Текст книги "Искупление"

18

В декабре шестнадцатого года Анатолий был в Кургане. Центр Илизарова в городе только новорождённые не знали.

– До центра идёт автобус, – сказала женщина, закутанная в пуховый платок, на котором мороз взлохматил ворсинки. – Остановка вон там, – показала она на группку людей под крышей на тонких столбиках. – Улица Ульяновой. Водитель объявляет всегда эту остановку.

В приёмной, ознакомившись с документами, что собрал Анатолий в своей больнице, регистраторша, молоденькая девчонка, наверное, вчерашняя школьница, сказала ему подождать на стуле в вестибюле.

– Врач вас вызовет. Он сейчас осматривает больного, – улыбнулась она ему.

Через двадцать минут по динамику он услышал:

– Гражданин Пустовойтов, пройдите в кабинет номер тринадцать!

«Чёрт! – мысленно выругался Анатолий. – Тринадцать. Не могли найти другой!»

В кабинете сидел за столом молодой паренёк, совсем не похожий на врача.

«Детский сад, а не больница. Что они могут!» – росло недовольство Анатолия.

Посмотрев документы, точнее, переворошив их небрежно, паренёк изрёк:

– Разденьтесь до трусов, ложитесь на кушетку! Анатолий старался делать всё быстро, но от этого старания толку было мало. Хотелось оправдаться за свою медлительность, неуклюжесть, но, глянув искоса на врача, увидев на его лице безразличие ко всему здесь происходящему, успокоился.

– Что случилось с ногами? – спросил врач, ощупывая их в местах излома.

– Поломал. Травма, – быстро ответил Анатолий.

– Где лечили?

– Ноги? – переспросил Анатолий.

– А у вас и руки такие? – отозвался на этот вопрос врач.

– Нет. Руки нормальные. Рёбра тоже поломаны. Были. Но они меня не беспокоят.

– И кто же вам лечил ноги?

– Одну ногу лечили в районной больнице, вторую тоже там. Только через десять лет.

– Повернитесь на живот, – скомандовал врач.

Анатолий суетливо исполнил приказ. Врач провёл пальцами вдоль позвоночника.

– Одевайтесь!

Одеваться было сложней, чем раздеваться. Анатолий спешил, и этим только усложнял дело.

Не дождавшись, когда Анатолий застегнёт последнюю пуговицу, которая оказалась наперекосяк, врач ему поведал то, чего он ждал долгие годы, а особенно последние три месяца.

– Вам не только оперировать надо конечности, но и кривизну позвоночника убирать.

– Я его не ломал, – удивился Анатолий.

– Постоянная неестественная нагрузка искривила его, – сказал врач. Увидев на лице пациента непонимание, добавил: – У вас искривлены ноги в одну сторону, и чтобы удержать равновесие, тело вынуждено было отклоняться в обратную сторону от кривизны. Если отклониться раз или два, ничего не изменится, а если так ходить десять лет, то мышцы перераспределят нагрузку на позвоночник, и он, естественно, свыкается с новым своим положением. Лечение займёт дополнительное время. Но когда мы вам выправим ноги, то этим поможем и позвоночнику.

– Как долго всё это будет лечиться? – спросил Анатолий, заранее представляя встречу с Ниной при новой своей красивой фигуре.

– Через неделю операция. Через неделю после операции первые шаги на костылях, а там уже видно будет, что с вами делать.

– Я бы хотел удлинить ещё ноги, – несмело попросил Анатолий.

– Какой у вас рост? – спросил врач. – К вашим 165 добавится двадцать за счёт позвоночника и удлинения конечностей.

– Да мне бы и 175 было здорово! А тут 185! Это же…

– Да, кое-какие расходы дополнительные вам придётся понести.

– Какие? – испугался этих слов Анатолий, так как у него всё до копейки было учтено.

– Например, заменить придётся все штаны, – ответил врач с серьёзной миной. – Эти будут вам уже как трусы.

– Господи! – воскликнул Анатолий. – Такая мелочь! Само собой! Ха, трусы!

