Текст книги "История как Промысл Божий"

Так дополняет и редактирует американскую конституцию сама американская жизнь. Или, точнее, те, кто господствуют в ней и направляют ее ход.

Вот о чем умолчала американская конституция. Как и о том, что если высокие идеи изгоняются из общества в частную жизнь, то в общей жизни должны нарастать и стать господствующими идеи низкие, выгодные плутократам.

А выгодны они им потому, что подсовывают американцам лишь видимость их свобод, а на самом деле лишают их подлинного разума и подлинной свободы. Ибо действительно свободный и разумный человек опасен для религии денег. А с обманутыми и бессильными людьми делай что хочешь. Они как мягкая глина в руках подлинных господ положения.

Вот причина того, что плутократия не может смириться с существованием человека, созданного по образу и подобию Божию. Вот почему она должна лишить его этого образа и сделать его своим рабом, не сознающим своего рабства по причине своего низкого умственного и нравственного развития.

А низкий уровень умственного и нравственного развития обеспечивается американской системой образования, из которой изъяты наиважнейшие вопросы, связанные со смыслом человеческой жизни, и раздуты почти до бесконечности все остальные вопросы, имеющие в лучшем случае второстепенный характер. Однако, лишенные своей основы, они только запутывают людей, и чем дальше, тем больше.

Итак, следствием внерелигиозной организации светского государства должна была стать, и действительно, стала практически всеобщая гонка за личным успехом в жизни, понятым внерелигиозно. Она началась в США, а затем стала захватывать постепенно весь мир.

Но она не сводится к гонке за наибольшими деньгами в их чистом виде. Она имеет самый разнообразный характер. Здесь и борьба за самое выгодное образование, открывающее перспективы, недоступные для других. Здесь и карьерный успех во всех его видах – профессиональном, должностном и всяком ином.

Но все эти успехи так или иначе связаны с денежным содержанием тех, кто добивается успеха.

В развитом капиталистическом псевдообществе любой талант и любая красота, любая честность и любое благородство имеют свое денежное выражение. Они знают себе цену или, во всяком случае, догадываются о ней. А если не знают и не хотят подчиняться негласным расценкам, то зачем, спрашивается, организованная преступность во всех ее видах? Чтобы учить дурачков и дурочек, не понимающих, в каком мире они живут.

Все бездоходные таланты не стоят в этом псевдообществе и ломаного гроша. Любая бездоходная нравственность заслуживает презрения или, в лучшем случае, искренней жалости. «Если ты такой умный, то почему ты такой бедный?»

За пределами гонки за материальным успехом остаются лишь единицы, какие-то неудачники, именуемые «аутсайдерами» или «лузерами».

Конкуренция в экономике, политике и культурной жизни, ограниченная лишь формальным соблюдением существующих в стране законов, – вот главный принцип, определяющий дух этого «общества». Она же и главный «воспитатель» едва ли не каждого человека, принадлежащего к этому псевдообществу. Конкуренция втягивает в себя даже тех, кто не хотел бы в ней участвовать, но вынужден это делать ради своих детей и своей жены. Чтобы не сделать их несчастными и не стать в их глазах презренным «лузером».

Принцип борьбы за свое личное «счастье» так близок греховной стороне человеческой природы, что, казалось бы, не нуждается в рекламе. Но на самом деле это не так. Реклама нужна, но не всякая реклама. Задача правильной капиталистической рекламы в том, чтобы облагородить эгоизм, придать ему самые привлекательные черты, уверить всех, что стремление каждого к собственной выгоде имеет созидательный характер. «Если каждый будет стремиться к своей личной выгоде, то в результате выиграет все общество в целом и каждый его член. За исключением самых плохих людей – реакционеров. Но о них не стоит заботиться. Они вымрут сами, без посторонней помощи».

Итак, всеобщая конкуренция. Для одних это конкуренция за приобретение наибольшей власти, наибольшего богатства, наибольшей славы и наибольших наслаждений и развлечений. А для других, чьи возможности невелики, – просто за наилучший материальный достаток и доступные им наслаждения и развлечения.

