Текст книги "Искупление"

Семнадцатого к завтраку Юлю пригласил Сарьян.

– Как вы изменились, Юля, – сказал он, не скрывая восхищения. – Настоящая гречанка! Загар вам очень идёт.

– Много солнца, ветерок с моря, наверное, причина тому, – ответила Юля, улыбаясь. – Хотя специально я не загорала. Вам бы тоже, Григорий Самвелович, не помешал отдых, выглядите уставшим.

– Моя мама говорила в таких случаях: на том свете отдохнём, – улыбнулся Сарьян, но улыбка получилась грустной.

Уже за чашкой кофе спросил, когда Юля думает начать работу.

– Хоть сейчас, Григорий Самвелович, – поспешила с ответом Юля. – Время идёт, я лодырничаю. Нельзя так!

– Ну, что ж, сейчас так сейчас, – согласился Сарьян. – Что мне надеть? Куда прийти? Сколько времени займёт сеанс?

Получив ответ, сказал одно слово:

– Хорошо.

В кресле сидел спокойно, глядел в раскрытое окно на море, на колыхающийся прозрачный тюль, и молчал, отдавшись в руки художника всецело.

– Григорий Самвелович, поверните, пожалуйста, голову чуть-чуть влево, – попросила Юля. – Да, вот так. Потерпите минут десять.

Втиснув в размеры полотна то, что должно стать портретом, Юля порадовалась лёгкости и простоте замысла – никакой поправки в этом не понадобилось. Сверху есть запас пространства, и по бокам есть. Не упирается макушка лысиной в потолок, и большой нос не утыкается в стену. Обозначены углём части лица: глаза, нос, рот. Практически, соответствуют классическому варианту – треть вертикали лоб, треть нос, треть рот и подбородок. Лоб чуть больше и подбородок тоже. Но чуть-чуть. Величина глаз армянская. Брови густые и дугообразные. Уголки губ не совпадают с центром глаз – большеват рот.

Для подсказки в работе Юля сделала снимок фотоаппаратом. Это на тот случай, если Сарьян по каким-то причинам не сможет позировать.

– Юля, скажите, думать мне можно? – спросил Сарьян. – На качестве портрета не отразится?

– Думайте, Григорий Самвелович, сколь угодно, – разрешила Юля. – Только думайте о хорошем.

– Постараюсь. Тем более труда здесь не надо никакого. Буду думать о вас, и что этим портретом шагну в вечность!

– Хорошие мысли о вечности. А обо мне что будете думать?

– Какая вы красивая и непосредственная. Абсолютно бесхитростная, как дитя малое.

– Дитя тайги. Какой смысл хитрить с елями да соснами, – отшутилась Юля.

– Может, и так. Только в тайге тоже не все одинаковые.

– По-моему, все люди разные. И в городе, и в деревне, и среди богатых, и среди бедных.

– А что было бы, если бы все были одинаковы? – спросил Сарьян, и сам задумался: «Действительно, что было бы тогда?»

После недолгого раздумья, Юля ответила:

– Наверное, понимали бы друг друга лучше. Не обижали бы других, потому что знали, как это плохо. Ещё…

– Вас кто-нибудь обижал в жизни? – спросил Сарьян.

– Нет. Я росла в хорошей семье. Родители меня любили.

– Вы одна у них?

– Старший брат. Он офицер. Танкист.

– В каком звании?

– Подполковник. В этом году присвоили.

– Где служит?

– На Дальнем Востоке.

– Нравится ему быть офицером?

– Не знаю. Вроде бы нравится. Во всяком случае, не жалуется. Жена преподаёт музыку, двое детей, – пожала плечами Юля.

– Почётное занятие – Родину защищать! Так, кажется, сказал один герой из фильма. А я хотел быть военным лётчиком, истребителем конечно, да не получилось. Искривлена перегородка носа. Стал горным инженером. Жил и работал в Бодайбо на приисках почти двадцать лет. Многое в моей жизни было не так. Могло быть и лучше, и хуже могло быть.

– А как ещё лучше? – спросила Юля и быстро посмотрела на Сарьяна, совсем не так, как смотрят на манекен.

