Текст книги "Сталин – гробовщик Красной Армии. Главный виновник Катастрофы 1941"

Что касается спорной территории к востоку от Халхин-Гола, то, устав от провокаций японо-маньчжурских отрядов, которые, вытесняя цириков, «неоднократно проникали на монгольскую территорию, доходя до восточного берега», советско-монгольские войска с артиллерией и бронемашинами (6-я кавалерийская дивизия полковника Ч. Шарийбу и сводный отряд 11-й танковой бригады, которым командовал старший лейтенант А.Б. Быков, – около 2600 человек) 25–26 мая 1939 года форсировали реку, продвинулись на 10 километров к востоку и встали заслоном. На помощь к ним спешили части 9-й мотоброневой бригады и 149-го стрелкового полка майора И.М. Ремизова.

Подробности дальнейших событий – до сих пор государственный секрет, описания – скудны и противоречивы.

Выдержав паузу, «самураи перешли границу у реки» и нанесли удар по советско-монгольским позициям силами сводного отряда под командованием полковника Ямагато, основу которого составили часть 64-го пехотного полка и «разведбат» 23-й японской дивизии, 8-й баргутский кавалерийский полк и два эскадрона 7-го кавалерийского полка – всего 1600 штыков, 500 сабель, 75 пулеметов, 12 орудий, 7 бронемашин и 1 легкий танк. Советский историк без тени смущения констатирует, что группировка японо-маньчжурских войск «по своей численности и вооружению значительно превосходила силы монголо-советских войск». Но буквально через пару страниц автор сообщает, что у наших имелось 39 пушечных бронеавтомобилей и в 1,5 раза больше «орудий крупного калибра». И совсем непонятно, как один полк и два эскадрона баргутской конницы могут в 3,5 раза превосходить по количеству сабель два полка и один эскадрон монгольской кавалерии?

Целью «японских негодяев», согласно приказу, отданному командиром 23-й пехотной дивизии, являлось уничтожение «войск Внешней Монголии в районе Номон-Хана».

«То есть Халхин-Гола», – уточняет советский автор. На самом деле генерал-лейтенант М. Камацубара имел в виду то, что имел, – маньчжурский населенный пункт Номон-Хан, у околиц которого джигитировал 17-й кавалерийский полк монгольских багатуров.

Впрочем, российский Генштаб и сегодня уверяет нас, что японцы планировали «захватить территорию Монгольской Народной Республики, а в дальнейшем прорваться в Советское Забайкалье, перерезать Сибирскую железнодорожную магистраль и отрезать Дальний Восток от остальной территории СССР». Между тем Япония, завязнув в Китае, к войне с Советским Союзом была не готова. Сталин прекрасно это знал и, выступая перед военными, характеризовал события у озера Хасан и на Халхин-Голе как мелкие эпизоды, пробу сил на пятачке: «Япония боялась развязать войну. Мы тоже этого не хотели…». Задуман был локальный конфликт с целью взаимной проверки на прочность.

На рассвете 28 мая японская авиация обрушила бомбовый удар по наведенной советскими саперами переправе через Халхин-Гол, тылам и расположению советско-монгольских войск. «Сталинские соколы», имевшие на вооружении 101 истребитель и 88 бомбардировщиков СБ, продемонстрировали полную беспомощность и ничем помочь своим войскам не смогли. Основными силами противник атаковал по всей 20-километровой линии фронта, а вдоль восточного берега реки с севера на юг через открытый левый фланг к переправе подбиралась на машинах боевая группа под командованием подполковника Адзума. В течение дня советско-монгольские войска были отброшены к переправе и к вечеру занимали полукруговую оборону на плацдарме радиусом два-три километра. Не исправил положения и неорганизованный ввод в бой по мере прибытия подразделений 149-го стрелкового полка. Правда, фланговая атака отряда Адзума была отбита инициативными действиями артиллеристов и контратакой саперной роты, предотвративших прорыв японцев к переправе.

