Текст книги "Самарская вольница. Степан Разин"
Автор книги: Владимир Буртовой
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)
Его напарник, Иван Баннов, из солдат государева рыбного промысла, с длинноволосой рыжей головой и с нежно-голубыми глазами, поддакнул старшему товарищу:
– Идите домой, стрельцы, не сумневайтесь, у нас к вам злобы нет покудова. Но ежели заварится в городе каша – на разъем с волосами лучше не кидаться, самих оттаскают. – И доверительно добавил: – Сказал нам Ивашка Барыш за большим секретом, что с атаманом плывет живехонький царевич Алексей Алексеевич да низверженный врагами-боярами патриарх Никон! У каждого по стругу для челядинов. Вот и порешили мы царевича и патриарха встретить хлебом-солью да колокольным звоном.
Весть о царевиче и патриархе поразила не одного Никиту Кузнецова. Стало быть, атаман Степан Тимофеевич призрел у себя гонимого врагами царевича и патриарха, а теперь их на прежнее место посадить надумал! Ну и дела-а на Руси начинаются…
– Уже игумен Филарет из Богородского монастыря с нами в сговоре, – добавил Яков Артемьев, – потому как душой в согласии с обиженным боярами Никоном.
– Да-а, братцы, – протянул в удивлении Митька Самара, он перестал жевать разопревшую кашу и, сидя на чурбанчике, вытянул ноги на песке. – Меня вы уговорили, а вот как нам быть с командирами? Тут у нас крепкая загвоздка получается…
Иван Баннов живо подсказал:
– Аль бердыши ваши притупились? Аль под Саратовом раков мало, не сожрут ваших сотников да пятидесятников?
Митька Самара отрицательно покачал головой, откинул шутливый тон и сказал строго:
– Нет, брат Иван! Мы со своими командирами многие годы везде службу правили и обид от них не имеем! Вы со своими управляйтесь, как совесть подсказывает, а мы своих в обиду не дадим! Так ли я говорю, самаряне?
– Так, так, Митяй! Наши сотники нам зла не чинили. За что же их в Волгу к ракам?
– Ежели и учили ратному делу, то не в ущерб домашней работе, всякому промыслу.
– И без зуботычин обходились! На них мы нож точить не станем. А что бранили иной раз за леность к службе, так то на пользу ратному делу оборачивалось. Не обругавши, сами знаете, и замка с чужой клети не сорвать!
– Вот видите, братцы саратовцы? Выходит, как наши командиры решат, так и будет, а мы им всей душой доверяем, – подытожил беседу Митька Самара, обвел взглядом стрельцов своего десятка, добавил: – Но, думаю я, на город войной они нас не поведут. По чужую голову идти – свою нести в заклад, а они нам, головы наши, еще и в Самаре сгодятся… Ежели не для петли, то для хмельного питья, – позубоскалил Митька и к Ивану Баннову: – К слову и спрос, братцы, не сыщется ли у вас чего-нибудь, окромя колодезной водицы, а? Жара такая, моченьки нету…
– Вот славно, братцы, ежели на город не пойдете! – обрадовался Ивашка Баннов. – Ей же ей, за такие слова готов уступить вам бочку пива и свежесоленого осетра вдоволь!
Стрельцы оживились. Тут же сыскались охотники идти с Банновым до его лавки за пивом и рыбой: для великого государя ловлена, да атаману сгодилась. Оба саратовца с десятком самарских стрельцов направились вверх к посаду.
Возвращались они со стрельцами Давыдова, сам стрелецкий голова шел впереди, шел, как говорится, повесив голову. Придя на свой струг, созвал на совет сотников и пятидесятников, кое-как рассадил тесно друг к другу, а сам встал у окошка каюты, спиной к свету.
