Текст книги "Необжитые пространства. Том 2. Позаранник"

 
Увядание роз происходит совсем иначе,
Чем у ромашек.
                    Или у мака возле оврага,
Он умирает скоропостижно, но не плачет,
Не остается времени для слез отчаянья у мака.
 
 
У каждого растения свой исход в неведение,
Но мы не будем вдаваться в материю высших наук.
В пространстве земного мира,
                                              сумеречном и разведренном,
Только все провидит и осмысливает паук,
 
 
Повиснув вниз головой на нитке,
                                                  вытянутой
Из собственной утробы в непредсказуемый час.
Роза увядает,
                 как юная девушка на выданье,
Когда к ее целомудрию
                                  прицелился хищный глаз.
 

 
Что же деется на свете,
Стала жизнь – сплошная проза
Нету совести у ветра,
Лепестки сорвал у розы!
 
 
Подурнела роза сразу,
На себя уж не похожа,
Не лицо у розы – рожа!
Ветер, ветер, ты зараза!
 
 
Плачут горестно поэты,
Зашвырнули напрочь перья,
Ни во что уже не верят,
Жить им муторно на свете!
 
 
Роза плачет —
                  жалко бедных,
От такого униженья
Запропало вдохновенье,
Ускакал Пегас бесследно!
 

 
Ее миную стороной.
Я стар и сердцем слаб, и болен,
И жизнью рисковать не волен,
Я нынче не ее герой!
 
 
Она красой, что выше нет,
Обворожит и очарует.
Я долго ждал,
                  искал такую,
Но слишком сложен белый свет.
 
 
Но что ж замедлил я шаги,
В раздумье остановился.
Услышал: «Ты со мной простился?
Господь, поэту помоги,
 
 
Чтоб, не считая свои годы,
Не ведал странной маеты.
Не отвергая зов природы,
Любил красивые цветы».
 
 
Я к розе медленно приблизился,
На миг утратив речь и ум.
Как будто с неба ангел снизился,
Досужий прекратился шум.
 
 
Лишь мое сердце бойко билось.
Чтоб радость не пошла во вред,
Зажмурившись, сказал:
                                «Приснилось…
Назад на много-много лет…»
 

 
Запах источен до донышка,
Лепестки засохли на земле.
Ни на той и ни на этой зорюшке
Делать нечего уже пчеле.
 
 
Взят нектар до капли за полмесяца,
В ульях мед – такого не сыскать!
Лето – улыбчивая кудесница
Сотворила эту благодать
 
 
Из лучей, из всплесков свежести
И звучанья ранних соловьев
В первозданной
                     ведренной безбрежности
И в прозрачности моих стихов.
 
 
Так же буду с ними я встречаться
В дождь осенний, снежною зимой,
Как в часы цветенья, любоваться,
Трогать ветки ласковой рукой.
 
 
И не повторять, что было сказано,
Ведь они неповторимы. И
Попрощаюсь: «Вас не сглазил я,
Вы спокойно спите до весны.
 
 
А когда наступит пробуждение,
И задышит каждый ваш росток,
Я умру и стану привидением,
Буду я тогда от вас далек,
 
 
Может, в кущах райских. Но, поверьте,
Я не перестану вас любить».
Роза покачнулась: «Твое сердце
Я могла б насквозь шипом пронзить…»
 

2
Я сторож цветов

«Я сторож цветов, Богом назначенный…»

 
Я сторож цветов, Богом назначенный
Словом молитвенным их охранять,
Когда они кровавыми слезами плачут
И начинают безмолвно на помощь звать,
Я к ним являюсь с обнаженною головою,
В рубище, окрашенном брызгами зари,
И лепестки окропляю святой водою,
И маку говорю: «На радость гори!»
Ромашке говорю: «Золотистой струйкой
Весели до предзимья закатного дня.
Упокоюсь. Не упавшая с ветки сосулька,
Ты смиренно уснешь на груди у меня».
 