Утром 29 мая при поддержке догнавшего пехоту дивизиона 175-го артиллерийского полка и пяти огнеметных танков ХТ-26 советские части перешли в наступление и оттеснили противника на 1,5–2 км. Враг понял, что он разбит, и оставил священную монгольскую землю. Припозднившейся 9-й мотоброневой бригаде, совершившей за тринадцать дней 760-километровый марш-бросок по степи к Халхин-Голу, даже не пришлось вступать в дело.

Как ни путаны рассказы о боях 28–29 мая, все равно создается впечатление, что советско-монгольские войска японцы с плацдарма все-таки выдворили, а сами, посчитав инцидент исчерпанным, от реки отошли. Об этом мимоходом упомянул в своей книге Евгений Горбунов. Правда, в его трактовке противник, потеряв только убитыми более 400 солдат и офицеров и «еще больше ранеными», был показательно разгромлен и рассеян, но даже своей ретирадой сумел напугать командование 57-го корпуса:

«Для вывозки войск и боевой техники японским командованием были вызваны грузовые автомашины. Советская разведка засекла их появление. Но начальник оперативного отделения штаба 57-го корпуса, который командовал группой советско-монгольских войск на восточном берегу Халхин-Гола, решил, что автоколонна, двигающаяся от границы к позициям японских войск, подвозит новые подкрепления для дальнейшего наступления к центральной переправе через реку. Поэтому, не перепроверив данные разведки, он отдал приказ об отводе советско-монгольских войск на западный берег реки, где они находились несколько дней. Японские войска были отведены на маньчжурскую территорию».

Комдив Н.В. Фекленко так в Москву и доложил: «Наши части под натиском противника отошли на западный берег р. Халхин-Гол».

Боевые действия на реке Халхин-Гол 28—29 мая 1939 г.

Любопытно, что, отступая и контратакуя, позволив затем «разбитому» противнику беспрепятственно погрузиться в грузовики и уехать, наши военачальники успели в точности сосчитать японских и маньчжурских убитых. Правда, по японскому счету, общие потери составили 290 человек, в числе погибших оказался подполковник Адзума. Месяц спустя «уполномоченный ТАСС» впервые сообщил советским гражданам о событиях на реке Халхин-Гол, о разгроме трех японских штабов, о том, что граница на замке, налетчики разбиты, а «Монгольская Народно-Революционная армия потеряла в этих боях 40 убитых и 70 человек раненых». Часть из них полегла от дружественного огня нашей артиллерии, но это – неинтересные детали. Был убит комдив-6 полковник Шарийбу. Потери советских частей составили 138 убитых и пропавших без вести, 198 раненых, 10 бронеавтомобилей.

Такого позора Сталин стерпеть не мог. Еще свежи были в народной памяти воспоминания о бездарно проигранной царским правительством русско-японской войне, не мог Иосиф Виссарионович допустить, чтобы его имя связывали с еще одним «падением Порт-Артура». И проявить слабость перед лицом хищного соседа не имел права. 31 мая 1939 года с трибуны третьей сессии Верховного Совета СССР новоиспеченный нарком иностранных дел В.М. Молотов заявил: «Кажется, уже пора понять, кому следует, что Советское правительство не будет терпеть никаких провокаций со стороны японо-маньчжурских частей на своих границах. Сейчас об этом надо напомнить и в отношении границ Монгольской Народной Республики… Пора также понять, что всякому терпению есть предел».

А потому, едва «советская разведка» к 3 июня обнаружила, что «плацдарм на восточном берегу очищен противником, советско-монгольские войска вновь заняли позиции, на которых они находились до майских боев, а наблюдение выставили непосредственно к границе». Естественно, «майские бои закончились поражением агрессора, однако они обнаружили и ряд недостатков в действиях советско-монгольского командования, особенно в отношении ведения разведки и управления боевыми действиями».

