Текст книги "Необжитые пространства. Том 2. Позаранник"

«Деревья, что растут в поселке…»

 
Деревья, что растут в поселке
В извечно затхлой тишине,
В житейских буднях невеселых,
Им одиноко, как и мне.
Они до времени стареют,
Приносят скудные плоды
И все болеют и болеют
Лишенные любви сады.
Всяк примечательного сорта.
Земля наполовину с торфом.
Как залетели? Объявились?
А сам я… Сам, как и они,
Чужак здесь, поутратил силы,
Остатние живу я дни.
И за околицей зароют,
Татарник злой к кресту приткнут.
Потом предзимнею порою
Деревья весело сожгут.
 

«Надо тихо ходить и дышать…»

 
Надо тихо ходить и дышать,
Так, чтоб лист не качнулся на ветке,
Продолжала б росинка сиять,
Опасаясь неловкого ветра.
А я так и хожу, и дышу
Меж кустов, между всяких растений
И кого-то безмолвно прошу,
Убеждаю безмолвным моленьем.
И я втуне прошу сам себя,
И себя убедить я пытаюсь,
Чтобы мир этот божий любя,
Не отрекся,
             в нем вдруг сомневаясь.
Я об этом прошу и жену,
И друзей, и людей незнакомых,
Чтоб росы услыхали струну,
Что качнулась на лиственной кромке.
 

«Есть золото и серебро…»

 
Есть золото и серебро,
Алмазы тоже…
Вот лист упал с водой в ведро
И злато гложет.
Вот полынок росой облит,
Посеребрил подлесок.
Вот в разнотравье ключ горит
Алмазным блеском.
А разве ты,
           по духу брат,
Понять не сможешь,
Из этих мне какой же клад
Всего дороже?
 

«Если хочешь стать цветком…»

 
Если хочешь стать цветком
Или веточкой сирени,
Иль букашкою смиренной,
Или легким ветерком,
 
 
То ночуй и днюй в лугах,
По росе броди студеной,
Слушай птичьи перезвоны,
Умывайся в родниках.
 
 
И все сбудется, поверь.
Все откроется степенно.
И из своего ты плена
Выйдешь в невидимку-дверь.
 

«Я отложил свои дела бумажные…»

 
Я отложил свои дела бумажные,
Жене сказал:
              «Ты погляди в окно…»
Там хлопья падали прозрачно-влажные,
Как в детском нарисованном кино.
Она ответила,
                  зевая громко:
«Зачем ты разбудил? Пустяк такой!
Ну что за чудо ― снег? Вот будет топко,
Сугробы сплошь, собаки жуткий вой!
Любуйся сам бессоннице в угоду,
О чем-то тебе надобно писать ―
О снегопаде этом, о погоде,
Лишь было б складно. Все. Я буду спать».
Замолкла.
          О, как бес меня попутал,
Хотел же поделиться красотой!
…Уже в окно не стукнет добрый путник,
Меня не вдохновит живой строкой.
 

«Собаке не хочется быть человеком…»

 
Собаке не хочется быть человеком
И жить в благоустроенном доме.
Она жажду утоляет снегом
И спит на гнилой соломе.
 
 
А когда проснется (старость довлеет!),
То глядит на далекие звезды
И думает,
           что там теплее
И пахнет вкуснее воздух.
 
 
И, по-человечески вздохнув, мусолит
Голыми деснами голень
Белоснежной овечки Долли,
Что паслась позавчера на поле.
 
 
И была она собаке подружкой,
Они вместе росли,
                          играли.
Но хозяин зарезал, а тушку
Люди чужие за деньги забрали.
 
 
И поэтому собаке не хочется
Быть человеком, жить в доме.
Прилегла. И немощно корчится
Бессонно на гнилой соломе.
 

«На черном фоне грозовых небес…»

 
На черном фоне грозовых небес
Еще чернее стали луг и лес.
И поля ярче стала белизна.
Моя деревня этим и красна.
К лицу ей рев обвалистой воды,
Когда переполняются пруды,
То край теснит. То рвет его огонь,
Смертельно раненный стрелою конь.
Головку спрятал в кущах облаков
Коварный ангел ― порожденье снов,
Реальности отступник, божий сказ…
…Я восхищен! Продлись виденья час!
 

