Текст книги "Искупление"

29

Обратно ехали то молча, то вдруг так громко все смеялись, будь кто-то рядом, то подумал бы Бог знает что! Юля с Игорьком сидели на макушке качающегося на ухабах воза, это качание и вызывало у них то страх, то восторг. Анатолий важно вышагивал сбоку воза, закинув вожжи на облучок. Он улыбался с видом солидного человека, знающего себе цену. Временами казалось, что и Буланка улыбается. Хотя при его-то положении едва ли кому захочется веселиться. Это же не вольное поле, где резвится молодняк, не представляющий своего тяжкого будущего. То было и прошло. Остался до кончины теперь тяжкий каждодневный труд! А ведь совсем недавно как было прекрасно! Была юность, когда и не забыт вкус материнского молока, и хочется ещё чего-то необыкновенного! Хочется пронестись ветром по горячей степи, вскочить на рыжий холм, окинуть пространство восторженным взглядом, заржать от этого восторга и вернуться в табун степенных, познавших жизнь, лошадей. Хотелось крикнуть им: «Да посмотрите же на мир! Что вы уткнулись мордами в пыльную траву, разве в этом счастье!» Теперь и Буланке не пронестись ветром по вольной степи, не обозревать влажным фиолетовым глазом мир с высокого холма. Он теперь служит. Служит человеку за горсть овса, за крышу над головой… Ему ещё повезло.

У дома стоял Томкин вездеход. В доме сидели за столом и пили чай с пирогом Томка и незнакомый мужик лет шестидесяти, на столе в коробке стоял торт.

Отодвинув от себя кружку, Томка, сузив и без того неширокие глаза, уставилась на Юлю. Она не узнавала её. От молчаливой, задумчивой, часто скептически настроенной подруги и следа не осталось. «Влопалась! – резюмировала Томка. – Так ей и надо!»

Восторженная, с пунцовыми щеками Юля от порога кинулась к Томке, обняла её и расцеловала.

– Вижу, вижу! – спокойно отреагировала на этот порыв Томка. – Приехала за тобой, но ты, по-моему, не собираешься убегать от изверга мужа к милой мамочке, которая всегда примет. Я и замену тебе привезла. Голова за голову. Знакомьтесь: Фёдор Лукич, горшечник!

– Гончар, – поправил Фёдор Лукич. – Горшечники это те, кто горшки выносит. А я их делаю.

Разгрузив воз, поставив в стойло Буланку, в дом не без степенства вошли мужики.

– Труху можно выколотить и на дворе, – сделала им замечание Нина. Она подала веник, который стоял у печки, младшему. – Выколотите друг друга.

Крутнувшись на одной ноге, мужики вынырнули из дома.

– Эка ты их вымуштровала! – подивилась Томка. – Совсем недавно они другими были. Кстати, а где ещё два ваших каторжника? В рудниках? На лесоповале?

– Три, а не два! – смеясь, ответила Нина. – Два повезли сдавать мёд в комбинат, а третий решает земельные вопросы.

– Вас что, сгоняют отсюда? – неподдельно заинтересовалась Томка, а узнав, что общество решило прикупить ещё земли, выдохнула. – Я уж подумала, – сказала она, – что опять придумали козни наши горе-руководители! Они горазды на выдумки. Земли пустой полстраны, а купить клочок бед натерпишься. В вашей Тмутаракани, Фёдор Лукич, так же руководят? – повернулась Томка к гончару.

– Я из Тюмени, – подсказал гончар. – Рядом с Тюменью, – уточнил.

– Да, я перепутала. Названия похожи, – призналась, ухмыльнувшись, в ошибке Томка. – Но на этом их разница заканчивается. В остальном – как везде! Ничто не мешает им творить чудеса! Ладно, Бог с ними разберётся! – повернулась в сторону Юли, улыбнулась: – А сапоги резиновые тебе к лицу!

– Очень удобная обувь! – согласилась Юля.

– А с искусством как? В народ скоро понесём?

– Как сказать… Время есть, да негде.

– Понятно. Самолётка есть, пилотка есть, погодки нету… Не забыла: Ван Гог и прочие импрессионисты творили чудеса на чердаках? У тебя тут, по сравнению с ними, гараж! Так что, отпадает твой первый аргумент. Второй тоже, каким бы ты его не назвала. Я привезла тебе краски и кисти, альбом бумаги – сиди и малюй всё, что увидит дельного твой гениальный глаз! Приеду в следующий раз – проверю!

