храни!
При ясной, лютой ли погоде,
В остатние любые дни.
 

«Поэты перед женщиной робеют…»

 
Поэты перед женщиной робеют,
И сбивчиво рифмуют
                           «кровь – любовь».
Себя они ни капли не жалеют,
В стихотвореньях бьют не в глаз,
                                               а в бровь.
Что вот какие сроду заполошные,
Ущербные, без ясного лица
И что вся жизнь у них —
                                одни оплошности,
И мерзким неудачам нет конца.
Подобным пошловатым откровеньем
Не расквелить и не встревожить дам.
Сам Пушкин отвергал «сие везенье»,
Как для пиита непристойный срам.
А я-то? Я сознаюсь нынче скорбно:
Грешил и рифмовал, узоры плел,
Нагородил их с верхом целый короб,
Но вот до сути так и не дошел.
Напраслиной, облыжными сучками
Себя в порыве гнусном обложив,
Наедине с похабными стишками
Я оставался, ей-же-ей, чуть жив.
А та, которая
               (и слава Богу!)
Ни строчки не услышала, она
Чутьем души нашла ко мне дорогу,
Любимая несчастная жена.
 

«Наболевшее бы все сказать…»

 
Наболевшее бы все сказать,
Преломляя совести препоны.
Не хотела ты меня понять,
Как гласят житейские законы.
Все навыворот, наоборот,
С ором, унижением и желчью.
И шатучий наш семейный плот
Сел на мель. Мы пребываем молча
В «обществе» квартирного хламья
И шизофреничного экрана.
Не зову давно тебя «моя»,
Ты зовешь меня привычно «хамом».
Скорбная реальность бытия:
Недовальна ты,
                    я недоволен.
Чумовые не от пития,
Не от кулаков все наши боли.
Счастия уже нам не видать,
Безнадежно мимо проскочило,
Не успели осознать, понять —
Самое печальное случилось.
Не поправить и не оживить.
Но меня послушав терпеливо:
Если Богом не дано любить,
То дорога загибает криво,
Нареченной Им же мне версты
Не осилю.
           А твое участье…
Камнем лягут желтые цветы,
Что не принесли при жизни счастья.
 

«Взгляни, цветеньем мир объят…»

 
Взгляни, цветеньем мир объят,
Бог снизошел дарами к людям.
О, как я счастлив, как я рад,
Витает мысль моя повсюду.
Любовь, живи!
                  Умри, вражда!
На чистом поле и в жилище
На все грядущие года —
Мы все родня, никто не лишний.
Но ты растерянно-больна,
В углу закрылась темной шторкой,
Печально-странная жена,
Без околотных отговорок,
Что душу в этот час гнетет,
От света белого уводит,
Когда все празднично цветет,
Завзят не убавляя годы.
И нам унынье ни к чему,
Прими, прими иконку в руки,
Спадут из сердца твои муки,
Взгляни, взгляни в глаза Ему.
 

«Сорвали цветок! Ну и что же…»

 
Сорвали цветок! Ну и что же?!
Да разве большая беда,
Они веселятся вон рожью
И были и будут всегда.
Ведь вы посадили без ласки,
С прищуром мещанским: ага!
Позарится кто-то…
                        Эх, баско!
Проклясть беспощадно врага!
Иль руку оттяпать по локоть,
А то и угробить сполна.
Вблизи вы, бывает… далеко.
Но ваша все та же война.
Не вы ли калину срубили.
Убили кота моего!
Нет, тетушки, вы не дебилы.
А кто?
     Мира тени сего.
…Парнишка… цветочек… девчонка…
И губы с горчинкой. Любовь.
Упал лепесток тонкий-тонкий
И был он краснее, чем кровь.
 

«С тобой полвека. Юбилей…»

 
С тобой полвека. Юбилей.
Стол в зале накрывай!
Присели мы. Ну что ж, налей,
На этот раз не чай.
Без тоста выпили, речей.
О чем же говорить?
Ведь ты ничья. И я ничей.
Грех Господа квелить.
Межа останется межой —
Огонь любви угас.
Ты называлась мне женой
Как будто бы на час.
Как будто понарошку все —
Венчанье, блеск колец.
Кто наказанье понесет
За пасмурный конец?
Нас ангел обошел обочь,
Не опахнул крылом.
Сопровождала только ночь
И наш студила дом.
Давай еще плесни. Заря
Взойдет иль не взойдет.
И слез не надо. Говорят,
До свадьбы заживет!
 