В начале июня в Монголию с инспекцией был направлен заместитель командующего Белорусским военным округом, «хороший кавалерист», комдив Г.К. Жуков с группой офицеров. Прибыв 5 июня в штаб 57-го корпуса, переместившийся к тому времени в Тамцак-Булак, Георгий Константинович в тот же день выяснил, что «командование корпуса истинной обстановки не знает», оторвано от войск, а главным недочетом в работе штаба комдива Н.В. Фекленко является «отсутствие тщательной разведки противника», что, в частности, позволило японским частям совершить известный фланговый марш и выйти к переправе через реку. В докладе, составленном по итогам халхин-голских боев, Жуков указывал:

«Командование 57 ОК (особого корпуса), в лице комдива Фекленко, советники МНРА, штабы 57 ОК и МНРА проявили преступную халатность в деле подготовки восточного направления к развертыванию боевых действий.

Этого района ни Командование 57 ОК и МНРА, ни их штабы совершенно не знали и там не бывали. Командиры соединений и их штабы также никогда ни на одном направлении не бывали и учений не проводили. Связь и управление на этом направлении также не были совершенно подготовлены, и все базировалось только на один провод до Тамцак-Булака. Никаких узлов связи подготовлено не было. Никаких оперативных расчетов, отработанных соображений и документов на сосредоточение советско-монгольских частей, на случай развертывания боевых действий ни в штабе 57 ОК, ни в штабе МНРА не оказалось. Части 57 ОК и части МНРА оказались очень плохо подготовленными, особенно плохо был подготовлен штаб 57 ОК…»

Короче, не справлялся Фекленко с управлением войсками «в особых условиях», увлекся хлебозаготовками, зажирел вдали от Москвы на баранине и кумысе. То, что Николаю Владимировичу ранее строго запрещалось делать, – ну, там перенести командный пункт из столицы ближе к театру военных действий, пользоваться радиосвязью, поддаваться на провокации – теперь трактовалось как упущения по службе и преступная халатность.

Если верить жуковским мемуарам, он тут же выехал на передовую и, ознакомившись с местностью, побеседовав с командирами и не увидев ни одного японо-баргута даже на горизонте, сразу выяснил «характер и масштаб развернувшихся событий, определил боеспособность противника» и его дальнейшие намерения: «Все говорило о том, что это не пограничный конфликт, что японцы не отказались от своих агрессивных целей в отношении Советского Дальнего Востока и МНР и что надо ждать в ближайшее время действий более широкого масштаба». О своих выводах Г.К. Жуков немедленно доложил в Москву, предлагая «прочно удерживать плацдарм на правом берегу Халхин-Гола и одновременно подготовить контрудар из глубины», а также попросил выдвинуть в указанный район не менее трех стрелковых дивизий и одной танковой бригады и значительно укрепить артиллерию.

На следующий день телеграммой наркома обороны Г.К. Жуков был назначен командиром 57-го Особого корпуса. В тамцак-булакский выступ перебрасывались новые подвижные части.

Надо сказать, что новое монгольское правительство энтузиазма в раздувании конфликта не проявляло, заняв «предательскую» по отношению к Москве позицию. Посему его, правительство, почти в полном составе – тридцать человек во главе с премьер-министром А. Амаром – вывезли на «родину победившего пролетариата», осудили по самым гуманным советским законам на заседании Военной коллегии Верховного суда СССР, посадили, а два года спустя расстреляли. Монгольское кормило власти вручили проверенному товарищу, истинному другу советского народа маршалу Х. Чойбалсану, кроме всех прочих, с гордостью носившего почетное звание «Заслуженный работник НКВД СССР».

