Текст книги "Искупление"

12

Через два дня Анатолий, Нина и Игорёк отправились в район, чтобы купить цемент для готовой уже ямы, да пополнить запасы продовольствия. Ехать в кузове было удобно – постарался Анатолий. Он застелил дно кузова соломой из одинокой брошенной скирды за деревней, бросил поверх соломы брезент, к заднему бортику приладил подушки – набитые этой же соломой мешки. Нина взяла в дорогу бутерброды и чай в термосе, для Игорька ещё бутылку воды.

Выехали рано, солнце ещё не всходило. Тянул прохладный ветерок. На сером небе, далеко за лесом, зарождались облачка. Они на глазах из тёмно-серых превращались в белые с красновато-оранжевыми брюшками. Через час пути, когда деревня скрылась с глаз, удивлённое солнце выпрыгнуло из-за леса. Откуда-то появились в небе два ворона и стали сердито нападать друг на друга.

– Дядя Толя, – закричал Игорёк, – смотри, собачка побежала!

Впереди дорогу перебежала лиса. Хорошо виден был чёрный кончик хвоста, Анатолию показалось, что и глаза лисы он заметил.

– Это не собачка. Это Лиса Патрикеевна!

– Она нас испугалась? – спросил Игорёк, тоже заметивший испуг в глазах лисы.

– Любой зверь боится человека, – ответил с ноткой философа в голосе Анатолий.

– Почему они боятся, у нас же нет ружья? – не понимал мальчишка.

– Откуда им знать, что у нас есть, а чего нет? Лучше уж подальше держаться, думают они.

– Как ты узнал, что они так думают?

– Если бы ты был зайцем или лисой, тоже так бы подумал, правда же ведь?

– Не знаю, – Игорёк пожал плечами.

Через два часа Нина с Игорьком легли на дно прицепа. Покачивало из стороны в сторону, потряхивало изредка на кочках и выбоинах. Небо очистилось от облаков и было похоже на ситцевое нежно-голубое покрывало. Солнце всё ещё не могло набрать энергии, чтобы выкатиться на вершину неба, оно так и висело беспомощно над косматым лесом. Шуршала успокаивающе трава под колёсами, в молодом леске из осинок и берёзок пересвистывались птички-невелички. Их было, видать, не так и много, потому и песни были не многообразны.

– Анатолий, – обратилась Нина к призадумавшемуся вознице, – почему ты не женишься?

Анатолий обернулся и, прежде, чем что-то сказать, посмотрел на Нину. Она лежала с прикрытыми веками, лицо её ничто не выражало.

«Пустой вопрос», – решил он, но ответил:

– Женитьба – не напасть, как бы, женившись, не пропасть!

– А всё же? – настаивала Нина.

– Я уже был женат.

– Как? – вырвалось у Нины, она даже привстала, опёршись на локоть.

– А вот так!

– И кто она?

– Глупая баба и хамка, ещё и сволочь! Три в одном флаконе.

– Красивая?

– Как корова сивая. Маленькая, толстая, крикливая.

– Зачем на такой женился?

– У меня есть выбор?

– Ну… Не знаю, – замялась Нина.

– Кому нужен урод, скажи ты мне?

– Кривые ноги можно исправить, а вот уродливые души ничем не исправишь.

– Однако судят о человеке, прежде всего, по его внешности, и если она у него стоящая, то уродливую душу часто или не замечают, или, закрыв глаза, прощают.

– Не знаю, – задумалась Нина, – мне кажется…

– Это аксиома! – сказал Анатолий. – Проверенный факт! Да и ваша жизнь – подтверждение моим словам.

– Похоже, – согласилась Нина.

– Так уж устроен человек, тут другой вариант – такая редкость, что им писатели удивляют народ. Квазимодо и Эсмеральда – чем не пример разногласия в природе! Каждый имеет право на любовь, на это высочайшее из дарений Бога. Но он же, Бог, и лишает человека этого чувства. Квазимодо тоже рассчитывает, как и всякий другой, на ответную любовь. Он заслуживает эту любовь, как он считает, потому что сам переполнен любовью. Для полной любви, как её понимает Эсмеральда, достаточно быть блестящим красавцем офицером, и совсем не обязательно быть честным и умным.

– Для любви важно то и другое, – подумав, высказалась Нина. – Понятно, что красота не вечна, но хотя бы память о ней будет. Ум, честь, порядочность – главное, что должно быть у человека! Нет этого, и союза между женщиной и мужчиной не будет.