– Никудышные дела, командиры, – глуховатым голосом заговорил, изредка подправляя длинные усы пальцем. – Известился только что через своих дальних дозорцев Василий Лаговчин, что идет воровской атаман с огромным войском, пеши и на стругах, конницы у него покудова немного из-за сильного падежа в табунах. Но коней он может набрать, не в конях беда. Беда в том, что правду говорил Ивашка Барыш, сметили дозорцы в караване один струг в красном бархате убранный, аки возят царей, а другой в черном убранстве, где, сказывают, едет бывший патриарх Никон…
Стрелецкий голова, переждав рокот удивления своих товарищей, не все еще об этом слыхали, продолжил:
– Ежели кто из простолюдинов до сей поры и колебался, прилепляться ли к Стеньке Разину, то теперь за чудом спасшимся от бояр царевичем Алексеем и за патриархом Никоном всенепременно пойдут и до Москвы… к тому же у них и новый «князь Дмитрий Пожарский» в облике отважного атамана Разина… Пойдут в огонь и в воду, и даже на виселицу, аки за правое дело! – с уверенностью добавил стрелецкий голова таким тоном, что Михаил Хомутов решил про себя: вот сейчас объявит, что и он сам пойдет за царевичем Алексеем мстить московским боярам!
– Так сказывали же, будто царевич Алексей умер, – вставил осторожно сотник Марк Портомоин и плечами пожал в недоумении. – Кому же верить?
– Сказывали так, – согласился Давыдов. – А теперь вот сказывают иное – будто жив! Поди разберись, где правда ходит, а где кривда ползет!
– Неужто царевич войной пойдет на своего родителя? – засомневался казанский пятидесятник Назарка Васильев, от раздумий сводя к переносью редкие светлые брови.
– Будто прежде на Москве не ходил брат на брата и сын на отца! – резонно заметил Марк Портомоин, опустив к полу взгляд продолговатых черных глаз. – Сказывал мне наш священник, что такого немало в старинных летописях прописано… Положили в землю тьму русских ратников, пока честь престола и царскую корону каждый к себе тянул! Эх…
– И что порешил голова Лаговчин? – нетерпеливо прервал Портомоина Михаил Пастухов, постукивая от нервного напряжения каблуками сапог. – Супротивничать будет Разину или оставит город?
– О том смолчал. Воевода дал наказ собрать стрельцов в кремль и запереть ворота, чтоб посадский люд не набежал. Однако приметил я, что стрельцы сотника Гурия Ломакина покинули город и сошли на посад.
Михаил Хомутов не удержался, сказал:
– Вот как! От своих посадских воевода город запирает? А тут еще и атаман Разин с десятком тысяч казаков идет! Как же он целым остаться мыслит? Хоть на небо вознесись, воевода!
– Вознесется непременно, вослед за князем Прозоровским, – буркнул Аникей Хомуцкий. – Ежели затеет бой со своими посадскими да и с казаками тоже. Сколь их там, за частоколом? Три, четыре сотни, не более… – И, посмотрев прямо в глаза Давыдову, спросил: – Ну а нам что делать? Вмешаемся в драку, и нас побьют как котят: не велика мы рать в подмогу обреченному городу.
Стрелецкий голова дернул усищами, криво повел губами, словно говорить для него теперь было страшнее смерти, как бы вслух поразмыслил сам с собой:
– Эва чего испугался! Побьют – не воз навьют, тако же налегке побежишь… ежели уцелеешь! Слепому по пряслу не бродить, всенепременно оземь шмякнешься. Аль мы слепцы с вами? – Стрелецкий голова умолк, словно бы во тьме потерял ориентир на далекий маленький огонек впереди. Кашлянул, прочищая горло, покосился на окно и тихо добавил: – На нас государева присяга, командиры. А по той присяге супротив воров и государевых изменщиков надобно идти на сражение…
Михаил Хомутов не сдержался, резко высказал то, что думал:
– Так на сражение надобно идти с разумом и с равной хотя бы силой! А не как стадо баранов под нож мясника. Сгибнем под стать пучку сухого хвороста, в костер брошенного. Огня не загасим, только силу ему придадим своей бесславной гибелью. И уже было ведь такое! Московские бояре кинули тысячу стрельцов Лопатина – сгибли! Князь Прозоровский кинул встречь войску Разина две-три тысячи стрельцов со Львовым – сгибли! Коль не умерли, то пропали для великого государя. Черноярцы перекинулись к Разину, астраханцы перекинулись! Так неужто наш комариный укус остановит донскую рать? Раздавят нас в полчаса и к Москве пойдут, ежели их тако будут останавливать!
– Верно сказал, Михаил! Немного смысла в наших разбитых головах будет, как лягут они в тутошних песках, – поддержал Хомутова сотник Пастухов.
