Текст книги "Искупление"

«Не надо милой в шалаше, но для поддержки духа какой-нибудь человечишка не помешал бы. Наверное, дед и держал меня рядом с этой целью. Мне не было страшно с дедом, а ему, наверное, со мной – всё же живая душа. Да и веселей как-то с пацаном. Забота была бы. Поговорить было бы с кем. Дед мне рассказывал о своей жизни в белорусской деревне, только я мало когда его слушал. Ну, деревня да деревня. Ходили в лаптях. Водили хороводы. Прыгали через костёр. Что тут интересного? – думал я, и при первой возможности убегал к мальчишкам на речку или улицу. А потом, когда и деда не стало, а мне вдруг приспичило написать книгу о моих предках, переселившихся из Белоруссии в Сибирь, так я пожалел, что не слушал его. Детство, детство… И юность хороша, но в юности я совершил ошибок больше, чем за всю взрослую жизнь. Да и ошибки какие-то запоминающиеся! Их хотелось вытравить, забыть навсегда, ан не получается! Как ты себя вёл некрасиво там, с тем, с той, – вкрадчиво, упрекающе, говорит совесть, и никуда от этого упрёка не спрятаться, ничем не загородиться! Взрослым мужиком я не сразу стал разумным. Всё те же: юношеский порыв, неоглядность, самоуверенность путались под ногами, заставляли падать лицом в грязь. Отмываться до чистоты не всегда удавалось, оставались чёрные пятна надолго, а некоторые так и на всю жизнь. Сколько девочек влюблялось в меня, скольким девушкам хотелось быть моей суженой, а я трусливо избегал их. Конечно, на всех я не мог жениться, но выбрать одну мог же! Только выбрал, как оказалось, далеко не то, что надо! Хитрое и коварное существо! Наверное, Бог дал мне это в наказание. Хотя наказывать меня не было за что: я не обманул ни одну из них. Просто уходил бочком, по-тихому. Предательство было самым нетерпимым в моей жизни и, тем не менее, я дважды становился предателем. Один раз одна девчонка прислала мне письмо, в котором сообщала, что такая-то влюблена в меня. До этого мой друг написал мне, что он и эта девчонка собираются пожениться. Мне жаль стало друга, я понял, что его обманывают, чтобы спасти, выслал ему это письмо. Свадьба расстроилась. Девочка прокляла меня. Оказывается, всё было иначе, просто девочки заигрались, а я оказался крайним в их неразумной игре. У меня до сих пор камень на душе. Второй раз я предал, когда служил солдатом. За хороший почерк меня взяли писарем в штаб. Там была в строевом отделе молоденькая девчонка, Верочка. Весёлая такая, на язык острая, смешливая. Мы часто в солнечные деньки выходили в обеденный перерыв посидеть на лавочке под большим развесистым деревом. Там зубоскалили, смеялись от души. Там же она проговорилась, что её дядя живёт в Америке. Немцы парнишкой его увезли в Германию, американцы освободили, и он перебрался жить в Америку. Это нисколь не удивило меня – случай не единичный. Вскоре меня вызвали в особый отдел и стали выпытывать подробности о моей знакомой. Всё было хорошо до той поры, пока мне не сказали, что есть подозрение, что она не зря устроилась в штаб части, что, возможно, делает это по специальному заданию! И тут в памяти всплыл её американский дядя, я, не колеблясь, сообщил им об этом. Я был, по-моему, даже горд, что помог раскрыть тайные шпионские сети, отвёл беду от Родины. Мою подружку уволили на следующий же день. Получив документы, она плакала на нашей скамейке и говорила, что этот дядя с его Америкой испортил ей и её маме всю жизнь. Мне очень было жаль её, и я так сильно переживал за её дальнейшую судьбу, которая оказалась такой непростой по моей опрометчивости. До сих пор жалею её… Вижу заплаканные, красные глаза, слышу всхлипывания, чувствую вздрагивающее худенькое тельце… Прошу всегда прощения у неё, но слышит ли она меня? Вот и сейчас… Прости, Вера! Я не хотел причинить тебе зло!

