Текст книги "Каменные цветы"

– Давай сюда эти твои страшные материалы, – потребовала она.

– Вот так сразу? Давай не будем отклоняться от ресторанных традиций.

Она бросила на него возмущенный взгляд, но возмущение ей шло, и Юрий не обиделся. От устриц Егорова категорически отказалась, назвав их анатомически неаппетитными, а вот на сырную тарелку и вино согласилась. Она даже дотерпела, пока официантка их обслужит и уйдет, и лишь после этого требовательно поинтересовалась:

– Ну? Что ты там такого страшного раскопал?

– Не я, а для меня, но сути это не меняет. Как много ты знаешь про этого типа?

– Если ты мне сейчас загадочным шепотом сообщишь, что он лежал в психушке, то не надо. Я это и так знаю.

– А ты знаешь, за что он туда попал?

– Какая разница? Я слышала, что сейчас он признан здоровым и дееспособным.

Говорить она могла что угодно, а вот заинтересованный взгляд ее выдавал. Похоже, Егорова только и выяснила, что про клинику для умалишенных. Все остальное оставалось для нее секретом, да оно и понятно, о таком не кричат на каждом углу. Люди, которых нанял Юрий, отметили, что эту информацию кто-то пытался скрыть. Но удалить прошлое невозможно, до него всегда кто-нибудь докопается – при должном желании и правильной мотивации.

– Этот ваш простой мастер – потомственный ювелир, между прочим. А торчит в каком-то подвале. Но это можно понять, ему не на ровном месте амбиции подрезали. Он сын Александра Романова – был такой весьма успешный и обеспеченный тип. Да и в предыдущем поколении там ювелиры были, до самой царской России…

– Ты специально лишнего болтаешь? Чтобы заинтриговать меня и заставить молить о продолжении? Зря.

Что ж, управлять ею оказалось не так просто, как хотелось бы… Пришлось переходить к фактам.

– Ему было где-то двенадцать лет, когда Романов-старший умер. Но свою вдову и сына покойный папаша оставил с неплохим наследством, так что вдова недолго ходила в печали. Она снова вышла замуж, а через четыре года твой друг Паша убил собственного отчима, за что и загремел в психушку.

Вот теперь она отреагировала так, как он ожидал: замерла, испуганная, чуть не уронила бокал. Да и понятно, почему – она только что выяснила, что спала с убийцей! Хотя могла бы не ложиться с ним, уже зная о том, что он псих. Однако женщин порой привлекают очень странные черты.

– Почему он это сделал? – спросила Егорова, наконец взяв себя в руки.

– Тогда и стали разбираться. Выяснилось, что семейка только на первый взгляд казалась мирной и чуть ли не образцовой. Бил этот отчим твоего дружка нещадно. А еще поговаривают, что не только бил. Там когда распутывать начали, очень любопытные факты в биографии этого типа повылезали. И кто его знает, что происходило за закрытыми дверями? Даже его мать на суде заявила, что ничего толком не знала, только догадывалась. А он, Павел этот, и не давал никаких показаний… Ему не до того было: ему как раз тогда отчим глаз вышиб, он в больнице лежал. Может, за то, что вышиб, он и убил. Может, еще за что.

Последнюю фразу Юрий произнес многозначительно, чтобы его собеседница точно поняла, о чем речь. Однако Егорова, казалось, перестала его слушать, она задумчиво крутила на столе бокал с вином, хотя сама больше не сделала ни глотка.

– Если его послали не в спецшколу, а в больницу, значит, доказали, что его довели до преступления, – указала она. – Он был признан недееспособным.

– Да. Насколько я понял, Лаврентьев был другом его отца, но не родственником ему. Вроде как он кому-то приплатил, чтобы вытащить пацана из психушки и взять под опеку.

– Вот с этого момента мне как раз рассказывали… кое-что. Павел снова признан дееспособным.

– Может быть, – пожал плечами Юрий. То, что Егорова определенно не видела главного, раздражало все сильнее. – А какая разница? Сути это не отменит.

– Какой еще сути?