В палате, куда приковылял сияющий улыбкой Анатолий, лежали двое с поднятыми на растяжках ногами, а один, как и Анатолий, ждал операции. У него неладно было с коленным суставом.

– Послезавтра у меня операция, – показал он при знакомстве Анатолию на левую свою ногу. – Донимает, боль несусветная. Не верится, что избавлюсь когда-то. А у тебя что? – но тут же, махнув рукой, с усмешкой добавил: – Понятно, под пресс!

– Как под пресс? – посмотрел дикими глазами Анатолий на соседа.

– Это я так грубо выразился, – успокоил тот. – Аккуратно всё сделают. Специалисты тут классные. Школа самого Илизарова! Ученики дорожат репутацией учителя!

– Наслышан и я. Только всё равно оторопь берёт. Думаешь: у всех хорошо складывается, а мне не повезёт. Не может же быть всё хорошо, а если так, то плохое – твоё.

– Пустяки! – не согласился сосед, и тут же представился: – Пчелинцев Алексей Алексеевич, а вас как звать-величать? Понятно: Анатолий Петрович.

– Можно Анатолием, так будет привычно.

– Я понял, вы по квоте тут? Откуда приехали? Из самого Иркутска? Далековато. А в Иркутске таких операций не делают?

– Не знаю, не интересовался, – признался Анатолий. – Предложили, я и согласился. Даже с великой радостью. Я ведь хотел продать почку для этого, а тут предложили бесплатно.

– Действительно, удивительно, – изучающе посмотрел на Анатолия Пчелинцев. – Я почти год добивался этой операции, а тут так просто. И никто не помогал?

– Никто! – уверенно заявил Анатолий. И тут же, как молотком по голове: «Томка!»

Томка привезла его в областную больницу, долго бегала из одного кабинета в другой, а потом подвела его к двери, где было написано: «Главный врач».

– Иди смело, не бойся! – кивнула она на дверь.

Никакой смелости не потребовалось. Главный врач что-то написал на одной из бумажек, подвинул к Анатолию.

– Идите в кабинет 213, отдайте эти бумаги, – сказал он буднично и скучно.

В кабинете 213 тоже не копались в его истории, написали на компьютере что-то, зарегистрировали в толстой книге, шлёпнули гербовую печать и подали ему расписаться в этой же книге. Выйдя из кабинета, Анатолий прочитал, что написано на бумажке. Направление в Центр Илизарова в Кургане для оказания ВМП; прибыть 10 декабря 2016 года.

– Ну, что тут у тебя? – спросила Томка, когда он спустился в вестибюль. Узнав, поздравила с успехом. – Радуйся, – сказала она, улыбаясь. – Все твои горести теперь позади! Деньги на дорогу есть? Ладно, я займу тебе до того момента, когда ты разбогатеешь. Вот и почку твою сберегли! Доволен?

Предоперационная суматоха захватила Анатолия. Только присядет, бежит сестричка – рентген. Прилёг после рентгена, сестричка, как ждала этого момента – УЗИ внутренних органов. Перед отбоем она же приносит квиточки, на которых написано время процедуры на завтра и номер кабинета. Сдать кровь на общий анализ, на СПИД и сифилис; сдать мочу и другое; консультации кардиолога, невролога, терапевта…

– Завтра у меня операция, – сглотнув слюну, сказал Пчелинцев. – Вроде бы плёвая операция, а под ложечкой давит.

– Причины для беспокойства у вас нет, – ободряюще заявил Анатолий. – Тысячи таких операций делают в рядовых больницах, а тут им раз плюнуть!

– То мерещится оторвавшийся тромб, то сердце не выдерживает анестезии, то ещё какая чепуха лезет в голову, – не слушая Анатолия, высказывал свои сомнения Пчелинцев. – Примеры какие-то дурацкие вспоминаются: один выписался из больницы, прилёг на кровать, ожидая выписных документов, и умер; другой вышел на крыльцо больницы, упал, «сердце больше не билось». Боюсь умереть до операции.

– Придумайте что-нибудь хорошее, вспомните, что было вам в радость, – посоветовал Анатолий. – Я так всегда делаю.