Где-то в поднебесье прогудел самолёт. Значит, не в глубине омута живут люди, а в цивилизованном и технически развитом мире. В котором, конечно же, нет никаких леших, вурдалаков, ведьм и чертей. Просто жизнь в лесу отличается от городской суетной. Если бы миллион лет назад пролетел этот самолёт, вот бы шороху тут было! Человек с пулемётом, зачем с пулемётом, просто с “калашом”, завоевал бы весь мир. Богом был бы! Как быстро меняется жизнь на земле, совсем недавно мне сверлили зуб так, что хоть на стенку лезь, теперь в сон клонит при такой процедуре. Совсем недавно я бегал босиком, мои штанишки держались на одной лямке через плечо, теперь я солидный дядя. Совсем недавно я заглядывал в глаза своей первой учительнице Валентине Владимировне, и такое уважение к ней мне хотелось выказать этим взглядом, что теперь мне и вообразить трудно. Первого писателя “живьём” я увидел, когда мне было тринадцать лет. Приехал он к нам в село и выступал перед всей школой. Мне посчастливилось сидеть у его ног. Очень хотелось дотронуться до него рукой, и я это сделал. Как жаром от большого костра обдало меня! Как божье благословение снизошло на меня! Я и до того любил книги, а тут как свихнулся на них. Я в них потонул! Мало того, что времени деревенскому мальчишке на приготовление уроков совсем мало достаётся, я же умудрялся читать ещё книги. Спешил в школу, чтобы, примостив книгу на коленях, продолжить чтение забористого приключения в чудесной и непонятной стране. Теперь я сам пишу книги. Хороши они или так себе – судить читателю. Во всяком случае, стараюсь писать хорошие книги. Есть премии и дипломы! Хорош писатель или нехорош, покажет время. Лет сто для этого понадобится. Писатель уже не сможет узнать, как он хорош или плох, и это скверно. При жизни все писатели грешат величием, свои книги они считают лучшими книгами эпохи. Часто мгновенный успех приводит к такому крику и шуму, что не поверить в своё величие писателю просто невозможно! А если разобраться да послушать знающего человека, то его творения и ломаного гроша не стоят. Мерилом, как правило, тут выступают время и личности. Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Чехов, Тургенев, Бунин… Как велики они! Как недостижимы! Но в их время были и другие писатели, и наверняка они имели успех, и, может быть, больший, чем эти громадины, но теперь их никто не вспоминает. Почему? Потому что они писали на потребу невзыскательного читателя, описывали малозначащие события бытового свойства. Это нравилось многочисленным приказчикам, купчихам и кухаркам. Они млели над ними, обливаясь слезами, переживали за какую-нибудь сиротку, которая в конце повести встречала своего суженого в образе рыцаря на белом коне. Книги же высокого полёта формировали мир. Они подсказывали пути решения проблем тем, от кого зависит решение этих проблем.

“Охотничьи рассказы” Тургенева подсказали царю о необходимости освобождения крестьян от крепостничества. Хорошие книги воспитывают патриотов, защитников Родины, плохие разлагают общество, способствуют уничтожению государства. Плохих книг сейчас горы, грязи нанесли они выше крыши. Плохие пользуются большим спросом, потому что в них больше того низкого и мерзкого, на что теперь падок наш необразованный читатель. Зачем придумывать героя, который должен повести массы на борьбу за справедливость, когда проще дать ему в руки пистолет и автомат. И сеет он в массы вместе со смертью серость и тупость. Во, ещё самолёт! Цивилизация!»

Утром приехали на Буланке Анатолий с Игорьком.

– Живы? Волки не съели? – с серьёзным выражением спросил, поздоровавшись, Анатолий. Игорёк в страхе округлил глаза, посмотрел на тёмный лес, прилип к ноге своего верного и постоянного спутника, спрятал маленькую руку в большой грубой, надёжной ладони защитника.

– Выли всю ночь! Кругом ходили! Ружья из рук не выпускал! – так же серьёзно ответил пасечник.

– Мёду, наверное, им хочется?

– Картечи сколь угодно. А медком я лучше буду угощать хороших друзей. Игорёк первый у меня в очереди!

– Я мёда не хочу, – пролепетал испуганно мальчишка. – Поедем домой.

