Текст книги "Искупление"

36

Анатолию приснился странный сон. Странный хотя бы потому, что он вообще приснился. В пору, когда работаешь, как вол, сны мало снятся. Голова Анатолия, коснувшись подушки, отключалась от мира сего, и включалась с первого стука или скрипа двери ранним утром с приходом Нины. Сегодня было иначе. Сегодня Юля заняла всю ночь. Она лёгким дымчатым облаком то появлялась в пространстве, загромождённом чёрными горами с глубокими пропастями, с непроходимыми тёмными лесами, то вдруг уплывала вдаль, постепенно растворяясь в белизне какого-то мутно-серого тумана. Анатолий старался приблизиться к ней, полз по каменистой земле, тянул руки в слабой попытке обратить её внимание, заставить её протянуть ему руку помощи. Но Юля не видела его! Она, как слепое облако, кочевала из края в край пространства. И даже когда он повис на слабеющих руках над пропастью, она прошла мимо, не глянув в его сторону.

– Это конец всему! – сказал Анатолий, проснувшись, вытирая рукавом рубахи пот со лба. – Это конец!

И весь день прошёл под впечатлением от этого сна.

Этим же днём Томка привезла молодую симпатичную женщину и юношу.

– Я у вас за вербовщика кадров, – самым строгим образом заявила она Сергею. – Работаю на общественных началах. Хоть бы бурачину какую дали за безупречный труд. А ведь не простые кадры вам поставляю!

– Это верно! – согласно закивал Пётр, сразу же оказавшийся рядом, как заслышал знакомый рёв мотора, лишённого глушителя. – Чего стоит только один горшечник в трёх ипостасях. Ждём не дождёмся проявления алкогольного бунта хотя бы в одной из трёх, подстрекаемых двумя другими пьющими. А теперь кто у тебя? Беглые из какой-то нашей бывшей сестры-республики?

– Мы не совсем беглые, – заговорила женщина, – действительно, из бывшей республики. Решились наконец вернуться в Россию. Долго приглядывались, откладывали до лучшей поры.

– Откуда, если не секрет? – спросил Сергей.

– Из Киргизии. Бишкек.

– Что там могло вам не понравиться? Столица. Климат прекрасный. Да и люди, по-моему, добрые?

– Вы правы, – согласно кивнула женщина, – но родина наша не там. И мы там чужие. Если бы не сын, пожалуй, так бы там и доживала я свой век. Но ему надо другое. Он успешно окончил музыкальное училище, и на этом можно поставить крест. Что значит лишить человека мечты – это значит, лишить его жизни.

– Но и здесь у нас нет консерватории, – не удивил ответом женщину Сергей.

– Мы знаем, где она есть, и поступим туда, потому что у нас будет на это право.

– Там его не было?

– Было. На бумаге.

– Ладно, – кивнул Сергей, что-то обдумывая. – А что вы можете делать? – спросил, с любопытством разглядывая женщину.

– Я преподаватель фортепьянной музыки! – с каким-то даже вызовом ответила она, и гордо вскинула округлый подбородок.

– Хорошо! – сказал, опять задумавшись, Сергей.

– Нам бы на первых порах хватило и балалаечника, – высказался Пётр.

Томка зло глянула на него.

– Пианино нет у нас, – продолжал Пётр. – Зала тоже нет. Чего только у нас нет!

– Хорошие музыканты нам нужны! – неожиданно заявил Сергей, Томке показалось, что с каким-то злом было это сказано. – И пианино будет у нас! Только немного погодя.

– Мы подождём, – согласилась женщина. – А пока поработаем на любом другом месте.

Так Людмила Витальевна с сыном Елисеем семнадцати лет от роду стали членами общества. Поселились они временно у Нины.