«Спасибо, что ты не жалеешь…»

 
Спасибо, что ты не жалеешь
И дни сжигаешь без следа,
Прощаешь мне, когда шалею
И мну запретов повода,
Кровавую роняя пену
С губ рваных и тяну хрипя
Туда, где под промозглой тенью
Мерцает скудная земля.
Где вороны в кипенье знобком
Рвут мясо лани молодой,
И клекот ширится утробный
Насквозь продутой стороной.
Не посылай ты мне спасенье,
Когда погрязну в смуте лет.
…И прорастет в ночи растенье —
Оно подарит миру свет.
 

«Ты в белом плаще, а я в черном…»

 
Ты в белом плаще, а я в черном…
Когда это было? Скажи.
Нарвал я холодного терна,
Ты бойко кивнула: «Бежим!»
И мы удалились поспешно,
Мы ягоды ели, смеясь.
И я утверждал, что я грешен.
«Грешна я!» – кричала, смеясь.
И следом не гнался хозяин
С крапивою грозной в руке —
Безногий окопник дед Зрянин.
Лишь морщилась зыбь на реке.
 

«Ты осталась… не осталась…»

 
Ты осталась… не осталась…
Это вздорная строка.
Это легкий дым. Усталость.
Я валяю дурака!
 
 
Ты с душой моею рядом,
Как цветов полянных свет,
Как высокая награда,
Коль природный я поэт.
 
 
Я смакую твое имя,
Что звучит как естество.
Домогают меня зимы
И со смертию родство.
 
 
Но еще на свете белом
Лик твой буду созерцать,
Улыбаться неумело
И беспомощно рыдать.
 

«Сидим, молчим…»

 
Сидим, молчим.
                   И час. И два.
Как будто все слова забыли.
Сугроб наметан у двора,
Окно бело от снежной пыли.
О чем нам силится сказать
Незатихающая вьюга?
Ты пулишь на экран глаза,
Читаю я о Бежин луге.
Я знаю, это твой обман,
И это мой обман, ты знаешь.
И только старый друг – диван
Негромко иногда вздыхает.
О, некогда он нас мирил,
Сближая полюбовной блажью.
И у него уж нету сил,
Истрачены за век протяжный.
Жилье остужено, давно
Веселые погасли угли.
Взамен по телеку кино.
И сумеречь над «Бежин лугом».
 

И нету иной середины

 
Тебе не жалко меня. Мне тебя не жалко.
Жалко калину,
                  срубленную пьяным мужиком,
Жалко бездомную собаку, убитую палкой,
Которая дружила с домашним котом.
Мы далеко друг от друга, хотя рядом.
                                                         Увядший цветок.
Монотонно и в то же время неожиданно скорбно
Ты забралась,
                  прокралась на верхний семейный шесток,
А я опустился на дно, отягченный твоим укором.
Все как будто без нас, без нашего вмешательства,
А под влиянием власти, не имеющей лица,
Изменялось,
               рушилось то,
                                 что возводилось тщательно,
Формировалось, совершенствовалось…
                                                             но не до конца.
Гармония не достигнута. Поэтому при любом неловком,
При необдуманном слове – эрозия,
                                                         трещины поползли
Снизу вверх до означенной опояски,
                                                         вплоть до бровки
И, обернувшись, назад – сверху вниз до мертвой земли.
Может показаться картина сия абстрактно-надуманной,
Убогой даже в смысле отсутствия реальной глубины,
Я бы согласно улыбнулся…
                                        Как ветер за руинами,
Шаловливо полову взорвавший в подоле тишины.
Не жалко, не больно. И нету иной середины,
Нейтральной,
                  где нам бы вдвоем повздыхать, помолчать,
Помолиться.
             Мы ль не знаем, почему срубили калину,
А собаку бездомную убили,
                что домашнему коту морду не смела лизать.
 

«Оброню посудинку… Расколется…»

 
Оброню посудинку… Расколется
Вдребезги! На счастье? Может быть…
Позвонит жена, приедет «скорая»…
С этих пор на небе буду жить.
Так вот оправдается примета
(Тихий час и помыслы светлы),
Явно рождена она поэтом —
Столько настрадался от любви,
Столько надышался чувством нежным,
Столько слез разбрызгал невзначай,
В переметах одичавших снежных
Свой искал неповторимый рай.
А нашел ли? Вряд ли кто узнает.
Раскололась жизнь.
                        И не собрать
Все осколки.
              Кто же не мечтает?
Но посуду лучше б не ронять!
 

