Текст книги "Искупление"

27

Юля затягивала с переездом в Духовщину.

– Мама, – призналась она Валентине Ивановне, – как только представлю, что вся жизнь пройдёт в деревне, лесу, грязи, в резиновых сапогах, у меня сердце опускается в пятки.

– Об этом, доченька, надо было думать раньше. До замужества! – говорила мать, видя переживания дочери. – Теперь надо думать, как сделать нормальной жизнь. Муж у тебя хороший! Красивый, молодой, уважительный. Попытайся уговорить его переехать сначала сюда, а потом купили бы мы вам квартиру в Иркутске или Ангарске, чтобы быть рядом с нами. Пойдут дети – и всё образуется. Мы с папой тоже не сразу успокоились. После техникума работали и в Усольи, и в Черемхово, и в Ангарске… Потом папе после института предложили хорошую должность здесь, мы согласились и не жалеем. Большой хороший город, конечно, неплохо, но и недостатки там свои есть. Сейчас время такое, что деревня, посёлок мало чем отличаются от города. Театры, кино, рестораны нужны человеку молодому, а потом, когда пойдут дети, мало кто ходит регулярно в театр. Если так уж захочется побывать в театре, так это не проблема – сел на машину да съездил. Это будет уже как праздник. А тем, кто безвылазно сидит в театре, посещение похоже на каждодневную неинтересную работу. Тут уже нет праздника. В деревне тоже можно быть интеллигентом. Для этого необязательно ходить в туфельках. В резиновых или кирзовых сапогах можно быть культурным человеком. Книги, самообразование, записи музыки, если сам не играешь, вполне скрасят быт в деревне. Одеваться можно и нужно хорошо. Можно не снимать ватника и галош, но можно и просто и красиво одеваться. Всё зависит от самого человека. Давно ещё я видела в деревне старика, и он мне запомнился на всю жизнь, и уроком остался навсегда. Седая борода, хорошо причёсанные волосы, белая рубашка с галстуком, костюм-тройка… Главное, в лице, осанке такое благородство, такое достоинство! И кто ты, думаешь, он?

– Ну, доктор? Может, учитель? Бухгалтер или агроном?

– Вот видишь, сколько ты назвала людей, которые подпадают в разряд интеллигенции! Это уже хорошо! Старик этот – обыкновенный пчеловод. Неправильно я сказала. На самом деле он необыкновенный пчеловод. Переписывался с пчеловодами Европы и Америки, им написано несколько брошюр по пчеловодству. Таким же может быть животновод, агроном, инженер, шофёр и тракторист, плотник и садовод. Для этого надо чувствовать ответственность перед людьми и перед собой. Больше даже перед собой. Знать, что ты на свет появился с великой благородной целью – сделать что-то хорошее для страны, для народа!

– Мамочка, милая, да ты же в прошлом веке застряла! Сейчас так никто не живёт! Сейчас живут для себя!

– Всё это я вижу, доченька! Только жить мне в прошлом веке было лучше, чем в этом сейчас. Убеждать тебя ни в чём не буду. Вашему поколению, скажу прямо, не повезло. Вы живёте, не имея благородной цели! Да, да, вы живёте без благородной цели! Вы разменяли благородство на мелочи, мало значащие в жизни человека, но превозносите их как большое достижение. Машина, шуба, холодильник, шикарное жилище стали для вас главными в жизни. Вы не думаете написать книгу, вывести сорт яблонь, не напишете оперу, не станете великими художниками и музыкантами, потому что вам застлало глаза туманом обогащения! Бедные творцы прошлых веков богаче самого богатого олигарха вашего века! Они зарыты в безымянные могилы, а их помнят и знают сотни лет. Современные «знаменитости» оставят после себя богатые памятники на могилах, но их никто и знать не будет через год после их смерти. Всё объясняется просто: главное у всех не одно и то же. Одни думали о вечности, о великом деле, о служении народу и государству, другие думают о себе, о своём благополучии. Меня беспокоит твоя судьба, очень уж ты какая-то безразличная ко всему, к своему делу. Я радовалась, что у нас есть человек искусства, но, похоже, напрасно. Дальше красивых открыточных видов ты не идёшь.

