Текст книги "Необжитые пространства. Том 2. Позаранник"

Изгнание

 
Провожают из Елани
Власти бедного поэта:
Вот тебе, мол, кони-сани,
По пороше свежей ранью
Ты катись по белу свету!
А назад не будет хода —
Мы следы твои сничтожим,
Мы тебя не вспомним сроду
И всему внушим народу,
Что бездарен ты, ничтожен.
Мы на площади центральной
Казнь устроим твоим книгам.
Не морально-виртуально,
А, сказать, с прикидом дальним —
Дабы ты визжал и сигал…
Мы костер устроим жаркий,
Выльем полведра бензина —
В тризне этакой не жалко!
Ворошить начнем мы палкой,
Колотить огонь дубиной
И кружиться хороводом,
Упокойный петь стихарик:
«Этот тип нам неугоден,
Обзывал он нас: уроды,
Дуроломы, хамы, хари!
Много нам попортил крови,
Он мешал нам хапать, грабить,
Жить в России нашей новой,
Маскируясь божьим словом,
Тех времен не помнить грабли!
Мы ведь кто? Мы – демократы,
Мы свободу любим действий,
Презираем избы… латки…
Мы в стальных жилетах-латах,
С нами шутки плохи, дескать!
Деньги, что наворовали,
Магазины и хоромы,
Земли, лес, озера, дали —
Все, что мы к рукам прибрали…
«Нет приема против лома!» —
Так внушал пиит несчастный,
Баламутил и ершился,
Попадало ему часто
От локального начальства,
Но не внял… И – снова бился!
А сегодня провожаем,
Изгоняем (опыт в деле!),
В сани мы его сажаем,
От души ему желаем
Околеть в степной метели!»
 

«Привыкаю к одиночеству…»

 
Привыкаю к одиночеству,
К дням безликим… многоточиям,
Неуклюжести, неточностям
И к словесным повторениям
В неживом стихотворении,
Без намеков вдохновения.
 
 
И уже ничто не кажется,
Развязалось —
                  не завяжется,
Упокоятся, улягутся
Руки, как сушняк-дрова
Для небесного костра.
Навоняет поп сперва
 
 
Чадом кислым и полынным,
Бас отры́гнет: «Ты отныне —
Присно во безбрежье синем,
Не вертайся… не страшись,
Сделалась иною жизнь
Там, где высь и только высь!».
 
 
Разве? Разве? Ну тогда
Это вовсе не беда,
Порастрачены года.
Я потешно спотыкаюсь,
Перед Господом не каюсь,
Сам с собою попрощаюсь.
 

«Момент ловлю для ломовой работы…»

 
Момент ловлю для ломовой работы,
Когда болячки дремлюще-тихи,
Я достаю помятые блокноты,
Пишу в уединении стихи,
Забившись в полутемный угол дома
Иль где-нибудь под веткой навесной,
За горбылем, за ржавой кучей лома,
В душе с заветной думою одной.
Я тороплюсь с горячечным азартом,
То там то сям строку ввергая в сбой.
Когда не в масть вдруг выпадает карта,
То ты в игре рисковой не герой.
Я сознаю просчетов недочеты,
За них мне обеспечен нагоняй.
Тем временем всех отсылаю к черту,
А для себя жe не взыскуя рай.
Ан краешком нет-нет мое сознанье
Коснется словно воровским ножом:
Взъярятся язвы на ногах, в гортани
Желчь обожжет всплеснувшимся огнем.
Я сочиняю. И совсем при этом
Надежды не питаю на успех,
На лавры первоклассного поэта.
Была бы даже мысль – постыдный грех!
Вот и сегодня снизошло, от Бога,
Ему благодарения я шлю.
Как знать, вблизи родимого порога
Последнюю я песню сотворю?
 

«Наверно, я серьезно болен…»

 
Наверно, я серьезно болен
И в психбольницу мне пора,
И там я буду бегать голый
В колодце мрачного двора.
И на короткой передышке,
Не замечая ничего,
Содрав с забора, грызть ледышку
И бормотать: «Мне далеко…
Я должен много километров
Преодолеть, пока живой.
Померяюсь я силой с ветром,
Ударюсь в небо головой…»
Я верю, что на крайней точке,
На пике, как сойти с ума,
Присяду я на бугорочке —
Покоится здесь мать моя.
Она придет, незримо явится,
Как в давний детства трудный год,
Промолвит ласково: «Уладится.
И боль твоя на нет сойдет».
И я забудусь сном отрадным,
Я долго-долго буду спать,
И, как тогда, мать будет рядом
И нежные слова шептать.
 