«Ты орешь, поливаешь грязью…»

 
Ты орешь, поливаешь грязью,
Что я пьяница и ловелас.
Дух недобрый нечаянно сглазил,
Позабыла родной перелаз.
И в чужую суешься калитку,
Чтоб наветы собрать обо мне,
А потом сумасбродную пытку
Закатить старику в тишине.
Эк, мудреная, дрянная баба,
Сколько яда скопилось в тебе!
Наступила однажды на грабли,
Помутнелось в твоей голове.
И пошло и поехало кочками,
По обочине жизни земной,
По душе, сокровенным строчкам,
Ломовою машиной стальной.
И осталось бесплодное поле
И заманчивый пуст горизонт.
Птаха без толку счастие молит,
Поздно, милая,
                   уж не резон.
Ты хоть Господа Бога созданье,
Но помочь нам бессильна. Она,
Жизнь людская, подобна преданью,
В коем истины суть неясна.
 

«Я принес тебе будни и праздники…»

 
Я принес тебе будни и праздники,
Сумеречный и солнечный май,
Он бурлит, он в объятия манит,
Он и ад,
        он и благостный рай.
Не робей, выходи-ка навстречу,
Он взъярится огнем буревым,
Обожжет обнаженные плечи
Дымом грубым и чуть голубым.
В этом «чуть» заключается нежность,
Она вырастет,
                  выдавит злость,
Вновь твоя заневестится внешность,
Станет май,
               как воскреснувший гость.
И от Бога отречься не сможет,
Дух Его исцеленья пройдя,
На чело твое робко возложит
Из снежинок венок сентября.
 

«Два старика на сугревке…»

 
Два старика на сугревке —
Я и угрюмый мой кот.
Мимо проносятся девки —
Наглый, веселый народ!
Я лишь встряхнул бородою,
Кот только усом повел.
Снова одни с тишиною.
Улица. Солнышко. Дол.
Сельская мирная просинь,
След самолетный – лоскут.
Новых не встретить нам весен,
Девки назад не придут.
 

Монолог соседа

 
Когда мой разум почивает
И в сон глубокий погружен,
Жена мне порчу насылает,
Достигнуть тужится урон.
В потемках сотворяет действо
Коварное, как в спину нож.
Выходит, долго жили вместе,
А промеж нас таилась ложь.
Плюет беззвучно в мою сторону,
Щепотки пальцев – жест: бери!
Бери из рук обеих поровну
Все черное! Умри! Умри!
Однажды я заметил это
В просвет полуоткрытых глаз,
Подумал: «Песенка пропета,
Добьет меня в какой-то раз!»,
Но внешне я не подал вида,
Что колдовство ее раскрыл,
В душе не затаил обиду,
Еще сильнее полюбил.
 

«Нет! С войны – и на войну…»

 
Нет! С войны – и на войну…
Не хочу!
       С тобой расстанусь,
На себя возьму вину,
Доживать один останусь.
Мне не по душе бабье,
Ваши гнусные интрижки.
У тебя любовь —
                    бабло,
А моя стихия —
                   книжки.
Улетай. Просторен мир.
За полвека не срастились.
Слишком много было дыр,
В буднях судных обносились.
Что ж теперь тарелки бить,
Желчью брызгать друг на друга.
Время души отпустить,
Будет им сестрою вьюга.
Разлетятся кто куда,
Чья-то к Богу, чья-то к черту.
Это счастье?
               И беда?
Это белый цвет?
                    И черный?
Отстранись от маеты.
Вместе чай заварим крепкий.
«До свиданья», —
                     скажешь ты,
Я скажу: «Прощай навеки».
 

«Слава богу, ты жива, подружка…»

 
Слава богу, ты жива, подружка,
И я тоже вижу белый свет.
Поднимаю за тебя я кружку,
Я, тобой не признанный поэт.
Что ж пенять?
                Ведь я же не Есенин,
Даже не Васильев С…
                              Но все ж…
Получал пятерки я по пенью
И любил донских «кобыл и рожь».
Не был я в поэзии салагой,
Я к народу стежку проторил,
В унисон с природой стих слагал я,
Не жалея времени и сил.
Но не восхитилась ты, нечаянно
Иль высокомерно предпочла
В сумерки с улыбкою отчаянной
С «соловьем» терсинским в лес ушла.
Он известный мастер на рулады,
Соблазнит хмельною он строкой.
Будет он недолгою отрадой
Для тебя. Ведь он не твой «герой».
Зря, выходит, распинался ловко,
«Член, как у Распутина!» – орал.
И пытался завалить на бровку,
Что бобер намедни накопал.
Увернулась ты. Пришла в селенье
И увидела мое окно,
Светится, как «чудное мгновенье»,
Как без продолжения кино.
 