Я Бога искренне любил

 
Меня придут похоронить
Коты бездомные, собаки
И воробьи.
            Как после жить?
И улыбнется кто их драке?
И вынесет кто им еду
Отдельно по породам, видам?
Коль надо, отведет беду,
Притушит ласкою обиду?
Им человек сегодня враг,
Сам часто я с людьми в раздоре.
Я убегал от них в овраг,
Чтоб выплакать в забвенье горе,
Страданье. Это все от них
В мой адрес исходило часто,
В лицо бросали злобно: «Псих!
Будь проклят и вовек несчастлив!»
А чем я им не угодил,
И наши колеи распались?
Я Бога искренне любил,
Творил с Природою на пару.
А «массы» перли, одичав,
Все сокрушая хладнокровно.
Христос, молитва и свеча…
Весь мир в стенании утробном.
И Он торопится спасти
Его реально, а не втуне.
А что вселенские весы
Предсказывают при свете лунном?
Христовы сомкнуты уста.
Зашла глубоко тень исчадья.
Умру. И окропит роса,
Ромашек заструится ладан,
И голоса взликуют птиц,
Приблизятся к избушке звезды,
Их бесконечность верениц
Окинут горним взором розы.
 

Я слышу трубный зов

 
Вороний первобытный рев
Меня с соломенной лежанки
Поднял. И я, оставив кров
Шалашный, вылез на полянку.
Стенали в поднебесной мгле
И мощью всей намереваясь
На небесах и на земле
Затеять чертоломно сварню!
Я птицу черную боготворю
За дикий норов средневековых боен.
Забьется трус в глубокую нору,
Храбрец же не помедлит, в чисто поле
В доспехах выйдет ― то ль он Пересвет,
То ль Дон Кихот. То ль собственной персоной
Я ― супротивник тех, кто «вхожий в свет»,
Боец пера прожженный, закаленный.
Иду! Иду! Я слышу трубный зов!
Ведь Русь и ваша вотчина извечно!
Вот одолел подлесок, душный ров.
Вот дол. Вон Путь Священный Млечный.
Но где «они»? Их нет. И тех, и тех.
Кто заодно со мною был. Кто против.
…Не торопись сказать: «И смех и грех!».
Не ты со мной, а ворон в смертной роте.
 

Кусты в России

 
Кусты в России ― это символ
Особой стати. Им цена
Высокая. Порою зимней,
Когда и лето. И луна.
И дождь внезапный. И погоня.
Тяжелых каблуков громы.
Под тенью дремлющие кони.
От ягод круглые сумы.
То сенокос. То жатва хлеба.
То пахота. То в церковь путь.
И мошкара. И те же слепни.
К посадке надо подвернуть.
И переждать. И малой веткой
Обзавестись ― с ней удобней!
И «жисть» ― цветы…
                              не цветики.
И прочь комар летит скорей.
Поэтому, куда ни глянешь,
До бесконечности кусты.
Их рубят в осень, вешней ранью,
Сдвигают трактором в костры.
Но мне невесело становится,
Я в том усматриваю надлом.
И рифма неуклюже ломится
Содеять подлость над стихом,
Как тем бесстрастным топором.
Я сам разгон умиротворяю,
Беру привычные бразды,
Строку за строчкой напеваю
За уцелевшие кусты.
Они не зря в России нашей,
Они для худа и добра.
Мне куст калины веткой машет,
Он обещает полведра
Обрызганных росою ягод,
Как жизни всей моей намек:
Где худо было, там и благо,
Исход где будет, там исток.
 

Гром

1

 
Я вышел,
          чтоб послушать гром,
Чтоб разгадать его мотивы,
Потом запечатлеть пером
В стихотворенье это диво.
Он в темной вышине звучал
И мне подспудно показалось:
Мою задумку понимал ―
Протяжно небо сотрясалось.
Гром рокотал, гремел, ревел
В какой-то неуемной спешке.
Но я немногое сумел,
Я уловил лишь то, что внешне.
И вот он отчужденно смолк
Одною нотою нестройной.
И сам я был до слез расстроен,
Что «…лучше выдумать не смог».
 

2

 
Смотрю в лицо воде,
В глаза траве, цветам.
Я руку подаю ветвям,
Киваю лебеде.
Общенья нет милей,
Хоть час,
         хоть целый день.
Дуб приглашает в тень.
«Прими букет лучей!» ―
Полянка мне поет,
Красуясь васильком.
А ласточка зовет
В полет:
        «Увидишь гром,
Он с бородой, большой,
Конечно, он не Бог,
Но он Его сынок
С большою бородой.
Я видела, вчера
На мир ты выходил.
Он, Гром, тебя простил,
Знать, не пришла пора
Постигнуть суть небес,
Явлений тайных сонм.
Наступит вечный сон
И ты…».
Воспрянул лес
И зашумел, сердит,
И дуб зарокотал,
Как будто громом стал
И мне уйти велит.
Ушел.
     Я человек,
Мой разум еще слаб,
Я своевольный раб…
…Средь лета выпал снег.
 