«Как мне быть? – думал Анатолий, молча наблюдавший сцену приёма прибывших в общество. – Тут готов чёрту в пасть залезть, чтобы убежать от всего, и, прежде всего, от самого себя, а они приезжают и идут сюда! Здесь всё пропитано воспоминаниями, здесь появились первые надежды! Здесь же приходится и хоронить их. А человек без надежд, без будущего разве человек? Он тогда превращается в тупое животное. Как мне выбраться из этого состояния беспомощности? Кто-то сказал из умных, наверное, Чехов, что если тебе плохо, опиши это состояние, оно будет самым правдивым и доходчивым для других. Кого – других? Я что, писатель? Меня читают? Нет, я не писатель, и меня никто не читает! Меня слушают! Слушает. Один человек. Маленький человечек. Слушал. Теперь он слушает учительницу, он теперь ученик. Вот он меня всегда внимательно слушал и просил рассказывать мои были-небылицы. Другие слушали бы меня? Может быть. Тогда, что выходит на кофейной гуще? Приказ, нет, не приказ, а предложение, попробовать себя в писательстве? Попробую, попытка не пытка!»

37

В полночь Сарьяна разбудил телефонный звонок. Звонил управляющий. Сообщил, что с прогулки не вернулась художник Юлия Андреевна.

– Как не вернулась? – переспросил Сарьян.

– В 10.30 за ней заехал Погос, и они вместе уехали. На звонок не отвечает. Погос сказал мне по телефону, что она пожелала остаться в кемпинге на две сутки. На двое суток, – поправился управляющий. – В конце вторых суток приехал Погос и сказал, что в кемпинге её не нашёл. Что мне делать? – спросил в конце доклада управляющий.

– Срочно сообщите об этом в полицию! Скажите, что я прошу их об этом. Завтра я вылетаю. Дайте мне номер телефона Погоса.

Погос, сбиваясь, заикаясь, подтвердил слова управляющего о пропаже Юли.

– Если с нею что-то случится, не завидую я тем, кто позволит себе хоть пальцем её тронуть! – были слова Сарьяна. – Завтра я буду на месте, и ты будь к шестнадцати!

Бросив банковские дела, Сарьян прилетел в Ларнаку. Его встретил управляющий. По его виду можно было догадаться о неутешительных известиях.

– Что полиция говорит? – спросил Сарьян.

– Что она сняла кемпинг на двое суток, переночевала, утром уехала с двумя мужчинами и не вернулась больше.

– С какими мужчинами? – сжал челюсти Сарьян.

– Пока неизвестно.

– Когда будет известно?

– Как только что-то прояснится, они без промедления мне сообщат.

Погос ждал Сарьяна, прохаживаясь около своего «Порше» тёмно-кровавого цвета. В глаза бросились осунувшееся лицо парня, рыскающий взгляд.

«Он всё знает, – решил Сарьян. – Только не понимает пока, как ему будет плохо!»

Погос и в кабинете Сарьяна повторил то, что говорил по телефону, только чаще сбиваясь под расстрельным взглядом.

– Почему ты оставил её одну в незнакомом месте с незнакомыми людьми? – пытал, а не спрашивал Сарьян.

– Она, это… сказала, что устала и хочет остаться одна… Вот… ещё сказала, чтобы я привёз ей утром кисти, краски и бумагу.

– Кто ещё был в кемпинге? Что-то было подозрительное? Какие-нибудь мужчины были там?

– Были какие-то люди… Семья, наверное… Были и другие… Чтобы что-то подозрительное, – Погос поднял плечи, задумался, – не заметил ничего подозрительного.

– Она ни с кем не разговаривала при тебе?

– При мне не разговаривала.

– По телефону тоже не разговаривала?

– Не разговаривала. Хотя…

– Что, хотя? – вонзил взгляд в племянника Сарьян.

– Звонил ваш управляющий, интересовался, когда мы будем дома, чтобы к этому времени заказать ужин.

До конца дня обстоятельства исчезновения Юли не прояснились. Найти мужчин, с которыми она уехала, тоже не удалось. Зная, как важно время, Сарьян позвонил начальнику полиции Кипра Михалису Папагеоргиу. Извинившись за поздний звонок, попросил помощи в деле, концы которого хорошо спрятаны.