В Москве тем временем Л. П. Берия вплотную занялся проверкой благонадежности военных топографов. В донесении Сталину новый нарком НКВД писал: «Нами ведется расследование, на основании каких материалов и документов в январе 1934 г. в Управлении военной топографии РККА была издана карта, по которой государственные границы показаны проходящими по реке Халхин-Гол, а также выясняется, что послужило основанием к обозначению государственной границы МНР и Маньчжоу-Го к северо-востоку от реки Халхин-Гол». Вообще, гадюшник, скрывавшийся под вывеской Военно-топографическое управление Штаба РККА, чекисты «протраливали» регулярно, так как с самого начала существования здесь свила гнездо многообразная контра, получившая образование и погоны при гнусном царском режиме. Так, весной 1923 года были отданы под суд начальник корпуса военных топографов – бывший полковник О.Г. Дитц, его помощник Иванищев, начальник аэрофотографического отряда Животовский и комиссар Цветков. Второй помощник Дитца, бывший полковник А. Н. Максимович, был выгнан из РККА. По этому же делу был арестован и старый начальник корпуса военных топографов, преподаватель Военной академии бывший генерал-майор А.И. Аузан. Осенью 1923 года по настоянию комиссара А.И. Артамонова из состава корпуса были уволены начальник управления бывший полковник П.В. Кремляков, руководители астрорадиоотряда подполковники А.В. Кожевников и И.В. Орешкин, начальники Омского отдела генерал-майор Н.Д. Павлов и Северо-Восточного – И.И. Селиверстов, а также много рядовых сотрудников. В Военно-топографическом корпусе осталось лишь четверо профессионально подготовленных военных, в свое время окончивших геодезическое отделение Военной академии: новый начальник корпуса бывший полковник А.Д. Тарановский, начальник геодезического отдела подполковник П.П. Аксенов, руководители отдела научных работ генералы Н.О. Щеткин и Я.И. Алексеев. Их, а также помощника начальника управления П.П. Аксенова карающая рука диктатуры пролетариата достала в 1930 году. Практически все сотрудники управления оказались в тюремных камерах. Восемь человек были расстреляны «за участие в контрреволюционной организации и вредительскую деятельность», остальные получили различные сроки и были достреляны позже в местах заключения и ссылки. Честно говоря, не могу сказать, остался ли в управлении кто-нибудь, понимавший значение слова «астрорадиоотряд». Но, видимо, и эти меры не помогли – топографы продолжали рисовать «вредительские карты», доставляя головную боль Сталину, Молотову и Берии.

Тем временем «самураи» готовились к новому столкновению. Разработанный японским командованием план был аналогичен майскому: выходом правофланговой ударной группировки к переправе окружить и уничтожить советские войска на плацдарме. С той лишь разницей, что вместо наступления по восточному берегу реки предусматривалось ее форсирование и бросок на юг вдоль западного берега. Для проведения операции была выделена вся 23-я пехотная дивизия в составе трех пехотных и одного кавалерийского полков, два полка 7-й пехотной дивизии, 3-й и 4-й танковые полки, три баргутских полка Хинганской кавалерийской дивизии, тяжелая, зенитная и противотанковая артиллерия – всего около 24 тысяч солдат и офицеров, 92 полевых и 32 противотанковых орудия, 87 танков и 6 бронемашин. Основу танкового парка составляли тип «89» и тип «95». Первый, считавшийся средним, являлся танком сопровождения, аналогом советского Т-26: весил 14 тонн, имел 115-сильный мотор «Мицубиси», толщину брони 17–11 мм, на шоссе мог разогнаться до 27 км/ч, вооружен был 57-мм пушкой (начальная скорость снаряда – 350–380 м/с) и двумя пулеметами, причем боекомплект орудия был представлен только осколочно-фугасными снарядами. 7-тонный «кавалерийский» танк «Ха-Го» (кстати, с дизельным двигателем) нес броню толщиной 12 мм, 37-мм пушку (начальная скорость 675 м/с), два пулемета и развивал скорость 45 км/ч.

Общая численность советско-монгольской группировки в тамцак-булакском выступе к концу июня достигла 12 541 человека, 109 орудий, 152 пулеметов, 186 танков и 266 бронеавтомобилей.