– Наверное, так, как живут многие безденежные.

– Избавиться от денег разве сложно? – удивилась Юля.

– Ещё как! Проще их приобретать!

– Вот уж не знала! У меня всё наоборот.

– Всё зависит от их количества, – усмехнулся Сарьян. – Кажется, так вы говорите?

– Это шутка такая.

– В каждой шутке есть доля правды, – так гласит пословица.

– Григорий Самвелович, – вглядываясь в лицо Сарьяна, чтобы найти какую-то отличительную черту, обратилась к нему Юля, – Мне можно задавать вам вопросы?

– Сколь угодно.

– Спасибо. Только у меня просьба: не обижайтесь, если спрошу что-то не так. Я ни в коем случае не хочу вас обидеть.

– Пакет с вопросом на миллион тоже приготовили? – улыбнулся Сарьян.

– Пакет есть, миллиона нет, – отшутилась Юля.

– Сделаем так: если мне понравится вопрос из пакета, я вам заплачу миллион. Согласны?

– Надо подумать.

– Давайте ваш первый вопрос?

– Вопрос такой: что вам больше всего нравиться в жизни?

Сарьян сдвинул к переносице чёрные густые брови, на мгновение задумался.

– Сидеть в полутёмной комнате в мягком кресле и ни о чём не думать, – был его ответ.

– Вы любите одиночество?

– Да. Только в одиночестве я чувствую себя настоящим.

– Вас увлекает борьба или вы избегаете противоборства?

– Борьба с сильным захватывает меня, борьба со слабым огорчает.

– Победив, вы не преследуете побеждённого? Или добиваете его до конца?

– Всё зависит от обстоятельств. Чаще не преследую. Если же противник не унимается, я довожу дело до окончательной победы. Та же война, только подковёрная.

– Каждый человек когда-то о чём-то задумывается. Разные приходят тогда мысли: и хорошие, и не очень. За что-то стыдно, за что-то обидно, за что-то больно. У вас бывает такое? Вы можете об этом рассказать?

– Юля, вы опасный человек! – воскликнул Сарьян, но в глазах его смешинки. – Надеюсь, мои чистосердечные признания не попадут в жёлтую прессу?

– Нет, Григорий Самвелович, не попадут. Но их я постараюсь запечатлеть в вашем образе. Хотите выглядеть ангелом – скрывайте горькую правду.

– Ну и задачку вы мне задали! Только я не хочу быть ни ангелом, ни злым демоном. Я хочу быть человеком.

– Вы были ребёнком, юношей, теперь – взрослый человек, и во всех возрастных категориях не были одним человеком. Каким вы были в детстве? Что вам запомнилось ярко и надолго?

– Бедность! Бедность и стыд за то, что я беден, что сын армяшки-чистильщика обуви. Это, наверное, никогда не забуду. Я оббегал за версту будку отца, чтобы меня никто из пацанов не увидел там. Гвоздём это сидит в моей голове.

– Григорий Самвелович, – поспешила успокоить Сарьяна Юля, проклиная себя за дурацкие вопросы, – бедно жили многие тогда. И многих обзывали дети. Дети в этом отношении самые злые люди. Знаете, как обзывали меня? Не поверите! Кастрюля! Не знаю, почему. Наверное, какой-нибудь дурачок ляпнул, и это подхватили другие. Долго так называли. Даже когда я окончила школу, то и при встрече с одноклассниками всё равно кто-нибудь называл меня так в шутку.

– Тут, Юля, другое, – Сарьян тяжело вздохнул. – Тут исход иной. Не любили русские армян, пожалуй, также сильно, как евреев. А если армянин да ещё в родстве с евреем, то страшнее «гремучей смеси», как они говорили, не бывает. Именно такой «гремучей смесью» я и был. Отец мой армянин, а мама полуеврейка. Мне было семь лет, когда мы из Баку переехали в Армавир, есть такой городишко недалеко от Краснодара. Там жил папин брат Аванес, вот к нему и уехали. А в Баку у нас никого из родственников не было. В школе мне сломали нос, – Сарьян надолго задумался. – Школу я уже из упрямства окончил с золотой медалью. Лётчиком Армавирского военного училища не стал из-за кривого носа, но поступил без проблем в Иркутский горный институт, который и окончил, тоже с золотой медалью. Дальше – родное Бодайбо на долгих двадцать лет. И вот, Юля, в отрезке этого времени, совсем маленьком по сравнению с вечностью, у меня много было чего и хорошего, и, мягко говоря, не очень.