Но что же в таком случае остается от христианства? Оно оказывается ненужным, разве лишь в качестве предлога для рождественской елки с традиционной на Западе индейкой.

Вот как все просто. Но на самом деле даже при этой простоте есть кое-какие сложности.

Дело в том, что американцев, как и американизированных европейцев, следовало оберегать от понимания того, что с ними происходит. Ведь не такие уж они стопроцентные бараны, чтобы погрузиться полностью в добывание денег и связанные с ними «шопинги».

Американцам следовало оставить иллюзию, что они по-прежнему добрые христиане или, во всяком случае, верят во что-то высокое. И не только оставить, но всячески ее укреплять. Эта иллюзия должна успокаивать их до какого-то времени, пока в них еще не уснул навсегда голос совести.

Вот почему американцы пока еще массово верят в Бога. Верят, но посещают храмы все реже. А руководствуются христианскими идеями и того меньше. Ведь, как говорится, время – деньги, а свободного времени у современных людей все меньше. Оно поглощается полностью гонкой за успехом и сопутствующими этой гонке наслаждениями и развлечениями.

И лишь в самых необходимых случаях – крещение детей, венчание, отпевание близких – приходится посещать храмы. И то же самое происходит в американизированной Европе.

А теперь задумаемся о том, что было у нас, в православной империи, до ее разрушения.

Православность ее была дырявой, особенно с Петра Первого, идеализировать ее нельзя. Но при всех ее недостатках и пороках она, оставаясь во многом все-таки православной, давала основной части населения такую картину общества и мироздания, на которой ценности христианства были обозначены в основном понятно.

Понятны были и основные ориентиры в жизни людей, и основные нормы их жизни. Пусть окружающая действительность противоречила во многом этим ценностям, ориентирам и нормам, но христианское учение о греховной поврежденности человеческой природы объясняло это противоречие. Объясняло не полностью, но все-таки до известной степени объясняло. В целом же подданные православного монарха, даже при слабом их знакомстве с христианским вероучением, имели в своем христианском государстве свою духовную силу. Которая, по меньшей мере, мешала им скользить в эгоизм с той скоростью, с какой скользили в него граждане Соединенных Штатов Америки.

Хотя скольжение это было все же заметным. И оно было связано с капитализацией России.

Этому духовному опусканию препятствовало еще одно обстоятельство. Неграмотные русские крестьяне не могли вдаваться в тонкости православного вероучения, да и не учили их этому. Но они понимали главное: без Бога не проживешь, а православный Бог – это как раз тот Бог, который близок их сердцу. А православные святые тоже были близки их сердцу. Особенно такие, как Никола Угодник, Мария Египетская, Владимир Красное Солнышко, отец Иоанн Кронштадтский.

Кроме того, русские крестьяне самими условиями своей жизни были приучены к тому, что в одиночку не проживешь. Жить можно лишь так, что ты помогаешь всем, а все помогают тебе. И этот спасительный принцип соответствовал вполне основным нормам христианской жизни. Поэтому эти нормы вошли так прочно в русскую душу.

Об этом спасительном принципе жизни русских крестьян едва ли слышали конструкторы американского государства. А если б услышали, то, несомненно, отвергли б его с негодованием. «Как можно! Как можно ограничивать права человека его обязанностью служить всем? Это же явное беззаконие!»

Вина России перед плутократами Запада была еще и в том, что она опровергала самой своей историей главный его аргумент в защиту безрелигиозного государства. В православной России (вопреки утверждению американцев, будто господствующая религия обречена давить и унижать все остальные религии) все вошедшие в нее народы свободно исповедовали свою религию и жили в соответствии со своими собственными традиционными нормами жизни. Если какие-то исключения из этого правила все-таки были, то они касались в основном русского народа, чье православие было оказенено Российской империей после того, как она стала строить себя по протестантскому образцу.

Думается, что нерусским народам России было бы и сегодня куда безопаснее жить в православной России, нежели в России «светской», то есть безбожной. А особенно в том случае, если б она возродилась в куда более православном виде, нежели была в прошлом, когда ее разъедали и свели на нет западные влияния.