Плацдарм на восточном берегу Халхин-Гола глубиной 5–6 км занимали стрелково-пулеметный батальон 11-й танковой бригады (бывшая 32-я мехбригада), 149-й стрелковый полк и 9-я мотоброневая бригада – всего 3200 человек, 28 полевых орудий, 7 «сорокапяток», 53 пулемета. Основной ударной силой являлись 98 бронеавтомобилей БА-6 и БА-10. Фланги советских частей с севера и юга прикрывали монгольские 6-я и 8-я кавалерийские дивизии, занявшие позиции на западном берегу. В районе переправы находился 8-й монгольский бронедивизион (18 бронеавтомобилей) и три дивизиона 175-го и 185-го артиллерийских полков (34 орудия). Южнее переправы на горе Хамар-Даба был оборудован передовой командный пункт штаба корпуса. В 120 км от линии фронта, в районе Тамцак-Булака, дислоцировались 11-я танковая бригада, на две трети укомплектованная машинами БТ-5, 7-я мотоброневая бригада и 24-й мотострелковый полк 36-й мотострелковой дивизии. На подходе были колонны 8-й мотоброневой бригады.

Весь июнь японо-маньчжурские войска сосредоточивались в районе конфликта. 2 июля началась артподготовка, затем под прикрытием артиллерии в наступление перешла сковывающая группа японских войск под командованием генерал-лейтенанта Ясуока. Точное время я назвать затрудняюсь, поскольку в трудах разных российских историков обнаружил и 10.00, и 21.00, и «к вечеру, когда спала летняя жара».

На главном направлении против частей 9-й мотоброневой бригады и 149-го стрелкового полка были брошены 64-й и 28-й пехотные полки в сопровождении 80 танков. Им удалось оттеснить советские войска к реке, однако японская пехота ходить за танками не умела, взаимодействие подразделений отсутствовало, прорваться к мосту Ясуоке не удалось, к 2 часам ночи наступление заглохло. Танковые полки отошли на исходное положение, десять машин были подбиты огнем артиллерии и бронеавтомобилей. Советское командование подняло по тревоге и двинуло к линии фронта все имевшиеся резервы, планируя контрударами парировать попытки неприятеля прорваться на западный берег.

Боевые действия на реке Халхин-Гол 2—5 июня 1939 г.

Пока шли бои на плацдарме, севернее него, обходя советские позиции, ударная группа генерал-майора Кобаяси численностью около 13 тысяч человек при ста орудиях совершила скрытный марш по барханам, в два часа ночи передовыми частями вышла к Халхин-Голу в районе горы Баин-Цаган и приступила к форсированию водной преграды – сначала на плотах, лодках и вплавь, потом саперы навели понтонный мост. К 8 утра переправа была закончена, и японские войска, отбросив монгольские кавалерийские эскадроны, заняли вершину Баин-Цагана, где стали деловито окапываться и готовить огневые позиции для артиллерии. Противотанковые и полковые орудия по крутым склонам поднимали на руках. Путь на юг, в тыл советской группировке, был открыт…

Теперь немного о топографии, «знании истинной обстановки» и «тщательной разведке».

Гора Баин-Цаган, собственно говоря, горой не является. Это высокий обрыв на западном берегу Халхин-Гола: «Крутые склоны делали недоступным подъем на ее вершину со стороны реки танков, бронемашин и автотранспорта. Даже артиллерию можно было поднять на вершину с трудом, и только в отдельных местах. Если смотреть с запада на восток, то гора была не видна. Командир танка или бронемашины видел в смотровую щель башни плоскую, без единого выступа или ориентира, плавно поднимавшуюся местность, которая на самой вершине заканчивалась крутым обрывом к реке. С вершины горы местность к востоку от реки отлично просматривалась до самой границы на 15–20 километров… Ширина реки Халхин-Гол достигала 130 метров, что при глубине два метра и сильном течении создавало серьезную преграду для войск. Долина реки представляла собой сильно заболоченную впадину шириной от одного до трех километров».