– Но их с удовольствием раскупают! – с вызовом заявила дочь.

– Это меня и беспокоит больше всего: моя дочь участвует в деле духовного обнищания народа! Она отводит в сторону мысли человека от главного, от настоящего искусства, заменяя его цветными картинками. Современные дрянные писатели, поэты, музыканты выбрасывают в массы кучу всякой пошлости, убеждают народ, что это шедевр, и народ, в силу своей слабой культурной подготовки и неограниченной доверчивости, начинает верить в это.

– Я рисую то, что мне нравится, – с обидой произнесла дочь. – Кому не нравится, пускай не покупает и не смотрит, это его дело.

– Насколько ваш век обмельчал можно доказать на примере художников. Полтора века назад были передвижники Репин, Саврасов, Перов, Левитан, Брюллов, Нестеров, и ещё многих я не назвала, и какие картины они писали! Шедевры! Международные премии в борьбе с маститыми художниками Италии, Франции, Голландии! Что имеем сейчас в вашем веке? Ничего! Ничего достойного внимания более-менее взыскательного человека. Какой-нибудь Птичкин-Синичкин намалюет даму кукольного образца в бикини – и это называют шедевром. О «Чёрном квадрате» я уж и не говорю!

– Вот тут-то, мамочка, мы ни при чём! – с радостью выпалила дочь. – Это уж из вашего поколения!

– Да, ты права, был в наше время такой! – согласилась нехотя мать. – Но он один был! А у вас все такие, выходцы из чёрной дыры. Бог с ними, с художниками и мазилами, меня беспокоит твоё безразличие ко всему. Творец с мёртвой душой ничего хорошего не создаст. Только болящая, мятущаяся душа способна осветлить образ, вдохнуть в него жизнь. Красивая берёза у хлебного поля – красиво, покосившийся крест с могилкой, часовенка рядом – гениально. Как и «Арлекино» Пугачёвой красиво, а «Утро туманное», «Ива вековая», даже наш бродяга, который к Байкалу подходит – гениальны, потому что заставляют задуматься о смысле жизни, о её бренности. Ладно, – махнула Валентина Ивановна рукой, дав понять таким жестом, что тему с искусством они закрывают, хотя бы на сегодня. – Что надумала с мужем? С Анатолием? Он тебе уже не нравится?

– Почему, не нравится? – мгновенное погружение в память: может, на самом деле не нравится? – Нравится.

– Тогда, почему не спешишь к нему?

– Успею. Зима впереди. Не знаю, чем там буду заниматься.

– Вот там и будешь писать зимние пейзажи. Сугробы снега, печальные берёзы, мохнатые ели. Шишкин писал летний сосновый бор, ты напиши зимний. Детишек, что приморозили пальчики.

– Там не до того будет, успевать бы борщи мужу варить да подштанники латать и стирать.

– Это тоже надо делать, но и другое не забывать.

– Подскажи, что у меня сейчас должно быть главным? Муж с подштанниками или искусство?

– Одно другому не должно мешать.

– А если будет мешать?

– Вот тогда и сделаешь выбор. Сейчас нет нужды об этом говорить. Вживайся в новый образ. Думаю, Анатолий всегда поймёт тебя, поддержит, защитит, если ты будешь достойна того.

– Он будет оценивать мои достоинства?

– Не придирайся к словам. Вы должны быть единым целым – это основа вашего успеха и счастья! Если ты увидишь в нём какое-то слабое место, помоги преодолеть его, если он вдруг захочет стать, как и ты, художником, помоги. По-моему, из него можно сделать кого угодно – он разумный человек; поговорив с ним несколько минут, я убедилась, что он не только умён, но и великодушен. Чтобы не потерять такого мужа, тебе надо постоянно совершенствовать себя. Кто знает, может, это новый Фрейд или кто ещё, и ему будет неловко перед коллегами за свою жену, которая не знает, что такое какая-нибудь остаточная стоимость.

– Не знаю, будет ли когда такое, что ему придётся краснеть из-за моего незнания остаточной стоимости, а мне уже сейчас неловко говорить коллегам и друзьям, что вышла замуж за колхозника.