«Омрачать не будет никого…»

 
Омрачать не будет никого,
Кто к моей могиле шаг направит.
Всяк вздохнет: «Как на душе легко!
О, как птаха все земное славит!».
Согласятся донник и шалфей,
Рассмеявшись в унисон беззвучно.
Норку вырыл мудрый муравей
И в нее нырнул… А следом ― лучик.
Мир такой же емкий, зоревой
И оберегаемый он свыше.
«Человек он был, как мы, простой», ―
Человек промолвил, я услышал.
 

«Я сидел, как мне казалось…»

 
Я сидел, как мне казалось,
На ничейном месте в парке,
Наблюдал сирени алость,
Опираяся на палку.
Боле мне не надо было
В те минуты впечатлений,
Но душою ощутил я
Чей-то взгляд, подобно жженью.
Я не поспешил открыться,
Удивленье чтобы выдать.
Ну а если это птица,
Кто-то вдруг ее обидел,
Ей сломал крыло? Иль ежик
С лапой вывихнутой правой?
Или кот бездомный? Что же
Безучастным быть мне, право?
 

Березовый огонь

 
Еще темно. Но свет неясный
Поголубил задворок рай.
Но чу! Березы пламень красный
Всплеснулся ― осветил весь край.
Откудова же он явился,
Зарю и солнце обогнав,
И в этот час земные силы
Красой неведомой поправ.
Такое мне не снилось даже
И не привиделось впросак.
С душой скукоженной, бумажной,
В миру отвергнутый чудак.
Огонь березовый окольный
Таил застенчивый мотив,
А вызревал в ночной он кроне,
Все звуки дня соединив.
А день лишь подразумевался
И в глубине блуждал небес.
И волком не сбежал я в лес,
И я с душою не расстался.
 

«Осень ― художница добрая, знатная…»

 
Осень ― художница добрая, знатная,
Множество кистей у ней.
Те вон рисунки, как пестрые латки,
Нет их на свете ценней.
Те за левадой зарей пламенеют ―
Это осиновый лес.
В плесе камыш тишину вон лелеет,
Полдень над Русью воскрес.
Я угинаюсь от сучьев корявых ―
Сиверко. Все унесу
В памяти, и не помыслив о славе,
Осени русской красу.
 

Старик и цветок

 
Старик остановился пред цветком,
И долго он стоял. О чем он думал?
Никто не знает. Может быть, о том,
Что ветры вдруг холодные подули.
И вот цветок дрожит, озяб, поди,
И скоро на лужайке он погибнет.
И защемило у него в груди,
У старика. Подумал: «Сердце либо…»
И позабыл о боли: не впервой…
Жена в могиле, Рая дочь ― алкашка,
Растрепанная, она придет домой
И бьет остервенело, без промашки
В лицо отцу без повода, причин,
Орет, но смысла нет в словах корявых.
А ведь когда росла она, лучи
В глазах сияли ласковых и карих…
Старик отторгся от тяжелых дум,
Вновь на цветок он обратил вниманье
И дабы на него теплом подуть,
Склонился, все собрав свое старанье,
Приблизился морщинистым лицом,
Дыханье затаив на миг… И что же?
Цветок брезгливо вздернул лепестком
И отстранился с отчужденной дрожью.
 

«Природа (срок тому пришел!)…»

 
Природа (срок тому пришел!)
Меня в скульптуру превращает,
Волосья с черепа сметает ―
С луной он схож. На нем еще
Обозначает ветви вен
Голубоватой краской, шрам ―
Багровой, оба уха (срам!)
Оттягивает… Без перемен ―
Старательно шлифует скулы
И подбородок, и кадык.
Уж взор мой первобытно дик!
Какие далее посулы?
«Ужель?! Ах, помню!» ― я кричу!
Я умоляю!
           Толку мало,
Мосластой стала грудь и впалой.
«А не пора ль зажечь свечу?»
Произошло преобразованье ―
Я стал бессмертным изваяньем.
 

«Душа природы движет мою душу…»

 
Душа природы движет мою душу
И властвует над нею без затей,
Когда грущу, когда бывает скучно,
То, значит, скучно, неуютно ей.
Когда она восторженно сияет
И брызжет краски радости вокруг,
То, значит, дух мой высоко летает,
И созерцает величальный луг,
Где я, босой, смеясь, резвился в детстве,
Где в юности, задумчивый; гулял
И тайные познать пытался действа,
Стих первый о любви я написал.
И в нем коряво, но чистосердечно
Я клялся не покинуть край родной,
Боготворил с божественностью вечной
Травы плесканье, иву над рекой.
Исполнилось все так, а не иначе ―
Я наяву с природой и во сне.
Она заплачет. Тоже я заплачу.
А возликует… И ― отрада мне.
 