«Какой он весь мягкий, домашний, – отметила Юля. – Спросить бы про жену и детей, да как-то неудобно. Подумает ещё неизвестно что».

– Помню смерть моего старшего братишки. Мне было тогда восемь, а ему одиннадцать. Как сейчас вижу его огромные испуганные глаза на исхудавшем личике. Он боялся смерти. Скарлатина. Врачи ничего не смогли сделать. После уже я прочитал, не помню у кого, у Набокова или Булгакова, к моему стыду, путаю их, рассказ, как молодой сельский доктор бедной старой России спас девочку, разрезав ей горло и вставив трубочку, чтобы можно было дышать. Тут же, – Сарьян тяжело и горестно вздохнул, – ничего подобного в современной, «лучшей медицине мира», как везде писали, ничего толкового для спасения ребёнка не сделали. Прошло с тех пор много лет, а я вижу глаза моего братишки, вижу страшный испуг в них. Во мне живёт его испуг, и я никак не могу от него избавиться! Это страшно! Это невыносимо! Иногда кажется, что я сойду с ума.

– Простите меня, Григорий Самвелович, за эти вопросы. Они принесли вам боль.

– Понимаете, Юля, иногда надо освободиться от тяжкого груза, но ты не знаешь как. Одни тянуться к рюмке, потом к шприцу, а потом их ждёт конец всех испытаний. И так бывает с теми, у кого нет рядом близкого и нужного человека, которому можно было бы излить душу. Не зная сам того, этот человек выступает в роли спасителя. Он словно Богом посланный спаситель.

Юлю охватило смущение, она растерялась и не могла придумать новый вопрос. Помог Сарьян.

– Какой там у вас следующий вопрос? – собрав у глаз морщинки, спросил он.

– Вопрос вот какой. Если коряво спрошу, подскажите, как лучше. Что думает о бедных человек, который сам вышел из бедных в богатые? Он жалеет их? Или презирает?

– Понятно. Коротко я бы спросил так: «Вот ты, который из грязи да в князи, кто ты?»

– Да не хотела я так вас спрашивать, Григорий Самвелович! – запротестовала Юля. Её протест не был наигранным. Она на самом деле за это короткое время прониклась к нему уважением и пыталась понять этого интересного уже ей человека. – Знаю, что вы не такой.

– Юля, вы портите меня, приписывая не существующую добродетель. Я временами злой и нехороший человек. Теперь, чтобы не изменить ваше мнение обо мне, я должен постоянно оглядываться. А я живу в обществе, где только и ждут какую-нибудь слабинку у конкурента, чтобы перегрызть ему горло. О моём отношении к бедным. Подспудно слышится: вот ты, проклятый олигарх, нахапал народного добра и жируешь, а народ бедствует! – так же?

Юля сглотнула слюну, округлила глаза.

– Так все думают о богатых. Отвечу: нет, я не презираю трудовой народ! Более того, в силу возможностей помогаю ему. На моих приисках хорошие зарплаты, стараюсь обеспечить рабочих жильём. Кому надо лечиться – лечится. Для отдыха много что у нас сделано. Профилактории уровня санаториев. Детские садики, школы тоже на мои деньги построены или отремонтированы. Да, на это всё уходят немалые деньги, но опять же, это с лихвой оправдывается. Нет пресловутой текучки кадров. Классные специалисты ценятся высоко, и я их стараюсь удержать. Пока получается. Короче, в человеке я вижу, прежде всего, человека. Наверное, потому что сам прошёл путь к богатству через шахты и грязь. Мой сын уже другой. Он, как наследник, получил на тарелочке с голубой каёмочкой всё, что я заработал потом и кровью. Мои воспитательные речи его не трогают. Он слушает внимательно, соглашается со мной, но в душе его мои слова оседают невостребованными. Не будет меня, и всё может быть иначе. Сыну тридцать пять, он к тому ещё зять банкира. Дочери двадцать семь, она жена сына компаньона. Надо бы радоваться, да у меня не получается, всё жду чего-то, что перевернёт вверх дном наше царство Кривых зеркал. Почему кривых? Очень просто: в основе всего лежит ложь! И прежде всего – ложь любви. Сын не любит жену, зять не любит мою дочь. Я думал, что люблю свою жену, но, как оказалось, любовь совсем другое чувство. Понял я это очень поздно. От этого мне не легче, от этого мне тяжелее. Если хорошо подумать, то лучше бы и дальше жить в неведении, живут же миллионы без любви, и ничего с ними не случается. Едят, спят, работают, детей рожают, радуются малому…