– Во-первых, он не колхозник, а крестьянин, точнее, фермер, по старинке – помещик. А помещики гордились своим происхождением и положением. Есенин из крестьян, и он Есенин, а не кто-то из твоих звёзд три в одном. Одного в одном много, а тут аж три! Ужас, какая нагрузка на нормального человека! Поэтому и не видим хороших стихов, не слышим хорошей музыки. Но звезда! Совсем недавно Россия была в основном деревенская, и деревня дала миру очень много прекрасных учёных, людей искусства, генералов и адмиралов. Гордиться надо бы своим деревенским происхождением, а мы шарахаемся от него как от огня. Ты не забыла, что твой папа из деревни, в которой свет появился в семидесятые годы? Хорошо, что знаешь! И чем же он плох? Высшее образование, второй человек в районе, его знают в области…

– Но не первый! И не в области, не в Москве, а каком-то захолустном Магочане! Чем тут гордиться, не понимаю?

– Ты злой человек, – тихо вымолвила Валентина Ивановна, разглядывая дочь как что-то ей малоизвестное и непонятное. Огорчение мгновенно отразилось на её лице. Оно осунулось и омертвело. – Не ожидала, – Валентина Ивановна повернулась и побрела, еле переступая онемевшими ногами.

Юле хотелось кинуться вслед уходящей маме, говорить, что она не это хотела сказать, что она хорошо думает о родителях! Она знает, что папа достоин другой почести, но его отодвинули другие, совесть которых или спит, или совсем её нет. Но она осталась на месте, и была немым укором своим родителям, не способным пробиваться к вершинам власти. Неудачникам, по её мнению.

Через неделю она была в Духовщине, куда отвезла её Томка на своём дребезжащем драндулете.

Встретили её любезно. Нина провела, перехватив у неё чемодан с вещами, оставив в руках её мольберт и ящичек с красками, в дальнюю комнату с окнами на две стороны. Чистую и светлую. Раньше её занимал хозяин, но по просьбе Нины уступил молодым. Анатолия не было, они с Игорьком поехали за сеном и должны с минуты на минуту вернуться. Сжав ладони коленями, Юля с безразличием на лице рассматривала жилище. Кровать с двумя подушками, два стула и больше ничего, если не считать маленького зеркала на стене.

«Мольберт тут поместится, – рассуждала она. – Света достаточно, когда солнечный день. Ну, что ж, попробуем жить как бедные художники Франции. Авось, что-то изобразим!» Тихо улыбнулась и посмотрела в окно, что выходило на дорогу. По дороге плыла огромная куча сена, на макушке её сидел мужичок с ноготок, а сбоку вышагивал муж, в бороде которого застряли стебельки пряной травы.

«Вот она, идиллия современной деревенской жизни», – горестно улыбнулась Юля, но встала со стула, глянула на себя в зеркало, пригладила волосы. Она видела, как мужиков встретила Нина, с улыбкой что-то сказала Анатолию, тот на мгновение остолбенел, потом судорожно сорвал с головы шапку, ударил ею по ноге, похлопал по куртке руками, отряхивая сенную труху. Дёрнулся бежать в дом, но спохватился и снял Игорька с высокого холма. Вошёл в дом, сверкая улыбкой. Боязливо и неуверенно подошёл к жене. В шаге остановился.

– Ну, здравствуй! – сказала, улыбаясь, Юля. – Вот и я!

К ужину, который Нина сделала праздничным, собрались все, кроме деда Матвея. Занемог. Юля поставила на стол бутылку коньяка и шампанское. Все сидели, как в семье староверов, тихо, скромно, чинно. Анатолий нервничал. «Зря он старается угождать ей, – отметила Нина, заметив его лишние хлопоты около жены. – Часто вредит быть очень уж заботливым. Соскучился, бедняга! Счастьем облито всё лицо, глаз с неё не спускает!» И радость видеть человека счастливым переплелась с завистью. «У меня такого не было. И уже не будет», – больно кольнуло в сердце.

Сергей, на правах старшего, сказал первым:

– С вхождением, Юля, тебя в нашу, до сей поры дружную, семью! Теперь она должна быть ещё крепче и интересней, потому что две женщины – это уже союз, общество, наконец – сила! Нам, мужикам, придётся многое менять в своей жизни, чтобы не огорчать вас. Есть у нас теперь главное – молодая семья! Корень жизни! За то, чтобы корни были жизнестойкие и крепкие, я и предлагаю выпить!