«Ни души. Я так хочу…»

 
Ни души. Я так хочу.
Так «они» хотят, наверно.
Душу тишиной лечу
В набожно склоненных вербах.
Слышу, как струится сок
Под корою тонких веток,
И плескается по свету
Он румянцем. И я сам
Все свежею, молодею.
Спят «они» и тут и там,
Разбудить я их не смею,
Ведь тогда всему конец ―
Благолепию земному,
Будет умерщвлен птенец ―
Жесту подвернулся злому.
Бор осиновый, луга
Враз от грохота оглохнут.
С неба ринутся снега,
В мире тотчас станет плохо.
Только выживу один,
Зарядившись силой вечной.
Я Природы вещий сын,
Сущий образ человечий.
 

«Увозили в кузове лошадку…»

 
Увозили в кузове лошадку
(Не один всплакнул о том поэт!),
Жизнь, которая была несладкой,
Скоро поутратит белый свет.
Колбасу в продмаге из конины
Я не покупаю никогда,
На худой конец ведь есть свинина,
Можно карпа дернуть из пруда.
Так зачем же дивное созданье
Обрекли под расторопный нож?!
…Горькое с Рыжухою свиданье,
В сердце обжигающая дрожь.
 

«Дождь разговаривает с листьями…»

 
Дождь разговаривает с листьями,
Воробьи разговаривают друг с другом,
С речкой разговаривают выси,
Земля разговаривает с плугом.
Все гармонично и правильно,
Каждому язык понятен.
Налево мой дом, направо
Дорога прямая за гатью,
Она приглашает негласно
К триумфу или пораженьям.
На то и на это согласен,
Вольно поправ все сомненья.
Твердь ощутил я стопою,
Справа ненастье, а слева
Благо струит надо мною.
Многовещательная Дева.
 

Ох, васильки!

 
Глаза мои синее василька,
Кто выпил вас до донышка, скажите?
Как ни была бы жизнь моя горька,
Цветы обочиной бежали житом
То поперед, то рядышком со мной,
То за спиной, когда сгущались тучи,
И небосклон, расколотый грозой,
Дождем обрушивался с темной кручи.
Они тогда ныряли в колоски,
Сробев перед стихией ломовою.
Ох, васильки мои вы, васильки,
В душе вы были слезною любовью.
Вас ныне нет, скучает рожь без вас,
Все звонит, звонит, кличет безнадежно.
И признаю, что был «крестьянский класс»,
Что правда пополам прижилась с ложью,
И был он назван злейшим сорняком,
К народу прилепилась кличка «быдло».
С иными был, к несчастью, я знаком
И доводилось слышать их и видеть ―
Губителей, грабителей, вождей,
Явившихся неведомо откуда,
И вместо с солнцем смешанных дождей
С небес камней обрушивая груды,
…Глаза мои… Их нету. Пустота
В глазницах. Я бреду во тьме кромешной
Полей бесплодных. За верстой верста.
Мир затаился поднебесный, грешный.
 

Август

 
Он всякий раз спасает землю,
Он исподволь прохладу льет
Без принуждений, кротко, немо,
Ничто за это не берет.
Он самый праздничный, божественный
И никуда он не спешит.
Вон мята сушится на жести,
Теленок на меже лежит.
Себя округа кажет четко,
Пейзаж ― хоть в рамку заключай.
Подсолнухов висят решета,
Задрал головки молочай.
И баба в клетчатой жилетке
Картошку роет. «Хороша
Картошка, тут свекла и редька,
Авось не сдохнем ни шиша! ―
Хозяйка размышляет. ― США
Нам не пример! Не след скучать!
И никуда не денемся!
Коль надобно, готовы встать!
Наточим вилы и лопаты,
Россию скопом защитим.
И на курган в степи горбатый
Запон цветастый водрузим!».
Тем часом август зрел и ширился,
И зной все дальше он теснил.
Бабахнул гром! Земному миру
Бедою страшной не грозил.
 