– Ноги я себе выправлю, не такая уж неразрешимая проблема, а вот если бы кто полюбил меня с такими, это был бы мне подарок на всю жизнь.

– Отчаиваться не стоит, придёт время – всё уладится, – постным голосом постороннего советчика заключила Нина и перевела разговор на новую тему сложности жизни в условиях беспредела власти.

Дальше ехали молча. Каждый думал о своём.

Перед въездом в Магочан перекусили бутербродами, попили чайку и продолжили путь. В хозмаге закупили десять мешков цемента, заехали в магазин «Продукты» и там нос к носу столкнулись с Василием. Он был не один. С ним были ещё два неухоженных мужика неопределённого возраста и рода занятий. Что выпивка для них – любимое занятие, можно было понять по сизым физиономиям.

– Вот так встреча! – театрально раскинув руки, выкрикнул Василий. – И рыцарь сердца тут же!

Нина сердито схватила его за рукав и вытянула из магазина.

– Ты думаешь, что делаешь? – прошипела она ему в лицо. – Ты – подзаборная пьянь, и место твоё в канаве! Как ты смеешь?

– А что я? Я, слава Богу, ни о чём не жалею!

– Мне наплевать, жалеешь ты или не жалеешь! Ты – мерзкая тварь, но у тебя есть шанс…

– У меня он всегда был и будет, – развязно ответил Василий, поглядывая победителем на собутыльников, ожидавших его с бутылкой «чернила».

– Был! – выкрикнула Нина. Вид её был ужасен, она готова растерзать своего непутёвого мужа. Это понял и Василий. – И теперь есть! Только он спасёт тебя!

– Интересно, что ещё ты могла придумать? – скривил рот Василий и весь как-то неестественно перекрутился.

– Работа, чего ты больше всего боишься!

– Я работы не боюсь, я не хочу быть рабом у всякой сволочи!

– По помойкам лазишь, а честно зарабатывать себе на хлеб – рабство?

– Да, рабство! И я не буду, как ты, за кусок хлеба заглядывать по-собачьи преданно в лицо своему господину. Тебя такое устраивает – живи, а меня уволь!

– Устройся на государственное предприятие. Ты же должен понимать, что ребёнка кормить надо! Или он, как и ты, должен с помоек питаться?

– Сдай в детский дом. Пускай государство о нём беспокоится, если не может семью обеспечить необходимым. В Эмиратах каждому при рождении дарят миллион долларов!

– Идиот! – бросила в опухшее лицо Василия Нина. – Предупреждаю! На глаза мне и сыну не показывайся! Пришибу на месте!

– Давай-давай! – опять весь перекорёжился Василий. – Не забудь только свои слова. Живи со своими клешненогими, он тебе пара.

– Ты мизинца его не стоишь! Потому что ты – нравственный урод, и никакая больница тебя не вылечит!

Подходил Василий к своим дружкам с видом победителя.

– Кто это? – спросил тот, что постарше, а может, и не старше, а младше. – Баба?

– Она, – небрежно ответил Василий. – Просит вернуться.

– Ладная она у тебя, – сказал тот, у которого бутылка.

– У меня их, – лёгкий взмах руки, – как навоза на колхозном поле.

Анатолий Нину ни о чём не спрашивал. Он наблюдал незаметно за её поведением, находясь в отдалении. Движения её были порывисты, резки, чёрные брови слились в одну линию, губы сжаты. Он взял у неё тяжёлые сумки с продуктами, попросил Игорька держаться покрепче за сумку, и так они побрели к повозке. Уложили сумки, прикрыли от солнца краем брезента; Игорёк уселся на своё место, убедившись, что и маме есть где примоститься.

Нина пришла скоро, принесла ещё две сумки с продуктами.

– Я всё закупила, – сказала она. – Если тебе не надо больше никуда заезжать, то поедем домой.

Как только тронулась повозка, Нина достала из коробки три мороженых и подала Игорьку, Анатолию, себе взяла самое неприглядное. Выехали на прямую дорогу, которая выходила за село и вела в сторону Духовщины.