Скучное

 
Однажды начинаешь замечать
Неведомую для тебя девчушку.
То исподволь мелькнет перед глазами,
А то пройдет близехонько, при этом
Ты даже не услышишь и дыханья,
Не говоря о взгляде мимолетном.
Да, собственно, и суть совсем не в том,
Какое дело до меня примерно, —
Обычный обыватель уж в летах,
Хоть и поэт российского масштаба?
Ведь я ее приметил, не она
Приметила меня! Но что пустое
Глаголать! Вот опять идет,
Взрослее на полгода иль на год.
И так же с любопытством я гляжу.
И так же после тихо размышляю
В уединенье своего жилья,
Одновременно чай смакуя с мятой,
Листая безмятежно «Гулистан».
В какой-то час я начинаю думать:
Не сочинить ли стих о ней? И тут
Лениво хмыкаю: чего бы ради?!
Она никто мне.
                   Ей никто и я.
Ни чувств взаимных. Ничего. Так просто
Дурь напустил. Маразм шутить изволит!
Ведь содержание наполнить надо
Не мутною водой, а чем-то важным,
Но где возьмешь, коль пустота вокруг
И лишь Саади туманны назиданья.
 

«Ты приехала. Ты притопала…»

 
Ты приехала. Ты притопала.
Видишь, я жив и здоров!
Рада? Или тебя огорошил я —
Вот те на, бессмертный какой!
Обозначилась слабо улыбка
Без значенья, как ветер сухой:
«Ты теперь покатайся пойди-ка
И вернись по дороге прямой».
Я тебя пригласил к чашке чая,
Повинился: «Блинов не напек».
Словно встретились в жизни случайно…
Ты – на запад, а я – на восток.
Но при этом я верным останусь
Вперекор непокорной судьбе
В сотворенной молитве устами
Пожелать озаренья тебе.
 

«Наконец научился прохаживаться…»

 
Наконец научился прохаживаться
Беззаботно в безлюдных местах,
Веря, все-то как надо уляжется
На остатних незримых годах.
Я дыханье свое успокоил,
Сердцу дал ненатруженный ход,
Ему сроду не снилось такое,
Кровь была, были слезы и пот.
А сейчас обернулось на зáтишек,
На ласканье, как лепет цветка.
Кличет баба: «Готовы оладушки,
Щас парного налью молока!
Улыбаюсь, намеренно мешкаю,
Вроде что-то важней на уме.
Жизнь, отмеренная вешками,
Вот последняя… луч на земле…
 

«Меня преследуют не призраки…»

 
Меня преследуют не призраки,
Отнюдь злодеи не из снов,
А те, кто мне по крови близкие
Из подвизавшихся дружков.
И те, кого не «похмелил» я,
Кого покритиковал в стихах,
Кого не забрала могила —
Они с оружием в руках.
За жизнь свою я не волнуюсь,
Она прошла исконный путь,
Нe поддаваясь, не сутулясь,
Удары принимая в грудь.
И, оставляя след кровавый,
Ножам бандитским вперекор,
Не ради мимолетной славы
Я полз… И расступался сор
Людских потуг и наваждений,
Угроз и нудных скуляжей,
За-ради благостных рождений,
Которые всего важней.
Мне виделся в тумане черном
России облик… Смог я встать,
Злодеев многоликих к черту
Могучим голосом послать!
 

«Выпадает изредка не верить…»

 
Выпадает изредка не верить,
Даже позабыть наверняка,
Что бандит взломает мои двери
И пальнет он из дробовика
Мне в висок, не побоявшись Бoга,
Из угла взиравшего с тоской.
За окном калина чутко вздрогнет,
Смерть почуяв родственной душой.
Но беда пока не совершилась,
Может, отведет судьба ее.
Так бывает, скорбно закручинясь,
Словно стукнусь лбом об веретье.
Но сегодня духом я здоровый,
Плечи молодецки я держу.
День, как ненаглядная обнова,
Я на мир внимательно гляжу,
Воробьев кормлю, за муравьями
Наблюдаю, вишни цвету рад.
Чуточку подрагивая руками,
Трогаю росинки, словно клад.
И худые мысли поразмыло
Животворной струйкою небес.
Божия возобладала сила,
И постылый отступился бес.
 