«Тяготимся друг другом…»

 
Тяготимся друг другом
И в глаза не глядим.
Нам не выйти из круга
К намереньям иным.
Все, как кость, затвердело,
Лишь потемки и хлад.
Что цвело и что пело,
Не вернется назад.
Вторглось черное лихо
В нашу жизнь и дела.
Неприметно и тихо
Свет-любовь померла,
Отступила, сробела,
Ох, как было невмочь!
Уходить не хотела
В беспросветную ночь.
Без нее мы остались
И уже навсегда,
Только боль и усталость,
Хуже кары года.
В окна ломится ветер.
Ледяная стена.
Я один на всем свете.
И ты тоже одна.
 

Перебирая лепестки

 
Достаточно ль того,
                          что улыбнулась женщина?
За это ей ты подарил цветы?
И жизнь на половинки не рассечена
И нет проблем у каверзной судьбы.
Все безобидно, правильно,
                                         как в сказке,
Что для детей написана давно.
Постельные уже не манят ласки,
Служило вам скамейкою бревно.
Вы говорили под ручьистым месяцем
О разном, незначительном, простом.
И оставалось все на прежнем месте —
Ее семья, твой холостяцкий дом.
Непогрешимо и несокрушимо,
Как час назад, как, может, год назад.
И впредь не будет сбоя из режима
Привычного, как старый, тихий сад.
Ей хорошо букет твой на коленях
Держать, перебирая лепестки.
Меж вами нет намеков перемены
И чувства, может быть, неглубоки.
И все же, расставаясь, назначаете
Свидание, надежду затая.
И скрытно от самих себя скучаете,
Себе же потаенно запрещаете:
«Нет, нет! Случайно все. Нельзя».
И ты с притворной бодряцой рукою
Исполнил жест, точь-в-точь как тот певец
Томил весь зал фальшивою игрою
И вот покинул сцену наконец,
Закончено в час нужный представленье?
Или все то же повторится вновь?
Давать ты не обязан объясненье.
А значит, и такая есть любовь!
 

«Поцелуи потеряли смысл…»

 
Поцелуи потеряли смысл,
Поутратили соблазна тайну?
Будто вал их бесноватый смыл,
Естества порастворивши грани?
Боже мой,
          да разве можно жить,
Если мать устами не согреет,
Кто на свет явился? Кто служить
Уезжает? Безнадежно кто болеет?
А любовь, что первою зовут?
А супружеское объятье в ложе?
Пораскинь умом, и там и тут
Содеянье это нужно тоже.
Я о том не смог забыть никак,
Такова житейская дорога.
Поцелуй для умершего знак
Вознестись душе в объятья Бога.
 

С Выси зов

 
 Не закрываю я глаза,
 Не засыпаю долго-долго.
 И вот в минуты те звезда
 Восходит медленно над домом.
 Какая между нами связь?
 Что ей замстилось в мире странном?
 Цедит в мое окошко ясь
 Мне незнакомый гость незваный.
 Чтоб разглядеть ее, понять,
 Я поднимаюсь, полуночник,
Иду на волю подышать,
А то «схватило что-то почки!»,
Так и поймет моя жена,
В иные сферы не внедряясь.
Стою, поблизости луна,
Не как всегда, она другая,
Затишливая, без седины,
Ее как будто подменили,
Морщины темные видны —
Не зря на ней ведь люди были.
Звезда. Мой взор ее нашел…
А не она ль опередила?
И свет ее мне в сердце шел,
И в теле возрастала сила.
И я почуял Выси зов,
Приветные благие волны.
Она сказала:
               «Ты готов…
И маяться тебе здесь полно!
Лети!». И вмиг я полетел,
Минуя ветхую избушку,
Где я весь век любил, скорбел
И был порою непослушным.
…Но вышла на крыльцо жена.
«Продрог». Платком своим накрыла
Пуховым плечи мне. Она
Произнесла тихонько:
                            «Милый».
И в избу повела, дыша
Слегка с застенчивым волненьем.
Упала, ветками шурша,
Звезда бессонницы и бдений.
 