– Старые дураки! Ребёнка напугали! – Алексей Алексеевич взял за дрожащую руку Игорька. – Не бойся, сынок, мы неудачно пошутили. Никаких волков тут нет!

– А медведи есть?

– И медведей нет! Откуда им взяться! Сто лет назад последнего убили.

– Их много было?

– Один был.

– Большой?

– Нет. Совсем маленький.

– Зачем убили маленького? Он же хороший!

– Да он и не совсем маленький был, – выкручивался Алексей Алексеевич. – Улья ломал, пчёлок давил, мёд воровал. Нехороший был медведь.

– Если придёт маленький, вы его больше не будете убивать?

– Конечно, нет! Мёдом даже угостим!

На том и порешили, что малого медведя убивать пасечник не будет.

– Я зачем приехал-то, – сказал Анатолий, усаживаясь на корявую валёжину с отломанной макушкой, видать, при грозе отщепилась. – Сергей дал задание привезти тебе дровишек да присмотреть жёрдочек для огорода пасеки.

– А нужен он, этот огород? – посмотрел Пчелинцев на улья, разбросанные по полю. – Дед мой никогда не городил забора.

– Не знаю я этого дела, потому и молчу. Сказал начальник, приложил руку к головному убору подчинённый и отчеканил: «Слушаюсь!»

– Это из времён царской армии. Сейчас отвечают: «Есть!»

– Бог с ними, с этими командами и ответами. Вопрос не в бровь, а в глаз: нужна ли изгородь?

– Мы с дедом за сезон раз пять меняли диспозицию. Представь: стали бы мы огород городить – полземного шара застолбили бы частоколом. Это же какая-то резервация для свободных и трудолюбивых пчёлок. Я против! Так и скажи нашему главнокомандующему!

– Обязательно скажу! Тем более и мне огород городить уже расхотелось. Есть дела и покруче!

– Например? – Алексей Алексеевич уставился на человека, осмелившегося на протест.

– Гектар картошки надо кому-то окучивать – раз! По ночам овёс сторожить от медведей – два! – Заметив удивление в глазах Игорька, Анатолий поправился: – От Конька-Горбунка и длинногривых коней.

Игорёк часто заморгал, распахнутыми глазами.

– Жар-Птицу в другой раз ловить будешь? – с усмешкой спросил Алесей Алексеевич.

– Вообще не буду! Мороки с ней много! А может, всё же огородим в две жердины?

– Городи, если так тебе приспичило, – пожал плечами Алесей Алексеевич. Читалось это так: «Городи, коль делать дураку нечего!»

– Ладно, – согласился Анатолий. – Привезу дровишек тебе, потом покатим домой за новым заданием. Может, что-то ещё привезти? Книги какие или ещё что? Ничего, так ничего. Баба с воза… Пионы ещё тут не распустились?

– Пионы? – переспросил Алексей Алексеевич, сбитый с толку этим вопросом.

– Да. Такие большие, лохматые, тёмно-красные!

– Знаю я пионы! Только зачем они тебе?

– Цветы в доме должны быть всегда! Как и песня! От них много света и радости!

– Ну, брат, понесло тебя! В деревенской избе должно быть два запаха – и больше ничего!

– Каких это два запаха?

– Летом запах кислого молока и навоза, зимой запах колбас и окороков!

– Цветы совсем не помешают запахам. Если ещё предназначены любимому человеку.

– Кто бы спорил! – развёл руки Алексей Алексеевич. Анатолий хотел оставить на пасеке Игорька, да тот наотрез отказался. Его не прельстил даже тёмный шалаш с мягкой дохой деда Матвея, на которой резвилось не одно поколение малышни, ставшей скоро взрослыми мужиками и бабами.

– Как там наш пасечник? Комары не заели? – спросил за ужином Сергей.

– Живой ещё, – ответил Анатолий, размышляя о чём-то своём.

– Как ты думаешь, толк из него будет?

– Конечно, будет. Только…

– Что не так?

– Флягами надо запастись.

– Вот проблему нашёл!

– Покупателя тоже надо искать заранее.

– Опять делим шкуру неубитого зверя?

– Нет, готовим сани с лета.