– Мне было лет девять, а то и все десять, – заговорил Анатолий, обкусывая по бокам мороженое, – когда я впервые попробовал мороженое. Знал, что есть оно, это мороженое, а какое – ни малейшего представления. Сладкое, кислое, солёное? Слышал от тех, кто его ел, что вкусное, а какое – не знал. Приехали мы с мамой в город на операцию, паховая грыжа у меня появилась. Мама, крестьянка, взяла с собой простую еду – молоко в бутылке, сметану, хлеб. В палате были городские дети, их мамы, бабушки и тёти чего только ни приносили: и апельсины с бананами, и пряники, и сушки… Одному мальчику тётя принесла мороженое, а доктор запретил. Тётя, глянув на меня, подала мороженое. Я не брал. Медлил, ждал кивка мамы. Мама кивнула, и я стал обладателем этого сокровища. Не знал, как его едят, и мама не знала. Тогда тётя, ласково улыбнувшись, сказала:

– Лижи язычком, а стаканчик можешь кусать, он из вафли. Из хлебной лепёшки сделан, – пояснила, очевидно, поняв по нашим лицам, что мы и про вафлю мало что знаем.

– Вот то мороженое я до сих пор люблю больше всякого! – закончил Анатолий эпопею про первое своё мороженое.

Нина тяжело вздохнула; Игорёк и ухом не повёл, он был занят мороженым.

– Не позавидуешь нашему детству, – тихо сказала Нина. – Работа с пелёнок и до могилы. В детстве не было детства. Свои огороды и хозяйство, колхозные поля – всё на детских да бабьих плечах. Конфета – радость, мороженое – лакомство заморское…

– Не знаю, но мне нравится моё детство, – улыбка засветилась на лице Анатолия. – Поля, леса, речки, ручейки и озёра – всё наше. Всё измеряно нашими быстрыми босыми ножками! В степи поют жаворонки, в перелесках – бурундучки. Проголодался – прибежал домой съел полгоршка жирной простокваши с куском ржаного хлеба; далеко от дома – накопал саранок, выдернул пучок моркови на колхозном огороде, репу, брюкву, турнепс. Всё было съедобно и вкусно! И, как теперь выяснилось, – самое правильное было наше питание.

«Господи! – пронеслослось у Нины. – Да за что ему такое с малых лет! Чем он-то тебе не угодил, ребёнок этот? Он и сейчас ребёнок, только большой. И беды его большие! Неужто ты не видишь, кого наказываешь?»

– Заимки, шалаши, работа в поле на лошадках. Красота! – продолжал, уйдя в воспоминания, Анатолий. – Вечером танцы на окраине деревни. Малыми были – шалили, подросли – влюблённость появилась как из-за угла. Коснёшься руки – и тебя огнём охватывает, скажет тебе слово – как ангел пропел! Во, было время! Нет, Нина, детство – самое милое время! Юность – самое романтическое! Представь себе: паренёк в разбитых донельзя башмаках, простецких латаных штанах – и он Ромэо! Девочка в брезентовых тапочках, в ситцевом выгоревшем на солнце платьице – и она Джульетта. Если не обращать внимания на дырявые башмаки и тапочки, то по чувственности, влюблённости, верности они не уступают юным героям Шекспира. В этом смысле мир правильно построен. Он не лишил людей главного – любви. И этой любви все покорны, как сказал классик.

– Анатолий, – как озарённая свыше, вдруг встрепенулась Нина, – ты не пробовал писать книги? Или хотя бы стихи?

– Конечно, пробовал. Стихи бросил сразу: они или мрачные, что застрелиться хочется, или как у влюблённой школьницы в своего учителя по физкультуре. С прозой тоже неудачи. Газеты рекомендуют посылать рассказы в журналы, а журналы отвечают, что у них своих писателей с избытком, годами стоят в очереди.

– Я бы советовала не отчаиваться и не бросать писательства. Нет сейчас глубоких писателей, всё какая-то мелочь мельтешит перед глазами. А ведь такого не может быть, чтобы в России не было хорошего писателя. Сейчас и тема есть, и есть читатели, которые ждут с нетерпением хороших книг. Умных книг, воспитывающих! Так что, Толя, если есть божья искра – грех этим не воспользоваться!

– Сколько раз я начинал писать, бросал, отчаявшись, сжигал, выбрасывал в мусорный ящик, опять начинал… Теперь я, постарев, остепенился. Мне многое стало безразличным.

– Только не безразличие! – как заклинание вырвалось у Нины. – Бойся безразличия, беги от него туда, где жизнь бурлит горным потоком.