«Как отвлечь его от неудобной темы? – ломала голову Юля. – Если б мне знать заранее причину предложения написать портрет, причём в отдалении от дома, я бы никогда не согласилась».

– Григорий Самвелович, – как можно ласковей обратилась Юля к разочарованному Сарьяну, – какие у вас есть грандиозные планы? Вы же хотите утвердить своё имя в веках, так что для этого вам предстоит ещё совершить?

– Милая Юля, – нараспев произнёс Сарьян, качнулся в кресле, – не хочу я никакого самоутверждения. «Я б хотел забыться и уснуть!» – вот моё желание, так выразился Лермонтов, и так точно, что через столетия находят отклик эти строки в душах людей. Я не исключение. Но тому есть препятствия. Знаете, если льва или тигра, царей природы, приручить, а потом выпустить на свободу, они погибают. Так и человека, приученного к власти и деньгам, если лишить этого, то он будет обречён на очень большие проблемы.

– Не испытавший влияния власти и денег принимает неудачи гораздо проще. Примерно так он рассуждает: «Нам нечего терять, кроме своих цепей?» – спросила Юля.

– Юля, мне сдаётся, что, кроме живописи, вас обучали ещё чему-то очень важному – ничто вас не ставит в тупик.

– Никто ничему меня не учил, Григорий Самвелович! Хуже того, теперь я не представляю, каким вы должны быть на портрете? Куда загибать уголки губ? На смех или на слёзы?

– Я думаю, надо придерживаться классицизма, то есть изобразить меня умным и красивым. Это же на долгие годы! Глянув на мой портрет, потомки подумают: «И красавец, и умница!» И им будет интересен этот человек.

– Хорошо, Григорий Самвелович, я к этому добавлю ещё и щедрость! – сказала Юля, проводя длинную линию кистью по впалой щеке на полотне. – Люди будут говорить: «Как щедр был этот красивый человек!»

35

В пятницу, двадцатого сентября, сеанс был короткий. Юля накинула на холст белую тканевую накидку и пошла готовиться к визиту с Сарьяном к его родственникам со стороны жены. Юля, когда Сарьян предупредил её об этом визите, категорично заявила, что это ни к чему, что она лишний человек в обществе ей не совсем понятном, что ей не хочется выглядеть белой вороной…

– Юля, – почти взмолился Сарьян, – это необходимо! А что касается этикета, то там он прост: здравствуйте, благодарю, нет, да, что вы говорите, очень вкусно, до свидания.

О модных художниках и писателях там не говорят, о музыке тоже умалчивают. Говорят о деньгах, золоте, бриллиантах, форшмаке и немного о бывшей родине, о том, как неблагодарна она. Темы для разговора примитивны, и от вас требуется одно – делать вид заинтересованного человека.

– Григорий Самвелович! – воскликнула Юля, – для меня самое страшное – притворство! Ну, не смогу я улыбаться по приказу!

– Юля, вы только ещё начинаете жизнь, в которой без притворства не обойтись! – твёрдым голосом высказался Сарьян. – Умение быть артистом пригодится вам не единожды. Тренируйтесь, пока я с вами.

– Меня всю жизнь учили быть другой!

– Вот, другой и будете!

– Я в другом смысле!