Вошли Анатолий с Игорьком. Мальчишку привлёк своей величиной торт.

– Садись рядом, – распорядилась Томка и показала рядом с собой Игорьку. – Дайте ему самую большую тарелку под торт. – Обняла за худенькие плечи, ласково пригладила его ершистый хохолок. – Ухайдакался? – спросила участливо, как спрашивает крестьянка-мать своего кормильца сына.

Дождались мужиков. Они приехали в глубокие синие сумерки. Томка нервничала, ожидая.

– Дети там одни. Сказала, скоро приеду, а тут… Переживают…

– Сергей, жду тебя не дождусь! – выпалила она, как только тот переступил порог.

– Что случилось? – насторожился он.

– Да ничего не случилось, дети одни дома, – отмахнулась Томка. – Привезла тебе горшеч… этого, как его…

– Гончара, – подсказал привезённый.

– Да, гончара. Он красивые горшки лепит. Я сама видела. Возьми его.

– Нам бы танкиста, Тома, на танке чтоб, с пушкой, – вполне серьёзно отозвался Сергей.

– В следующий раз привезу! А этого сейчас забери.

– Тома, дорогая! – взмолился Сергей. – У нас же здесь не Дом последних надежд!

– Извините, коль так, – поёрзав на лавке, сказал гончар. – Нет так не надо! Пенсия у меня есть. Я думал, как рассказала мне вот она, – показал он на Томку, – вам нужны такие люди.

– Простите, погорячился! – приложил руку к сердцу Сергей. – Дело в том, что у нас ограниченные возможности. Говорят, не боги горшки обжигают, а у нас только Бог может их обжигать. Нет печи! Нет помещения, глины. Ничего нет!

– Глина есть недалеко отсюда. Хорошая. Её не так и много надо. Помещения тоже не надо – летом под какой-нибудь крышей, зимой в клетушке. Печь сам складу, я ещё и печник.

– Хорошо! – согласно кивнул Сергей. – А почему вы не работаете индивидуально? Вам же будет выгодней. Тут же у нас своеобразный колхоз – все работают и ничего не получают. Этакие, понимаете, сознательно-идейные колхозники!

– Я знаю.

– Семья есть? – задал Сергей в лоб следующий вопрос.

– Есть. Но я ушёл оттуда.

– Почему? Сварливая жена? Непослушные детки?

– Я… того… иногда…

– Понятно, – кивнул, обдумывая ситуацию, Сергей. – Среди нас, к счастью, таких нет. И, честно сказать, не хочется, чтобы были.

– Я месяц в рот не беру.

– А потом?

– Потом все горшки вдребезги, – подсказал ответ Пётр.

– Так, да? – посмотрел Сергей в глаза незадачливого гончара-печника.

– Бывает и такое, – согласился гончар. – Это когда уж допекут.

Сергей постучал костяшками по столешнице. Посмотрел на всех, как бы стараясь понять их ответ, потом очень внимательно и долго рассматривал кандидата в свой «колхоз».

– Я вас возьму, – наконец вымолвил он. – Но с условием, что вы подлечитесь. Это просто теперь делается. Мы вам поможем потом окончательно избавиться от этого несчастья. Согласны?

Гончар кивнул.

– Сергей, – обратилась Томка, дотоле молча наблюдавшая за беседой, – ему жить негде.

– Да и у нас негде! – развёл руки Сергей. – Не в бане же ему жить! У деда Матвея живёт уже один наш. Алексей Алексеевич там со своими пчёлами.

– Могу и в бане пожить, – согласился гончар. – Там можно попервости и работать.

– Нам ведь баня нужна как баня. А чем бы вы могли ещё заняться зимой? – спросил Сергей уже как хозяин, кому лишний рот без рук ни к чему.

– Да всё могу. Столяр я ещё, печник, могу по жести что-нибудь…

– К сожалению, все названные профессии пьющие, – горестно покачал головой Пётр. – Гончара вылечишь, печник запьёт… А последний из троицы, глядя на вылечившихся неудачников, в петлю с горя полезет.