– Рад бы в рай, – выдохнул Анатолий. Посмотрел на небо, нашёл его таким, когда надо поторопиться. Погнал обленившегося Буланку. Тот, глянув сбоку на возницу, только не сказал: «Сидел, побасёнки рассказывал, а тут хватился!»

За воротами их встречал сам хозяин «гнезда».

– Что так задержались? – спросил он, принимая на руки уснувшего мальца. Дождался, когда спустится Нина, и вместе, оставив Анатолия заводить и выпрягать лошадку, вошли в дом. Пахнуло домашним запахом деревенской обжитой избы.

– Чем так вкусно пахнет? – лукаво глянула на Сергея Нина, водружая сумки на лавку у холодильника.

– Чай заварил с мятой и чабрецом.

– У нас же этого не было?

– Тамара привезла гостинец.

– Молодец какая!

– Как съездили? – спросил Сергей, отметив перемены в лице и поведении Нины. «Не обидел ли её чем этот пилигрим?» – подумалось.

– Нормально. Что надо – закупили. На неделю, а то и больше, хватит.

– Игорьку понравилось ехать на лошади? – докапывался до того, что испортило настроение женщине. – Не капризничал?

– Туда ехали – как впервые видел мир. Обратно – почти всю дорогу проспал.

– Укачало бедолагу, – посочувствовал Сергей.

– Укачало, – согласилась Нина.

– Анатолий как?

– Что как? – не поняла вопроса Нина.

– Сам мешки с цементом грузил? – нашёлся Сергей.

– А, нет. Грузчики справились. Это входит в стоимость покупки.

– Я не о том. Ему с его здоровьем…

– На здоровье не жаловался. Рассказывал о своём детстве.

– Жалобное?

– Да нет. Говорил, что хорошее у него было детство.

– В гольфиках, кружевных рубашечках, с гувернёрами?

– Босиком до заморозков, в ситцевой рубашечке, в штанишках с одной лямкой через плечо…

– И это он называет счастливым детством?

– Да. Причём вполне серьёзно!

– Молодец! А что бы он сказал, если бы был барчуком?

– Вот уж не знаю. Наверное, завидовал бы тем, кто босиком и в ситцевой рубашонке.

– Пожалуй, он целиком прав, наш пророк. Счастье детства нам даётся авансом Господом, а потом мы сами себе приобретаем все горести и пакости. Кто больше, кто меньше, но без этого не обходимся.

На крыльце заскрипели половицы. Вошёл Анатолий, быстрым взглядом скользнул по Сергею, Нине.

– Я думаю, – начал он, присаживаясь на лавку у двери, – десять мешков мало. Надо бы ещё столько. Если остался бы, то и дорожки до бани и туалета залили бы бетоном.

– Понадобится – съездим. Проблемы не вижу, – сказал Сергей. – Да и Буланке лишних двести килограммов тянуть было бы не по силам. Как он, кстати, перенёс своё первое рабочее состояние?

– Нормально. Под горку даже рысью бежал.

– Оси на нашем ковчеге не вывернулись?

– Да нет вроде. Правда, я не смотрел. Но, если бы было что не так, заметил бы.

– Завтра посмотри внимательно. Оси и втулки, наверное, надо ещё раз хорошо промазать после поездки.

– Посмотрю, – согласился безропотно Анатолий.

– А теперь – мыть руки и за стол. Угощу вас хорошим чаем с вкуснейшими чебуреками!

13

Утро следующего дня было прохладным и солнечным. Слепило глаза. Выйдя во двор, Нина увидела у повозки со снятым колесом Анатолия и своего сына. Сын был, как и его старший коллега по ремеслу, в рукавицах. Только маленьких, сшитых Анатолием. Нина улыбнулась.

– Принеси-ка банку с солидолом, – попросил Анатолий помощника.

– Это какую? Ту, что железная?

– Да, ту.

Игорёк пулей слетал до навеса и обратно.

– А тряпку не принёс? Оси чем протирать?

– Ты же мне не сказал.

– Мог бы и сам догадаться – не маленький, – немного погодя, глянув на мальца: – А банка с соляркой знаешь, где стоит? Ладно, сам схожу, быстрее будет, чем тебе объяснять.

Анатолий дошкандыбал до навеса, принёс банку с соляркой и кисть.

– Снимай свои красивые рукавицы, будешь мыть подшипники. Бери кисть и вот так, аккуратненько, чтобы не брызгать, и чтобы не лилось на пол, а в баночку, мой их, пока они не будут чистыми. Понял?