Невинный вопрос: с каким народом безопаснее жить по соседству другим народам – с безбожным или религиозным, чья религия имеет высоконравственный характер?

Соседство с народом безбожным подобно соседству с дурным человеком – вором, развратником и больным заразными болезнями. За таким только и следи, чтобы не натворил бед. А могучий и, что особенно важно, высоконравственный сосед, даже если он иноверец, – это сила всякого истинного хозяина своего собственного дома и своей собственной земли.

Из сказанного следует, что лишение русского народа его православной государственности было катастрофой не только для него самого, но и для других народов России. Катастрофой в указанном выше смысле, при всей неоднозначности процессов, происходивших в России как до 1917 года, так и после него.

А если так, то и возрождение в России православной государственности потянуло бы за собою, в первую очередь, религиозное, нравственное, национальное и политическое возрождение русского народа. А вслед за его возрождением или даже вместе с ним началось бы религиозное, нравственное, национальное и политическое возрождение других народов, ныне пребывающих, как и русский народ, в состоянии идейной дезориентации. В состоянии опаснейшем, из которого нет и не может быть другого выхода, кроме указанного.

Сохранение же в России государства безрелигиозного стало бы продолжением геноцида русского народа. Геноцида, маскируемого ныне фальшивыми словами о правах человека и недопущении религиозной и национальной розни. Ибо никакие права человека невозможны без права его народа на его самоорганизацию, а религиозная и национальная рознь в стране как раз и порождается светским государством, антирелигиозным и антинациональным по своей природе.

К сказанному добавлю, что продолжение геноцида русского народа связано с перспективой последующего геноцида и других народов России. Сегодня они нужны мировой плутократии лишь в качестве врагов русского народа, способных его обессилить. И только в этом качестве они получают или могут получать от мировой плутократии поддержку и поощрение. Но как только русский народ будет разрушен окончательно (если такое случится), то настанет очередь уничтожения и этих народов силами мировой плутократии. Задуматься о чем этим народам было бы полезно еще задолго до того, как они лишатся своего возможного союзника.

Сказанного, думается, достаточно, чтобы понять самое главное: спасением для народов стало бы государство религиозное. Но не всякое религиозное государство, а лишь такое, чья религия имеет высокоразвитый в нравственном отношении характер.

Вопросов, связанных с дальнейшим раскрытием этой темы, должно быть много. Но здесь отвечу лишь на самый важный вопрос: а способны ли народы России в их нынешнем состоянии решить столь трудную задачу – выстроиться в праведный Союз российских народов, имеющий своим основанием православный русский народ?

Не сомневаюсь в том, что они в их нынешнем состоянии этого сделать не могут.

Однако есть одно обстоятельство, спасительное для них. Если они поймут, какова истинная природа США и какая судьба ожидает русский народ и другие народы России при сохранении их нынешнего состояния, то спасительные перемены могут стать реальностью. Смертельная опасность разбудит в народах России такие внутренние их благие силы, которые сделают невозможное возможным.

Что же касается США с их союзниками, то главный их интерес заключается в том, чтобы не допустить понимания народами той опасности, которая им угрожает.

Рассредоточить их внимание на что угодно, чтобы они, утопая в противоречиях внутренних и внешних, слабели все больше и таяли все успешнее перед тем, как исчезнуть окончательно из истории.

О русском народе

Судьба русского народа и его государства может быть понята только в контексте всей истории человечества, понятой по-христиански. А наиболее правильным пониманием христианства является, на мой взгляд, православное его понимание.

Вне такого контекста судьба русского народа (как, впрочем, и всякого другого) может быть понята так же ущербно, как понимается всякая часть неизвестного целого, вырванная из этого целого.

Но почему, размышляя об истории христианства, я выделяю в ней роль именно русского народа? Только ли потому, что это самый большой православный народ, ставший после гибели Византийской империи основным носителем православия? Или не только поэтому?

Речь об этом пойдет далее. А пока отмечу, что ничуть не меньшую роль в истории христианства сыграли три другие великих народа: евреи, греки и римляне.