– Вы же не будете говорить на белое, что оно чёрное?

– А если меня будут убеждать в этом?

– Заверяю, не будут! Но к вопросам надо быть внимательной – могут укусить.

– Вот видите: могут укусить, а вы меня туда безжалостно кидаете!

– Я всегда буду с вами, если меня там и не будет. Запомните это. И обидеть вас, поверьте мне, никто не посмеет. Все знают, как это опасно!

Юля тяжело вздохнула и сбоку глянула на Сарьяна, дескать, что делать?

– Только при условии, что вы не оставите меня одну, я согласна на этот визит.

– Вот и хорошо! – улыбнулся Сарьян. – Дорогу осилит идущий!

Встретил Сарьяна с Юлей хозяин. Юля издали заметила на высоком парадном крыльце маленького толстенького человека, повернулась к Сарьяну.

– Мой свояк, Давид Фрейдман! В прошлом непревзойдённый ювелир, теперь мой помощник и компаньон, – доложил Сарьян Юле на её немой вопрос.

Давид, как брата родного, а не компаньона, обнял Сарьяна, потом повернулся к Юле. Её привлекательность поразила даже привычный к изяществу глаз экс-ювелира. Скрыть этого он не смог, да и не собирался.

– Художник Юлия Андреевна, – представил её хозяину Григорий. – Лауреат премии Иркутской области. Пишет мой портрет. Очень способный художник.

Давид, блеснув чёрными зрачками, многозначительно улыбнулся и наклонился над ручкой Юли.

Двухэтажный особняк дышал богатством. Великолепный холл с вазами византийской эпохи, белый мрамор и американский орех, картины с видами моря, гор, виноградников и людей той эпохи.

В гостином зале, куда провёл хозяин гостей, в роскошном кресле сидела маленькая пожилая дама с тремя подбородками, а рядом с нею стоял молодой человек лет тридцати-тридцати пяти.

– Явился не запылился! – сказала дама Сарьяну с нескрываемым упрёком. Подала руку. – Месяц рядом и не удосужился навестить близкую родственницу! Кто уже тебя так крепко приковал на ланцухи, что не смог убежать? – коротко глянув на Юлю, добавила: – Понятно.

– Роза, – погасив улыбку, обратился к даме Сарьян, – представляю тебе великолепного художника. Юлия Андреевна. Пишет мой портрет.

– Она такая, что лучше бы не ей рисовать портреты, а с неё рисовать их! Садись, милая, рядом, – показала хозяйка на тахту кремового цвета, – нам будет о чём поговорить. Мальчик, – повернулась к молодому человеку, – скажи, пусть нам принесут вина и фруктов, мы тут побеседуем с красивой гостьей, пока мужики будут свои разговоры разговаривать. И себе возьми бокал – будешь рядом с нами.

Беседа проходила, как и говорил Сарьян, – поверхностно.

Короткое знакомство хозяйки с гостьей. Юля, рассказывая о себе, обратила внимание на излишнюю заинтересованность хозяйки к мелочам её биографии. Молодой человек за время беседы дам не сказал и трёх слов, но его чёрные навыкате глаза жадно следили за каждым движением гостьи.

– Погос, мой мальчик, – обратилась к нему хозяйка, – узнай на кухне, как скоро уже приготовят ужин?

Погос встал и молча вышел.

– Сынок наш, – кивнула в сторону двери хозяйка, – скоро тридцать пять, а женить не можем. Невест много, но какие сейчас они вольные. Он лишнего слова не скажет, не то, чтобы настоять на своём. Насколько уж чтут обычаи в Израиле, и там семьи рушатся часто. А это ж какой грех! Мы с сестрой, она младше меня на пять лет, как уважали маму и папу, как уважали! – Роза закатила к небу глаза. – Слова против не то, что сказать не могли, но и подумать даже. Родители нашли нам мужей, и сказали: «Вот ваши мужья, будьте верными жёнами, хорошими матерями детям вашим! Думайте только о семье!»

– Хороший муж у вашей сестры? – спросила Юля. Роза долго смотрела выпученными глазами на неё.

– Вы с ней не знакомы?