– Он убийца, Света, и психика у него подорвана на всю жизнь. Нельзя пережить такое ребенком и остаться нормальным! Что бы там ни болтали врачи. Это еще в лучшем случае!

– Тут прямо заинтриговал. Что же для тебя тогда худший случай?

– Ты сама не понимаешь?

– Уже очевидно, что нет.

– Этот твой приятель может оказаться не только психом, но и опущенным, – хмыкнул Юрий. – По-моему, это предельно ясно. Его отчима и раньше подозревали в подобном, а тут он получил пацана в безраздельное пользование. Ну каковы шансы, что он этим не воспользовался?

Это должно было ее впечатлить. Правильные вещи можно говорить лишь до определенного предела, весть о том, что ты делишь постель с таким существом, ужаснула бы любого нормального человека. По крайней мере, Юрия бы это впечатлило. А Егорова только пялилась на него, не моргая, и выносить этот взгляд становилось все сложнее.

– Да что с тобой не так? – пораженно спросила она.

– В смысле?

– Ты знаешь, что с ним это случилось? Ты в этом абсолютно уверен?

– Нет, не то чтобы знаю… Но ведь шансы есть!

– Тебе нельзя говорить о шансах, ты понимаешь, что с этого начинаются сплетни? Ты ляпнул где-нибудь в соцсетях – остальные подхватили. А этого могло и не быть, это твой домысел!

– Все равно, это может быть правдой, – настаивал Юрий.

И тут Егорова его добила:

– Ну и что? Если это действительно с ним сделали, разве он виноват? Он был, по большому счету, ребенком! Ты хотя бы отдаленно представляешь, что ему пришлось пережить?

Она не притворялась, она действительно жалела этого типа – убийцу, психа, да еще и непонятной ориентации! Юрий видел слезы, блестящие у нее на глазах, чувствовал ее гнев. Похоже, он поторопился, признав ее умной – и равной себе.

– Он не был ребенком, ему было шестнадцать, – напомнил он. – Это возраст согласия, если что! Да что там, ему почти семнадцать исполнилось… Не спорю, вряд ли он хотел лишиться глаза. Но кое-что другое ему могло за четыре года даже понравиться.

– Да ты больной просто! – Егорова заметно повысила голос, и на них уже оборачивались.

– Я больной? А почему он тогда никому ничего не говорил столько лет? Зачем терпел это? А может, не терпел?

– Достаточно, я не обязана это выслушивать.

Она и правда не собиралась продолжать разговор. Егорова резко поднялась из-за стола и разгневанной яркой птицей упорхнула прочь. Что ж, значит, пришла пора запасного плана.

Юрий торопливо достал из кошелька пару купюр, достаточную, чтобы покрыть счет, и поспешил к выходу. Перед этим он кивнул компании, сидевшей за столиком у окна. Оттуда тут же отделились двое с фотоаппаратами и еще один человек, запускавший видео на смартфоне.

Егорову Юрий застал у выхода из ресторана – она, похоже, только-только вызвала такси и теперь дожидалась машину. Там он и перехватил ее за руку.

– Света, прости меня, ляпнул, не подумав!

– Не нужно, – покачала головой она. – Наш разговор окончен.

– Я был не прав, признаю. Но я сорвался, потому что, вот честно, ревную. Только когда ты ушла, я понял, как сильно мне тебя не хватает. Меня к тебе тянет…

– Что ты несешь? – нахмурилась она. – Мы с тобой даже толком не общались на работе!

Он не позволил ей договорить, потому что вдалеке уже показалась машина – скорее всего, та, которая должна была увезти Егорову в ночь. Нужно было действовать прямо сейчас, и он действовал. Он притянул собеседницу к себе и поцеловал.

Она замерла от удивления на пару секунд, однако он знал, что так будет, он уже успел изучить ее реакцию на шок. После этого она пришла в себя и оттолкнула его – неожиданно сильно, он чуть с лестницы не слетел.

– Придурок ты все-таки, Охримовский! – возмутилась она. – Надеюсь, больше не увидимся!