– А ты что будешь делать? – спросил Игорёк, которому, видать, эта работа с подшипниками не очень была по душе.

– Найду и себе работу, – ответил Анатолий. – Не бойся, без неё не останусь!

– Может, вместе будем делать что-то одно, а потом подшипники?

– Можно и так, – не настаивал Анатолий. – Бери вон тот ключ, будем гайки подтягивать, а то где-нибудь в лесу отвалится колесо и попробуй тогда поставить его на место, когда прицеп полон дров.

– Мужики! – позвала Нина, налюбовавшись их делами. – Второй завтрак через пять минут!

Не успел Анатолий отозваться и сказать, что будут без опоздания, как его опередил коллега.

– Нам некогда, мама, чаи распивать! – заявил он, прикладывая ключ к гайке. – Работу закончим и придём!

«Не в отца сын, – покачала головой, улыбаясь, Нина. – Тот бежит от работы, как чёрт от ладана, а этого не оторвать. Может, когда подрастёт, таким же непутёвым станет? – и, испугавшись, взмолилась: Господи, только не это!»

Незаметно пробежали два месяца. Вот и август на дворе. Жарища стоит неимоверная. Хочется забраться в холодный колодец и сидеть там до вечера, пока не скроется солнце.

– Ни дождинки, – сокрушалась Нина, глядя на белое небо. – Пекло! Всё погорит!

– Почти месяц без дождя, – вторит ей Сергей. – Поливать всё из колодца – руки отвалятся. Колодец опустошишь и огород не спасёшь! Метео что-то крутят, а толком не скажут.

– Если б знали, то сказали бы.

– Пустыня Монголии задышала – это надолго.

– Жалко, если урожай сгорит. Столько труда.

– Конечно, жалко, да что поделаешь.

– Может, в следующем году пробить какую скважину да насос поставить, чтобы огород поливать? – подключился к разговору Анатолий. – Насосы продаются недорого.

– Всё недорого, когда есть деньги, и всё дорого, когда их нет. Была надежда на урожай, да… Продали бы картошку, капусту, свёклу и был бы какой рубль на развитие, а так всё псу под хвост.

Заскрипела калитка, показалась тщедушная фигура деда Матвея.

– Чо-то ноне совсем жарко, – изрёк он, поздоровавшись. – Тако было сразу посля войны. Так же пекло. Саранчи столько налетело! Тут и так ничо нет, а тут она всё под корень! Тучами так и летала. Чо ни делали, не помогало! Травили самолётами, а ей хучь бы хны!

– Нам только этого не хватало для полного счастья, – со злом глядя на солнце, сказал Сергей.

– Я чо к тебе пришёл, Серёга, – обратился дед, чуя нутром, что не ко времени заявился. – Угол шифера у меня отскочил, наверно, от жары. Можа, кода поедете в район, купите мне лист, да, пока нет дождей, прибьёте? А?

– Купим, чего не купить. Только если поедем, то не раньше пятницы. Через три дня.

– Деньги тебе принесть, али потом?

– Потом. Что ещё надо купить?

– Ну, гвозди со шляпками. Больше ничо.

– Один лист? – уточнил Сергей. – Может, ещё где треснуло?

– Дык… больше не видать. Этот отвалился, ево и видно.

– Ладно, я завтра приду и сам всё посмотрю.

Нина пригласила к чаю. Первым переступил порог дед Матвей.

– В избе-то у вас не така духотища, как на дворе, – отметил он.

– Впотьмах живём, потому маленько прохладней. Окна не открываем.

– Я тоже закрыл ставнями, всё одно духота. Огород-то как у вас?

Сергей обречённо махнул рукой.

– Толку будет мало. Хоть бы себе собрать на зиму, а о продаже нет речи.

– По костям чую, будет скоро дожжик, – попытался успокоить дед Сергея.

– Если и будет, то толку уже от него…

– С посевами так, а картошка ещё может выправиться. Ей ещё, почитай, шесть недель зреть…

– Чего уж теперь, что будет, то будет.

– Раньше, говорили старики, тута часто были засухи. Это теперя, кода морей да электростанций настроили, то и дожжей прибавилось. Я и то помню, бывалочи…

– Да, это и учёные отметили. Климат помягчал. Дождей прибавилось, морозы поутихли…

– О, морозы тута были таки, чо ни дай и не приведи господи, каки! Брёвна в избе трещали! Кто помрёт, то настояща беда. Хоронить надо, а могилу не выкопать.