– Успокойся, дорогой Григорикос, найдём твою пропажу и вернём в сохранности, – пообещал Михалис, и заодно поинтересовался, когда Сарьян прибыл на Кипр, и почему он, начальник всей полиции, об этом не знает? – Нельзя так поступать с друзьями, – упрекнул он Сарьяна.

Полицейская махина завертелась с бешеной скоростью, но результат всё тот же – нулевой. Что-то прояснилось с личностями мужчин, но это всего лишь догадки. Якобы один из двоих турок Ахмет, известный в преступных кругах громкими делами и связями в высших кругах. Бизнесмен. Но бизнес такой, что прибыли от него никакой, а вот как прикрытие – вполне подходящий. Торговля электрическими лампочками, выключателями и розетками. С ним был кто-то в форме. Ахмет всё отрицал, предъявил алиби. Полиция Ларнаки, желая угодить Ахмету, и не ударить лицом в грязь перед своим начальником, почти на коленях умоляла вернуть похищенную иностранку. Не просто иностранку, а очень важную особу, если ею интересуется большой босс.

– Ты себе найдёшь таких тысячу, – уверяли они Ахмета. – Мы же в который раз закроем глаза на твои преступления, только верни нам иностранку.

Ахмету не хотелось расставаться с прекрасной блондинкой, прибыль от которой обещает быть очень высокой. Когда полиция устала убеждать упрямого торговца живым товаром, она пригрозила ему смертью от внезапной остановки сердца. И он, скрепя сердце, которое билось в могучей груди кузнечным молотом, сдался.

Сдался не просто так, а за обещание полиции не трогать его тайный бизнес в течение года, начиная с первого октября.

Радость полиции была от этого альянса преждевременной, а огорчения Ахмета усилились в несколько раз – прекрасной блондинки-иностранки в притоне Ахмета не оказалось. Она, несмотря на усиленную охрану объекта, исчезла из поля зрения всех стражников, как сквозь землю провалилась! Искали сообща, полиция и стражники во главе с Ахметом, на всей территории преступного мира – безрезультатно!

– Может, вам другую отдать? – предлагал опозоренный Ахмет. – Есть у меня одна. Полячка. Глаза совсем голубые, волосы светлее. Она лучше вашей будет!

Весть об исчезновении Юли из притона Ахмета и обрадовала Сарьяна (честь её не поругана), и огорчила неизвестностью. А под неизвестностью всё могло скрываться: кто-то выкрал её для такой же цели, какой придерживался Ахмет, а может, и нет её уже в живых.

Взялись основательно за Ахмета, ему не продохнуть.

– Как ты узнал о блондинке? – начали следователи.

– Мне позвонили по телефону и сказали, что за большие деньги сдадут прекрасный товар.

– Кто звонил?

– Какой-то мужской голос.

– Особенности голоса?

– Мужчина говорил, но как женщина.

– С акцентом?

– Нет, один он говорил.

– Когда был звонок?

– Позавчера.

– Время?

– Вечером. Часов в десять.

– Дальше?

– Тогда же мы с ним встретились около кемпингов, он мне показал, где она живёт, я отдал ему задаток тридцать тысяч долларов.

– Как он выглядел?

– Маленький, толстый, лет тридцать, наверное. Похож на еврея.

– Этот? – показали фото Погоса.

– Да, этот.

Погос во всём признался, но куда подевалась Юля, он не знает. Его арестовали.

Взмолилась Роза, просила Сарьяна помочь освободить своего племянника.

– Он же так тебя, Гриша, любит, так уважает, как не любит своего отца родного, – плакала она в трубку.

– С родством покончено! – отрезал Сарьян. – Освобождаю вас от этого бремени, с этой поры я для вас никто! Передай Давиду, пускай сдаёт дела фирмы своему помощнику. Вы теперь свободные птицы!

– Ай, вай-вай, что уже ты с нами делаешь, Гриша? Да разве ж так можно! Разве ж так поступают близкие родственники! Это убьёт Мэрочку, мою младшенькую сестрёночку, жену твою, мать детей твоих! Сыночка нашего погубишь, мальчик ещё совсем глупый!