«Не ухожу от дома далеко…»

 
Не ухожу от дома далеко,
От своих окон не отдаляюсь,
Меня увидеть чтоб жене легко.
Еще дюжей я слабым притворяюсь.
Да, опасенье есть в глуби души:
Вдруг собьется мое сердце с ритма,
Упаду.
    «Вот он, видать, грешил,
Вот расплата», —
                    кто-то скажет скрытно,
Мимо проскользнет, задев ногой
Мое лицо без проявленья жизни.
И только будет шелестеть травой,
Признавший виноватым, ветер вбли́зи.
Я шлындаю у своего жилья,
А больше я ни в чем и не нуждаюсь.
Жалеючи гляжу на воробья,
Рассыпчатою песней наслаждаюсь.
Калину обласкаю потаясь
И яблоньку потрогаю смиренно.
Не надо мне ни убивать, ни красть,
В горячке белой резать жилы-вены.
Ушел я от сумы и от тюрьмы,
Забыл, что есть война и космос вещий.
Мне по сердцу медовая хурма,
Покойно на диване в ранний вечер,
Когда мою головушку берет
И на коленях тихо она гладит,
Жена… И мир в глазах плывет,
Как свежестью овеянный подснежник.
 

«Я видел сон… такой, наверно…»

 
Я видел сон… такой, наверно,
Приснится в жизни только раз.
Он длился пять секунд примерно
И неожиданно угас.
 
 
Его значенье я не понял,
Хоть помню все до мелочей.
Дощатый стол стоит средь поля,
Вокруг прозрачно от лучей.
 
 
А на столе большая туша…
Вот незнакомый человек
Нож подал. Взял его послушно,
Труп распахнул искусно, век
 
 
Я этим занимался словно…
Я сердце срезал без труда,
Увидел, что оно бескровно…
Сон этот – шутка иль беда?
 
 
Предвестье я не разгадаю.
Мне лишь дано безмолвно ждать.
Кто человек тот? Повздыхаю…
Умру… Ему в гробу лежать…
 

«Не безутешно, но бездумно…»

 
Не безутешно, но бездумно,
Как будто бы я не у дел,
Я с опорожненною сумкой
На жесткой лавочке сидел.
Поплакать бы. Но нету смысла,
Соль перекрыла путь слезе,
И сам я постарел и высох
На ветреной своей стезе.
Вино все незаметно выпито,
Пора уйти мне, но куда,
Коль скоро мне могилу выроют,
И порассеется беда.
Сын пристально взирает с карточки,
Как будто хочет осознать,
Отцу какую в жизни кару
Послал Всевышний испытать.
Зачем на кладбище так долго
И слишком много выпил я,
И голову клоню я долу,
И лик мой темен, как земля.
В минуты эти все мне было
Настолько смутно, далеко,
Что лишь душе хватило силы
Понять, что я умру легко.
 

«Нападали, проклинали…»

 
Нападали, проклинали
И плевались: никакой!..
Но они не понимали,
Что я буду золотой!
Что я выровняюсь стройно,
Силой юною нальюсь
И зажгусь румянцем знойным,
Праздник радости устрою
Да на всю честную Русь!
Эх, запляшут все пригорки
И березки, и мостки.
То что ране было горько,
На скатерке соль и корка
И железные пинки —
Все в муку перемололось.
Нету тех, кто глотку драл.
Им в раззявленную полость
За проявленную подлость
Камень огненный попал!
Это Бога наказанье,
Не прощает зло Господь.
Излучаю я сиянье
И творю свои сказанья —
Поэтическую соть.
 

«…А может, я отпетый шизофреник…»

 
…А может, я отпетый шизофреник,
И потому все кажется плохим.
То часто не метет чуланный веник,
То телек вдруг становится глухим.
То вместо сахара насыпал соли,
То рожки я увидел у кота.
То насчитал полсотни своих болей.
То бабка не микитит ни черта!
То в небе спутник с правильного курса
Сошел (я мысленно вдруг так решил!),
Осколок на курятник рухнул… Курва
Американец! Ловко ж смастерил!
Все это то…
             Бессчетно, бесконечно.
Как тот Емеля скачет по буграм
На русской да на закопченной печке
Наперекор взбесившимся ветрам.
А белый свет, свет божий льется ровно,
Истока нет и устья нет. Я сам
В минуту ту угнездился на бревнах
И тоже рьяно скачу по холмам.
 