– Один геолог заткнёт в этом за пояс всех печников и жестянщиков, – с ехидцей высказалась Томка. Её коробило, что кандидатуру, предложенную ею, так дотошно обсасывают со всех сторон, да ещё и со смешками. На президента проще пройти, чем на печника.

– Геолог пьёт, да дело разумеет! – парировал Пётр, косо глянув на Томку. – Он спьяну горы не рушит.

– Коль все так против, – поёрзав на лавке, яростней прежнего сказал гончар, – то не надо. Хотелось, как лучше.

– Кому? – спросил Пётр.

– Как кому? – не понял гончар.

– Да, кому лучше? От того, что кто-то делает себе хорошо, редко бывает, что это всем на пользу. С вашим «хорошо» не согласились ваши домашние, думаю, и здесь будет та же картина маслом. Я предлагаю принять товарища в коллектив, но с условием: до первого, ладно, учитывая возраст и желание, до второго загула. А там уж прости-прощай! Согласны? – повернулся Сергей к гончару.

– Согласный, – нехотя ответил Фёдор Лукич. – Деваться некуда.

– Вот этого не надо! – возразил Пётр. – Получается, будет возможность плюнуть на нас, вы и плюнете. Так, что ли?

– Не собираюсь ни на кого плевать. Просто надо когда-то завязывать, – пояснил свои слова гончар. – Хватит уж!

– Принимаем? – обвёл всех взглядом Сергей.

– Берём, – сказал Пётр. Остальные согласно закивали.

– Пётр, – обратился Сергей к активному члену по линии кадров, – не возьмёшь ли на постой нашего нового члена общества? В бане ему будет страшно, там привидения могут спровоцировать пьянку.

– Милости просим! – склонил голову Пётр. – Там и работа есть на первое время – печь развалилась.

Когда все разошлись по своим углам и избам, Сергей, затянувшись дымком сигареты, сказал Нине:

– Пока не тот контингент валит к нам. Нужны молодые и семейные, чтобы привязать их намертво к земле, к малой родине. Чтобы дорожили они Духовщиной!

– Может, и были бы такие, да где им жить? – отозвалась Нина, заканчивая протирать полотенцем посуду.

– Построили бы им дома.

– Ждать не каждый хочет, теперь не те люди.

– Так что, думаешь, сначала построить дома? А если никто не придёт, деньги по ветру?

– Придёт! – заверила Нина. – От желающих отбоя не будет!

– Откуда такая уверенность? Деревни гибнут на корню!

– Нужда заставила людей бросить свои места да податься туда, где бы не умереть с голоду. По себе знаю!

30

И начались деревенские зимние будни! И отдыхал люд, и работал в меру. Хорошая пора. Можно позволить себе поспать подольше, можно выбрать денёк для охоты или рыбалки. Можно помастерить что-нибудь или просто почитать какую-то подвернувшуюся под руки книгу или журнал. Ещё проще занятие – тупое разглядывание картинок в телевизоре. Сходил к поленнице, принёс беремя дров, подтопил печку и опять ты сам себе хозяин.

Сегодня у мужиков день охоты. Увязался было за ними и Игорёк, да его Нина не пустила – кашляет, паршивец! В избу не загнать. Вот и результат!

Ружья у Сергея и Петра, загонщики Анатолий и Алексей Алексеевич. В первом же загоне по одному белячку отстрелялись горе-охотники, но безуспешно.

– Самые добрые охотники, – отозвался на это Анатолий. – Зверюшкам с такими охотниками ничто не грозит.

– В конце концов, мы не за мясом вышли в лес! – заявил Пётр.

– Охотники все так думают? – переспросил Анатолий. – Это их кредо?

– Это их неумение, – подсказал Алексей Алексеевич. – А вообще-то они шкуродёры ещё те!

– Так и сидел бы дома, чтобы не быть шкуродёром! – сплюнул в досаде Пётр на холодный снег.

– В следующий раз так и сделаю.

– Зачем ждать следующего раза. От дома отошли недалеко.

– Вы правы.

– Зачем ты так грубо с ним? – спросил Сергей, когда Алексей Алексеевич отошёл на достаточное расстояние, чтобы не услышать разговора.

– А ну его, надоел со своими воспитаниями! Всех поучает. Грамотей сыскался. Смотрит на всех, как на расшалившихся пацанов.

– Он же учитель! – сказал в защиту Алексея Алексеевича Анатолий. – Пропустил бы мимо ушей – только и всего!