– Сомневаюсь в его глупости. Иуда продал Христа за тридцать сребреников, а ваш мальчик продал человека в тысячу раз дороже.

38

Утром к юрте, где спала Юля, подошли двое мужчин. На требовательный стук в дверь, вышла заспанная Юля, всматриваясь в лица, не заподозрила ничего плохого.

– Паспорт? – козырнув, попросил полицейский. Человек в гражданском костюме, молча, но с большим интересом, посмотрел на Юлю. От этого взгляда ей показалось, что она раздета донага. Захватила в горсть верх рубашки, прикрыла грудь.

Полицейский внимательно рассматривал паспорт, пролистывая по нескольку раз его страницы. Заметно было его сомнение. Закрыв паспорт, долгим взглядом посмотрел на Юлю, что-то коротко сказал на непонятном языке. Юля виновато развела руками, посмотрела на полицейского, потом на гражданского, надеясь найти разъяснение словам полицейского.

– Ходить полици, – сказал гражданский и показал на пальцах шаги. – Одеть, обувать. Ходить бистор.

– Ко мне скоро приедет человек, он вам всё расскажет! – забеспокоилась Юля. – Драйцих минут?

Ждала ответа на свои слова, надеялась, что если русский для них тёмный лес, то немецкий должны знать сносно. Пришельцы мумиями стояли и чего-то ждали ещё.

– Драйцих минут. Аутофарен. Брудер мой, – сказала и тут же упрекнула себя, что не была прилежна в изучении хотя бы одного языка, не говоря уже о каком-то там полиглотстве.

Молчание мумий.

– Одевайс, ходит полици, – изрёк гражданский.

Юля нырнула в юрту и стала тянуть время, прислушиваясь к звукам моторов, надеясь, что Погос приедет вовремя. Не приехал.

Приехали не в полицейский участок, как ожидала Юля, а в какую-то усадьбу, обнесённую высоким кирпичным забором. Внутрь усадьбы провёл её уже один гражданский, полицейского она не видела больше.

«Кажется, я влипла!» – пронеслось в сознании.

Первое желание – стукнуть кулаком по столу и пригрозить расправой, она тут же погасила в себе. «Не тот случай, – сказала себе. – Глас вопиющего в пустыне! Тут надо что-то другое».

День прошёл в ожидании чего-то, что быстро и беспрепятственно освободит её из заточения. Вот и сумерки, небо и море слились в одну фиолетовую занавесь, которая на глазах темнела и вскоре превратилась в сплошную черноту. Ночь пронеслась в тревогах. Малейший звук и даже шорох подхватывали её с маленького дивана, втиснутого в клетушку. Вторые сутки заточения, как и первые, прошли в ожидании.

Утром следующего дня, проходя по узенькому коридору к душу, она встретилась с девушкой, которая шла из душа. Она была белокурая с ясными серо-голубыми глазами. И лет ей было, как и Юле, не больше двадцати двух-двадцати трёх.

Юля остановилась. Остановилась и девушка, улыбнулась приветливо.

– Я русская! – сказала Юля и для убедительности ткнула себя пальцем в грудь. – Я русская! – повторила она.

– Пани ест россиянка? – спросила девушка.

Юля радостно кивнула.

– Россиянка, россиянка!

– Цо пани хце? – заметив замешательство Юли, девушка заговорила, смешивая польскую и русскую речь: – Бардзо кепско розумю по российску, але них пане каже, цо потшебно? Цо потребно?

– Мне надо отсюда убежать! Если это невозможно, то позвонить моим знакомым, – почти по слогам проговорила она.

Девушка, сведя брови к переносице, слушала внимательно, пытаясь понять, что надо Юле.

– Пани хце право азылу (право убежища)? – удивилась девушка.

– Хочу к маме, – сказала Юля, надеясь, что это международное слово будет понято правильно, а вместе с ним и смысл всей беседы.