– Да, в такой мороз лучше не помирать, – согласно закивал Сергей.

– Дак она сама приходит! – возмутился дед Матвей. – Кто её просит!

– В мороз не стоит помирать – холодно, весной и летом солнышко и тепло – кому хочется в такое время помирать? Тоже не подходит. Остаётся осень. А осенью нет времени с покойниками возиться: убрать урожай, сохранить его, что-то продать, что-то купить… Потом свадьбы, гулянья… Так что, остаётся одно – жить! – Сергей засмеялся и развёл руки.

– Дык… я и не спешу. Я також кумекаю.

– Вот и правильно! Нина, – обратился Сергей к Нине, хлопотавшей у кухонного стола, – мне берёзового квасу.

– Так и мне квасу тоже, – подсказал дед Матвей.

– Вот те раз! – отозвалась она на эти заявки. – Я их к чаю пригласила, а им квасу приспичило! Может, всё же чай?

– Давай чай! – согласился Сергей.

Вошли в избу и Анатолий с Игорьком. Были они до красноты распарены духотой, и сразу кинулись к бачку с водой. Вместе с ними в дом вполз запах солнца и солярки.

– Давайте и вы к столу, – пригласила их Нина. – Только руки мыть! И мыть хорошо – полотенца после вас не отстирать!

Дождь пришёл через день, и лил сплошной стеной. С таким грохотом и молниями клокотало всё вокруг, что, казалось, не только небо, но и земля расколется на куски и разлетится во все стороны Вселенной!

Ближе к вечеру начали сгущаться тучи, ползли они от восхода, и скоро полнеба было закрыто тёмно-серой пеленой. Глухо и редко погромыхивало где-то далеко-далеко. На землю внезапно опустилась такая тишина, что за версту комара слышно. И приунывшие в палисаднике цветы, прислушиваясь, приподняли свои головки. Потом оттуда же, с востока, повеяло свежим ветерком. Заходила волнами трава, ветки черёмухи заколыхались, чувствуя что-то неладное. Во двор ворвался вихрь, закружил, всасывая всё, что попадало в его нутро – щепу, высохшую траву, тряпку, брошенную у колеса прицепа. Пыльный столб вырвался на улицу и помчался, заглядывая в брошенные усадьбы, испытывая их на страх и живучесть!

– Быстренько убирайте всё со двора! – закричала Нина, выскочив на крыльцо. – Сейчас такой ливень жахнет!

Анатолий с Игорьком кинулись собирать инструмент в большой деревянный ящик. Анатолий поволок его под навес, за ним трусил верный и неотступный помощник.

– Во, ещё ключ! – кричал он.

Когда они были уже на крыльце, по крыше и по порожкам громко застучали крупные капли дождя. Хлопнула калитка, и тут же во двор влетел Сергей.

– Еле успел! – выкрикнул он.

Ринулись все в дом, сразу стало шумно и весело.

– Ну, сейчас начнётся! – глядя в окно, сказал Сергей. – Хорошо, что все дома. Не дай Бог в дороге или в поле застанет такое – до нитки прольёт!

И точно: гонимая шквальным ветром волна воды неслась параллельно земле, обливая всё, что оказывалось на её пути. Капли звонко барабанили по стёклам окон, сплошная пелена туманила окна… Шквал убегал – и светлели окна, светлело в избе. Новый, сильнее предыдущего, повторял всё сначала…

– Хорошо, что есть куда Буланке спрятаться, – высказался Анатолий, представив худший вариант. – Со стайкой надо поспешить.

– Это точно! Подзатянули мы с нею.

– Может, сделать под одной крышей и хранилище? – выразил пришедшую мгновенно мысль Анатолий.

– Кстати, я о том же думал. По периметру двора пустить постройки. Амбар, навес, хранилище, стайку…

– Баню тоже не мешало бы приблизить, чтобы не загребать снег валенками.

– Вот этого не стоит делать. От греха подальше. Пусть стоит там, где стоит. Старики не дурнее нас были.

– Пожалуй, – согласился Анатолий. – А вот хранилище надо делать отапливаемым. Иначе поморозим картошку и яблоки.

– Какие яблоки? – удивился Сергей. – Откуда им тут взяться?