«Плачет кто-то… Не зная причины…»

 
Плачет кто-то… Не зная причины,
От чужих-то не прячася глаз,
Что отнюдь не в заслугу мужчине ―
Есть такой закоулочный глас.
Мало ль что наговорено в быте,
Всех мудрее подскажет душа.
Нипочем одному разве быдлу,
Кто уж точно не стоит гроша.
Не ему ли злорадство похвально,
Ухмыльнется: не мне раскисать!
Ему чужда по казни кристальность,
Призван он сатаной убивать,
Разрушать, отравлять, сеять пагубу
И не слезы, а искры из глаз!
Плачет дождь да на листья на палые,
На осевший кривой перелаз.
Осень стылая сменится вьюгами,
Там и солнцу черед воссиять,
Под цветными небесными дугами
Миру явится звень-благодать.
И откроется в час тот причина,
(Тем и мне бы закончить свой сказ):
От любви скрытно плачут мужчины,
Слыша святый Всевышнего глас.
 

«Ранняя весна, как осень поздняя…»

 
Ранняя весна, как осень поздняя,
То холодный сиверок,
                               то злая хмарь.
Но иду я, погружаюсь в эту роздымь,
Щиплет ноздри мне лесная гарь.
Кто же жег костер вчера?
                                  То ль промокший
Рыболов, а может быть, такой, как я,
Добывающий для строк живые крошки,
Непогодь нежданную сердцем не кляня.
Солнышко проглянет, нету в том сомненья,
Ход самой природы нерушим вовек.
А покамест морось студит мое темя,
А в лицо устало дышит дряблый снег.
 

«Лучи накатываются волнами…»

 
Лучи накатываются волнами
На косогоры, на дома,
Врачующего света полны
И поднебесного ума.
Тот, кто послал, великодушен,
И впредь он будет посылать,
Дабы дорогам и опушкам
В округе красотой сиять.
А люди помнили о Вечности
И думали накоротке
О приближающемся вечере
И о бессмертном полынке.
 

«К травам я проникся чувством…»

 
К травам я проникся чувством,
Жизни грубой вопреки.
Они борются с кощунством
Человеческой руки.
Их и рвут, и рьяно косят,
И сжигают их дотла.
Но воскреснут звезды-росы,
Растворится будней мгла.
Снова луг, поляна-праздник,
Песней полня небеса.
Покорится силе разве
Темной светлая краса?
 

«Здесь нет ни отличий, ни рангов…»

 
Здесь нет ни отличий, ни рангов,
Ни видов, подвидов существ.
Торопится всякий по рани
И всем-то достаточно мест
На сельском сыром тротуаре,
Слегка освещенном листвой,
Вот кто-то один, вот попарно,
А кто-то и целой гурьбой.
Трезоры, кудлатые жучки
И тут же задумчивый кот,
И девочка держит за ручку
Братишку ―
            в детсадик ведет.
С улыбкою женщина милой,
Мужчина ―
           на куртке «ГАЗПРОМ».
Всех майское утро сроднило,
Живым обласкав ветерком.
 

«Человеку хочется летать…»

 
Человеку хочется летать,
Крыльями размахивать свободно,
Далеко окрестность созерцать,
Ликовать от счастья первородно.
Человеку хочется на дно
Океана погрузиться плавно
И снимать так дивное кино,
Сколь захочешь, в тайной глуби плавать.
Многое еще желает он,
Грезами сознанье убаюкав.
Между тем тюльпана слышен звон,
И румянится на взлобке клюква.
И ползет с былинкой муравей,
Еж бежит, ссутулившись потешно.
…Неужели я средь них ничей?
Отлучен? И безнадежно грешен?
 

«Под пасхальным солнышком…»

 
Под пасхальным солнышком
Греюсь, как будто у печки
В избе материнской,
                            на праздничном донышке
Жизни. Иконы и свечки
Своим величием в затиши веют,
И слезы в глазах и морщинки-крестики,
А щеки у матери свежо румянеют.
И жаворонки поют ― Иисуса вестники.
И я, смышленый подросток,
                                         тоже с молитвой,
Шевелю губами, чтобы Он увидел
Меня и наградил цветастой палитрой
Зрение…
…На Него не в обиде.
Тает земное, в поднебесье восходит.
Жаворонки душу высоко уводят.
 