– В том моя беда, что ничего хорошего, не только прекрасного, у меня не было! А вспоминается только пакостное. Его у меня с избытком.

– Вы с прямыми ногами, без какого-то уродства и говорите о своих вечных неудачах? А что делать мне?

– Наверное, не всё так просто. «Не родись красивой, а родись счастливой» не просто так кто-то придумал. В это заложен глубокий смысл, дескать, счастье посещает того, кто достоин его. Быть красивым телом и иметь безобразную душу – счастье к тебе не поспешит. И наоборот, красивая душа притягивает к себе, увлекает, завлекает. И ты не видишь физического несовершенства этого человека, в то время как внешне красивый человек, но с мелкой, корыстной душонкой, отталкивает от себя раз и навсегда. Раз и навсегда! – с горечью повторил Алексей Алексеевич последнюю фразу.

Пчелинцев долго ворочался на кровати, вздыхал, кашлял. Садился на кровать, сидел, скуксившись вороной в ненастье. Анатолий тоже не мог уснуть. Не шёл сон – и всё тут! Побрёл к сестре взять снотворное. Попросил и на Пчелинцева. Сестра, поразмыслив, отказала: «Вдруг не так повлияет на анестезию».

После операции Пчелинцева привезли две сестры, Анатолий кинулся помогать им перегружать больного с каталки на кровать, но те, посмотрев на его ноги, отказались от помощи.

– Ну, как? – спросил он тут же Пчелинцева, как только сёстры выехали из палаты. – Болит?

– Ничего не болит, – признался он. – И во время операции – никакой боли.

– Вот видите, – радостно высказался Анатолий. – Через неделю будете танцевать «Гопака» вприсядку.

– Посмотрим, – тихо сказал Пчелинцев и попросил укрыть его ещё одним одеялом, – прошибает озноб.

Анатолий ждал, что кто-нибудь из близких придёт к Пчелинцеву, но никто не приходил. Алексей Алексеевич попросил купить ему в вестибюле на первом этаже бутылку минеральной воды и пачку печенья.

– Прости, что прошу тебя об этом, – посетовал он.

– К вам никто не приходит, наверное, далеко живёте? – не утерпел Анатолий, зная, как некорректен вопрос.

– Далеко, – согласился Пчелинцев, глядя в серый потолок. – Аж тридцать пять километров отсюда.

– Далеко? – удивился Анатолий.

– Некому приезжать, – пояснил Алексей Алексеевич.

– Это плохо, – посочувствовал Анатолий.

– Нормально, бывает и хуже. Во всяком случае лучше, чем плохие родственники. Сам себе хозяин, ни от кого не зависишь, что хочешь, то и делаешь.

– Я тоже один живу. Жил. Теперь всё будет по-другому, – сказал и улыбнулся, представив свой дом, заботливую жену-хозяйку, сына и дочь. Его светлые мечты прервала сестра с капельницей. Анатолий, виновато глядя на трясущегося в ознобе Пчелинцева, спросил, может ли он подождать без воды и печенья, пока будут закапывать лекарство?

– Конечно, – заверил Пчелинцев, тут же поменяв своё желание. – Мне бы крепкого сладкого чаю с лимоном.

– Кофе в буфете видел, а чай не знаю, есть ли там? – пожал плечами Анатолий и тут же добавил: – За кружку этого кофе можно купить корову!

– Что делать, сами захотели такой жизни, – вздохнув, сказал Пчелинцев. – И корову теперь в деревне не увидишь; скоро её только в зоопарке можно будет показать ребёнку.

– Деревни возродятся, – уверенно заявил Анатолий, ему хотелось стукнуть кулаком по трибуне, как это делали герои советских фильмов периода создания колхозов. – Без этого не обойтись России! Деревня должна жить! Только надо разжать тиски, сдавливающие ей горло! Дать вдохнуть кислорода, и она прекрасно заживёт!

– Это надо говорить не в больнице, а с высокой трибуны перед миллионными собраниями. И эти миллионы должны понять необходимость возрождения сёл и деревень, при том достучаться до сознания тех, кто у руля государства, кто, собственно, и загубил эти деревни! – с возбуждением высказался Алексей Алексеевич.