– Поенто, поенто! Вшистко разумем! – быстро заговорила девушка. – Тшидеста минут ходж ту! – показала на место, где они стояли. – Тшидеста, – нарисовала на ладони Юли цифру «30». В душе хлопнула дверь, и девушка убежала, не оглядываясь.

Через тридцать минут, которые Юле показались долгими часами, она вышла из каморки и направилась к месту встречи. Из душа навстречу шла её спасительница. Встретившись, она приветливо, как самой лучшей подруге, улыбнулась и передала узелок. Показала жестами, что будет ждать Юлю здесь, когда та переоденется.

В узелке был оранжевый костюм – куртка и брюки. На куртке надпись на незнакомом языке. В кармане десять евро.

Показав, чтобы Юля следовала за ней, спасительница подвела её к двери, приостановилась, прикрыла глаза, запрокинув голову, произнесла слова молитвы. Перекрестилась и решительно отворила дверь. Юля зажмурилась от солнечного света. Пересекли небольшой дворик и вышли через калитку на тыльную сторону усадьбы.

Также спешным порядком, одна за другой, они прошли до перекрёстка, на углу которого была стоянка автобуса. Вскочили в первый подошедший и через семь минут оказались на автовокзале. Там Юля сняла с себя спецкостюм и отдала добровольной спасительнице, поблагодарив её взглядом. Через долгих двадцать минут подошёл нужный автобус, и Юля, обрадовавшись избавлению от плена, вскочила в салон, не поблагодарив даже свою спасительницу. Та стояла на тротуаре и глядела в окно. Опомнившись, Юля выскочила из автобуса, подбежала к девушке, крепко обняла и поцеловала её в щеку.

– Юля! – ткнула пальцем себя в грудь.

– Божена! – показала на себя девушка.

39

Сарьян отказался от обеда. Он стоял у окна, скрестив на груди руки, и смотрел на пустынную улицу. Мысли одна хуже другой. Вести самые неутешительные. Глянув косо на свой портрет, который принесли в кабинет по его распоряжению, признал в себе самодовольного чинушу, который возомнил о себе чёрт знает что. «Бессилен ты, как бессильны и твои миллиарды! Самого близкого человека увели у тебя из-под носа простачки, и ты ничем не можешь помочь. Кто ты? – вопрошал он у портрета. – Чего добиваешься в жизни? Ещё миллиардов, как можно больше миллиардов? Чтобы после твоей смерти их растащили по закуткам твои, так называемые, близкие родственники? Кто они, эти родственники? Чем известны, кроме того, что жрут, пьют, сорят деньгами и бездельничают? Жена расползлась во всех измерениях, но заказывает себе наряды у модных французских модельеров, и как восхищаются этими нарядами её подружки, такие же бестолковые и растолстевшие клуши! Тут же девчушка, приехавшая заработать лишнюю копейку, превзошла всех с их модельными одеждами и бриллиантами. В своём простеньком платьице она принцесса среди крокодилов и бегемотов!»

– Бог мой! – воскликнул Сарьян в отчаянии. – Если ты есть, то почему допускаешь такую несправедливость! Почему у тебя лучшие страдают, а худшие в золоте купаются! Почему ты не оберегаешь лучших от худших!

Звук остановившегося автомобиля насторожил, глянув в окно, Сарьян не поверил своим глазам – из такси вышла Юля. Сарьян схватился за грудь, в глазах потемнело, ноги приросли к полу чугунными тумбами. Опустился в кресло, что стояло у окна, голова склонилась на грудь.

Управляющий, прибежавший сообщить Сарьяну радостную весть, нашёл его в бессознательном состоянии. Неотложная медицинская помощь отвезла его в лучшую частную больницу Ларнаки, где диагностировали инфаркт. Трое суток реанимации стоили Юле многих лет жизни. После того как опасность миновала, ей было разрешено находиться в палате рядом с больным. Не в силах говорить, Сарьян глазами благодарил свою избранницу-сиделку. Они источали любовь и радость. Любую попытку больного заговорить, Юля пресекала незамедлительно. Она брала его безвольную тяжёлую руку и нежно гладила, что-то приговаривая. Слабая улыбка кривила рот Сарьяна, он пытался сжать пальцы Юли.