«Как ни хорохорься, но уж нет…»

 
Как ни хорохорься, но уж нет
Резвости, задора мысли, тела.
И не очень белый белый свет,
И сходить за хлеб – ни полдела.
Вянет день, лишь чуть созрев вдали,
Контур леса скорбен и расплывчат.
Господа моли иль не моли,
Рябью не возьмется жизни притча
Самоцветною, не возликует враз,
Заряжая бодростью полмира.
Это не с лукавинкою сглаз,
Сyтемью окрашенная лира.
Стылым пальцем я в стекло стучу,
Не дозваться позднего участья.
Не пробиться сквозь куржак лучу
На мое несбыточное счастье.
 

Поземка

 
Поперек поползла на дорогах,
Вперекор тем, кто вдаль устремлен,
Сатане ли в угоду иль Богу,
Сердоболен, в потемках умен.
А поземка… Она ли не смертушка?!
Упадешь, окунешься в сугроб,
Под тобой закачается полюшко,
Померещится «праздничный» гроб.
И кресты вперемежку с воронами
Хоровод образуют! И ты
Поднатужишься стынущим горлом и
Прохрипишь: «Жизнь, как будто цветы!»
…Это я. Мне поземка угодная,
С нею встретился в час роковой.
Мне осталась одна непогодина
И дыханье ночи ледяной.
Рай потом. И цветение кущей.
Или ад, маета от грехов.
Обо мне кто бесслезно потужит
И молитву прошепчет без слов?
 

Я остался один

 
Кровь оттер с боевого клинка,
Не помыслил о праздничном пире,
Помолился на куст полынка,
Я остался один во всем мире.
 
 
Полегли и враги, и друзья,
Обнялись в молчаливом согласье.
Не предвидится боле резня.
На великие беды, на счастье.
 
 
Молчаливо простор оглядел —
Только трупы вразброс и оружье.
И от раны мой конь околел,
Он в кровавой купается луже.
 
 
Я накрыл его битым щитом,
Я пошел тяжело и уныло.
Я не помнил Россию и дом,
Все, что свято в душе моей жило.
 
 
На клинок опирался, хрипел,
Дымом очи мои застилало,
И не чуял все то, что я пел,
Что душа до «победы» алкала.
 

«Я вздохнул…»

 
Я вздохнул —
              за душой не осталось…
За душой не осталась душа.
И уже я не чую усталость,
Хоть из тела она не ушла.
Что ж, подумал я, вот он готовый,
Труд. А гроб – их на складе гора!
Для меня продадут, пусть не новый,
Подешевле разов в полтора.
Обойдется могила недорого,
На полметра помельче других,
Чтоб мне легче добраться до Бога
На невидимых крыльях своих.
Так рассудит народ тароватый
То ли в шутку,
               а то ли всерьез.
Человек ведь я был небогатый,
От росы, от цветов, от берез.
Словом, как бы блаженный, и в жизни
Обречен на забвенье… пиит!
Потому без возвышенной тризны
Будет холм надо мною нарыт,
С той поспешностью подленькой русской,
По причине которой страна
Похоронена.
               Льдисто и хрупко
Снег в потемках скользит со стекла.
Я гляжу в беспросветную темень,
Ощутил я незримую даль.
Я подумал: в родстве я со всеми,
Чья душа побеждает печаль.
 

«Я подслушал. И я подсмотрел…»

 
Я подслушал. И я подсмотрел.
Я таился, дышал еле-еле,
И в душе потаенно радел,
Ощущал силу здравую в теле.
Кто же тот, кто скрывался в тени
И манил к себе пеньем неслышным
В мои бренно-исходные дни,
Когда стал неприметным и лишним?
Когда путь мой житейский иссяк
И хоть сердца толчки еще внятны,
Я прополз сквозь остылость и мрак,
Оставаясь себе непонятным.
И напряг я и зренье, и слух,
И земля с небом тотчас поплыли.
Моя плоть растворилась, а дух
Воспарил…
Мысли тож опочили.
 

«Помру…»

 
Помру.
    И будут люди добрые
Судить-рядить, что вот, мол, я
Не заработал и для гроба —
Пил…
    Да не про меня!
Откуда знать им мои будни
И сокровенное мое?!
Я заполошно жил и трудно,
Душой болел за вся и все.
Себя я не считал затворником,
Но и не лез чтоб напоказ.
Ютился в коммунальном дворике
И спозаранку,
                в ранний час
Кормил воробушек родимых,
И поливал калины куст.
И знал, что Богом мы хранимы,
Мы для Него не лишний груз.
…Стою покойно пред иконой,
Пока стезей своей влекомый
(С молитвою я смог решить!).
Я не умру.
          Я буду жить.
 