Машина действительно приехала за ней, так что возле ресторана Егорова не задержалась. А Юрий, проводив ее взглядом, наконец позволил себе рассмеяться.

В том, что снова встретиться им еще доведется, он даже не сомневался.

* * *

Об их романе уже этим утром написали все порталы. Не серьезные, конечно, а те, которые промышляли слухами и сплетнями. Они обычно врали на ровном месте, так что новость, которую можно было подтвердить фотографией, для них стала чуть ли не подарком небес.

И бесполезно было доказывать, что на этом фото далеко не романтичный поцелуй. Кому вообще доказывать? Эту байку подхватили десятки каких-то непонятных сайтов, а за ними – сотни, если не тысячи пользователей соцсетей. Сама по себе Лана вряд ли была настолько кому-то интересна, а вот в паре с самим Юрием Охримовским – вполне. На одном портале их величали невероятно красивой парой. На другом обсуждали, что Охримовский выбрал себе какую-то дурнушку, да еще не самую молодую. На третьем восхищались тем, что успешный мужчина предпочел себе ровню – успешную женщину.

А Лана тем временем злилась и сгорала от стыда. Умом она понимала, что ничего не смогла бы изменить – к такому нельзя подготовиться, для этого нужно мыслить, как Охримовский, а у него душа ящерицы. Но все равно ей казалось, что она должна была догадаться, предвидеть…

При этом о самой встрече она не жалела. Она не сомневалась, что Охримовский сказал ей правду про Павла – и ей нужно было узнать эту правду. Ей было даже немного стыдно теперь за такое знание, Павел точно не хотел бы делить свое прошлое с посторонними. Он бы не сообразил, что это помогло ей лучше его понять – по крайней мере, в это Лана теперь верила. Она не сомневалась, что он шарахнулся от нее в парке не просто так, а вот как раз из-за того, что происходило за закрытыми дверями.

Так что за саму встречу она была благодарна Охримовскому, а за этот скандал с романом его хотелось скрутить рогаликом. Лана прекрасно понимала, ради чего бывший коллега это затеял. Ее ведь изначально подозревали в шпионаже, роман с нынешним конкурентом мог заставить начальство усомниться в ее лояльности. И что тогда? Отказ от проекта? Увольнение? Или просто напряжение, которое не пойдет на пользу никому?

Однако все оказалось не так страшно, как она боялась. Лаврентьев со скучающим видом выслушал ее сбивчивые, смущенные объяснения и бросил:

– Мне плевать. Целуйтесь, с кем хотите, но только в свободное от работы время.

Толи Арден и вовсе был в восторге.

– Грязный пиар – тоже пиар! – восхищался он. – А кадры какие удачные, явно профи снимал! Так держать, скандалы делают деньги!

Сообразив, что диверсия Охримовского не удалась и никто ее ни в чем не подозревает, Лана наконец смогла вздохнуть с облегчением. Жаль только, что облегчение это долго не продлилось, одна неприятность попросту сменила другую, вмешавшись в торопливый ритм проекта.

Павел заболел.

Лана не могла сказать, предшествовало ли этому что-нибудь особенное, появлялись ли какие-то симптомы. Она была так сосредоточена на том, чтобы оценить последствия после скандала с Охримовским, что с Павлом и не встречалась толком. А когда она наконец отправилась к его мастерской, дверь оказалась заперта.

Другие мастера не знали, что с ним случилось, но и не беспокоились – похоже, ему было не впервой вот так пропадать. Лана же принять неизвестность не могла и сразу пошла к директору, он и рассказал ей про больничный.

– А чем он заболел? – насторожилась Лана.

– Понятия не имею! – отмахнулся Лаврентьев. Но по его взгляду было ясно: все он прекрасно знает. – Да и не касается это никого, его личное дело. Почувствует себя лучше – придет, все.

Странный это был подход: неведомая болезнь, сваливавшаяся на Павла явно не первый раз… Да, это было его дело, и Лана уговаривала себя не вмешиваться. Но ее смирения хватило ровно на сутки, и когда дверь мастерской осталась запертой и на следующий день, Лана поняла, что нужно что-то делать. В конце концов, Павел ведь не бросил ее, даже когда она сама на себя махнула рукой! Чем не повод вернуть долг?