Марк Портомоин был того же мнения:
– Отчего московские стрельцы замешкались? Отчего они не здесь, под Саратовом, а еще лучше бы и под Царицыном! Давно ведь, еще с апреля известно, что атаман Разин сызнова на Волгу вышел. Чего ждали?
– Думается мне, что Васька Лаговчин нас ответчиками хочет выставить перед великим государем, – негромко продолжил свои раздумья стрелецкий голова Давыдов. – Когда главный ответчик – князь и воевода Прозоровский! Ему бы не сидеть в Астрахани, а в апреле всей силой, с иноземными полками подняться к Царицыну и ежели не боем, то видом крепкого войска устрашить донских смутьянов. Он того не сделал, ему и ответ перед великим государем держать! – Стрелецкий голова как бы подытожил этот трудный разговор, помолчал, осмотрел всех, словно бы прощаясь, и сказал: – Никого не принуждаю к непосильному сражению, делайте, сотники, по разумению своему. Сам же останусь… сколь возможно будет, чтобы видеть происходящее и отпиской донести в приказ Казанского дворца… Ежели даст Бог сил унести опосля того ноги… А вы ступайте.
Молча раскланявшись со стрелецкими командирами, Давыдов отвернулся в угол, перекрестился на икону. Сотники со своими помощниками вышли из каюты, мимо молчаливых казанских стрельцов прошли с кормы на нос, по сходням сбежали на песок. И только тут, оглянувшись на обреченный, а может, и на счастливый, Бог весть, Саратов, Аникей Хомуцкий сказал, как всегда малословно:
– Пора и домой, други?!
– Ты прав, Аникей! Здесь нам торчать далее нет никакого резона, – согласился сотник Хомутов, от принятого решения враз стало на душе легче. И к Пастухову с тем же вопросом: – Домой, тезка? Аль думаешь повоевать?
– Плывем домой, покудова казаки под горячую руку не пустили нас плыть вниз, к Астрахани! Тамошним осетрам на корм. Мертвый пес зайца не нагонит, убитый стрелец своим домочадцам не кормилец. Нас ждет Самара, там и докумекаем обо всем.
Ну, так и объявим своим стрельцам! Дома и вправду думать будет легче, – решил сотник Хомутов и уверенным шагом направился к своим стругам…
Не прошло и получаса, как самарские струги подняли якоря, развернули паруса, весла разобрали, и над речной гладью, такой мирной, красивой, под крик чаек послышалась тягучая, громкая команда гребцам:
– Весла-а на воду! Навались! Раз-два-а, раз…
3
Грустные, если не мрачные мысли обуревали казанского стрелецкого голову Давыдова, когда он, уже в вечерних сумерках, провожал печальным взглядом уходившие вверх по Волге струги – теперь ушли и его подчиненные, все три сотни стрельцов, самарских стругов уже и не различить на воде. Здесь, у саратовского песка, на легком струге остались не более двадцати человек – сотники, некоторые пятидесятники, десятники да восемь гребцов с девятым кормчим. Сидели кто на палубе, кто на скамьях около весел, кто у натянутого якоря. Парус был поднят, но пока что стоял вдоль ветра, не надувался. Все смотрели и слушали, что затеялось в городе с наступлением вечернего времени…
А в городе творилось уже нечто невообразимое: по улицам бегали толпы разновооруженных людей, среди серых кафтанов посадских и обывателей густо мелькали красные стрелецкие кафтаны, слышались громкие ружейные и слабенькие пистолетные выстрелы, где-то за избами вихрился отчаянный бабий крик – попутный ветер и его донес до берега! Из посада мятежная кутерьма через кем-то раскрытые ворота перекинулась в крепость, полыхнула отчаянная, недолгая ружейная пальба, бубухнула неведомо в кого пушка подошвенного боя с раскатной башни… и все стихло, только минут через пять на соборной церкви с опозданием загудел набат: созывать уже было некого, все были в деле, разве что немощные и хворые старики еще остались по избам!
– Конец саратовскому воеводе, – перекрестился Тимофей Давыдов при общей могильной тишине на струге. – Недолго держались и московские стрельцы Васьки Лаговчина… Кто отважится пойти в город за вестями?