Роль евреев в истории заключалась в том, что Бог дал через них всему человечеству основополагающие знания о Самом Себе, о созданном Им мире и человеческой истории. Но мало того. Их роль заключалась еще и в том, что они послужили в лице Пресвятой Богородицы самой достойной частью всего человечества для воплощения через Нее Бога в лице Иисуса Христа. Однако и этого недостаточно для понимания роли евреев в истории. Именно они (а точнее – лучшие из них) стали первыми учениками Иисуса Христа и Его проповедниками среди других народов. А в силу этого – и величайшими учителями всех христиан в мире.

То обстоятельство, что евреи в истории вели себя часто не лучшим образом (выражаясь предельно мягко), не должно перечеркивать их великих заслуг, обозначенных выше.

И даже то обстоятельство, что они в их организующем центре приговорили к распятию на кресте пришедшего к ним Богочеловека Иисуса Христа и взяли на себя ответственность за Его убийство («кровь Его на нас и на детях наших», Мф. 27:25), а в дальнейшем стали самыми лютыми врагами последователей Христа, не должно перечеркивать того доброго, что они сделали в истории.

Всякое одностороннее суждение о евреях уподобляет судящих о них худшим из евреев, которые извратили неоднозначное отношение Бога к язычникам и тем самым извратили свое понимание своей собственной миссии в истории, что стало причиной отвержения ими Иисуса Христа и последующей их разрушительной роли в истории человечества.

«Апостол язычников» Павел предупреждал бывших язычников, принявших благую весть о Христе, об опасности повторения ими греха самопревозношения, которым еврейское большинство отломилось от правой веры. Он учил христиан из язычников смиренно думать о себе и не перечеркивать того доброго, что сделали лучшие из евреев в прошлом (Рим. 9 и 11).

Другим великим народом, сыгравшим выдающуюся роль в истории христианства, были греки. Будучи еще язычниками, они создали высокое для своего времени искусство мысли, которым обогатили все человечество.

Они выработали новый вид языка, предназначенный для выражения тончайших мировоззренческих смыслов, которых не было ни в общенародном греческом языке, ни в литературном их языке, ни в специальных их языках – математическом, медицинском и музыкальном. Ни в других специальных их языках.

Философский язык был тоже специальным их языком, но его значение стало неизмеримо большим, чем значение других специальных языков. Он стал тем инструментом, который был использован в дальнейшем христианскими богословами для раскрытия ветхозаветных и новозаветных истин. Да и самими христианскими богословами стали в основном тоже греки, что не было, конечно, случайностью. А если не греки, то их соседи, воспитанные на греческой философской культуре.

Если лучшие из ветхозаветных и новозаветных евреев помогали Богу заложить фундамент Церкви, то лучшие из дохристианских и христианских греков помогали Ему в возведении ее стен и внутреннего ее устройства. Но, разумеется, сказанное есть только сравнение, потому что Церковь не здание, а нечто гораздо большее.

Однако роль греческой философии не исчерпывается сказанным. Она разрушала языческие верования греков и соседних с ними народов и подготавливала тем самым их сознание к восприятию истин христианства задолго до его появления в истории. А разрушала она языческие верования двояким образом.

Одни из дохристианских греческих философов ставили под сомнение или даже открыто отрицали верования язычников. Это были в основном материалисты. Но не только они.

Другие, наоборот, старались совмещать языческое многобожие с возвышенным единобожием, причем высказывали иногда такие высокие мысли, которые вошли в дальнейшем в идейный арсенал христианства. Так, например, мысли о Боге как абсолютном Благе и о невыразимости Божества человеческими словами были высказаны впервые именно ими.

Выразителями таких прохристианских идей были, например, Сократ, Платон и Аристотель, которых некоторые святые отцы называли «христианами до Христа». Но еще больше приблизился к христианским представлениям о Боге и созданном Им мире иудей Филон Александрийский (25 г. до Р.Х. – 50 г. после Р.Х.). Приблизился потому, что, оставаясь правоверным ветхозаветным иудеем, находился вместе с тем под влиянием греческой философии, особенно Платона.