Вечная ночь

 
Настало утро. Час прошел,
Прошел еще один.
Но снова свет ослаб,
И возвернулась ночь.
Что за оказия?
                 За тайна?
Мне нипочем не разгадать.
Иное дело – яблоня в саду
Родить плоды не стала.
Иль отвернулся кот от рыбы.
Тут я ответ бы изыскал.
Свечу зажег и не дыша
Энциклопедию открыл
И полистал… Так если б я
Попер бы вброд через пролив
С Чукотки и на Аляску.
А темь такая ж в окне.
И странно! Ни тебе вулкана!
Ни камня с неба! Ни иных явлений
Непредсказуемых… Хожу
И бормочу:
          «Ты кто, скажи?
Нас хочешь напугать, людей?
Настолько прегрешились мы,
Что наказанья поделом?
Ты слышишь?
                 Или ты не слышишь?»
А тень мелькала по углам,
Металась суетно, уродливо.
Ах черт, она же не моя!
Когда я замер, тень свой ход
Ускорила… Ее лоскутья
В сплошную ленту превратились,
Которая скользила быстро
По кругу. В центре я со свечой.
Ни ветерка, ни шума. Пламя
Не колебалось. Капли воска
Вниз не струились, расплавляясь.
Что будет дальше, я не знаю,
Какие странные явленья
И превращенья ожидают
Висевший мир на волоске?
 

«Бога бабушка просила…»

 
Бога бабушка просила:
«Забери меня скорей,
Жить уж боле нету силы,
Нет тебя, Господь, добрей!».
Я, мальчонок несмышленый,
На нее взирал с печи
И канючил полусонно:
«Напеки мне калачи!».
Бабка замесила тесто.
Калачи я брал с огня,
Беззаботно кушал, весел,
Их ни капли не ценя.
Лишь одно меня смущало —
Соли было чересчур.
…Мне теперь понятно стало,
Говорю судьбе я: чур!
И замес творя словесный,
За слезой слезу сроню
И молю: «О Царь Небесный,
Душу забери мою!»
 

«Насладился многозвучьем…»

 
Насладился многозвучьем:
Трактор, улица, жена.
Ветер, грозовая туча,
Паутинная струна.
Этим чудищем и чудом
(Жизни долгой честный труд!)
В праздники, а также в будни
Сердца полнится сосуд.
И доволен, недоволен
Под оркестр земных сует
На воздушных звездных волнах
Уплыву – возврата нет!
В поднебесие отбуду
В день смурной иль голубой.
И я там извечно буду
Наслаждаться тишиной.
 

«Хочется быть тороватым философом…»

 
Хочется быть тороватым философом
Или творцом музыкальных стихий,
Чтобы воздушные туфли без лоска
С зычным поскрипыванием внутри.
Я бы тогда в окружении плотном
Эрудитом считался своим
И напевал примитивную ноту,
В ближнего тыкая пальцем большим.
Или, составив экспромтом фразу,
Пристал бы через голову ближнего я:
«Послушай сюда – ты не знаешь разве,
Что не ты, а вращается вокруг тебя Земля».
…Xочется чего-то неординарного. Словом,
Что-нибудь, чтобы отверстые рты…
А на закуску – «рябая корова»,
А вместо людишек – трава и кусты.
 

«Обожгло незадачливое сердце…»

 
Обожгло незадачливое сердце,
Трепыхнулось куренком оно.
И запахло слезящейся серой…
Я отставил подальше вино.
Осторожность всего мне нужнее,
Ведь не раз попадался впросак.
Но в те годы я был посвежее,
По огласке – уда́лый казак!
Силы тела и духа утрачены,
На меже поржавело копье.
Что я взял, досконально оплачено,
Что не взял, стало быть, не мое.
Не нужны мне излишки. Пожалуйста,
Не гляди ты азартно в упор,
А то я вдруг заплачу… пожалуюсь…
И наш будет без слов разговор.
 

«Не оглашаю праздные вопросы…»

 
Не оглашаю праздные вопросы,
Не становлюсь судьбе я поперек,
Курю порой без нýжды папиросы,
Угроза есть: останусь без порток!
Их с дюжину прожег горячий пепел,
Слетая вниз, в какой-то миг поправ
Души моей расшатанные скрепы,
Когда сижу над строчкой до утра.
Она на свет конечно же не вылупилась,
Хоть и внушает кто-то: победим!
Жена буркнет, зевнув, о божьей милости,
Ладонью от лица разгонит дым.
 