Ответом была всеобщая тишина и перегляды, словно каждый предлагал это опасное путешествие другому. И только отчаянный Назарка Васильев, поправив за поясом саблю и проверив, надежно ли заряжен пистоль, хлопнул себя по коленям:
– Пойду я, стрелецкий голова! Не сказнят же меня саратовские бунтовщики. Нет за нами никакой вины перед ними.
– Иди, Назарка, – обрадовался Тимофей Давыдов. – Постарайся узнать, что сталось с воеводой Лутохиным да с Лаговчиным. Мне для отписки надобно все доподлинно знать.
Сойдя на песок, Назарий неспешно, вразвалку, утопая в рыхлом грунте, пошел вверх к посаду. Его приметили, когда он из проулка объявился на торговой площади, загородили дорогу кто с ружьем, кто с копьем или домашними вилами. Лица суровые, еще не остывшие после отчаянной драки в городе, у приказной избы, откуда теперь на телегах развозили по домам побитых стрельцов и детей боярских, чтоб схоронить до наступления темноты на кладбище за монастырем.
– Аль одного стрельца испугались, люди добрые? – Назарка придал своему скуластому лицу удивленное выражение, саратовцы поневоле смутились, опустили оружие.
– Чего пугаться? Воеводы с его детьми боярскими не испугались… Да и Ваську Лаговчина тоже малость не ухайдакали!
– Послал меня к вам мой командир, голова казанских стрельцов Давыдов, чтоб спросить: что вы сделали с воеводой? А ежели он жив и вам не надобен и ежели не хотите греха на душу брать, то б отдали его Давыдову. А он свезет его до Казани, а там ему какую дорогу Господь укажет.
Вожак посадских Ивашка Баннов, заломив шапку на рыжих волосах, ответил пятидесятнику спокойно, даже миролюбиво: помнил, что малое время тому назад сам ходил на берег и уговаривал чужих стрельцов не вмешиваться в здешние дела:
– Мы воеводу Лутохина взяли и посадили под караул. С ним сидит и московский стрелецкий голова Лаговчин, ждут и, должно, черту молятся, авось вместо вил горячей кочергой в котел подсадит, все легче!
Посадские посмеялись злой шутке своего предводителя.
– А что с другими стрелецкими командирами сотворили? – не утерпел и спросил Назарка. – Неужто всех побили?
– Двоих пятидесятников и двоих сотников не тронули стрельцы по доброте их нрава, а тех, что крепко супротивничали, тех побили или поранили, теперь дома лежат в досмотре родных. А там как атаман ими распорядится.
– Когда ожидаете атамана? – снова спросил Назарка: знать надобно, много ли времени осталось, чтобы бежать отсюда как можно быстрее. – Ночью тьма, атаман вряд ли на стругах подойдет к берегу, чтоб на песчаных отмелях не сесть!
– Зачем же в ночь? – возразил Ивашка Баннов, хвастаясь перед пятидесятником своей осведомленностью и причастностью к важным событиям. – Мы встречь атаману послали конных гребцов по берегу, чтоб он пришел и спас нас, – это мы думали, что ваши стрельцы в драку пойдут на стороне воеводы! Ан вышло все по-доброму. Поутру и встретим. Аккурат праздник Божий грядет на завтрашний день – Успеньев день Пресвятой Богородицы.
– Ну, коли так, братцы, – закончил беседу с посадскими пятидесятник Назарка, – то счастливо вам оставаться и праздновать. А мы вослед за своими стрельцами погребем домой…
– Счастливо, стрельцы! Ждите нас с атаманом в верхних городах! Варите пиво, да побольше! – со смехом сказал саратовский стрелец с бердышом в руках, на левой руке не хватает половины указательного пальца – след одного из многих сражений, выпавших на долю немолодого уже ратника.
– Всенепременно через месячишку и к вам под Казань грянем! – добавил Ивашка Баннов. – Как знать, вдруг у вас в кремле и зазимует атаман перед московским походом!