Однако Лаврентьев ее благородные порывы не оценил, он велел ей оставить болеющего человека в покое. Лишь когда она заявила, что ей срочно нужно кое-что обсудить с Павлом, иначе работа остановится, он сдался.

Оказалось, что Павел живет в двух шагах от здания «Русской легенды». Не случайно, разумеется. Компания часто переманивала к себе редких специалистов из других городов и даже других стран. Соблазнять их нужно было в том числе и жильем, поэтому «Русская легенда» то ли выкупила соседний дом, то ли сняла все квартиры в аренду, в этом Лана так и не разобралась. В любом случае, Павел предпочел поселиться там, а ей это было только на руку.

Она понятия не имела, что сказать, что сделать, чтобы ее визит не выглядел совсем уж дурацким. Ей только и оставалось, что действовать по ситуации. Лана успокаивала себя тем, что уже привыкла к его безразличному выражению лица и немигающему взгляду, ему нечем было ее смутить.

Она позвонила в дверь нужной квартиры и замерла, прислушиваясь. С той стороны не доносилось ни звука, однако это мало что значило. Она уже усвоила, что Павел умеет двигаться бесшумно и обладает прямо-таки звериным слухом. Это он мог сразу определить, дома она или нет, у нее и шанса не было.

Лана ожидала, что он спросит, кто к нему явился, все ведь так делают! А он сразу открыл дверь, ему вопросы были не нужны. Ее заготовленная приветственная речь мгновенно рассыпалась, потому что, с одной стороны, отпали вопросы о том, чем он болен. А с другой, Лана не могла поверить, что он действительно до такого докатился.

Павел и правда выглядел больным. Она привыкла видеть его в свободных толстовках с вечно накинутым на голову капюшоном. Дома же он ходил в черной майке с длинными рукавами, позволявшей очень четко понять, насколько он худой. Лицо тоже выглядело изможденным, осунувшимся, и шрамы стали какими-то особенно заметными и яркими – при том, что он несколько дней не брился, а на рубцах щетина не росла. Поврежденная глазница, к счастью, была закрыта повязкой даже дома, а вот сохранившийся глаз выглядел воспаленным и покрасневшим.

Но главное, Лана почувствовала в воздухе знакомый запах – слишком знакомый, до тошноты, до дрожи. Запах алкоголя, преломленный временем. Павел не болел тут, он просто спивался, а сейчас, с утра, она всего лишь застала его в похмелье.

Похоже, для него это не было такой уж уникальной ситуацией – судя по реакции директора. Да и хватало у него причин вот так себя жалеть, особенно если то, что разузнал о нем Охримовский, было правдой хотя бы наполовину. И все же… есть люди, для которых такой срыв если не простителен, то по-своему естественен.

Но ведь Павел был не таким! Он был сильным, это в нем сразу чувствовалось. Лана должна была его жалеть, а вместо этого ощутила первую вспышку гнева. Для нее такие срывы в дурман были сродни проклятью, и она не собиралась отдавать этому проклятью человека, который в свое время протянул ей руку помощи.

– Вы что здесь делаете? – хрипло поинтересовался Павел.

– Нет, это вы что делаете? Мне сказали, что вы заболели, но я и предположить не могла… Ну как так можно?

– Не ваше дело. Вопросы по существу есть или вам больше прогуляться негде?

– Как можно бухать, когда у нас до сдачи коллекции всего ничего осталось?

– Вам про не ваше дело повторить? Если нечего сказать – уходите, у меня нет на это времени.

– О да, то, чему вы посвящаете время, намного важнее!

– Светлана, вы уровень наглости каким-то образом измерять не пробовали?

Однако смущаться она не собиралась, гнев стал отличным союзником. Пользуясь тем, что собеседник пока не слишком уверенно держался на ногах и был вынужден опираться рукой на дверной косяк, Лана проскользнула мимо него в квартиру. Павел не то что помешать ей не успел, не сообразил даже, куда она исчезла. Лана знала, что так будет – она это состояние слишком хорошо изучила.