– Четыре человека – и не можем ужиться, а как будет, если нас будет тысяча? – усмехнулся Сергей.

Второй загон – пустой. Третий тоже.

– Последний и по домам, – распорядился Сергей.

В последнем мелькнул белячок в кустах перед Петром, он и ружья не успел поднять.

Шли домой, громко разговаривая и смеясь.

– Если наши жёны ещё и огонь не сберегут, нам хана! – сказал Сергей.

– Сберегут! – уверенно заявил Анатолий. – Они знают, что им надеяться не на кого, только на себя!

31

10 апреля у Анатолия и Юли родилась дочь. Родилась в больнице Магочана, куда отвёз её Анатолий загодя. Под присмотром Валентины Ивановны там всё и происходило. Не скажешь, что так уж она оберегала дочь, но и вольностей не особо позволяла. Хочется кислого? Пожалуйста. Но только в меру. Хочется пройтись по заснеженной улице, зайти в кафе и выпить чашечку капучино? Ради Бога! Можно и это, но с папой под ручку.

– Мама, – как-то взмолилась Юля, – от безделья я погибаю! Разреши мне что-нибудь делать!

– Делай! – разрешила Валентина Ивановна. – Что хочешь делать?

– Рисовать хочу! – почти выкрикнула Юля.

– Вот чего нельзя, того нельзя! – взмахнула руками Валентина Ивановна. – Краски, лаки, ацетон – яд для малышки! Я не позволю травить её даже с благородной целью! Патология, аллергия и прочие отклонения нам не нужны. Вот так!

– Акварелью можно, – слабо возразила Юля, понимая, что и это предложение будет отвергнуто.

– Может быть, – согласилась Валентина Ивановна. – Только стоит ли ради каких-то открыток рисковать здоровьем ребёнка? Не стоит!

Встречали роженицу с ребёнком представители от «колхоза», которых привезла для такого случая Томка. Не приехали дед Матвей, гончар Фёдор Лукич и пчеловод Пчелинцев. На крыльце принял свёрток Анатолий. Неумело, как хрустальную дорогую вазу, он держал его. Пытаясь заглянуть внутрь и найти что-то общее с ним в образе дочери, он откинул угольник одеяльца. Увидел круглощёкое лицо с зажмуренными во сне глазами и чмокающее крошечными губами. Улыбнулся от счастья. Тут же на всех лицах встречающих заиграли улыбки. С крыльца спускались так: Анатолий со свёртком, поддерживаемый со всех сторон оттопыренными руками тёщи, тестя, жены, Нины, и с весёлой усмешкой в карих глазах наблюдала за происходящим Томка.

«Вот бы картину такую написать “Прибавление”, или как ещё, с юморком таким», – подумалось ей, и эта идея пришлась по душе. Переполненный счастьем папа, перепуганные бабушка с дедушкой, чем-то хорошим заряженные люди толпы.

Отметив это счастливое событие в кафе «Эдельвейс», гости и Анатолий уехали в Духовщину, а Юля с дочкой остались у родителей. Здесь никто не посмел возразить молодой бабушке, Валентине Ивановне.

– Годик-два поживут у нас, а там видно будет! – заявила она бескомпромиссно.

Осторожное заявление Сергея, что летом и в Духовщине прекрасно, а для ребёнка и полезно несравнимо с пыльным Магочаном, было принято Валентиной Ивановной в штыки.

– Что вы говорите! – возмутилась она, покрывшись алыми пятнами. – Банальная температура нам опасна. А там ни больницы, ни врача, даже фельдшера нет! А если корь или скарлатина? Скорая, если ещё доберётся, растрясёт дитё по колдобинам окончательно! Тут у нас не Москва, даже не Иркутск, но хоть что-то нужное могут сделать, а при необходимости отправят вертолётом до Иркутска. Духовщина ваша подождёт годика два-три. Вот тогда и мы побегаем по вашим лугам и лесам, покупаемся в речушке. Сейчас же и думать об этом не будем.

– Что, молодой папа, – хитро глянула Томка в сторону Анатолия, – опять бобылём тебе долгие ночи коротать?

– А что делать, – отозвался Анатолий. – Валентина Ивановна на все сто двадцать права. Зачем рисковать жизнью ребёнка.