Третьим великим народом в истории христианства были римляне. Подобно дохристианским грекам, не подозревавшим о том, что они подготавливают своей философией почву для произрастания на ней евангельских семян, они тоже не подозревали о том, что своими завоеваниями и своим юридическим гением служат неизвестному им Богу.

Если бы римляне не создали великой империи, раскинувшейся по всему Средиземноморью, с ее великолепными дорогами и сравнительной безопасностью на них, то проповедь христианства была бы невозможна. Или, по меньшей мере, затруднена чрезвычайно.

Если бы на месте империи остались, как в прошлом, враждующие между собою народы, каждый из которых говорил только на собственном языке, то проповедь христианства была бы затруднена тем более. Замкнутые на своей сугубо национальной или даже на сугубо племенной жизни, они были бы неспособны ни на восприятие высших идей, ни даже на совершенствование своей собственной внешней организации. А если даже способны, то в самой незначительной степени.

Но что же такого ценного внес русский народ в историю христианства? На первый взгляд, почти ничего. Или, точнее, его вклад несравним по своей важности с тем вкладом, который внесли в нее евреи, греки и римляне. Русский народ не участвовал ни в закладке основ Христианской Ц, еркви, ни в возведении ее стен и внутренней ее отделке, ни в создании условий для ее распространения среди больших народов.

Хотя, конечно, он распространил православную веру на одной шестой части Земли. Он породил множество святых. Он создал великую иконопись, равной которой нет (за редчайшими исключениями) во всем мире. Он породил Достоевского, этого властителя дум едва ли не всех современных людей, думающих о смысле человеческой жизни.

Кроме того, русский народ оказался, похоже, самым спорным народом в мире. Ни один другой народ не удостоился таких крайних оценок, исключающих друг друга полностью. И такого разнообразия в этих оценках. Но случайно ли это?

«Странные вы люди, русские, – сказал нашему офицеру на Кавказе местный татарин. – Драться никто с вами не сладит, а пользоваться своими победами не умеете. Ну что вы получаете от всех здешних богатых стран? Ровно ничего. Вы оставляете себе только труды и расходы, а выгоды отдаете одним туземцам над другими, и никто вам не благодарен, а недовольных множество». Эти слова запечатлел как характерные для многих местных иноплеменников историк Михаил Погодин (Вечное начало. Русский дух. М.: Институт русской цивилизации, 2011. С. 47).

«Россия сгнила еще до того, как созрела», – сказал остроумный Вольтер. «Россия – это страна, граничащая с Богом», – писал австрийский поэт Рильке. «Русские – это недочеловеки», – считал Гитлер. «Мы – русские!.. Какой восторг!» – воскликнул Суворов.

«Мы, русские, друг друга едим и тем сыты бываем» – эти слова цитировал еще Юрий Крижанич. И они не устарели с тех пор.

А прибалтийский немец Вальтер Шубарт писал нечто иное: «Только Россия способна одухотворить человеческий род, погрязший в вещности и испорченный жаждой власти».

«Одинокие в мире, – вещал П. Я. Чаадаев в «Первом философическом письме», – мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили!»

Но если так, думаю я, то как же мог такой бездарный народ создать такой богатый язык, каким является, по словам знатоков, язык русский? Это загадка.

Однако, с другой стороны, продолжаю думать я, как мог русский народ, если он такой хороший, каким его иногда считают, создать столь знаменитый своим безобразием русский мат, которым ругается не только он сам, но даже, как говорят, моряки в портах всего мира? Да и не только моряки. Да и не только в морских портах.

«Русских положили возле параши – и правильно сделали!» – решила еврейская девушка Новодворская.

А англичанин Стивен Грахам писал веком раньше ее: «Я люблю Россию. Она для меня в некотором смысле есть нечто большее, чем моя родная страна» (Н. О. Лосский. Характер русского народа. М., 2005. С. 42).

«Увезите меня отсюда, – просил создатель первой русской национальной оперы Михаил Глинка, – я достаточно терпел эту гнусную страну…» И Пушкин писал нечто похожее: «Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом». И, что показательно, писал эти слова не в зеленой юности, а в, казалось бы, зрелости, всего лишь за год до смерти. Но уже через полгода после этих слов написал в ответ на русофобское письмо Чаадаева нечто прямо противоположное: «Клянусь честью, ни за что на свете не хотел бы я переменить Отечество или иметь иную историю, чем история наших предков, какую Бог нам дал».