– Тогда же отойдут от дел тысячи бизнесменов, торгующих заграничным барахлом у нас! – сказал Анатолий то, о чём ни один раз они говорили у себя в Духовщине, что стало притчей во языцех. – На это они не пойдут! Миллионы терять им не с руки. Костьми лягут, но не сдадут! Придумают очередной свиной, куриный, гусиный грипп, уничтожат всё поголовье и будут завозить из Аргентины, Австралии, Китая мясо, из Турции, Испании и Италии – фрукты и овощи, а своих под нож! Вот такая наша политика насчёт деревни и фермерства, и никуда от этого не деться.

– Этому тоже есть предел, – вступил в разговор и другой больной у окна с подвешенной ногой. – Народ понимает эту, как вы говорите, политику, только высказать не пришло время.

– Время давно пришло, да поднять знамя некому!

– Напуганы голодом, холодом, кровью.

– Можно и без всего этого обойтись, – приподнялся на локте Пчелинцев. – Я по образованию историк, уверен, что большой крови теперь не будет. Пугают народ былой Гражданской войной, когда сын шёл против отца, брат против брата, такого сейчас не будет и не должно быть.

– Разве олигархи так просто откажутся от шикарной жизни и всё отдадут так называемому пролетариату? – помотал головой сосед Анатолия. – Они зубами вонзятся в глотку этому пролетариату.

– А теперь послушайте меня внимательно, – не повышая голоса, заговорил Пчелинцев. – Что было до Октябрьской революции?

– Говорят, что хорошо жили все, и рабочие и крестьяне, – перебил Пчелинцева сосед Анатолия.

– Я не об этом. Хотя и здесь есть что сказать. Хорошо жили… Да, жили хорошо, но кто? Дворяне, купцы, помещики… Рабочие – более-менее на больших заводах и фабриках. Но они были беззащитны. Их в любой момент могли выставить за ворота, не рассчитав как надо. Крестьяне зависели больше всех и от всего: от засухи и мороза, от помещика, от лошадки, которая не у каждого была, а если и была, то могла сдохнуть, от рабочих рук в хозяйстве, от здоровья мужика, от войн. Часто случалось так, что пухли от голода и умирали старики, дети, да и молодых смерть находила. В тридцать лет мужик и баба выглядели стариками. Это о «хорошей» жизни. Теперь о нашем времени. Кто против кого выступает? У кого сила?

– Знамо у кого, – опять перебил сосед по кровати Анатолия. – У кого миллионы.

– Допустим. Деньги – неоспоримая необходимость в борьбе классов, но не главная. Армия. При царе она была оплотом класса имущих, хотя и состояла сплошь из серой массы, из рабочих и крестьян, но верхушка её, генералы и офицеры, из класса имущих, кому было что защищать. Теперь армия другая, надеюсь, всё ещё народная, и она не поднимет ствол на тех, из кого сами вышли. Это первое. Второе. Наученные горьким опытом прежней революции и Гражданской войны, олигархи все свои сбережения, «нажитые нечеловеческим трудом», перебросили туда, где им комфортно будет их тратить – в Америку, Англию, Израиль, Испанию… Живут они в России временно, пока можно ещё её грабить безнаказанно. И как только опомнится народ и поймёт, что его судьба, будущее в его же мозолистых руках, то олигархи без промедления, без борьбы и суматохи, смоются на свои постоянные квартиры.

– С нашими миллиардами?

– Пока – да.

– А потом как?

– Что-то удастся вернуть, но большая часть будет безвозвратной.

– Гаагский суд…

– Беда в том, что страны, куда смоются наши нувориши, далеки от справедливости. Они не вернут нам то, что украдено уже их гражданами, они могут это изъять, но в свою пользу.

– А мы опять начнём с нуля?

– С нуля. Обновлённый социализм наверстает с лихвой потери и во время развала, и во время тридцатилетнего грабежа, и возродится наша Россия, как птица Феникс из огня!