Эти горы, реки и долины многотысячная группа генерала Кобаяси с тяжелым вооружением сумела преодолеть беспрепятственно и совершенно незаметно для жуковского штаба. Как пишет историк: «Противник, захвативший вершину Баин-Цагана, господствовал бы над местностью на десятки километров к западу от реки. Это прекрасно понимало японское командование». Советское командование, судя по всему, этого не понимало. Что мешало организовать на Баин-Цагане самый обычный наблюдательный пункт в составе трех толковых бойцов с радиостанцией или хотя бы мотоциклом? И «отлично просматривать местность до самой границы».

За прошедший месяц ничего не было сделано для того, чтобы выявить силы и намерения противника. Маршал Г.К. Жуков признает, что «японцы в течение июня сосредоточивали свои войска и готовили их для проведения операции…», но все это «выяснилось позднее».

С организацией «тщательной разведки» как-то не очень ладилось ни в начале конфликта, ни позже.

Во-первых, штаб корпуса был тотально заражен «вражеской агентурой», к которой особисты причислили начальника штаба комбрига А.М. Кущева, его помощника полковника Третьякова и начальника оперативного отдела полковника Ивенкова. Так, Г.К. Жуков докладывал: «Готовясь к боевым действиям, японцы надеялись на ту сложную обстановку, которая создается для Красной Армии в связи с удаленностью района от железных дорог, и, видимо, также возлагали большую надежду на свою агентуру, которую имели в штабе 57-го Особого корпуса и МНРА в лице…» Перечисленные лица «подрывной предательской работой» готовили поражение наших войск, однако были разоблачены и в конце июня арестованы. Интересно, что даже Военная коллегия не нашла повода применить к обвиняемым в измене Родине высшую меру наказания, поэтому им гуманно дали сроки. Комдиву Фекленко, можно сказать, повезло: его отозвали в Москву, поставили командовать 14-й тяжелой танковой бригадой («парадные» Т-35), а год спустя дали танковую дивизию (Георгий Константинович привычкам не изменял. В августе 1941 года, уже выдворенный из Генштаба за развал работы, он доносил И.В. Сталину: «Я считаю, что противник очень хорошо знает всю систему нашей обороны, всю оперативно-стратегическую группировку наших сил и знает наши ближайшие возможности. Видимо, у нас среди очень крупных работников, близко соприкасающихся с общей обстановкой, противник имеет своих людей»).

Во-вторых: «Многие командиры, штабы и разведывательные органы в начале боевых действий показали недостаточную опытность… Сложность добывания сведений о противнике усугублялась отсутствием в районе боевых действий гражданского населения, от которого можно было бы кое-что узнать. Со стороны японцев перебежчиков не было… Просочиться мелкими разведывательными группами в глубину обороны противника случалось редко, так как японцы очень хорошо просматривали местность в районе расположения своих войск».

Зато японские диверсионные группы в тех же условиях голой степи и отсутствия гражданского населения свободно проникали на монгольскую территорию и военные объекты, добывали информацию, «резали телефонные провода» и «пытались взорвать переправы». Для борьбы с ними в середине июля из Забайкальского военного округа прибыл сводный батальон численностью 500 человек, набранный из лучших пограничников. Основными задачами отряда были «защита района боевых действий от проникновения шпионов и диверсантов, охрана командного пункта, линий связи, складов, водоемов, переправ». Только за первые две недели «боевой работы» чекисты задержали в прифронтовой зоне 160 праздношатающихся лиц, среди которых выявили несколько десятков агентов японской разведки.

Итак, к утру 3 июля в расположение советско-монгольских войск незаметно «просочилась» почти целая японская дивизия. Ее передовые батальоны начали выдвигаться к единственной переправе, связывавшей советские войска на плацдарме с западным берегом.