Квартира оказалась на удивление чистой. В том прошлом, на которое теперь не хотелось оборачиваться, квартира Ланы в дни запоев напоминала скорее поле боя. Здесь же царил поразительный порядок: никакого мусора, никакой пыли на полу. Двери в комнаты были закрыты, а коридор вел прямиком на кухню.

– У вас есть хотя бы отдаленное представление о том, что вы делаете? – поразился Павел. – Я ведь и полицию могу вызвать!

– Можете. Но не вызовете.

– Почему это?

– Потому что для вас тоже важен проект. И если меня уволят, а уж тем более посадят, все будет зря.

– Вы, понимая это, все равно готовы рискнуть? Ради чего?

– Ради хорошего человека, может!

Пользуясь тем, что уверенность пока и не думала ее покидать, Лана направилась на кухню. Павел и правда мог бы вызвать полицию – или вышвырнуть наглую девицу самостоятельно, он даже в нынешнем своем состоянии был достаточно силен для этого. Однако он не сделал ни того, ни другого. Лана слышала, как он закрыл дверь и пошел следом за незваной гостьей.

На кухне ее встречал все тот же идеальный порядок. На столе стояла единственная початая бутылка коньяка, других не было – значит, Павел их сразу выкидывал. На классический запой это походило все меньше. Но ведь Лаврентьев вроде как намекнул, что у его бывшего подопечного есть проблемы с алкоголем… или нет, она просто не так поняла? Что тогда означал его взгляд?

Отступать Лана все равно не собиралась. Она уселась за стол и уставилась на хозяина квартиры с нескрываемым упрямством. Павел осуждающе покачал головой, тяжело вздохнул и направился к одному из шкафчиков. Оттуда он достал небольшой пластиковый ящик со шприцами и лекарствами.

И снова все шло совсем не так, как ожидала Лана.

– Что это такое?

– Способ выносить вас дольше пяти минут, – безразлично пояснил Павел. – С такой головной болью, как сейчас, я долго не продержусь.

Он и правда действовал вполне умело, доказывая, что проворачивал такое не раз. Наполнил шприц, перетянул жгутом руку, сделал укол. При этом вены у него были здоровые, без четких следов частых уколов, а значит, подобная помощь требовалась ему редко.

Лана некоторое время наблюдала за ним, как завороженная, потом опомнилась.

– Вы ведь и сами понимаете, что вредите себе… Тогда зачем вам это?

– А зачем вы лезете?

– Потому что я тоже раньше глушила боль… вот так. Я знаю, к чему это может привести. А еще я знаю, что срывы не происходят просто так. Что у вас случилось?

Он отвернулся от нее, убирая лекарства обратно в шкафчик, но отмалчиваться не стал.

– С чего вы взяли, что я буду разговаривать с вами об этом?

– А с кем еще? Вы же никого толком к себе не подпускаете!

– Для этого есть вполне объективные причины. Если вы еще не в курсе, медицинская страховка сотрудников «Русской легенды» включает услуги психолога. Если бы мне нужно было с кем-то поговорить, я бы воспользовался этим.

– Нет, не воспользовались бы, – покачала головой Лана. – Вы просто не из тех людей, которые делятся своей бедой. Вы ее в себе носите, а глушите… вот так.

– Тоже может быть. Но тогда ваши попытки навязать мне помощь тем более лишние. Я в порядке.

– Вы точно не в порядке.

– Да? – Павел повернулся к ней и еле заметно усмехнулся. – Ну и что же вы сделаете? Как спасать будете?

– Я не говорила, что обязательно спасу, просто постараюсь… Для начала неплохо было бы узнать, что вас подтолкнуло к этому.

– Нет причины. Вы и сами знаете, что нет, в последние дни ничего особенного не происходило.

– Кто в этом мире вообще знает, что с вами происходит? – рассудила Лана. – Но если очевидной причины нет, значит, это застарелая боль.

– Вот как? И какая же?