«Наблюдаем друг за другом…»

 
Наблюдаем друг за другом
Исподволь, исподтишка,
Рьяно топчемся по кругу,
Будто выпили лишка.
Эх, забава так забава
Нам с тобой пришла на ум:
Левой – правой,
                     левой – правой,
Пяткой жесткой бум-бум-бум!
Ты оступишься, я тотчас
Повторю досадный «трюк».
Я чихну, повторишь точно,
Не нарушив «строгий круг».
Втуне каждый мыслит:
                                  верно
К цели движемся гуськом!
Но исчезли окна, двери,
Глядь, исчез родимый дом.
Потеряли, что нажили
Мы за целый век с тобой.
Оказалося,
             кружили
Против стрелки часовой.
 

Блудная жена

 
Когда ты юная была,
По воле сатаны иль Бога
В межстволье мужиков дорога
Твоя надежно пролегла.
Успех сопутствовал тебе,
Нет, не в любви,
                      в сношеньях плотских,
Любовь считая идиотством,
Как роза в душной лебеде.
С уст не сходил сей афоризм,
Все то, что в разуме осталось,
Ты словно им маскировалась,
Когда встречалася с другим.
Но вот ты замужем.
                          Увы,
Блудить, грешить не перестала.
А мужу что перепадало
От ейной ласки? Лоскуты!
Он разучился ревновать
И восхищаться ее телом.
Так если б на асфальте мелом
При ливне солнце рисовать.
Взирал на губы и на грудь…
Лобзал их кто-то с упоеньем,
Слюнявил с диким омерзеньем,
Шепча:
      «Миг этот не забудь…»
И новый также лобызал,
Стонал:
       «Вовеки не забудешь,
Я знаю, любишь, стерва, любишь!»
И по щекам ее хлестал
В истерике сексуальной.
А кровь и слезы ей милы,
По очереди ее вели
Домой безбоязно, нахально.
«Муж-импотент, муж-идиот!
О, черт возьми, как гадко, тошно!»
Кривится страшно ее рот.
Муж, словно тень, его как нет,
Но он ее не бросит сроду,
Ведь обвенчались принародно
Во храме, где Иисуса Свет.
Он тоже ведь боготворил,
Любил красотку-проститутку.
Но думка эта на минутку.
На вздох один осталось сил.
 

«Почти полвека мы с тобой прожили…»

 
Почти полвека мы с тобой прожили.
Куда, какие нас манили дали?
Что долго мы в душе своей таили?
В совместной жизни от чего устали?
Родное, сокровенное, небесное
В суровой суете порастерялось.
Ты уходила лугом. Я же – лесом.
Но вот ты – лесом. Мне же оставалось,
Чтоб стежки наши не соединились,
На луг свернуть без прочих отклонений.
Порой перекликались, разносилось
Повсюду эхо. Но оно с мгновеньем
Вдруг затихало, угасало каждым
И наконец совсем замолкло, только
Невнятный шелест, как листов бумажных,
От коих присно не дождешься толку,
Они то ль письма, то ль издержки строчек
Не зарифмованных почти, рисунки —
Уродцы, коль приснятся ночью…
Летите прочь, бессмысленные думки!
Вам места нет. Кто слеп, тот слышит звезды.
Кто глух, тот мир провидит изнутри.
…Ты к гробу подойдешь, увядшей розой
Слезинку на моей щеке утри.
 

«Восстановлюсь, дыхание налажу…»

 
Восстановлюсь, дыхание налажу
И соберу дорожную поклажу.
«Куда собрался?» —
                              вслед жена орет,
Однако провожает до ворот,
Все зная досконально наперед,
Что далекó-далёко не уеду,
Что непременно возвернусь к обеду
С карасиком осклизлым, иль с грибком,
Или с заветренным чудны́м сучком.
Я на виду гостинец положу,
Жена:
    «Сегодня варежки свяжу,
Вон как озяб!». Разденет и разует,
И на руки мои теплом подует.
 

«Белые девичьи ножки…»

 
 Белые девичьи ножки,
 Их акварельный загар
 Помниться будет в порошу,
 В дикий морозный угар,
 Как недозрелые ягоды
 В мареве дней золотых.
Так ведь устроено…
                           Ладно бы!
Коль не встревожился стих,
И не позвал мою душу
К тихим, печальным словам.
Только вот некому слушать,
Глух и потерян я сам.
Гнется скворечня пустая,
Сиверок бьет по окну.
…Девочка ножкой ступает
Босою… кровь на снегу.