Согласно летописям, роль гуся, который «спас Рим», сыграл советник монгольской армии полковник И.М. Афонин. Перед рассветом он выехал к горе Баин-Цаган, чтобы проверить оборону 6-й кавалерийской дивизии, и «совершенно неожиданно обнаружил там японские войска». Полковник бросился на командный пункт на горе Хамар-Даба, где находился начальник штаба корпуса комбриг М.А. Богданов. Тот по телефону доложил ситуацию в Тамцак-Булак Жукову, комдив на ходу скорректировал маршрут выдвижения резервов, перенацеливая их так, чтобы все «траектории» сошлись у горы Баин-Цаган.

Первыми к месту событий подоспели батальоны 11-й танковой бригады комбрига М.П. Яковлева и, подчинясь приказу командующего корпусом, совместно с монгольским мотоброневым дивизионом тремя группами разновременно и с разных направлений без подготовки, без поддержки стрелковых и артиллерийских частей, не имея понятия о силах и обороне противника, атаковали японские позиции. В точности, как на киевских маневрах, все взаимодействие и управление на поле боя состояло в команде «Вперед!». Удар 132 танков, палящих из всех стволов, произвел на японских солдат большое психологическое впечатление, но в бегство не обратил. Они ответили огнем из 37-мм скорострельных пушек и 70-мм полковых орудий, бутылками с бензином и подтягиваемыми минами. По воспоминаниям японского офицера, «русские танкисты выпрыгивали и пытались спастись, убегая в сторону своих позиций. Тела многих были сильно обгоревшими, и они, шатаясь, в агонии делали несколько шагов, прежде чем упасть. Некоторые пытались помочь раненым товарищам, другие пытались укрыться под днищами пылающих танков».

«Бэтушки» и химические Т-26, поутюжив окопы, повернули обратно. Пришла очередь удивиться Жукову.

«В результате этой атаки, – говорится в отчете «Об использовании бронетанковых войск на р. Халхин-Гол», – не поддерживавшейся артиллерией и без взаимодействия с пехотой, бригада потеряла 36 танков подбитыми и 46 сгоревшими. Этот опыт говорит, что такая атака допустима как крайний случай, вызванный оперативными соображениями».

Безграмотные действия советского командования, обычное шапкозакидательство в нарушение всех уставов нам объясняют тем, что «ждать, пока подойдет мотопехота и провести совместную атаку, времени не было». Не нашлось времени организовать бой.

Заплутавшая мотопехота – 24-й полк И.И. Федюнинского – появилась к полудню и в 13.00 тоже была брошена в сражение «без организованного по времени и месту взаимодействия с танковой бригадой».

В 15.00 аналогичным образом – после 150-километрового марша, без артиллерийской подготовки, без поддержки пехоты, не имея сведений о противнике, ориентируясь на горящие танки, – двинулись с юга в атаку полсотни бронемашин 247-го батальона 7-й мотоброневой бригады полковника А.Л. Лесового. Помощник начальника штаба батальона старший лейтенант К.П. Петров докладывал: «Во время боя я двигался со штабом, и начальник штаба приказал мне наблюдать за действиями батальона. С подходом батальона к горящим на Баин-Цаган машинам, я сразу увидел, как загорелось 4–5 броневиков 1-й и 2-й рот. Количество горевших машин становилось все больше, часть задних броневиков повернули назад и пошли в тыл, где мы их собирали. 3-я рота в бой почти не вступила, и лишь одна из ее машин была выведена из строя. Остальные, видя горящие броневики, дальше не пошли». Командир бронеавтомобиля 1-й роты Л.М. Стрельцов: «С подходом к противнику я вел огонь из пушки, а во время ее заряжания и из пулемета. Хорошее попадание из пушки заметил только одно. Первый же снаряд противника, попавший в машину, убил пулеметчика и ранил водителя, загорелся бензобак. Слышу, второй снаряд разбил мотор. Я еще раз залез в башню, но противник открыл огонь по башне. Вижу, слева загорелись броневики Еремеева и Козлобородова и лейтенанта Самардака, а у меня на броневике отлетел весь перед. Я был в 150 м от окопов противника, решил машину оставить и ползком пополз назад в тыл». В скоротечном бою встреченный кинжальным огнем батальон потерял 33 бронеавтомобиля (20 сгорело) и 85 человек личного состава.