Она наконец смутилась настолько, что не смогла продолжить разговор. Не потому что у нее не было вариантов ответа – они как раз были, и много. Вот только, чтобы использовать их, ей пришлось бы признать, как много ей теперь известно. Простил бы он ее за это? Даже при том, что шпионил за ним Охримовский – она могла и не интересоваться собранными данными!

А она все выяснила и не жалела об этом. Теперь Лане действительно хотелось его поддержать. Сказать, что она ему сочувствует и, в отличие от Охримовского, никогда не назначит его виной то, что случилось против его воли. Если бы он только показал хоть какую-то слабость, она бы, может, решилась…

Однако мужчина, стоявший напротив нее, выглядел уверенным и куда более спокойным, чем она сама.

– Иссяк запал? – насмешливо поинтересовался он.

– Нет, но… Я-то не психолог, я просто хочу помочь! И была в такой ситуации… Или похожей… Я хочу, чтобы вы знали: ваше состояние, тот груз, который вы несете… Все это не делает вас хуже…

Лана надеялась, что он хоть теперь дрогнет, но он не собирался упрощать ей задачу:

– Какое еще «мое состояния»?

– Ну, вы же… То есть… Вы…

– Урод? – подсказал Павел. – Да не краснейте вы, я прекрасно знаю, что обо мне за спиной говорят.

– Я вас уродом не считаю!

– Я себя тоже.

– Правда? – опешила Лана. – Простите, грубо прозвучало…

– Перестаньте, сорветесь с пьедестала святой спасительницы. Правда. Вот это, – Павел провел рукой в воздухе, очерчивая незримый круг вокруг собственного лица, – не самая большая проблема в мире. И не самое большое уродство. Люди живут с куда большими недостатками, в том числе и внешности.

– Но вы же… тогда, в парке…

– Я прячусь под капюшоном? Я не люблю, когда на меня пялятся? Это не из-за того, что считаю себя уродом. Мне просто не нравится внимание людей. Поэтому я стараюсь лишний раз не выходить к ним – чтобы не нарываться на глупость и не терять остаток веры в род человеческий. Остаток, который, скажу вам по секрету, и так невелик. Почему жизнерадостным дебилом быть нормально, а попытка отстраниться сразу напрягает?

– Ну а ваш страх прикосновений? Это ведь явно застарелая боль!

Она не могла упомянуть то, что творилось с ним когда-то за закрытыми дверями – она и сама толком не знала, что там происходило, и Лана, в отличие от Охримовского, не собиралась придумывать. Но ведь ясно же, что это его нежелание касаться людей может быть родом только оттуда, из детства! Последние годы он живет прекрасно…

Он пару секунд разглядывал ее молча, и Лана замерла, надеясь, что теперь точно задела нужную струну. Но Павел и сейчас не был впечатлен:

– Я не боюсь прикосновений. Я тогда не хотел, чтобы на мне висли конкретно вы.

– Я? Почему это?

– Потому что есть люди с такой вот щенячьей привычкой – висеть на всех подряд, думая, что это умиляет. А я это не люблю, детский сад какой-то.

Ей хотелось уйти. Она чувствовала себя наивной дурой, которая явилась спасать человека с эмоциональной чувствительностью бревна. Если Лаврентьев, который знает его много лет, не волнуется, ей какое дело? Чего она вообще полезла?

Уйти было проще. Уйти, пожалуй, всегда проще. Гордо так, с поднятой головой, свести все в шутку, сделать вид, что и ей плевать.

Лана даже собиралась это сделать, вот только голос собственной памяти упрямо шептал ей о тех днях, когда она и сама тонула в алкогольных парах. Это ведь не приносит на самом деле никакого удовольствия – вот так глупо, наедине с бутылкой. Это просто способ спрятаться.

Он и сейчас прячется, просто уже не от боли, а от нее.

Поэтому Лана осталась на месте, только сжала руки в кулаки, чтобы унять нервную дрожь.