– Опять за счёт серых масс? А станем богатыми, придут грабить новые реформаторы, а те, что с мозолистыми руками, останутся ещё и с длинным носом! Светлое будущее опять спрячется за горизонт.

– Чтобы такого не было, надо внедрить, чего раньше у нас не было, жёсткую законность! Закон! Закон! Закон! – и ничего выше его не может быть. Переступившего Его Величество Закон считать преступником номер один! Даже если большой начальник позволит нарушить маленький пунктик Закона, он перестаёт быть большим начальником и становится большим преступником!

– Такое в России едва ли возможно, – уверенно заявил тот, что у окна. – Нарушать законы – в крови нашего народа!

– При соответствующем воспитании общества можно быстро и легко добиться этого, – не согласился Пчелинцев. – Только надо захотеть. Пока же выгодно жить, как живём. Законы действуют избирательно: хочу применяю, хочу – по боку его!

– Немножко о прошлом, – тихо, даже как-то боязливо, начал тот, что у окна. – Я много жил при СССР, мне было тридцать, когда он развалился. Так скажу, что тогда не так и хорошо мы жили. Если опять вернёмся туда, также будет не купить машину, колесо, аккумулятор, да и гвоздь была проблема достать!

– Развал государства и был на этом построен. На бытовых недостатках и неурядицах, – согласился Пчелинцев.

– Вроде богатое государство, всё принадлежало народу, а жили мы, скажу вам прямо, не здорово. И квартиры хреновенькие, и машины маленькие и плохонькие, и обуть-надеть что – надо потолкаться в очередях. Колбасы нет, мяса мало, апельсин-мандарин ребёнку только на Новый год.

Пчелинцев долго молчал, Анатолию даже показалось, что у того волосы на голове зашевелились, наконец он заговорил:

– Я не политик, в верхних эшелонах власти не ошивался, думаю так: нас подкосила наша национальная болезнь – неуёмные солидарность, интернационализм и великое желание увидеть всех хотя бы в социализме, если не в коммунизме.

– Но причём тут гвозди?

– Оппозиционеров-социалистов в чужих государствах поддерживать было некому, все видели наши беды и не хотели такой жизни. Так этих оппозиционеров-революционеров и прочих бородатых людей содержали мы. Денежки на это тратились немалые!

– Я тоже думал об этом, – решил высказаться молчавший дотоле Анатолий. – И вот до чего додумался: нам надо было построить у себя красивое, богатое, справедливое государство, ведь всё для этого было. А другим странам оставалось бы только повторить наш путь. Если, конечно, у них было бы такое желание. Едва бы кто отказался от самого справедливого, самого счастливого государства! Это я так думаю, а как на самом деле надо – пусть скажут умные да учёные.

– Умные да учёные прикормлены олигархами и дуют в их трубу. «Страшно далеки они от народа», – как сказал бы Ленин.

– Они на службе у антинародной власти, кормятся с их корыта, от них правды не услышишь!

– Народ не так глуп, как его пытаются представить миру эти умники от корыта. Он шкурой чувствует врага своего.

– Видать, огрубела шкура, коль наплодили столько врагов, что государство в мгновение ока разрушили. Германия со своими дружками не смогла покорить, а эти смогли! – сосед Анатолия готов был от возмущения соскочить с кровати и топнуть, но этому мешала привязанная нога к дуге на кровати. – Польшу, Францию, Чехословакию прошли парадным маршем, а на России споткнулись и рылом в снег. И такую страну два засранца – под корень!

– Вопрос: с чьей помощью? – Пчелинцев прислушался, выжидая ответ. Все молчали. Тогда, после долгой паузы, он ответил сам, но каким-то хитрым, вкрадчивым, упрекающим голосом: – С нашей помощью! С нашей! Мы, как дурачки, бегали и кричали: «Боря, мы с тобой!» «Держись, Борис! Мы тебя защитим!» и прочую галиматью несли, за которую стыдно сейчас. Наиболее прозорливые теперь стараются всё скинуть на бывших своих кумиров, а те, что посовестливее, да непрактичные, прячут глаза.

– Да, было такое. Чего уж тут, – сосед Анатолия заскрипел пружинами койки. – Обвели народ вокруг пальца!