Эта противоречивость была характерна не только для Пушкина, но и для цитированного выше Глинки. И для Чаадаева. И для создателя русофобских литературных шедевров Салтыкова-Щедрина. И для неистового западника Белинского. И для многих, многих других русских.

Достоевский писал, что русские заявили такую силу в самоосуждении, какой не было даже близко в других народах. Русские далеко перехлестывали по этой части границы здравого смысла. Ни один другой народ не оплевывал себя так самозабвенно, как оплевывали себя русские.

Но, с другой стороны, и ни один другой народ среди христианских народов не вознес себя так высоко, как русский народ. Он назвал свою страну Святой Русью. И что знаменательно: эти слова родились и жили не в правящем слое страны, а в самом простом русском народе.

«Загадочная землица», – писал, имея в виду русский народ, славянофил Юрий Самарин. «Загадочная русская душа» – эти слова родились на Западе и повторялись теми европейцами, которые поднимались до бескорыстных суждений о русском народе. До бескорыстных и… безрезультатных.

А безрезультатными они были потому, что русский народ ускользал от всякого определения. Противоречия, заключенные в нем, были так велики по сравнению с противоречиями в других народах, что не позволяли понять их причину. Что и немудрено: если сами русские не понимали себя, то как было понять их другим?

Русский народ и его история – это такая сложная и глубокая тема, что в ней тонут едва ли не все, пытающиеся в ней разобраться. Тонут, так и не достав до ее дна. И, возможно, я тоже утону в ней с таким же «успехом». Но это не значит, что в ней и не надо разбираться. Потому что народ, не осознавший себя хотя бы в самом главном, не может строить себя правильно. Он обречен плутать в потемках. А потому обречен на гибель.

Загадочно уже само месторасположение русского народа. Почему он выбрал в своей древности, когда население Земли было еще незначительным, едва ли не самые неудобные места для своего проживания? Выбрал и постепенно их окультуривал, сделал их привлекательными для представителей других народов, которые стали проникать в его страну и захватывать в ней все лучшее положение и все большую власть.

Первая мысль, которая приходит в голову для объяснения этой загадки, заключается в том, что русские – это народ большой, но слабый, а потому и не способный бороться за лакомые места на Земле. Поэтому и занял на ней самые неудобицы, холодные и малоплодные. А сильным народам было достаточно хороших земель, которыми они овладели, и не было для них нужды тратить свои силы на освоение худших земель.

Но если так, то в чем же причина слабости русских?

Отзывы иностранцев о древних славянах удивляют своими противоречиями. Но едва ли не все они отмечали, что славяне высоки ростом, физически сильны и свободолюбивы. Однако при этом они крайне неуживчивы друг с другом.

Что же касается других душевных их качеств, то здесь оценки расходились до полной противоположности. Особенно в самой глубокой славянской древности. Одни отмечали их хищный характер и даже их кровожадность; другие, наоборот, их мирный характер и человечность.

Правда, позднее иностранцы отмечали почти единодушно, что славяне в их собственных землях приветливы к иноземным купцам и путешественникам: сопровождают их до соседнего племени, чтобы никто их не обидел. Пленников, добытых на войнах, порабощают ненадолго и по прошествии известного срока предлагают им остаться у них в качестве свободных членов их племени. Или же выкупиться на волю. Хотя могли бы, как многие другие народы, порабощать их навечно или продавать с выгодою для себя работорговцам.

Причина противоречивых оценок была, вероятно, в том, что на заре своей истории славяне были сами крайне противоречивы по своему психическому складу. Выделившись из общеарийского древа, славянская его ветвь стала приобретать более высокие качества, нежели те, что были у других арийцев. Но приобретала она их постепенно, почему и возникало в ней гораздо больше внутренних противоречий, чем у других арийцев.