Говорили все, говорили обо всём.

– Вот и художник есть у нас, – сказал Пётр, рассматривая этикетку на бутылке. – Но нет лекаря.

– Вот и приводи в дом жену-врача, – подсказал Алексей Алексеевич. – Чего сидишь, сложа ручки! Действуй!

– По-моему, нам грозит обзавестись ещё одним художником, – смеясь, сказала Нина.

– Для творчества это хорошо, а для дела не очень, – не согласился Алексей Алексеевич. – Всё же стоит поискать лекаря.

– А ты зачем у нас? – спросил его Пётр. – Тебе и карты в руки!

– Рад бы в рай, да грехи не пускают, – покачал головой Алексей Алексеевич. – Мне бы к должности пчеловода прибавить валенки и балалайку.

– Господи! Вот проблему нашёл! – воскликнул задорно Сергей. – Пианино купим!

– Пианино не надо! – отверг предложение Алексей Алексеевич. – А балалайку непременно!

– Ты на балалайке, докторша на пианино, дети на барабане – чем не оркестр!

– Постой, а почему бы и тебе не подумать о семье? – уставился на Сергея Алексей Алексеевич.

Нина, вспыхнув румянцем, встала из-за стола и заспешила на кухню.

– Я дал обет безбрачия! – ответил Сергей. – До возрождения нашей Духовщины. А там видно будет.

– Ох, и долго же придётся тебе холостяковать! – с трагической ноткой в голосе произнёс Пётр и потянулся за бутылкой.

Юля встала и тоже направилась на кухню. Нина заглядывала в духовку, где что-то шкварчало и вкусно пахло.

– Как вкусно пахнет! – сказала Юля.

– Гусь с гречкой! Хорошо бы с яблоками, да их нет у нас.

– Сказали бы мне, я бы привезла. У нас в «Супермаркете» есть всякие.

– С гречкой тоже хорошо. Из русской кухни.

– Гречку тоже внутрь? Она там сварится? – полюбопытствовала Юля.

– Её заранее надо отварить. Потом лук, яйца. Лук поджариваем на жире этого гуся, варим яйца, перемешиваем с гречкой и зашиваем внутрь. Два с половиной часа – и гусь готов. Наш пусть ещё немного постоит, – сказала она, ткнув гуся спичкой. – Минут десять-пятнадцать.

– Вы мне говорите, когда надо будет что-то сделать, – предложила свои услуги Юля. – Я, правда, ничего не умею. Мама всё готовила. Так, кое-что делала. Омлет, яйца жарила с ветчиной, покупные пельмени варила.

– Покупным пельменям я не доверяю, – отрезала Нина. – Вообще продуктам, в которых фарш, я не доверяю. Накрутят туда всякой всячины, рога и копыта.

– У нас нормальные продают. Я их варю, а потом на сковороде поджариваю. Ничего получается.

– У нас здесь вообще ничего нельзя купить, только в районе, Магочане. Съездим раз в месяц, отоваримся и живём до следующего месяца. Главное – своё. А соль, сахар, масло, спички из магазина.

– Хорошо бы, чтобы лавка приезжала, – сказала Юля. – В деревню к моей бабушке приезжает.

– Там, наверное, многие живут? А здесь всего четыре дома. Не выгодно им приезжать. Сергей Игнатьевич надеется, что здесь скоро будет много жителей, как и раньше. Говорит, тогда будет и магазин, и школа, и больница, и почта. Я ему поддакиваю, а сама думаю: ничего этого не будет. Не поедет народ в глушь! И хозяйство завести тут не дадут конкуренты. Сожгут, потравят, украдут! А он стоит на своём. Иногда и верится. Дай-то Бог, чтобы получилось! – заключила Нина.

– Неси! – распорядилась Нина, вынув гуся из духовки. – Молодая хозяйка с гусем – что может быть приятней!

– Не уронить бы, – засомневалась в своих способностях Юля.

– Полотенцем проложи, чтобы руки не обжечь.