– Толя, – глядя внимательно на Анатолия, обратилась к нему Нина, – мы тут говорили о тебе. У тебя всё хорошо с ногами? Может, поостеречься, не перетруждаться?

– Да, всё нормально у меня, – посмотрел Анатолий на Нину, потом на Сергея, стараясь понять причину вопроса и их интереса к нему. – Было бы плохо – сказал бы.

– Ты такой, что и не скажешь. И всё же не надо делать тебе ничего через силу. Через год-два – дело другое. – Нина изучающе смотрела на Анатолия.

– Я хорошо себя чувствую! – чётко выговаривая слова, повторил ранее сказанное Анатолий.

– Тебе ещё предстоит жениться, – встрял в разговор Сергей, откинувшись на спинку стула. – Воспитывать детей. Это требует хорошего здоровья.

Анатолий посмотрел на Нину, та потупилась, стала разглаживать ладонью скатерть.

– С женитьбой погожу, – ответил он после долгого молчания. – Женитьба – не напасть, как бы, женившись, не пропасть!

– И мы о том же! – с виноватой усмешкой заметил Сергей. – Время сволочное, хотя и называют его святым.

– Кто его так называет? – удивилась Нина. – Уж не те ли, у кого миллиарды?

– И они тоже. А высказалась так первая леди алкаша.

– Она что, того? Или на самом деле так считает?

– Поди тут, разгадай их мысли! Явно одно – желание сделать из своего суженого-ряженого борца за справедливость. Тут чего не скажешь!

– Самое правильное в их поведении – сидеть мышью под веником и не высовываться. Не то те, кого они за чудаков считают, могут и прихлопнуть ненароком.

Разговор получился долгим, только до сознания Анатолия он не доходил.

«Что они тут говорили обо мне, и что за причина такого разговора? – гадал он, почти не слыша собеседников. – Похоже, что я им обуза».

– На картошку не заезжал? – спросил Сергей. Ответа не дождался.

«Почему я должен быть лишним для них? Я же не претендую ни на что, ничего не требую!»

– Толя, тебя Сергей спрашивает, – сказала Нина, удивлённая его молчанием.

– Я говорю, на картошку не заезжал? Окучивать не пора? – переспросил Сергей.

– Заезжал. Завтра поеду с утра.

– Если со спиной у Петра будет получше, он тебе поможет, – сказал на это Сергей. – Одному там не справиться. Я бы помог, да завтра еду в район, оформлять кредит на трактор. Без него нам не выжить.

– Без чего не выжить? – переспросил Анатолий.

– Без трактора.

– Да. Трактор не помешает. Надо брать новый.

– Не потянем! Я нашёл бэу, но в хорошем состоянии. Треть стоимости нового. «Беларус»! Хорошо о них отзываются фермеры.

– С прицепным оборудованием?

– Да. Много чего из оборудования новенькое! В консервации ещё!

– Это хорошо! – ответил Анатолий и постучал костяшками пальцев по столу. Встав из-за стола, попросил Нину собрать что-нибудь из еды для Пчелинцева.

– Я отвезу сейчас, – сказал и вышел.

22

Пчелинцев сразу заметил перемену в настроении Анатолия.

– Да не надо было ехать тебе с этим узелком, – сказал он Анатолию, принимая от него передачу. – У меня всё есть. Неделю можно не заглядывать в закрома.

– Приказали доставить по адресу, – криво улыбнулся курьер и огорошил своим решением остаться на ночь на пасеке. – Давно не ночевал под открытым небом, – заключил он.

Долго сидели у костра, не хотелось лезть в чёрную сырую нору. Пили крепкий душистый чай да разговаривали. За спиной темнота, впереди – свет и тепло. Брызгают по сторонам искры, упав на холодную землю, мгновенно гаснут.

– В дождь шалаш не зальёт? – спросил Анатолий, глядя на лаз в шалаше.

– Не должно, – посмотрел и Пчелинцев в сторону шалаша. – Дождь покажет.

– Трава подрастёт, надо будет накосить и сверху уложить. Мы так делали на покосе.

– Не помню, какой был у деда, но в дождь не протекал. Может, тоже травой накрывали. Ветки берёзок и осинок точно были, а трава… – Пчелинцев пожал плечами.