«Ласточонок выпрыгнул из гнездышка…»

 
Ласточонок выпрыгнул из гнездышка,
Трепыхаясь, падать стал он вниз
Прямо Ваське в когти ― только перышко
С крылышка досталось, на карниз
Огорченно глянул, облизнулся.
А малыш,
          то ль страх ему помог,
То ли в миг последний обернулся,
Сил придал Всемилостивый Бог,
Выскользнул из лапищ он звериных
И в зенит взметнулся,
                               как стрела.
Всю округу светом озарило:
Вон тот домик на краю села,
Где он возрастал и оперялся,
С клюва матери кузнечка брал,
А теперь он с небом повстречался,
Птицей вольной и красивой стал.
О, какое это наслажденье
Легкоструйно в вышине скользить,
Синеву процеженную пить
В День Христа Святого Воскресения.
 

««Дедушка, проси, чего бы ты хотел»…»

 
«Дедушка, проси, чего бы ты хотел».
«Не надо мне особливых даров».
И умирающий тихонечко пропел:
«Хочу, внучок,
                 послушать воробьев.
Открой окошко. Славно! Вот они,
Все как один пригожи!
                               Вся семья!
Кормил я их в заснеженные дни,
Не позабыли, стало быть, меня,
Коли слетелись на калины куст,
Коль зачулюкали так хорошо,
Что сердце, оброня тяжелый груз,
Стучит…
       Утраченное я нашел».
 

Порознь

1

 
Что молвит ветка,
Вздрогнув листиком?
Зазастилось окно вьюнком.
А дождинка
Превратилась в льдинку,
Со звоном
            рассыпалась на крыльце.
«У тебя на лице
Ни кровинки…»
Я стал жене объяснять
То, что сам не мог понять,
Процитировав начальные строки ―
Их две,
А могло бы боле в сто крат.
А тут ― гром далекий,
Мой небесный брат.
Жена: «Помолись нешто,
А то приляг».
Дотронулась до виска нежно,
Наверно, подумала:
                          «Чудак».
И то ли приснилось мне,
То ли открылось наяву:
Волк плачет в тишине,
Ворон плачет в тишине,
Слезы роняя в траву.
Лишь человек не плачет, а смеется,
Закрыв собою солнце,
И звезды, как окурки, гасит ладонью,
И мир земной,
И Вселенная во мраке тонут.
 

2

 
Волк, припадая к земле,
Улыбаясь белозубо,
Подполз близко ко мне,
Вздрагивая серой шубой.
«Ты меня не убьешь,
Шкуру с меня не сдерешь,
Тулово собакам не отдашь,
Скажешь ты мне: “Ты наш”?»
Я потрепал его за загривок:
«Не бойся. Ты тоже божья тварь
И меня не плоше,
А глаза испуганно не хмурь.
У меня есть дети,
У тебя ― в норе в отроге.
Един нам ветер
И едина нам дорога
По житейским закоулкам
К вечным свершеньям.
Одностволку «тулку»
Я забросил давно без сомненья
На виду у зорюшки ясной,
У росы лупоглазой.
Будем жить в согласье
Без рвов и перелазов.
Чуешь, как тихо и лепно,
Благовест воцаряется птичий.
Канут злодеи в Лету,
Погубит их надменное величье,
Алчность, на излом повадки,
Непокорливость природе, Богу.
Ежели пресыщенно-сладко,
То уж точно горечи много.
А ты расти волчаток,
Их питай молоком и лаской,
Мир округ непочатый,
Все в нем ― и быль, и сказка.
 

3

 
«Ворон, друг мой, что с тобой?
Аль нагрянула беда?»
Ведь меня роднит с землей
Цвет мой черный, борозда.
Для нее я самый близкий
Изо всех зверей и птиц,
Но живу всегда я с риском
На виду дорог, станиц,
Человек предел отмерил.
Колыхну чуть вкось крылом,
И уж пуля непременно
Злобная летит вдогон.
Увернусь. Веками опыт
Поневоле накопил.
Там и сям суровый ропот,
Что стервятник я могил».
«Ворон, брат, мой, ты же видишь,
Я без клюва, без когтей,
Но я тоже был в обиде
На бездушие людей.
Вот рубцы свежи на теле,
Сердце в ранах и в крови!
И качели-карусели
Сроду были без любви…
Но однажды отрекался
От мирского. Жаждал я,
Чтобы добрый след остался,
И слилась душа моя
С плеском ветки, трав полянных,
Со звериною тропой,
С зоревым лучом багряным,
С осторожною волной.
Удалось? Да где там?! Мука!
Сила темная грядет!»
«Подожди. Свою дай руку
И отправимся в полет!
Вот и сам засомневался.
Ведь твоя стезя ― твоя».
Ворон каркнул, ввысь поднялся,
Солнце крыльями бия.
 