«Безмолвье облаков меня смущает…»

 
Безмолвье облаков меня смущает,
И я теряюсь… Нет, не распознав
Их волеизъявлений, как прощанье,
Как совокупность органичных прав.
Они стоят. Иль движутся незримо
На север иль на юг, не знаю я.
Они одни в пространстве нелюдимом,
Родня им только кроткая заря,
Которая, стесняясь их величья,
Чуть зарумянившись, уйдет за холм.
Они не будут также безгранично
Свой в выси соблюдать беззвучный хор.
И я, завороженный этой тайной,
В соседстве с одуванчиками сам
На них своей душою схожим стану
И место мне они уступят там?
 

Прогулка с фотоаппаратом

 
Мне нравится с фотоаппаратом
На воле целый день бродить,
Он стал мне другом, даже братом,
Я смог понять и полюбить
Его характер и натуру
И «возмущения» порой,
Когда случается я сдуру
Неловкой прикоснусь рукой
Иль под полой не спрячу вовремя
От снежной пыли, от дождя,
И он тогда обидно «воет»:
«Не будет кадра для тебя!»
Но в основном мы ладим. Наши
Прогулки плодотворны. И
На снимках облака над пашней,
В сугробах сельские дворы.
И еще радуга над падью,
С птенцами ласточки гнездо
И россыпь на дороге града,
На срубе мокрое ведро.
Десятки простеньких картинок
Моей окраины родной,
Я их не прячу, без заминок
Кажу, кто с утренней душой.
Фотоаппарат при этом рядом
И непременно будет кадр:
Казачка, а в глазах отрада,
Не женщина, а божий клад!
Я разгляжу ее до тонкостей
И еще боле восхищусь.
О, многоцветная и звонкая,
Неувядаемая Русь!
 

«Утро. Солнышко…»

 
Утро. Солнышко.
                     Воробьи
В кроне тополя скучковались
И на все-то трезвонят лады,
То восторженно, то скучновато.
Вот как будто ручьи журчат,
Вот как будто картошка жарится.
Неожиданно вдруг замолчат,
А тишина словно бы жалуется.
Значит, песня нужна воробьев
Утру, солнышку.
                   Так вот и люди
Меж собой тратят много слов,
Чтоб одно лишь светилось: любим!
 

«Воронам всласть предзимья холод…»

 
Воронам всласть предзимья холод
И замешательство людей.
Село какое или город
Им с поднебесия видней.
И потому они, куражась,
Нещадно звуки издают,
Как невидимую поклажу,
Земному миру отдают.
Дабы в нем так же совершалась,
Как миллионы лет назад,
Ветров раскрепощенных шалость,
Дождя и снега сущий ад.
Зачем, зачем им это надо?!
Подвох ли в том? Иль гневный раж?
Но вот уж выстрелы за садом…
И в выси поисчез мираж…
И как-то стало все рассеянным,
Утратился реальный вид,
Не представляю я Расею
Без ворона… Но он убит!
 

«Тих сентябрь…»

 
Тих сентябрь.
                О чем задумался,
Локтем месяц отстранив?
Август ― младший брат, разулся,
Удалился между нив.
Зря прозвали звездочетом,
Счет он вел медвяным дням.
Камышинки, словно четки,
В такт пощелкивали шагам.
В марево он удалился,
Полдень млеющий унес.
Месяц новый народился
Вдалеке от ярых гроз.
Эта с присказкой примета,
Хоть гадай, хоть не гадай,
Не получится ответа.
Тих сентябрь,
                 сентябрь не май.
У него свои посулы
И потуги, и стезя.
Жжет затылок, студит скулы,
Разумеется, не зря.
Он готовится. Он чует.
Дальше зрит чем облака.
Левитан его рисует
В Плесе и без «локотка».
Все овеяно свиданьем
С гостем кущей и лугов.
Он придет зарею ранней,
Вестник праздничных снегов.
Лишь бы мой сентябрь сдюжил
На изломе годовом.
И не вмерз бы месяц в лужу
Под нечаянным окном.
 