– Я пришла не потому, что вся из себя такая хорошая. Просто примерно десять лет назад у меня были серьезные проблемы с алкоголем… Да спивалась я, что греха таить! Это не такой уж большой секрет. И ко мне тогда никто не пришел… Я все думаю: если бы кто-то тогда вмешался, может, мне было бы легче? Я сегодня и правда поверила, что вы болеете, про другое мне никто не сказал. Но если бы вы болели, я бы не стала так вторгаться. Когда я увидела, что происходит, и вспомнила… Я решила попробовать быть тем человеком, который пришел.

Вот теперь Павел отвернулся от нее. Ей даже показалось, что смутился, но уверена она не была. Он отошел к окну и беседовал с ней теперь оттуда, глядя во двор, а не на нее.

– Сочувствую, но вы зря сравнили. В этих ситуациях нет ничего общего. Я не нуждаюсь ни в помощи, ни в компании.

– Может, и так… А мне почему-то кажется, что вас что-то здорово так гложет. Со мной примерно так же было… Я вляпалась во все это, когда потеряла сына.

Она все-таки сумела произнести это вслух. Раньше вообще не могла – когда все только случилось. Когда она очнулась после наркоза и врачи сказали ей, что ничего не получилось. Все эти девять месяцев, все надежды, предвкушение, уверенность, счастье – все обернулось пустотой.

Они пытались подбодрить ее тем, что спасли ее – и это хорошо, хотя бы мамочка выжила! Но у Ланы в то время не было уверенности, что она выжила. Потому что существовать как не-мертвое тело и жить – это не всегда одно и то же.

Она ждала от Павла очередной колкости, напряженная, приготовившаяся к удару – потому что иные слова приносят больше боли, чем любая драка. Однако он молчал, все еще глядя в окно, и она решилась продолжить.

– Мой сын родился мертвым… Это стало неожиданностью, я не была готова. Меня утешали, но не думали, что это такая уж проблема. Я ведь даже не видела этого ребенка! Как будто без этого не считается. А я думала, что меня вот-вот разорвет от боли, и я не хотела видеть, как это случится. Я искала способ забыться – и нашла. Первые годы утонули в этом тумане, но я была рада. Муж ушел, а я даже не заметила.

– Это вообще не похоже на то, что произошло со мной, – глухо произнес Павел. Она заметила, что он впервые признал нечто произошедшее и перестал настаивать, будто спивается просто так. Но пока цепляться к словам не хотелось.

– Может, но я не к тому веду… В какой-то момент я поняла, что тону. Прошло время, я попыталась освободиться, решила, что боль утихла. Мне и правда так казалось – говорят ведь, что время лечит! Но как только я верила, что все закончилось, она возвращалась, вспышками, волнами. Я каждый раз хотела подготовиться – и каждый раз была не готова. Я начинала метаться в панике и глушила боль единственным стопроцентно надежным способом. Вот в чем я вижу сходство. Вы еще не дошли до такого состояния – но вы ведь уже выбираете такое обезболивающее. А это не выход… Никогда не выход. Знаю, что я вас раздражаю, да и, может, не зря. Но мне бы не хотелось, чтобы вы проходили через то же, что и я.

Ей больше нечего было сказать, она и последние слова еле вытянула из себя. Павел вышел из кухни, а это ее даже не обидело. Лана чувствовала себя опустошенной, но так бывало всегда, когда она вспоминала сына. Вроде и сказала не так уж много – а за парой фраз таилась бездна.

В эту бездну и заглядывать-то не хотелось, а Лана боялась, что однажды упадет… Вместе с застарелым страхом вернулось желание протянуть руку к бутылке на столе, наполнить стакан, не спрашивая разрешения у хозяина квартиры, выпить… Ну что ей будет с одного стакана? Один стакан – это не срыв, это просто… просто возможность не быть пустой.

Но Лана без труда подавила это желание. Легкая победа над собой чуть прибавила ей уверенности: значит, до падения в бездну ей еще далеко.

Она решила, что Павел устроил очередную демонстрацию, и собиралась уйти, когда он вернулся на кухню. Он положил на стол шелковый платок, на котором лежали аккуратно обработанные, безупречные цветки каштана из опала и белого золота.