– Ну, Толя, и хозяйка у тебя! – прокричал Пётр. – Не успела приехать, а гуся сварганила! Наберёшь ты с такой женой быстро вес! Предупреждаю, такие жёны не валяются, придётся постараться, чтобы кто не увёл её!

– Вольному воля, – сказал Анатолий. – Насильно мил не будешь!

– Это ты правильно сказал. Насильно не удержишь, а потому и удерживать не стоит.

– Хорошие наставления даём молодой семье, – упрекнул Петра Сергей. – Послушают и разбегутся.

– Куда им бежать с подводной лодки! – засмеялся Пётр. – Пусть это будет им предупреждением на будущее. Пусть заботятся друг о друге, потом о детях.

– Зачем им куда-то убегать? Нам надо подумать, где построить им студию.

– Кому? – не понял Сергей.

– Художникам. Их ученикам.

– Да, предложение дельное! Можно и цех росписи под палех, или чего там ещё…

– Вот, чего в России с избытком, так это мечтателей! – хлопнул себя по коленке Алексей Алексеевич.

– Это же прекрасно! – воскликнул Пётр. – Давайте за это и тяпнем!

– Я не тяпаю, – посмотрел на рюмку Алексей Алексеевич. – А за мечтателей, за красоту их мысли выпью с удовольствием!

28

Молодой муж не знал, как и чем угодить жене, только чтобы она не огорчалась своей новой жизнью. Из-под родительского крыла и сразу в неизведанность – это не так просто. У тебя свой характер, своё понимание вещей, у него тоже всё своё. Хорошо, если это «своё» совпадает или хотя бы мало чем отличается, а если полная противоположность! Да если каждый упрям по-зверски! Трах-бах-тарарах! Ах, вот ты какой! Да если бы я мог предположить, что ты такая! Разобрали фантики и разбежались по своим домам. Если ум приложить, то можно уладить любой конфликт, но для этого должен быть ум! А это такая теперь редкость! Правда, он и раньше был в дефиците, но тогда не существовало пресловутой эмансипации! Был муж, которого должна убояться жена – вот тебе и основа крепкой семьи. Жена не только боялась мужа, она уважала его за непомерный труд, заботу о жене, о семье. Теперь, да простят меня настоящие мужики, мужик не тот пошёл. Он теперь какой-то неприспособленный ни к чему. За что ни возьмётся, ничего толком не сделает. Нет, гвоздь в стенку вобьёт. Повесит на него портрет или тарелку. Сходит в магазин с условием, что купит там и для себя чего-нибудь. Что ещё он может? Да, ведро с мусором чуть не забыли. Вынесет! Всё сделанное им в доме будет считаться почти героическим подвигом. А если он ещё сможет заменить выключатель и розетку, то жена, тёща, родная мама всем будут рассказывать, какие у него золотые руки.

Анатолий мог многое делать, только на кухне он был чужеродным элементом. Он даже посолить толком суп или картошку не мог. Юля и того хуже. Но, нужно отдать ей должное, она старалась! Всё, что делали они с Ниной на кухне, она записывала в толстую тетрадь. И скоро эта тетрадь была исписана от корки до корки. И вот наступил момент проверки её кулинарно-поварских способностей. Нина поехала в район за покупками, а хозяйкой оставила за себя Юлю. Об этом Юля узнала накануне, и всю ночь мучили её бессонница и тревога. Уснув, она тут же спохватывалась в холодном поту и готова была убежать пешком к маме, только чтобы не оставаться за хозяйку дома, в котором столько строгих и прожорливых мужиков.

«Если б были пельмени, – мечтала она, – я бы отварила кастрюлю, потом на сковороду… Огурцов на закуску или капусты квашеной… Хлеб с маслом и чай – вот бы и выкрутилась. Так же в толк не возьму, чем кормить это прожорливое племя!»

Завтрак, слава Богу, приготовила Нина. Потом провела горе-повара на кухню, показала, где что и для чего брать, как удобней приготовить.

– Они у меня всё едят! – радостно сообщила она.

«Лучше бы они морковку грызли и больше ничего», – с сожалением подумала Юля, но улыбнулась в ответ, как бы говоря: «Ах, какая радость!»