– Всё будет хорошо! – шептала ему Юля. – Всё страшное позади!

Через десять дней Сарьяну разрешили сидеть, через пятнадцать – передвигаться с помощью по палате. Помощником после нескольких уроков стала Юля.

Свободного времени было много, и она его зря не тратила. Рисунки, эскизы, наброски она делала походя. Глядя на её сосредоточенное выражение лица, на поджатую нижнюю губу, Сарьян улыбался. Может, вспоминал свои детство и молодость, когда безудержно хотелось жить и действовать; может, представлял её матерью его детей; может, радовался, что встретились они в жизни; может, просто от того, что присутствие этого человека было ему в радость.

Рисуя, Юля не переставала говорить. Они многое успели обсудить, но не сказали друг другу главное – что уже не смогут жить друг без друга. Они это знали, но не говорили. Очевидно, оставили эту официальную часть на более подходящее время.

– Юля, – обратился Сарьян, долго наблюдавший за ней, что-то малевавшей акварелью на листе бумаги, – если я помогу твоим товарищам, они правильно меня поймут?

– Они правильно поймут, – уверенно ответила Юля.

– Сколько им надо, столько могу дать, – повеселел Сарьян. – Один, два, пять, десять миллионов долларов?

– Григорий Самвелович, – боясь огорчить его, проникновенно произнесла Юля, – они поймут правильно, поблагодарят сердечно и благородно откажутся от вашей щедрой помощи.

– Почему? – подхватился Сарьян, оторвал голову от подушки.

– Во-первых, Григорий Самвелович, ведите себя смирно, не скачите по кровати, как расшалившийся шалун. Во-вторых, это бы свело на нет их идею. Идею возрождения деревни своими силами.

– Юля, сейчас от каменного топора до космической ракеты без помощи не дойдёт даже самый гениальный организатор, – убедительно сказал Сарьян, обескураженный тем, что ему могут отказать в благом начинании. – Если так не захотят, пускай будет бессрочная и беспроцентная ссуда.

– Не знаю, Григорий Самвелович, – опустила Юля кисть в банку с водой, – может, и согласятся. Скорей всего, что нет!

– Почему откажутся от помощи, к тому же, ничему не обязывающей? Пока все очень желают этого. Просят, обещают пустить на добрые дела.

– А пускают на ветер?

– Бывает и такое. Стараемся заручиться не только словами, но и документально. И всё равно не избежать мошенничества. А кто у вас руководит этим процессом, как вы говорите, обновления деревни? Вы его хорошо знаете?

– Он из этой же деревни, из Духовщины. Долго где-то жил, потом вернулся. Вроде, сидел за что-то. Точно не знаю, за что. Все его уважают.

– В законе, значит.

– Как, в законе? – не поняла Юля.

– Я просто так сказал. Людей сейчас, Юля, надо пропускать через мелкое ситечко, чтобы узнать его сущность. Очень многие не просеиваются.

– Нет, он совсем другой, – защищала Юля Сергея. – Он на свои деньги построил дом, купил землю, трактор, коня с телегой. С ним живут те, кто и копейки не внёс. Нет, он не такой.

– Дай-то Боже! Знаете, Юля, что вредит хорошему порядочному человеку? Не поверите! Его доверчивость! Безграничное доверие всем! Он знает, что не способен на обман, и думает, что все такие же. Мошенники знают этот недостаток хороших людей и бессовестно используют его в своих корыстных целях. Это всегда надо иметь в виду! Анализ должен быть у человека нашего обманного периода очень развит. С какой целью говорит ему человек, что будет, если сделать так, как он просит, кому от этого будет хорошо, а кому плохо? Череда вопросов, на которые ты должен ответить сам себе.

– Если захотят обмануть, обманут, – отмахнулась Юля.

– Да, это так. Мошенники на голову впереди идут своих противников. Следователи следуют не впереди преступников, а за ними. Преступник что-то придумал, сделал, и только потом следователь приступает к разгадке тайны.