«На гроздь калины подышал…»

 
На гроздь калины подышал,
И гроздь проснулась,
                              покачнулась,
И иней нехотя опал,
И как бы жалобно свернулся
Мышонком белым возле ног,
А ягоды все рассмеялись.
Я рад, что в зимний день помог,
Чтоб с белым светом не расстались,
Чтобы еще хотя б на миг
С душой моею бы в согласье
Напомнили о лете красном,
Что неизменно мир велик.
 

«Животные о трусости не ведают…»

 
Животные о трусости не ведают,
Они сражаться будут до конца
За норку и за гнездышко на ветке,
За малыша-котенка, за птенца.
Они о смерти ничего не знают
И в облаках, как люди, не витают,
Таит особый смысл для них звезда,
И, глядя на нее, они тоскуют,
И сердца затихает стук в груди.
И только ветер беспристрастно дует ―
Нет у него единого пути.
 

«В поводу могутной суеты…»

 
В поводу могутной суеты,
Вопреки хуторским кривотолкам
В конце дня приносила цветы
Мать Анюта с колхозной прополки.
Помещала букеты в горшок,
Наливала водицы с колодца.
«Этот, красный, гляди, петушок,
Этот лютик, похожий на солнце.
Клевер зорюшки ранней алей,
Василек голубее дождинки.
Нету их красивее, милей
Во всей вольной родимой Донщине».
Слушал я и боялся дышать,
Чтоб слова ее сердцем запомнить.
Свою песню любовью наполнить.
Осиянное детство. И мать.
 

«Ноябрь свои узоры кажет…»

 
Ноябрь свои узоры кажет,
Здесь черно-белые цвета
Преобладают. Будто сажей
Проведена вдали черта
По горизонту леса, мутно
Подтеки хилых облаков
Ввысь, чтоб собой запачкать утро
До вызревающих снегов.
Реальная картина местности,
Без подмалевок, наугад.
Проселок, как болота месиво,
Но я всему подспудно рад.
Сгодилась странника сноровка,
Нет выше для меня цены ―
Позолоченной солнцем бровки
И вздыбленной речной волны.
 

«У деревьев есть глаза и уши…»

 
У деревьев есть глаза и уши,
К ним я подхожу, смущенья полн.
Вот она, знакомая опушка,
И с фанеркой на макушке кол.
«Берегите лес!» ― слов этих нету,
Стерты ветром, вымыты дождем.
Да и ни к чему они на свете,
Есть ведь клич: «Один мы раз живем!»
Ох, «живем… «Грехов-то вон до неба,
Сам Господь, поди-ка, в ступор впал!
Кинет с облаков свой судный невод ―
Души в нем… лицом кто в грязь упал.
Я ― духовник, я ― посланник неба,
Вижу, как земли стареет лик.
А над безымянной тусклой греблей
Раздается безнадежный крик…
Огради от зла, Господь! Я тоже
Песнею озвучу высоту,
Людям, обезумевшим поможет
Обрести земную красоту.
 

«Воробьи не запасают на зиму…»

 
Воробьи не запасают на зиму,
Им всегда найдется что поесть,
Россыпью в овсюге мелком лазают,
Тут добра, что разом не унесть.
Спелый колосок сглотнут и сыты,
Главное, птенцы, вон как пищат,
Постоянно клювики открыты,
В гнездышке с десяток малышат.
Для родителей забота и отрада,
Целый день туда-сюда снуют,
С огорода, пасеки и сада
Пищу калорийную несут.
Дело свое птахи уважают,
Скопом побеждают замять зим.
Нам они во многом подражают,
Вот и нам так подражать бы им.
 

Динка

 
Она меня признала, угадала,
В разлуке были целый год почти.
И мордою к моим ногам припала,
В глазах плескались радости лучи.
Ну что ты… хватит… не лижи ботинки,
Я не какой-нибудь корявый жлоб!
Скажи, где долго пропадала, Динка?
И по-старушечьи не морщь ты лоб.
Все поняла. И встала. Пригласила.
И повела проулком, пустырем.
Живая опахнула душу сила,
Не стал себя я чуять стариком.
Овраг, густой терновник. И ложбинка.
О, чудо! россыпь золотых щенят!
Заулыбалась горделиво Динка…
Мы все пришли в мой заповедный сад.
Давно такого счастья я не ведал,
Забыл про хвори, то, что одинок,
Что, испытав бесчисленные беды,
Взор на меня свой устремил Сам Бог.
 