– Сегодня нет, а завтра будут! С запасом смотреть надо.

Прислушиваясь к шуму за окнами, Нина готовила ужин.

«Если не перестанет дождь, как мы добежим до дома? – думала она. – Можно и простудиться. Я-то ничего, а Игорьку опасно. Он не окреп от воспаления лёгких, вон, какой бледненький, хоть и всё время на улице. Питание вроде и не плохое, только мало в нём витаминов».

Ужин простой: отварная картошка, котлета, кружка простокваши. Ели все с аппетитом, особенно Игорёк.

– Кому чай с молоком? – спросила Нина, когда тарелки были пусты.

– Мне, – сказал Анатолий.

– И мне! – ответил Игорёк.

– У вас есть что-нибудь, что отличает друг от друга? – усмехнувшись, спросила Нина.

– Ноги, – сказал Анатолий. – Мои бегут в одну сторону, у Игорька – прямо.

– Они у меня во все стороны бегут, – уточнил Игорёк и попросил ещё одну булочку к чаю.

Убрана посуда со стола, помыта и расставлена по полочкам, а дождь всё льёт. Нина прислушивается и ей кажется, что шум стих… Но нет, всё также льёт, как под дырявое небо попали.

– Я предлагаю вам ночевать здесь, – сказал Сергей, заметив переживания Нины и разгадав их причину. – Раскладывайте диван и спите спокойно, наслаждаясь шумом дождя.

– Спасибо! Добежим как-нибудь.

– Не надо как-нибудь. Ложитесь и спите! Дождь холодный, простудитесь!

– Дома нас потеряют, – слабо сопротивлялась Нина. – Мы не предупредили.

– Догадаются! – настаивал Сергей. – Не маленькие.

– Не хочется вас стеснять и причинять неудобства.

– Переживём! В тесноте да не в обиде, – сказав это, Сергей улыбнулся. Вспомнил цыган, которые однажды остановились в избе его друга Кольки. Дело было зимой. Они попросились погреться – мороз стоял за сорок. Одеты были не по-зимнему, тем более, не по-сибирски. Какие-то тряпки, лохмотья… Обогревались неделю. Колькина семья из пяти человек да цыганская из семи – и все в избушке на куриных ножках. В избушке не продохнуть, а на улице жмёт мороз изо всех сил, стены трещат, в трубе бесы завывают… Куда уж тут выгонять несчастных. Вторая неделя на исходе. Морозы отпустили малость. Пора и цыганам в путь-дороженьку! Истосковались они по вольному ветру. Собрали, увязали узлы, погрузили в сани. Туда же, среди узлов, втиснули безногого старика, рядом рассовали цыганят и старуху. Вышли провожать их, ставших чуть ли не родными, все домочадцы и Сергей, оказавшийся там.

– Сынок, взнуздай кобылку, – попросил старик Сергея. – Как бы не разнесла она нас.

Кобылка дотянула до опасного пригорка, на котором, по предположениям старика, должна была разнести и раскидать по снежному полю седоков, упала, подломив оглоблю, тяжело вздохнула один раз, другой, и издохла. Околеть бы и цыганам в холодной степи, да, на их счастье, по этой дороге ехал Кондратий Козулин, он отвозил пакет в район и теперь ехал обратно. Зацепив цыганские сани, подсадив в свои остальных, привёл этот обоз к конторе, председатель дал ключи от сельсовета, там и разместились беспокойные дети вселенной, и жили до весны, до тепла.

– Располагайтесь! – повторил предложение Сергей. – У мужика уже веки слипаются. Натрудился, бедолага!

Как только голова мальчишки коснулась тёплой и мягкой подушки, он тут же отключился. Отгородив от света закуток, взрослые присели у стола, тихо повели беседу.

– Льёт и льёт, – начала Нина разговор, как большинство женщин, с погоды. – Не перестарался бы.

– Куда там! – выкрикнул Анатолий. – Земля потрескалась хуже, чем в пустыне! Цистернами лей и не напитаешь!

– Правильное земледелие – управляемое земледелие. Надо орошать – пожалуйста; надо подсушить – пожалуйста!