– Сказал Сергею, что надо доставать алюминиевые фляги, он как-то скептически на это отозвался. Шкуру неубитого зверя, говорит, делим.

– Это тебя расстроило? – Пчелинцев долго ждал ответа, не спуская взгляда с освещаемого отблесками костра лица собеседника. Резкая тень от ночи и яркий свет от костра лепили образ, не особо задумываясь над тем, чтобы произвести впечатление. Получалось прекрасное изваяние. Высокий чистый лоб, чёрные строчки бровей, прямой короткий нос, курчавая бородка и зачёсанные назад русые волнистые волосы не нуждались в руке ваятеля, это за него сделала природа матушка.

«Крестьянский сын, а скроен по лекалу княжеского образа», – подумал Пчелинцев.

– Ничто меня не расстроило, – вяло отозвался Анатолий, и для видимости подправил головешки в начинающем уставать костре.

– Вижу, брат, что-то не так у тебя. Учителя трудно провести. Говори, что у тебя?

– Не было, нет и не будет никогда, – мрачно высказался Анатолий и подбросил толстый сук в костёр. Факелом взмыли в чёрное небо искры.

– Чего не будет? – не понял Пчелинцев.

– Счастья, которое другим просто так даётся. А тут…

– Ну, – потянул Пчелинцев, – счастье, скажу тебе, никому и никогда просто так не даётся. Его добиваются большим трудом. Такое счастье и ценится и оберегается. То счастье, которое ты, очевидно, имеешь в виду, легко даётся, легко и уходит. И можно ли его называть счастьем? Нельзя! Это обыкновенная остановка на ночлег у одинокой хозяйки трактира, не более. Настоящее счастье приобретает тот, кто дорожит им и знает, что оно единственное и на всю жизнь. Плохую ли хорошую, но на всю жизнь.

– Я на это и рассчитывал, – отозвался Анатолий, не поняв причины такого нравоучения. – На всю жизнь.

– А тот человек почему не понял, что это и его счастье? Его что-то не устраивает в этом союзе?

– Не знаю. Наверное, моё уродство на пути стало.

– О чём ты говоришь! – выкрикнул Пчелинцев. – О каком уродстве! Дай Бог каждому быть таким уродом! Красавец, причём писаный! Русский образец красоты! И умница! Нет, ты придумай какую-нибудь новую причину неудач. Если они ещё есть.

– Рок или судьба, не знаю, всегда преследуют меня. Казалось, я выскочил из поля их влияния, да только так показалось. Вот я рядом со счастьем, живу надеждой, что и другие приобретут это счастье со мной, и тут подножка Бога: порадовался, глупый, теперь иди в своё стойло неудачников.

– Подожди, – перебил Пчелинцев. – Конкретней не можешь рассказать о своих новых неудачах, которые так тебя возбудили и подкосили? Не просто же тебе это взбрело в голову?

– Не просто, – кивнул Анатолий. – Совсем не просто. Я искал случая и момента попросить руки, как говорят воспитанные люди, да понял, что не нужен этому человеку.

– Уж не Нина ли наша пренебрегла тобой? Если так, то там и ждать другого результата было нельзя. Она замужем.

– Он ей не нужен! – категорично заявил Анатолий. – Он тунеядец и демагог! Она с ним пропадёт! Особенно жалко мальчишку. Лучше никакого отца, чем такой!

– Может, так она и решила? Лучше никакого, чем никудышный.

– Чем я никудышный? – выкрикнул Анатолий.

– Есть пословица, да не одна на эту тему. Например: «Напуганная ворона и куста боится». Или: «Обжёгся на молоке – дуй на воду». А как было то дело? – догадался спросить Пчелинцев.

– Они за ужином сказали мне, чтобы я меньше утруждал себя, чтобы не повредить ноги. Жениться, сказали, предстоит, детей воспитывать, сказали, надо с хорошим здоровьем!

– И это всё? – удивился Пчелинцев.

– А что ещё не понять тут! Я люблю её, люблю Игорька. И он меня любит. А она безразлична!

– Может быть и так, – Пчелинцев задумался. – Скорей всего, так и есть! Ты особо не расстраивайся, но мне кажется, что она увлечена Сергеем. Мне только кажется! А как на самом деле – не знаю.