– Я работаю из дома, – пояснил он. – Вот почему Лаврентьев так спокойно ко всему относится. Он знает, что я не позволю себе сорвать проект, что бы я ни делал и ни чувствовал. Просто мне в таком виде лучше не показываться в мастерской, а работать я могу. Вы зря волновались.

Лана лишь печально улыбнулась:

– Нет, я волновалась не зря. Не скажу, что мне плевать на проект, но я не ради него сюда пришла. По проекту у меня вопросов как раз не было – если спокоен Лаврентьев, спокойна и я. Просто… Вы ведь помогли мне, когда мне было плохо, вы один поняли, что надо делать. Не важно, что вы там изображаете перед другими, вы умеете тонко чувствовать. А это и преимущество, и беда, потому что таким людям жить больнее. Мне не хотелось, чтобы вы проходили через это в одиночестве. Может, от моего визита и не было толку, но я хотела показать вам, что… мне не все равно. Мне бы не хотелось, чтобы вам было плохо.

Она осторожно коснулась его руки, все еще лежащей на столе, позволила этому прикосновению длиться на пару секунд дольше, чем длилось бы случайное. Павел на сей раз не шарахнулся от нее, но и умиляться не стал. Он остался спокоен и неподвижен.

А Лане больше ничего не хотелось, она слишком устала. Она направилась прочь из кухни и покинула его квартиру, не прощаясь. Хорошо, что в этот день на улице лил теплый весенний дождь. Под дождем слезы не видно.

Она не сомневалась, что ничего толкового не добилась и просто выставила себя дурой. В очередной раз уже. Ну да и ладно… Она чувствовала: если бы она все-таки не решилась прийти, ей было бы еще хуже, а так ее совесть осталась чиста.

Ну а на следующий день Павел снова скользил по этажу мастеров беззвучной тенью, делая вид, что ничего особенного не произошло.

Возможно, так и было.

* * *

Ирина терпеть не могла такие методы. Она признавала их эффективность – но признавала и огромные риски, связанные с ними. Поэтому она уже годами так не действовала, а теперь вот пришлось.

Встреча прошла в какой-то тесной и душной забегаловке на окраине города. В такие места она тоже не заглядывала годами, да и не собиралась. Но для некоторых разговоров душные забегаловки подходили куда лучше, чем дорогие рестораны и уж тем более ее офис. Здесь шансы нарваться на знакомых были равны нулю, здесь не было камер… Да, это стало перестраховкой, но в таких делах нельзя быть слишком осторожной.

Собеседники слушали ее внимательно, и Ирина не сомневалась: они все понимали как надо. На нее смотрели глаза людей, которые уже делали… всякое. Да всё они делали, их невозможно было смутить или шокировать. Пожалуй, по сравнению с их обычными заказами ее пожелания выглядели чуть ли не утренником в детском саду.

Встреча прошла хорошо, впервые за много дней настроение у Ирины было приподнятое. Проблемы слишком давно висели у нее над головой грозовой тучей, а теперь эта туча не то что исчезла, просто сдвинулась к горизонту.

Правда, ненадолго. Когда Ирина дошла до своей машины и обнаружила, что ее там уже ожидают, настроение мгновенно покатилось вниз.

Юрий Охримовский стоял у белой «Ауди», принадлежащей его начальнице, спокойно, расслабленно, будто оказался тут случайно и просто решил отдохнуть. Он был хорошим артистом, у него даже такое получалось естественно. Но Ирина не позволила себе обмануться, она прекрасно понимала, что он за ней следил.

– Как много ты видел? – холодно поинтересовалась она. Сейчас было не до вежливости.

Нельзя сказать, что Охримовский вмиг стал ее врагом. Но Ирина прекрасно понимала, что ее положение в компании давно уже сделалось зыбким и сложным. Понимала она и то, кто станет первым кандидатом ей на замену.

– Достаточно. Потрудись объяснить, что здесь происходит, иначе вопросы я буду задавать не тебе.

Не хотелось ей это объяснять – особенно при том, что Охримовский вполне мог держать в кармане включенный диктофон, с него станется! Но и отмолчаться она не могла. Если бы он полез разбираться, что к чему, он мог все испортить.