Однако с ходом истории (особенно после того, как часть славян ушла с Карпат на восток и север Европы и сделала земледелие своим основным занятием) хищное начало в этой ветви ослабло, а мирное укрепилось и стало ее основной чертою. Ведь земледелие, выбранное как основной род хозяйства, предполагает мирную жизнь, а мирная жизнь несовместима с хищничеством и паразитизмом, она невозможна без любви к справедливости.

А после Крещения Руси мирный характер восточных славян закрепился уже окончательно их православной верой.

Однако этот мирный в целом характер восточных славян не покончил с их внутренними раздорами, а дал для них новую пищу. А почему?

Одной из причин, объясняющих это, было то обстоятельство, что избавиться полностью от греховных вожделений людям на этой грешной земле не дано. И низкие вожделения русских, намного меньшие по сравнению с низкими вожделениями хищников и паразитов, продолжали в них жить. Однако, не имея выхода вовне (который был у хищников), эти низшие вожделения оборачивались против своих же соплеменников.

Да и высокие чувства и побуждения, неравномерно пробуждавшиеся в них, были тоже, думается, причиной их несогласий, переходивших в раздоры. И эта вторая причина была, возможно, не меньшей, чем первая. Или, может быть, даже большей.

Такие высокие качества восточных славян, как любовь к мирной жизни, стремление к справедливости, любовь к свободе и красоте (в частности, их явное неравнодушие к песням и танцам), – это не только прекрасные в принципе качества, но и опасные. Мирная жизнь расслабляет людей и может опускать их духовно; любовь к справедливости, понятой односторонне, порождает раздоры; свобода хороша лишь правильно направленная и в должных размерах, а тяга к красоте может не только поднимать людей к Богу, но и опускать их в бесовщину. Как говорил один из героев Достоевского, «красота – это страшная и ужасная вещь».

В славянской среде не было полной свободы, что и естественно, иначе славяне с их пробуждавшимися и потому неразвитыми представлениями о высших ценностях просто распались бы на элементы и быстро исчезли бы из истории. Их связывали в одно целое и общий язык, и общее происхождение, и общее место их проживания, а также их общие обычаи, унаследованные от прошлого. Но с изменением их представлений о жизни и с изменением самих условий их жизни (а они медленно, но все-таки менялись) старые обычаи приходилось менять, и на этой почве должны были происходить все новые разногласия.

Что же касается их наследников, русских, то их, как уже сказано, связало со временем православие, которое породнило их с Богом. Православие было понятно в его основе не только великим, но и малым людям. Не только грамотным, но и безграмотным – если они были неравнодушны к добру.

А в результате получилось, что связь между русскими была достаточно прочной, но и раздоры плодились при ней такие, каких не было у других народов.

Разногласия и раздоры были не только у русских и не только у славян. Они были у всех народов. Но в хищных народах они не разрастались, а сокращались и загонялись внутрь их общественной жизни. Загонялись господством у них общего корыстного интереса, который их сплачивал и организовывал. Стремление жить за счет чужих выстраивало своекорыстный народ в организацию военного типа, имеющую свои принципы, свои цели, свои правила поведения и жесткие наказания за их нарушение. А если были более жесткие наказания за нарушение норм жизни, то и порядок у хищников должен быть намного большим, нежели у мирных народов. Как и взаимопонимание внутри этих народов. А порядок и взаимопонимание – это сила, и сила великая.

Но вот что удивительно. Казалось бы, мирный народ, приобретавший начала, которые его ослабляли, должен был вырождаться – сокращаться и численно, и территориально. И в конечном итоге исчезнуть из истории. А на деле происходило нечто прямо противоположное. По крайней мере, у восточных славян.

Занимавшие поначалу едва ли пятую часть Восточной Европы, они заняли ее в дальнейшем почти всю, а потом подчинили себе даже шестую часть суши всего земного шара. И выросли численно из маленького народа в большой народ. Но мало того: они выросли в большой народ даже в духовном отношении. Во всяком случае, создали свою самобытную культуру, не признавать значительность которой мало кто из историков осмеливался в прошлом. Да и сегодня, при все большей зависимости историков от сильных мира сего, на это решаются еще далеко не все.