– Поманили пальчиком, пообещали «Волгу» каждому за предательство Родины, и мы с радостью пошли на это.

– Кто-то на последних «мерседесах» теперь катается, а мы опять с носом!

– Но нет худа без добра! – поспешил успокоить коллег по переломанным ногам Пчелинцев. – Мы теперь умнее стали, а это многого стоит! Теперь нас на мякине не проведёшь!

– Однако сомневаюсь, – не согласился тот, что у окна. – Куда бы мы ни ступили – везде грабли! Без них, проклятых, мы не знаем, не ведаем, что делать, куда идти.

– Вы правы! – продолжил Пчелинцев. – Но народ винить нельзя, хоть он и виновен.

– Как так? Виновен, но винить нельзя?

– Очень просто. Кто его просвещал? Партия и правительство. Как его просвещали? Убеждали, что партия и правительство только тем и занимаются, как бы сделать жизнь народа прекрасной! Дескать, иди вкалывай, работай, чего тебе думать, за тебя есть кому думать! И мы были с этим вполне согласны. Верили каждому слову партии и правительства. Могли возвысить кого-то, а кого-то и «заклеймить позором». Поскольку партия была одна, то и было «единение масс», «единое мнение народа и партии». Достаточно было сказать партии, как это же повторял «весь советский народ». Партия и правительство постепенно дряхлели, обрастали жирком, впадали в спячку и безразличие. Течёт жизнь по отлаженному руслу, и пусть течёт, куда-нибудь прибьёт нашу лодку, там и придумаем объяснение этому пристанищу. Какой-нибудь «концентрацией сил на важном участке», «помощи революции Никарагуа», «голодающим Эфиопии», «обездоленным борцам стран и континентов». И мы, как всегда, солидарны с партией и правительством… А как на самом деле всё у нас происходит, мы даже не пытались выяснять. Вот такие люди всегда, при всякой власти, были, есть и будут! Потому что, другие, думающие, неуживчивые не нужны даже самой прогрессивной власти! Аксиома!

Тягостное молчание повисло в палате номер 306. Каждый осмысливал услышанное и пытался найти себе или оправдание, или упрёк.

– А что вообще можем сделать мы, у кого ни власти, ни силы, ни денег? – тусклый голос от окна.

Ответ, очевидно, Пчелинцевым был заготовлен ранее.

– Первое. Начать учиться думать. Научившись думать, просеивать слова и тексты всех, повторяю – всех, и власть имущих, и оппозиционеров, и тех, кто их поддерживает. Второе. Использовать свой голос, который, в общем-то, мало что решает, по назначению. Не продавать его, не спекулировать им. Быть твёрдым в своих убеждениях! Добиваться справедливости – тут у нас полный завал. Справедливостью и не пахнет! Одни слова! Их изобилие! Пока вот так!

– И этого немало, – вздохнул сосед Анатолия. – На это годы уйдут! Тут же всё срочное!

– «Промедление смерти подобно!» – эти слова и теперь к месту.

Вошёл врач, и разговор прекратился.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он Пчелинцева. – Температура нормальная? Не меряли? Лицо красное.

– Было с чего покраснеть, – с улыбкой сказал сосед Анатолия. – У нас, по-моему, у всех оно такое. Пришлось поднять градус.

– Не понял, – врач поочерёдно посмотрел на каждого. – Выпили, что ли?

– Наглотались свежих мыслей! Поговорили о том, о сём, и подняли градус.

– Вам желательно соблюдать тишину и покой, – посоветовал врач, так ничего и не поняв.

Врач ушёл, пришла сестра с капельницей для Пчелинцева.

– И чем теперь вы меня заправляете? – спросил он сестру, приклеивающую иглу к руке.

– Энергией, – серьёзно ответила сестра.

– Эликсиром борьбы, – уточнил сосед Анатолия. – Он сейчас нам нужнее.

– Да и эликсир ума нам бы не помешал, – отозвался тот, что у окна.

– Чего нет, того нет, – вздохнув, призналась сестра.

– И на том, что есть, спасибо! До ума будем сами доходить.