«Ветер вытесняет, прогоняет…»

 
Ветер вытесняет, прогоняет
И сметает всех, кто на пути.
А порой калечит, убивает,
Оглашает: с ним ты не шути!
Да и кто осмелится силище
Этакой преграду водрузить!
Соловьем-разбойником засвищет,
Не преминет баско проучить.
Сумасшедший, ломовой, жестокий,
Кто он есть? Исчадье сатаны?
В черном космосе его истоки?
Первобытно-дикий и далекий,
Вечный образ призрачной войны.
«Погоди, меня послушай, ветер,
Я ль тебе не брат? Ведь тоже я…»
«Нет, не брат! Ты избегаешь смерти,
Ведь тебя взлелеяла земля.
Хоть иные на меня похожи
Из людской когорты ― та же спесь,
Неуемность лихости до дрожи ―
Все на свете погубить и сместь!»
Я гроза ему как подтвержденье
Умыслам ― крушить и разрушать.
Ветер, ветер, ты, возможно, гений,
Но Вселенная для всех нас мать.
 

«Август, сыто опьянев от меда…»

 
Август, сыто опьянев от меда,
Распахнул просторы сентябрю.
Поменялась не тотчас погода,
Взглядывая тихо на зарю.
Что она лукаво предвещает,
На своем гадая костерке?
Тает солнце, кротко убывает,
Угасает синь на ветерке.
И пошли, поехали подвижно
Облака, смородины спелей.
Но еще покамест не облыжно,
Но все остуженней и тучней.
Движется прохлада соразмерно,
Не сбиваясь с верной колеи,
Без угроз ущербности и терний,
От небес отлучки, от земли.
И во здравие озимки, пашен
Льет туман целительный настой ―
Совокупность яблок и ромашек,
Колготною, палою листвой.
Но пора, пора дождю, уж время,
Есть кому подать с небес сигнал.
И под травяною сел беремя,
Десять, двадцать капель насчитал.
Вскоре я со счета сбился разом,
Гул пошел и дол заполонил.
Я в просвет, ликуя, кинул глазом
И подумал:
          «Я еще б пожил!»
 

Слепой кот

 
Кот припожаловал. Отморожены уши,
Хвост, а на шее лишай.
Об ноги трется, не лезет в душу
И не просит, как пройдоха, на чай.
Он не из таковых, не попрошайка,
Прожил весь век у людей
Богатых, владельцев «Чайки»,
Офиса, особняка в семь этажей.
Кот, разумеется, был котенком
Игручим, господских детей забавлял.
Рос с годами, мяукал тонко,
Работу свою выполнял.
Помимо того, что услаждал семейку
Ласковою песенкой под нос,
Ловил мышей под садовой скамейкой
И на показ их хозяину нес,
Чтобы тот воочию убедился,
Что животное не зря ест хлеб.
А время летело.
                  Он услышал: «Обленился…»,
А на самом-то деле ― ослеп,
Поослаб от старости изрядно.
И вот этот самый кот
У двора моего сказался. «Отрадно», ―
Я сказал. И мы пошли от ворот
В дом. Он ведь не первый
Изгнан теми, кто бессердечен, скуп.
Даром не тратя на воздыхания нервы,
Я сготовил на скорую руку суп,
Покормил нечаянного гостя.
Он проспал трое суток подряд.
И с другими котами сошелся так просто,
Словно был им он кровный брат.
Я не стал его мучить вопросами,
Где и сколько блукал, когда
Изгнан был. Закурил папиросу,
Обронил добродушно:
                             «Проживем. Не беда».
 

Великое не сгинет

 
Животные все в мире и растения
В лицо извечно знают нас, людей,
При встрече смотрят нам в глаза растерянно
И спрятаться торопятся скорей.
По разным закоулкам разбегаются,
По отдалям небесным разлетаются,
Зайчишки, волки, снегири, стрижи.
А нам казалось ―нет у них души.
Завидя нас, за ветку ветка лезет,
Как под крыло, кто близок по крови,
Черемуха, что расцвела под лесом,
Цветок лазоревый (ох, не сорви!).
Не все и не всегда так безнадежно,
Среди людей есть те, кто схож во всем
И с тем же снегирем, кустом отрожным,
Росою окропленным купырем.
И потому-то связь не прерывается
И боже упаси, чтоб прервалась.
Иду. И мне ромашки улыбаются,
Губами смачно шлепает карась.
Великое да никогда не сгинет!
Ковчегом Ноевым Земля летит
В глуби созвездий сумрачных и синих
И воскрешенье вечное сулит.
 