«Молоденькие листья майской яблони…»

 
Молоденькие листья майской яблони,
Как в воздухе, в них плещут воробьи.
Вся крона в крапинках цветочков аленьких,
Вьюнок любуется с горбатой городьбы.
Он к ним не лезет нагло целоваться,
Во-первых, слишком мал росточком, юн,
А во-вторых, к ним волен прикасаться
Пчелиный только рой, когда июнь
Проморосит медовым в солнце дождиком,
Высь до краев наполнится не вдруг
Поющим ароматом мяты, донника,
На нет сведя недавней стужи круг.
Я вслух всегда стеснялся сознаваться
В любви к земле, как к матери родной,
Благодарить словами, восхищаться,
Лицо прикрыв сдыдливою рукой.
И хоть с вьюнком мне не сравниться сроду
Ни лаской, ни пригожестью своей,
Но, как и он, любуюсь на природу
С родимых покосившихся плетней.
 

«Сирень на кладбище ― царица…»

…Сирень могилы не цветет.

И. Анненский

 
Сирень на кладбище ― царица,
Она всю площадь заняла,
Румянолика, белолица,
Красой и пышностью взяла.
Ей даже здесь куда сподобней,
Никто не лезет обломать
Метелки. Видит Преподобный
И волен строго наказать.
А пчелы… Чуждо им смущенье
И наши бденья им чужды,
Роятся в праздничном свеченье,
Для них благие здесь сады.
Я сам, душой помолодевший,
Среди густых кустов хожу
И долго зорями зардевшими
Крестов в ветвях не нахожу.
 

«Сирень прополоскал свежак…»

 
Сирень прополоскал свежак
С росой зернистою, отборной.
Ко мне, где сплю я, на чердак
Сочится утренник озерный.
Я поселился тут вчера
В ничейном хуторе с ночевкой.
Разжег костер я у двора.
Соловушек по-свойски щелкал.
Видать, во мне признал певца,
Слагателя рифмовных звуков.
И за отсутствием винца,
Приветствуя, я поднял руку.
И вот уже пора вставать,
На белый свет явиться кротко,
Букет пахучий наломать,
Лицом нырнуть в его середку.
 

«Утро как бы нехотя и грубо…»

 
Утро как бы нехотя и грубо
Попирает ночи льдистый пласт.
Месяца топор сугробы рубит,
И вокруг искрится звездный пляс.
К действу этому я непричастен,
Пребываю кротко в стороне
И вполне в скоромной жизни счастлив,
Восседая на дубовом пне.
Мимо проплывают мирозданья,
Проплывают сквозь меня они,
Нет у них размеров и названия,
Годы им неведомы и дни.
Я лишь сердца слушаю секунды.
Я пришел. И также я уйду,
Чуть ущербный, как рассвет, и скудный,
Ни в раю не буду, ни в аду.
 

«Цветение ушло, в глубь жизни погрузилось…»

 
Цветение ушло, в глубь жизни погрузилось.
Загадочно вдвойне.
                        Но не резон пенять ―
Оно в предместье столько дней дымилось,
Очаровать успело, а что-то и отнять.
Лишь соловьям одна отрада ― песнопенье.
Разбег в порыве взят, его не укротить.
На много бы поэтов вдохновенья
Хватило… хоть по капельке разлить.
Как лето завернуло испод круто,
Махнуло покрывалом на весь дол
Зеленым, до гудения раздутым
Полянным свежаком ― он вовремя учел!
Чего тянуть и сомневаться скучно.
Давай, земля,
                гони по жадным стеблям сок,
Чтоб яблоки на ветках зрели кучно,
Проснулся от клубники чтоб лужок.
В том сущий смысл травы и крепких листьев ―
Не дать, а возбудить к развитью плод.
И облака с росой и воздух сладко-чистый
Сбор щедрый обещают наперед.
 

«Сладкий воздух краснотала…»

 
Сладкий воздух краснотала
В струях свежих ощутим.
До исходного финала
Март скитался, нелюдим.
А сегодня призадумался,
Раздружился он с пургой.
Долго злые ветры дули
Над равниною донской.
Шубу снял мужик, в рубашке
Хворост рубит, чтобы двор
Украшал плетень-поблажка.
Будет звонкий разговор
Языкатых баб станичных:
Охи, ахи, выдумщи́к!
Март себя не обезличел:
К солнышку щекой приник.