В 19 часов советские части предприняли совместную атаку на японские позиции с трех сторон: юга, запада и северо-запада. Однако японцы снова отбили приступ. За день бригада Яковлева потеряла 77 танков, бригада Лесового – 37 бронемашин, еще 8 броневиков выбыли из строя в монгольском бронедивизионе.

В беседе с писателем Константином Симоновым маршал Жуков, вспоминая события 3 июля, рассказывал: «Я принял решение атаковать японцев с ходу танковой бригадой Яковлева. Знал, что без поддержки пехоты она понесет тяжелые потери, но мы сознательно шли на это. Бригада была сильная, около 200 танков. Она развернулась и смело пошла. Понесла большие потери от огня японской артиллерии, но – повторяю – мы к этому были готовы. Около половины личного состава бригада потеряла убитыми и ранеными и половину машин. Но мы шли на это. Еще большие потери понесли советские и монгольские бронечасти, которые поддерживали атаку танковой бригады. Танки горели на моих глазах. На одном из участков развернулось 36 танков, и вскоре 24 из них уже горели. Но зато мы полностью раздавили японскую дивизию. Стерли».

Если бы!

Японцев «давили» еще двое суток днем и ночью. По всем правилам военной науки: танками, авиацией, тяжелой артиллерией. Беспрерывные атаки советско-монгольских войск вынудили генерала Камацубара отдать приказ о ретираде. Японцы, прихватив тяжелую технику, ушли по наведенной переправе, которую так и не удалось уничтожить.

В то же время группа генерала Ясуоки продолжала атаковать восточный плацдарм, который с советской стороны был усилен танками и бронемашинами из состава 11-й танковой и 9-й мотоброневой бригад. Здесь противник 3 июля пытался добиться перелома, бросив в атаку 73 танка. К счастью, японцы применяли их по-жуковски, без пехоты и артиллерийской поддержки, за что и поплатились, потеряв 41 машину (из них 13 безвозвратно). Советские БТ-5 и БА-10 вели огонь с заранее подготовленных позиций с дистанции 300–400 метров, отечественный 45-мм бронебойный снаряд с легкостью прошивал защиту тихоходных «Оцу», в то время как стрельба японской 57-мм осколочно-фугасной гранатой «по броневикам не нанесла им поражения и не оправдала себя». В бою погиб командир 3-го танкового полка полковник Йошимару. Больше «самураи» танки не использовали.

Потери 11-й танковой бригады за три дня боев составили 138 танков (половина безвозвратно) и 259 танкистов. Из полка Федюнинского выбыл 191 человек. Всего в июле советско-монгольскими частями было потеряно 175 танков и 143 бронемашины. Противник, как водится, был разбит вдребезги, «тысячи трупов японских солдат и офицеров устилали склоны Баин-Цагана». Вот только, по данным штаба Квантунской армии, группа Кабаяси потеряла убитыми и ранеными около 800 человек, причем все они, и мертвые, и живые, были эвакуированы. Потери двух танковых полков составили 139 человек.

Воспетый в стихах К. Симонова молодецкий удар бригады М.П. Яковлева стал первым опытом боевого применения крупного танкового соединения, и опытом скорее негативным. Его оправдывают оперативными соображениями, крайней необходимостью, возникшей в кризисной ситуации. Однако приграничные сражения лета 1941 года продемонстрировали, что подобная практика стала традиционной в РККА вследствие неумения организовать разведку и взаимодействие войск на поле боя – все время что-то мешало нашим генералам: то противник, то пресловутые «оперативные соображения». (Для примера можно вспомнить, как Г.К. Жуков «давил» противника на Украине: хоть танков в распоряжении командования Юго-Западного фронта имелось в тридцать раз больше, чем в Особом корпусе, против немцев тактика «развернулись и смело пошли» не сработала. Фронт понес фантастические потери, но «мы к этому были готовы».)