«Вначале листья всплеском влажным…»

 
Вначале листья всплеском влажным
Оповестили: осадил
Дождь край степи. И басом важным
Гром весть заздравно подтвердил.
Понятно, птичьи трели смолкли,
Стал твердым запах полынка,
А воздух с перезвоном, колкий ―
Глоток воды из родника.
И листья в этот миг молчали,
Но как хотелось им сказать:
Они с остатними лучами
Узор успели довязать.
 

«Калины куст приятен с виду ―…»

 
Калины куст приятен с виду ―
Зеленый плащ на нем хорош,
Господь нарядом не обидел,
Он ветру наказал: не трожь!
Все лето куст с росою знался,
И в кроне дуба, где просвет,
Звезде знакомой улыбался,
Пока ее плескался свет.
Но стало на земле студеней,
И даже иней пал с небес,
И куст мой сбросил плащ зеленый,
И диво озарило лес!
Калины гроздья обнажились,
На каждой ― ягод спелых горсть,
На гибких стебельках пружинясь,
Горят они, как брызги зорь.
 

«Дышал на розу перегаром…»

 
Дышал на розу перегаром
Мужик (он беспробудно пил
Недели две), шептал: «Недаром
Поэт Сергей Есенин жил…»
И продолжал в таком же тоне,
Губами розу приласкав:
«Явись, явись… Россия стонет,
Утративши и честь, и нрав.
Спаси ее волшебным словом
И песней звонкой, росяной,
Восстань над посмурневшим долом,
Спаситель, богатырь, герой!».
Но оказалось не у дела…
На грядке бедствий не избыть.
Подумал: «Надо бросить пить,
Вон даже роза почернела!»
 

«Вздыхаю над птенцом, упал что из гнезда…»

 
Вздыхаю над птенцом, упал что из гнезда,
И над котом, машиною раздавленным.
И как цветение настигнет вдруг беда,
И оно гибнет вскоре под ударами
Мороза. Мысленно ищу ответ.
Вопрос же вечный:
                         так зачем случилось?
А тьма меж тем уж заслоняет свет,
Проглядывает тлеющей лучиной
Меж тучек месяц, как меж скал, что враз
На дыбы встали, подавляя вживе
Земное.
       Как звучал Верховный сказ
И нотки не было в нем ни одной фальшивой.
Что даль неведомо куда-то унеслась
И унесла с собой деревни, плесы
И охладевших душ святую ясь.
Бог созерцал беспомощно и косо.
И сознавал трагедию. И слом
Той сущности ― она от Сотворенья.
Уж не вернуть мне сына, мать и дом,
Уже недописать стихотворенья.
 

«Цветенье с привкусом полыни…»

 
Цветенье с привкусом полыни.
Душа моя, остепенись,
Ты не чужая и поныне,
Хоть резко поменялась жизнь.
Ее замедлилось движенье,
Небесный хлад кровь остудил.
Довлеет чувство огорченья:
Кому-то что-то не простил.
Зачем борения, раздоры.
И поле боя. И гроза.
И пепла грубые узоры.
И ядовитая роса.
Притухшее возобладанье
Мирским. Оно ведь так должно.
Цветы взирают с пониманьем.
Не все мертво, что сожжено.
 

«Ветер-баловень лето…»

 
Ветер-баловень лето
Отпустило ― лети!
Не срывайся. Не сетуй
В бездорожном пути.
Ветер вольный помчался ―
Вот забава ему,
Он деревья качает,
Беспокоит траву.
Охать нам не пристало,
Брови хмурит:
                «Ох, бес!»,
Травы бодро восстали,
Ожил птицами лес.
Зной рассыпался вдребезги.
Ветер-труженик спит.
И с улыбкою трепетной
Лето с неба следит.
 

«В природе здраво все и правильно…»

 
В природе здраво все и правильно,
Оплошность всякая чужда:
Движение, дыханье плавные,
Примет нет зримых и следа,
А оживление, волнение,
Тут даже звезды в пляс идут.
Грядет бессмертное явление,
А травы наземь упадут,
И превратятся в крылья волны,
Вспарят…
         Легко ли им лететь?
И месяц улыбнется полый,
Чтоб в блеске солнца умереть.