– В наше время так не думали, – назидательно продолжила Томка. – Во всяком случае, не говорили так. Жили все вместе. Спали все вместе. Ели, что все едят. Главное, все были при деле с пелёнок. Конечно, много было риску. Можно было утонуть, попасть под копыто коня, заблудиться в глухом лесу, замёрзнуть или съесть какой-то ядовитый корешок вместо морковки. Опять же, положительное в этом – мы закалённые, выпутаемся из любого положения, которое смертельно для вскормленного пирожными. Посмотрите, сколько из известных личностей деревенщины! Большинство! Пробивные мы ужасть какие! А те, что в гольфиках и с бантиками, держатся сторонки. Их мамы и папы, тоже приученные брать с тарелочки с голубой каёмочкой, уже не могут посадить своих чад на тёпленькое место, как и их кто-то когда-то посадил. Сейчас другой век, другие запросы и правила игры. Играть, рискуя, могут только те, кому уже нечего терять, следовательно, нечем и рисковать. Вот тако, как сказал бы наш дед Матвей. Кстати, столетие его на носу, двадцать пятое мая уже у порога! Надо бы удивить этого, ничему не удивляющегося человека. Мужики, думайте! Начальником группы обеспечения предлагаю избрать Алексея Алексеевича, который на постое у юбиляра. Это будет его платой за постой.

– Что может придумать человек без фантазии? – пожал плечами Пётр. – Вымазать деда мёдом да обсыпать перьями и сказать, что в таком виде он прекрасен как домовой.

– Тогда этим займёшься ты! – категорично заявила Томка. – Только с буйной фантазией надо обойтись осторожно, без булыжника за пазухой.

– Я ему самокат сварганю, будет к нам в гости приезжать на своей технике.

32

Оставшись одна, Юля затосковала. Казалось бы, радоваться надо, что каждое твоё желание тут же исполняется, что ребёнок под присмотром мудрых родителей, что он здоровенький, прибавляет в весе не по дням, а по часам. Спит дочурка, насытившись материнским молоком, так много, что иногда хочется взять и разбудить, чтобы увидеть улыбающейся, поговорить с ней на её воркующем говорке.

В один из таких дней залетела Томка, и с порога:

– Юля, подбери быстренько что-нибудь из своих работ! – выпалила в своей манере, отвергающей все противоречия. – Первого августа в Иркутске открывается выставка картин местных художников. Спонсор какой-то из Бодайбо. Богатенький папашка не знает, куда сунуть наворованное золотишко, вот и подкинул от щедрот своих. У него в мошне от этого не убудет, и молва народная прокатится по таёжному краю о его великих деяниях – одна выгода всем. Я свои три работы выставлю, а ты побольше подбери. У тебя хорошие виды на реки Китой и Ангару. Светлые, яркие, многоцветные – Моне отдыхает!

– Вы уж скажете, Тамара Елизаровна! – засмущалась Юля, услышав такие лестные слова в свой адрес. И удивительно было такое услышать от скупой на похвалу старшей коллеги, ранее расточавшей налево и направо такую критику, что хотелось уши залить воском. – Моне! Моне это Моне, а я дальше открыточных видов не пошла, и никогда, наверное, другой не буду. Коль об этом речь зашла, признаюсь вам, Тамара Елизаровна, хочу попробовать себя в портрете. Знаю, что не простое дело, но желаю страстно попробовать.

Томка так долго глядела на Юлю, как если бы внезапно узнала, что перед нею стоит не ей хорошо известная подруга, а матерь божья спустилась с небес.

– Портрет? – наконец тихо вымолвила она. – Дело интересное. Только…

– Я сделала кое-какие наброски… Сейчас вам покажу, – засуетилась Юля. – Скажите мне честно, – с этими словами она достала из-за шифоньера рулон бумаги, перевязанный красной лентой. – Вот! – развернула листы на полу посреди комнаты.

Томка долго и очень внимательно разглядывала рисунки, ворошила листы, подносила к свету, отодвигала и придвигала их к глазам. Юле не терпелось услышать хорошие слова, и она их услышала.

– Поздравляю! – сказала Томка. – Молодец! Вот их и подготовь для выставки.

– Но они же…

– Да, сырые. Но тебе хватит недели исправить недоделки, тем более их тут практически, нет. Закажи хорошие рамы, не скупись на этом. Месяц тебе на всё про всё!