– Помню эти «пожалуйста», – усмехнулся Анатолий. – Мама говорит, уходя на работу: «Толька, полей все грядки, и полей хорошо, а ни абы как!» Полить хорошо – это ведро воды на половину квадратного метра. Этих метров больше ста! Вёдер надо, следовательно, двести! До речки двести метров. Два ведра в руки. Сто на двести равно десяти тысячам метров, то есть десять километров. С двумя вёдрами воды я должен пробежать пять километров и с пустыми ещё пять! Во, заданьице! А на речке пацаны бултыхаются, визжат, ныряют, а я, как раб, прикованный к вёдрам! Нырнул раз, другой, третий – и день на исходе. Десять раз вместо ста пробежки не решат проблемы земледелия, но видимость можно создать.

– Ты, варнак, опять плохо полил, – журит меня мама, поковыряв пальцем землю. – Совсем сухая.

– Много поливал, – оправдываюсь я, привычно и умело.

– Молчи уж! – говорит мама и безнадёжно машет рукой. – Ночью буду сама таскать.

Жалко маму, и я обещаю себе завтра целый день таскать воду и поливать огород. После десяти ходок руки вытягиваются до пола, и если их не подобрать, то они будут волочиться по земле. Ещё десять, и руки вылазят из плечь, и там, где они были, страшно болят дырки. Мама, к моему огорчению, не проверяет грядки, и мне напоминать ей об этом совестно. Ночью снятся руки, которые сами по себе бегают и таскают полные вёдра воды.

– И всё равно детство счастливое? – спросила Нина, припомнив недавний разговор с Анатолием во время поездки в район за цементом.

– Конечно! – не задумываясь, ответил он.

– А если бы не грязная речка, вёдра, грядки, телята и поросята, а «Артек», голубое тёплое море, четырёхразовое питание за столиком. Горн! Костёр! Песни?

– Не знаю, – признался Анатолий. – Наверное, скоро бы наскучило.

– Да, куда нам без поросят! – отозвался Сергей. – На том стоим!

– Сидим!

– Почему сидим?

– Сидим за столом, едим сальце, огурчики, капустку с картошечкой – и это всё дело твоих рук, твоего терпения, усердия! Что создал, то и получил! Многие, не создавая, не ударив пальцем о палец, имеют больше в сотни раз. Живут не по заслугам во дворцах, ездят на шикарных автомобилях, катаются на яхтах, едят заморские яства. Ты же, создатель всего, живёшь как примат: поел, поспал, поработал, и рад, когда не расстраивается эта система твоего бытия.

– Коль зашла речь о бедных и богатых, скажи мне, почему рабочие, то есть пролетариат, так быстро согласился разрушить то государство, которое создавалось, прежде всего, для него?

– Наверное, потому, что не устраивало оно его. Я об этом не думал.

– Рабочих, которые жили при царе, и жизнь которых была хуже собачьей, новая жизнь устраивала, а жизнь наших рабочих, которые жили непомерно лучше и царских, и тех, кто создавал на первых порах государство рабочих, строил в тяжелейших условиях фабрики, заводы, электростанции, не устраивает?

– Хотелось чего-то больше.

– Чего? Прав? Свободы? Оплаты труда?

– Наверное, недоставало справедливости.

– Какой?

– Ну, не устраивало человека что-то, а тут ему подсунули идею, что можно жить припеваючи, не перетруждаясь.

– Неужели так слаб в своих рассуждениях наш гегемон, что простые истины для него – неразрешимый ребус?

– Признаемся честно, кто его чему учил, кроме «самоотверженного труда на благо Родины»?

– А кто ему мешал взять книжечку да почитать в свободное от работы время? Того же Маркса, Ленина? Но тут же заставлять надо себя! Проще попить пивка, постучать костяшками домино, поглазеть в телевизор… Человек, отвыкший думать, рассуждать, сам натягивает на себя хомут и ждёт хлыста, чтобы потянуть воз туда, куда хочет хозяин. Чего тогда возмущаться!

– Очень уж простую схему ты тут изобразил, – передёрнул плечом Сергей. – Во-первых, думающих рабочих и крестьян не так и мало. Во-вторых, для обработки масс созданы целые программы с подготовленными армиями специалистов в области пропаганды. Они собаку съели на своём поприще, и обмануть доверчивого человека для них ничего не стоит. В-третьих, рабочего приучили к мысли, что всё делается ради его же блага, и что скоро будет ещё лучше… Вот он и действует-злодействует во вред себе же. А кто-то, хитро ухмыляясь, пожинает плоды его труда. Яхты самые длинные скупает, королевские дворцы под себя перестраивает…