– Нет. Наверное, нет, – в свою очередь удивилась Юля. Подумав, спросила:

– Она тоже художник?

– Она жена Гриши! Вот какой она художник!

– Григория Самвеловича?

– Да! Только для меня он Гриша. Остался бы и для других Гришей, если б не наш папаша. Он дал Грише большие деньги, чтобы тот пустил их в дело. Вот и пригодились они простому инженеришке, он купил на них золотые прииски и стал Григорием Самвеловичем. Папаша подсказывал ему, пока был жив, как надо жить, а вот уже пять лет нет его, и Гриша часто стал делать не то. Не бережёт копейку. Ладно бы только это, – долго смотрела на Юлю, – а то и просто их проматывает с девицами. Ветреная у него голова, скажу я тебе. Сегодня с одной, завтра с третьей. Плохо кончит, если не остепенится. Жалко мне мою младшенькую сестричку. Всю жизнь отдала ему, погубила себя, а толку никакого. Мучается болезнями, терпит и прощает все его похождения. Пустой уже человек! Надо о семье думать, а он строит больницы на папашины деньги. Государство не строит, а он строит. В государстве воруют, а он их кормит. Мэрочка извелась вся: дом, дети, непутёвый муж. Жалко мне её.

Вошёл сын.

– Уже накрывают стол, – доложил он. – Через пятнадцать минут ужин будет готов.

– Скажи папе и дяде Грише, пускай идут к столу, – распорядилась Роза.

За ужином разговор вёлся вокруг плохого правительства в России, Армении и Сирии.

– Если Россия не поможет Армении, – испытующий взгляд на Сарьяна, – проглотит её Эрдоган, и поможет ему Азербайджан.

– Россия может помочь, но может и не делать этого. После помощи она привыкла получать кукиш в свой адрес, и это перестало ей нравиться, – Сарьян отпил глоток кофе, продолжил: – Украина и Беларусь – славянские народы, и те придерживаются дистанции с Россией. А ведь они под прикрытием той же России стали государствами.

– Другие, что были в Союзе, тоже? – посмотрел Давид на Сарьяна.

– Тоже. Но их хоть как-то можно оправдать. Прибалты всегда были не наши; Кавказ, Средняя Азия – чужие по религии и государственному устройству.

В конце ужина Сарьян сообщил о своём намерении слетать на недельку в Сирию, решить назревшие проблемы с банками, в которых хранится часть сбережений компании.

– Взял бы с собой Юлию Андреевну, – сказал он, – чтобы показать сказочную страну, как художнику ей было бы интересно и познавательно там побывать, но рисковать её жизнью не стоит. Просьба к семье родственников: не оставлять её, как-нибудь скрасить одиночество.

– Погос возьмёт над нею шефство, – пообещал Давид, и весьма критически посмотрел на своего сына. «Я был другим в его годы», – отметил он разницу.

Роза видела, как Сарьян смотрит на Юлю, как старается предупредить её желания, как изменился он за короткое время, и поняла, какая опасность нависла над семьёй сестры и её семьёй. «Надо спасать, пока не грянул гром!» – решила она.

– Григорий Самвелович, – обратилась Юля к Сарьяну, когда они ехали к себе, – вы патриот России?

Сарьян долго молчал, а потом ответил:

– Может быть, не такой, как Толстой и Некрасов, но несравнимо больше, чем Горбачёв и Ельцин!

– Вы любите русский народ? – спросила Юля, заметив, как Сарьян нахмурил брови.

– Я люблю все народы мира. Я не люблю отщепенцев, потерявших всё человеческое. Конкретно о русских. Несомненно, Бог не лишил их рассудка, более того, наделил талантом, но и попутно прицепил к ним столько всякого дерьма, что избавиться от него будет непросто. Пьянство, безалаберность, простота, которая хуже воровства, само воровство, коррупция, взяточничество, наплевательское отношение к законам… Всего не перечесть! Годы кропотливого труда уйдут на это при условии, что кто-то возьмётся крепко, основательно! Вы согласны со мной? – Сарьян посмотрел на Юлю. Взгляды их встретились.

– Согласна, – ответила Юля.