– Тамара Елизаровна, я подготовлю за неделю! – воскликнула Юля, и в глазах её блеснули не то лучики радости от свершившегося долгожданного признания, не то слёзы внезапного счастья.

– Не торопись, чтобы не напортачить, – попросила Томка. – Если будет необходимость в моей помощи, дай знать. Теперь вопрос: когда ты успела столько намалевать? Они тебе позировали?

– Они не знают об этом, – призналась Юля. – Я втихомолку.

– Из-за печки?

– Почти. Посмотрю, запомню, прибегу и набросаю. Не получается: бегу, смотрю, запоминаю…

– Бедняжка! – посочувствовала Томка. – Это ж сколько подошв ты истёрла, бегаючи! – посмотрев с удивлением на подругу, спросила: – А пригвоздить их к табуретке не проще было?

– Наверное, проще, – согласилась Юля, и тут же оговорилась: – Они бы тогда сидели истуканами.

– Да, бывает такое. Ждали бы птички. Тут же они у тебя прекрасны как боги на Олимпе, и краше всех твой суженый-ряженый. Скажу тебе, образ сказочного царевича ему по плечу. Ясный, но твёрдый взгляд, упрямый подбородок, русая курчавая бородка – натуральный русич, царевич или княжич! Молодец, подруга! Благословляю тебя на путь портретиста! Будет у тебя большая удача, но не потеряй в себе при этом человека. Это очень важно знать!

– О чём вы говорите, Тамара Елизаровна! – вспыхнула Юля. – Удача, признание, конечно, не лишни ни художнику, ни писателю, ни музыканту, но не быть человеком можно и дворнику без всякого призвания и признания. От самого человека всё это зависит.

– Так оно так, да большие деньги часто портят хорошего человека. Они, сволочи, постепенно превращают его в тупое бессердечное животное. Вот это страшнее всякого пьяного дворника.

– Откуда у меня такие деньги? Дай Бог, что-то на молочишко заработать! Долги-то, знаете ведь какие у нас, а отдавать нечем! Картошку продали за копейки, мёд немного поправил дела – и всё! Конечно, не помешала бы какая лишняя сотня тысяч, но это же на воде вилами…

– Будет твоя сотня тысяч и не в рублях, а в долларах! Верь мне, подруга! Однако заболталась я тут с тобой, отвлекаю от нужных и важных дел! Забегу через неделю! Готовь речь победителя на конкурсе! Будь здорова! О, – спохватилась Томка, – я ж твою красавицу не посмотрела! Спит?

– Спит. Проходите в её будуар.

– В кого она больше, в тебя или в твоего князя? – вглядываясь в спящую малышку, спросила Томка. – Как назвали-то? Небось, какая-нибудь Лолита или Николь?

– Варвара, – улыбаясь, ответила Юля.

– И тут без сказки не обошлось! Варвара Краса – Длинная Коса! Молодцы!

Вдохновение, эта капризная мадам, захватило Юлю всецело. Дни и ночи только о том и мысли, чтобы успеть к сроку подготовить все работы. Она заказала рамы из самого дорогого багета, конечно же, на деньги родителей. Валентина Ивановна хоть и не очень верила в успех дочери с её «открытками», а узнав, что дочь готовит портреты «колхозников», совсем разуверилась в этой затее.

– Кому сейчас нужны «передовики сельского хозяйства». Они и в советское-то время мало кого интересовали, а теперь и подавно никому не нужны. Сейчас в моде артисты, причём артисты без таланта, те, что разводятся громко и долго, делят нажитое и поделить не могут. Вот тут они у всех на виду и на слуху! А что говорить о каком-то комбайнёре, скосившем больше всех. Или кому интересна доярка с тысячами литров молока. Вот невидаль! Да и врач, инженер-мостостроитель, учёный с мировым именем так ли уж интересны современной публике, жаждущей сенсаций!