Только напрасно она переживала. Мужики на самом деле были неразборчивы в еде. Они считали, что есть надо всё, что предлагает хозяйка. Ей лучше знать! Конечно, не без того, чтобы кто-то не подсолил блюдо, а кто-то добавил масла в картошку. Индивидуальность не отрицает подобных отклонений.

За обеденным столом она украдкой наблюдала за мужем и его верным другом. Они сидели рядком и были похожи не на отца и сына, а на равных коллег.

– Подай, пожалуйста, соль, – попросил старший.

– Мама сказала не есть много соли, – отвечал младший, подавая соль.

– Я немного подсолю. Кстати, без соли тоже нельзя. Усвоение пищи будет страдать. Соляная, брат, кислота нужна организму. Но мама права! Слушайся её.

Поразмыслив, младший спрашивал:

– Почему Буланке мы не даём соли? И Васька не ест соль!

– В продуктах есть уже соль, им её достаточно.

– В человеческих продуктах нет соли?

– Есть. Но её для человека мало.

– Нам надо поспешить. Можем не успеть засветло обернуться. День-то не летний.

– Это точно! Спасибо, хозяюшка, за вкусный обед, – поклонился Анатолий в пояс Юле. – Нам пора.

– Не задерживайтесь в поле надолго, – отвечала Юля, и её губы освещала счастливая улыбка. – Ужин будет вовремя. Котлеты с гречневой кашей.

– Бог даст, успеем, – заявил старший.

– Постараемся! – заверил младший.

Игорька мучил вопрос, надолго ли приехала к ним Юля, да спросить стеснялся. А что она здесь лишняя, он не сомневался. После её приезда его друга как подменили. Он стал молчаливее, чем был, задумывался часто и надолго. Не скажешь, что раньше он много говорил и смеялся, а тут совсем каким-то странным стал. Он теперь может за всю дорогу и слова не вымолвить.

В один из прозрачно-солнечных дней к ним в экипаж напросилась Юля. Анатолий усадил её рядом с собой на то место, куда раньше садился Игорёк, и как-то получилось у него это просто, вроде с желанием друга можно и не считаться. Как только выехали на просёлочную дорогу, они обнялись и что-то тихо стали обсуждать, глаза их при этом светились счастьем, улыбка не сходила с лиц. Игорёк, насупившись, наблюдал за ними, и чем радостней была влюблённая парочка, тем горше было на душе у мальца. «Не нужен я ему, – горевал Игорёк. – Никому не нужен! Маме тоже не нужен! Почему они не вместе, тогда бы я был им нужен!» Слёзы сами по себе потекли из глаз. Заслышав всхлипы, Юля обернулась.

– Что с тобой, Игорёша? – выкрикнула она, увидев слёзы на щеках мальчишки. – Тебе больно? Ударился?

Слёзы хлынули ручьём.

– Иди к нам, – кинулась успокаивать Юля. – Останови! – приказала она мужу. Когда остановился экипаж, Юля резво соскочила с облучка, подбежала к Игорьку, схватила его под мышки, подняла и посадила на его прежнее место рядом с другом. – Хочешь править? – спрашивала, наклонясь к самому лицу мальчишки. Не дождавшись ответа, приказала Анатолию: – Дай ему вожжи! Расселись тут! Смешно им! А о ребёнке не подумали! Прости нас, дураков, Игорёша! – Желая развлечь мальчишку, быстро заговорила: – Хочешь, я тебе фокус покажу? Вот смотри, видишь, четыре пальца? А теперь сколько? Три с половиной. Полпальца я оторвала! Вот опять четыре!

Игорёк, видя, как половинка пальца на руке то отрывается, то приклеивается, слабо улыбнулся и размазал ладошками слёзы по зардевшимся щекам.

– Ой, ты мой хороший! – кинулась обнимать мальчишку Юля. – Я тебе потом ещё много покажу фокусов! Сиди, родной, не огорчайся только! Не надо огорчаться по пустякам! Если что не так, говори нам напрямую, не стесняйся! Мы же все свои!

– Ну, вот! Осталось мне теперь зареветь белугой! – сказал Анатолий, заметив, как Юля украдкой провела ладонью по лицу. Получилось у неё это по-детски трогательно. Про себя же подумал: «Нужен ребёнок! Свой! Это наше спасение».