– Вот они мне оба и заявили то, о чём наедине говорили. Жалели меня, – Анатолий скептически ухмыльнулся. – Благодетели!

– Плохого в этом ничего я не вижу. Опять же, как Нине было знать о твоих чувствах? Ты же не объяснялся с ней?

– Если человек любит, то нужны ли какие-то ещё объяснения?

– Нужны! – воскликнул Пчелинцев. – Нужны!

– Любовь и ненависть передаются без слов, – возразил Анатолий.

– Возможно! Только для подкрепления этих чувств нужны и слова.

– Я собирался сказать эти слова после того как пойму, что здоров, что в силах содержать семью.

– И сколько ей было ждать?

– До осени. А там, думал, они разведутся, и мы поженимся.

– Не знаю. Надо было тебе хоть как-то заявить ей о своих намерениях.

– Как?

– Хотя бы шутя сказать, какая она красавица, умница, что хотел бы иметь такую жену… Как-то так.

– Что уж теперь говорить! – тяжело вздохнул Анатолий. – Я не знаю, как мне теперь быть? Всё превратилось в прах. Здесь мне оставаться не резон, а куда деться – ума не приложу.

– Мой совет: никуда не уходить, не исчезать, может, всё образуется самым лучшим образом. Поживи пока с другими мыслями, а прежние спрячь на время. Ведь как часто бывает, в спешке принятые решения ошибочны! Как говорят умные: нет безвыходных положений, есть только затруднённые. Будем надеяться, что и мы найдём правильный выход. А чтобы окончательно тебя успокоить, я скажу, что моя судьба в десятки раз хуже твоей. Мне много лет, и я стою у разбитого корыта. Нет жены, нет семьи, нет крыши над головой! И всё потому, что надеялся на какое-то провидение, которое посетит мою жену, и у нас всё будет прекрасно. Не получилось. У тебя впереди вся жизнь! Выбор «половинки» неограниченный! Для этого всё есть: ум, привлекательность, стремление дарить другим счастье! Не горюй – всё будет хорошо! Только, умоляю тебя, не хватайся по нашему русскому обычаю за спасительную рюмку – вот тогда точно всё превратишь в прах.

– Это мне не грозит. Насмотрелся такого добра вдосталь, теперь под пистолетом не заставишь!

– Вот и отлично! Остальное – мелочи! Как говорят, будет и на нашей улице праздник! А теперь – ко сну! Утро вечера мудренее. Ох, уж эти русские, вся жизнь у них записана в поговорках да пословицах! Запоминай и действуй!

Улёгшись в тесном шалаше бок к боку, натянув на себя непомерных размеров доху деда Матвея, закрыв глаза, мужики прислушались к тишине. Она была всеобъемлющей и непроницаемой.

– Я бы ушёл в монастырь, – сказал Анатолий. Пчелинцев долго молчал, Анатолий подумал, что тот не расслышал сказанное.

– Может, и стоит об этом подумать, но только в крайнем случае на это решиться. Исполнить мирские, так сказать, дела, а потом и уйти на покой, – сказав это, Пчелинцев недолго ждал. Очевидно, Анатолий давно знал ответ на подобное заявление.

– Почему-то многим кажется, что служители церквей и монастырей живут отвлечённо от земных забот. На деле же это самая беспокойная и ответственная жизнь. Обыкновенный человек пройдёт мимо какого-нибудь безобразия, а служитель не оставит это без внимания. Он постарается изменить ситуацию на месте, потом будет в своих проповедях добиваться, внедряя в сознание прихожан, необходимость быть иными, не допускать и не чинить несправедливости и беззакония. У служителя должна быть большая душа, а большая душа болит больше и дольше. Вот так!

– Сейчас и среди служителей можно встретить бессердечного и бездуховного субъекта, до халявы охочего. Мир сейчас таков, что добропорядочного человека встретить равносильно явлению Христа народу. А с ложью в душе и сладкие речи не найдут отзыва.

– Служение народу – святое дело! – сквозь дрёму услышал Пчелинцев, и скоро все слова слились в один тихо журчащий ручей.