«Не испортить бы в погоне за лучшим, что уже есть», – часто одёргивала себя Юля, садясь за мольберт. И не на пустом месте появились эти опасения. Стремясь придать больше мудрости образу деда Матвея, она добавила ему складок на лбу, и сделала его ещё старше, но не мудрее. Больше всего не поддавался кисти Алексей Алексеевич, какое-то среднестатистическое лицо, не более того. Нос, рот, глаза есть. Схожесть доказана, но нет характера. Бездушная особа. Куда уж прозаическая фигура «горшечника», ан на полотне – характер! Может слепить горшок, печь сотворит, крышу с весёлым коньком взгромоздит, а если бы ещё кто его научил архитектуре, то и Нотр Дам свой был бы у него. Бог не обделил его талантом, но и нечистый подсуетился, дал ему в руки рюмку. Всё это видно на портрете как на духу.

Там штришок, там полоска кармина, там белая точка зрачка – и смысл, соответственно, картины меняется. Белое бездонное небо и коршун в вышине, на поваленном дереве сидит Сергей. Лицо его – лицо Христа с печатью дум не о себе, а о народе. Социально значимая картина. Можно признать её нужной, злободневной, подсказывающей проблему с выбором лидера, защитника народа. Но можно трактовать иначе: нет у нас защитника и пророка, какой был две тысячи лет назад. Без «пастуха» остался народ.

Нина – образец красавицы. Только овал лица больше европейский, чем славянский. В горящую избу, если она и войдёт, чтобы спасти кого-то, то коня на скаку едва ли остановит. Слишком нежна для этого. В общем, она украсила бы любое общество, будь в любой одежде!

Как ни дорого было время, Юля с малышкой на руках приехала в Духовщину на столетие деда Матвея. Тяжело добивалась она этого. Валентина Ивановна грудью встала на пути.

– Ты дитё хочешь угробить? На весенние сквозняки в деревню? В табачный дым и грязь? – поток вопросов-обвинений вылился на голову Юли.

– Мамочка! Да что ты такое говоришь! Там же люди, а не звери! Там же и дети живут!

– По сколько лет этим детям? Лет десять уже самому младшему. А тут…

– Они с пелёнок там! Да и не десять лет им!

– Поезжай одна! – стояла на своём Валентина Ивановна.

– Отцу интересно посмотреть на свою дочь.

– Ради какого-то интереса мужика рисковать жизнью ребёнка?

– Почему сразу рисковать? Там нет никого больного! Всем будет приятно посмотреть на нового члена общества, за кем, как говорит Сергей Игнатьевич, будущее нашей Духовщины.

– Понадобилась новая волна безропотных колхозников? – упёрлась взглядом в переносицу строптивой дочери Валентина Ивановна.

– Новому селу нужны художники, музыканты, поэты и писатели, учителя, агрономы!

– А в навозе ковыряться таджики, конечно же, у вас будут? – съязвила Валентина Ивановна. – Вы будете в широкополых шляпах, в белых одеждах с томиками модных писателей в белых ручках качаться в этих, как их…

– В гамаках, – подсказала на свою голову дочь.

– Во, ты, наверное, давно так спланировала свою жизнь! Все работают, а ты в гамаке прохлаждаешься. Приползут с полей еле живые на карачках, а ты им: «Подождите малость. Не смывайте с лица грязь и мазут – рисовать вас буду!» Вопиющая несправедливость!

– Мамочка! – обняла за полные плечи маму Юля, прижалась к её горячей щеке, – так ты же сама желаешь своей внучке такую барскую жизнь! Несправедливую!

Главными на празднике были дед Матвей, естественно, и Варвара Краса. Дед Матвей сидел на самом почётном месте, в торце стола. Одет был в светло-серый костюм постояльца-пчеловода, в свою белую рубаху и с белой бабочкой на тонкой жилистой шее, тоже пчеловода. Эта бабочка совсем не смущала деда – сказали, так надо, значит, надо. Увидев его в таком наряде, никто не мог скрыть веселья. Крестьянин в бабочке! Столетний крестьянин в бабочке?

Варваре Красе представили всех обитателей «Дворянского гнезда», на всех она посмотрела одинаково безразлично. Этого безразличия не избежал и кровный родитель, от чего он даже как-то погрустнел. Но с дедом Матвеем у Варвары завязался долгий и интересный разговор. Она осмысленно разглядывала старика в бабочке, потрогала его большой пористый нос и что-то пролепетала. На это нашёлся Пётр.

– Матвей Захарович, – обратился он к деду Матвею с самой серьёзной миной. – Она спрашивает, какие у тебя планы?

– Так ить… – заёрзал на стуле дед, не поняв, о чём с ним говорят.