– Григорий Самвелович, вас часто обманывали? – спросила Юля, всё также малюя что-то на ватмане.

– Нечасто. Но бывало и такое, – ответил Сарьян и стал вспоминать, кто и когда его обманывал.

– Значит, вы не совсем хороший человек, – пришла к выводу Юля, обмакивая кисть в краску. – Это по вашей теории о порядочном человеке. – Вы согласны?

Григорий рассмеялся и тут же закашлялся, схватившись за бок.

– Разве можно вести себя так по-детски несерьёзно? – вскочила Юля, чтобы подать стакан с водой.

– Юля, вы страшнее детектора лжи! – мотая головой, вытирая выступившие слёзы, сказал Сарьян. – Вам бы в следователи, да ещё и в прокуратуру!

– Мне бы, Григорий Самвелович, уединение, холсты да краски – и больше ничего не надо!

– Кто ваш муж, Юля? – опустив на колени журнал, спросил Сарьян.

«Кто он, мой муж? – внезапно задумалась Юля. Не меняя позы, впялив глаза в белый лист, усиленно искала ответ на этот простой вопрос, ставший неожиданно сложным. – Кто он, кроме того, что муж?»

– Он тоже художник? – напомнил Сарьян, не дождавшись ответа.

– Нет, он не художник, – тихо сказала Юля.

– Что он оканчивал?

– Школу, больше ничего, – а чтобы придать вес и значение мужу, добавила: – Он много читает. Занимается самообразованием. Его можно смело назвать эрудитом.

– Да, самообразование – это хорошо. А вот эрудит, наверное, не очень. Они часто скатываются до демагогии. Простые вещи запутывают настолько, что чёрт ногу может сломать, – поразмыслив, продолжил: – Сейчас время деловых людей. Человек, не будучи эрудитом, но хорошо знающий своё дело, достигает многого в жизни. Эрудиты часто бывают настолько заполнены чванством, что с ними невозможно никакое сотрудничество, никакая дружба. Совсем мало среди них скромных! Знал я одного такого эрудита, который вызывал и зависть и уважение. Были на одном курсе Горного института. Внешность простоватого Иванушки, казалось, что и разум его, как у Иванушки-дурачка. Девочкам он совсем не нравился. Но знал этот Иванушка побольше другого профессора! На любой вопрос он знал ответ! Никогда не подавал вида о своём превосходстве! Более того, он радовался возможности лишний раз поговорить о любимом предмете, а любимыми они у него были все. Где он теперь, не знаю. Не спился бы только. Гении часто страдают этим. У меня даже теория есть на этот счёт. Примерно так она выглядит: «троешнику» для того чтобы сделать какую-то работу, понадобится, скажем, неделя, и он эту неделю, как крот ковыряется беспрерывно, ему не до пьянства. Таланту на эту работу нужен один день, шесть дней у него свободных. Как их занять? Тут и рюмочка с бутылочкой появляются. Как моя теория?

– Как и всё у вас, Григорий Самвелович, – превосходная! Только…

– Что, только? Неужто и в этом вы нашли изъян?

– Не совсем изъян, но вопрос есть. Например, почему бы таланту шесть свободных дней не посвятить таким же важным делам, какие были в первый? А «троешники», по вашей теории, вообще должны быть непревзойдёнными трезвенниками по причине нехватки времени. Чаще же всё наоборот: гении вкалывают до последнего вздоха, а «троешники» беспробудно пьют горькую и не каются. Вот так я думаю.

– Юля, мне с вами становится неинтересно! Вы умнее меня, и это для меня катастрофа!

– Успокойтесь, дорогой Григорий Самвелович, я – дура! Если бы была умной, я была бы уже богатой. А у нас с вами всё наоборот. Значит, вы – умница, а я – дура!

– Я не согласен!

– Хорошо. Я не дура. Дурочка, зато красивая! – согласны на такую поправку?

– Нет, не согласен! Вы умная и красивая! Я очарован вами!