Вылез из плена!

 
Жена заулюлюкала: «Куда же едешь?
Старый, больной?» —
                       «Сам не знаю куда.
Ну не на фронт же, ей-богу!» —
                                         «Да брешешь!»
«Замолчи, бабка! Экая зуда!»
Сел в автобус. Закачалась вселенная,
На родимых проселках ее враз ощутишь!
Потаенная фляжка. Неуверенно, рассеянно
И при этом, как младенец надутый, молчишь,
От груди отлученный от материнской!
Чуть с оглядкой совершаю глоток.
И уже вот прóклятой жизни я радуюсь,
Головой верчу на запад и на восток.
Эх, как ловко я объегорил ведьму,
Вылез из плена на белый свет.
«Ваш билет!». Подаю ей медный.
Усмехнулась:
              «Ты не иначе поэт!» —
«Это точно, красавица! Как угадала?» —
«Я при случае когда-нибудь непременно скажу!»
Я зыркнул в окно – там хоперские дали,
Я по ним хоть денечек-другой покружу,
Поулыбаюсь, повздыхаю без грусти,
Не как слагатель банальных рифм.
И еще хлебнул. И порадовался:
                                           я – русский!
И засиял над челом моим нимб.
 

«Забыта чистая тетрадь…»

 
Забыта чистая тетрадь
В дупле полусухого дуба,
Я постарел и не хожу
Писать стихи под сенью леса
С натуры – осень иль весна.
Да и к пейзажу охладел,
Наверно, это так и надо,
Дабы в конце протяжной жизни
Не отвлекаться на картинки
О листопадах, о цветеньях,
А строгим, хладнокровным слогом
Поведать о годах, в которых
Утрачены без пользы сущей
Здоровье, совесть и талант —
Все превратилось в дым и пепел.
А дым и пепел вскоре ветер
Бесследно разнесет задорно
По свету белому… как ночь.
Пора молитв исповедальных
И ожидаемого забвения.
Уже в подвале заготовил
И гроб, и крест себе из дуба,
В дупле котором безнадежно
Лежала чистая тетрадь.
 

«Совершенно ненужный отрезок жизни…»

 
Совершенно ненужный отрезок жизни,
Разделяющий явь и смерть.
Я бы кинулся в сторону рысью,
Если б сделать такое посмел.
Но топчусь бездыханно на месте,
Не ощущая ничего вокруг,
Мне сегодня открылось предвестье,
Не обозначив испуг.
Я плюнул. Дорога кончилась
Старая. Новая оборвалась,
Не начавшись. У месяца на кончике
Звездочка потухла… Хоть не зажглась.
 

«Я со всеми рассчитался…»

 
Я со всеми рассчитался
Хлебом, солью и вином.
Перед Богом оправдался:
Причастился со Крестом.
Груз житейский не довлеет,
Путь-дорога далека.
Мир душа моя лелеет,
Как пушиночка, легка.
Без труда и без мороки
В выси светлые взлетит.
«Знать, святой он был, Ростокин!» —
Скажет вдумчивый пиит.
 

«Как хорошо проснуться и подумать…»

 
Как хорошо проснуться и подумать:
«О, я еще не умер!
                          Вот те на!».
А жизнь не сам ли обзывал ты дурой,
Подзуживал уж точно сатана!
И нынче будто ты родился снова
И, протирая глазки кулачком,
С улыбкой произнес такое слово,
Которое не произносил потом,
Войдя в суровые лета и в быта
Бессмысленную суетность и блеф.
Тарелка не одна была разбита,
И на корню загублено дерев.
Вот чудо:
        пробудился я ребенком,
На свете всех хотелось мне обнять,
А на груди моей в руках иконка,
И ласково взирает Божья Мать.
 

«Не надобны уже лекарства…»

 
Не надобны уже лекарства,
Молитв заздравные слова,
Судьбы сумбурные лукавства.
Моя в поклоне голова.
Так не было на сердце тихо,
И дышит мне в лицо земля.
Житейские промчались вихри,
И вот почти покойник я.
Сну вечному одна помеха:
У изголовья моего
Вслух прозвучало:
                      «Он уехал.
И вот теперь он далеко».