– Спрашивает молодое поколение, как дальше нам жить? – по-новому задал вопрос Пётр.

– Так и жить, как ране жили. Хорошо жили. Отца-мать чтили. Деда с бабой тоже. Бывалочи, расшалимся детями-то кода, а дед за вожжи-то токо протянет руку, мы и поутихли. Уважали тода стариков.

– Правильно жили, – подтвердил слова деда Матвея Алексей Алексеевич. – Вот и малышка, которой без году неделя, сказала всему старому поколению в лице Матвея Захаровича, что гордится им.

– Им есть чем гордиться! – сказал Сергей и поднял рюмку. – На плечах этого поколения создано мощнейшее государство. Из лапотной безграмотной России сделали передовое индустриальное государство, первым покорившее Космос. Они умели создавать и защищать созданное! Немца раздраконили в пух и прах! Всю Европу прошёл он с засученными рукавами за один месяц, и рылом в снег положили его такие, как Матвей Захарович. Простые мужики и парни из деревень и городов, от сохи и станка. Своё государство они защищали! Свою Родину! Свой народ – стариков, женщин, детей! В том была их сила! Это придавало им мужества! Слава им всем!

Не всем удалось выжить и вернуться в отчий дом, многие остались лежать в чужих краях, но мы всех их помним и благодарим за беспримерный подвиг! Сегодня Матвею Захаровичу исполнилось сто лет! Это ещё один его подвиг! Есть в мире, кто живёт и сто двадцать, вот мой совет и просьба Матвею Захаровичу: побить рекорд! Долгих лет вам, дорогой Матвей Захарович! Крепкое здоровье и светлый ум пусть вас не покидают никогда!

Нина с Томкой после поздравления тут же внесли огромный торт, утыканный горящими свечами. Море огня! Глаза деда Матвея выражали крайнюю степень непонимания, что происходит за столом. Все заулыбались, зашумели, загалдели, засуетились.

– Матвей Захарович, дуйте на свечи! – подсказала Томка юбиляру. – Гасите их!

– Чо она говорит? – тихо спросил дед Матвей у соседа-пчеловода.

– Дуть надо на свечи, – ответил сосед. Поразмыслив, добавил: – Так надо.

– Зачем тода их зажигали? – не понимал дед.

– Чтоб обозначить прожитые годы, – ответила Томка, не совсем уверенная в правильности своих слов.

– Столько сгорело понапрасну лет, – подсказал Пётр. Второй тост по старшинству произнёс Алексей Алексеевич.

– Посмотрите, друзья, повнимательней на нашего юбиляра, – обвёл он взлядом всех сидящих. – Он вам никого не напоминает?

Долго все молчали, потом тихий, сомневающийся голос Петра:

– Ален Делон в молодости? Нет? А, тогда Кешу Смоктуновского! Конечно же, нет! Это Витас, вот кто!

– Был такой композитор, – не глянув даже в сторону Петра, продолжил Алексей Алексеевич.

– Точно! – перебил его Пётр. – Пётр Ильич Чайковский!

– Стравинский Игорь Фёдорович! Такой же одухотворённый образ. Такой же высокий чистый лоб. Подтянутость, обозначающая превосходство пищи духа над пищей живота, – сказав это, Алексей Алексеевич многозначительно посмотрел на Петра.

– Ково он говорит? – наклонился дед Матвей к Петру, прося у него разъяснений.

– Говорит, чем меньше ешь, тем умнее будешь, – тут же перевёл слова оратора Пётр.

– Это как? – не понимал дед Матвей. – Мужики наши завсегда хорошо ели и дураками не были.

– А если бы меньше ели, то за палочки трудодней не работали бы.

– Обратно не понял, – в растерянности смотрел дед Матвей на спасителя своего в образе Петра. – Голодным-то много не наработашь.

– Вот в этом и весь секрет: хочешь заставить работать – накорми сначала работника!

– Тако ране и было! – обрадовавшись озарению, согласился дед Матвей.

Когда уже пили чай с тортом, к воротам подкатила машина, постучали в калитку. Встречать вышел Сергей. Стояли глава администрации района Чуланов и военком, майор Вялый. В руках Вялого полиэтиленовый пакет.

– Вокин Матвей Захарович у вас? – спросил Вялый, поздоровавшись.