– Ой ли зазимуете в Казани! – Шел к берегу в сопровождении кучки шумных посадских ребятишек и ворчал потихоньку Назарка. – Великий государь не попустит вам так долго гулять да воевод топить, будто безнадобных котят! Пришлет под Казань альбо еще где ранее сильную рать. А у вас, вона, каждый второй с никчемным оружием бегает…
На струге Назарку встретили нетерпеливыми вопросами, что да как там. Выслушав Назаркин рассказ, стрелецкий голова понадеялся на лучшее в судьбе воеводы Лутохина, но не Лаговчина.
– Может, и не казнят воеводу, – покрутил он длинный ус на пальце, – коль под арест посадили… А нам здесь более мешкать недосуг. Ну, братцы, поднажмите на весла! Уйдем счастливо – будет вам от казны изрядное награждение деньгой и товарами, самолично к князю Петру Урусову с челобитной пойду.
Гребцы развернули парус по ветру, закинули весла, рванули их на себя, и струг тяжело пошел навстречу течению…
Два дня шли под веслами и под парусом, ловя всякий легкий ветерок, чтобы дать возможность гребцам хоть малость передохнуть.
– Эх, поворотить бы теперь Волгу вспять, куда как легче поплыли бы! – вздыхал Назарка, садясь за весло, – командиры через каждый час меняли гребцов, чтобы по возможности не сбавлять хода стругу. – Далеко ли до переволоки?
– Да с рассветом ныне должны дойти, – ответил стрелецкий голова, вглядываясь в темную воду в предрассветной туманной дымке. Шли даже ночью, сменяя друг друга, от паруса, увы, помощи было немного, обвис, дожидаясь хотя бы бокового ветра. Вдруг Тимофей Давыдов насторожился, взял в руки ружье. – Эгей, кто там плывет, а? Гребите, сберегая свою жизнь, сюда!
Все свободные от весел вскинулись на ноги – только что улеглись было дать телу роздых! – стали вглядываться вперед: сверху шли под веслами два легких челна. Давыдов вынул из-за пояса пистоль и пальнул вверх – громкое эхо прокатилось над Волгой. Челны тут же довернули левее и властно окликнули:
– Кто вы и откудова? Ежели воровские люди – откроем стрельбу из пищалей! Нас немало здесь!
– Голова казанских стрельцов Давыдов! Из Саратова. А вы зачем пустились по Волге? К ворам бежите?
Человек в форме рейтарского ротмистра, стоя с ружьем наизготовку, дал знак подойти к стругу вплотную и, когда челн стукнулся о борт, вскинул голову, вгляделся. Бледное, узкое лицо с русыми усами и со светлыми, как у северянина, глазами казалось весьма утомленным. Ротмистр, вглядевшись в стрелецких командиров, задержал взор на Давыдове, облегченно вздохнул.
– Узнал я тебя, стрелецкий голова. Видел при твоем отплытии из Синбирска. Дайте руку.
Назарка Васильев склонился через фальшборт струга, протянул руку, ротмистр вцепился в нее крепкими пальцами, пятидесятник почти втянул его на палубу.
– Ротмистр рейтарской службы, прозываюсь Марком Ароновым, послан из Синбирска от тамошнего воеводы князя Милославского. – По произношению ротмистра Тимофей Давыдов понял, что Марк из иностранцев, то ли поляк, то ли литвин обрусевший, каких ныне на службе у великого государя много. – Велено мне спуститься до Саратова за всеми возможными новостями о воре и разбойнике Стеньке. Вам он, песья кровь, не попадался?
Тимофей Давыдов с грустной улыбкой глянул на молодого еще и не нюхавшего, похоже, пороха ротмистра, на его людей: в обоих челнах было по пять человек. Синбирские стрельцы, удерживая челны близ струга, изредка взмахивали веслами, ожидая, чем кончится разговор старших.
– Кабы Стенька Разин попался нам где ни то, ротмистр, то не беседовать бы мне с тобой… разве что случайно встретились бы на небе. И тебе далее нет резона идти, потому как я только что из Саратова. Прикажи своим стрельцам вязать челны к корме струга и подниматься сюда. Теперь уйти бы счастливо от воров… Затылком чувствую, гонятся они за нами, ежели только саратовские посадские о нас известили атамана.
По знаку ротмистра оба челна подошли к корме, стрельцы привязали их канатами, поднялись на борт, и струг снова, хлопая парусом, при слабом попутном ветерке и на веслах пошел вверх.
– Через час, глядишь, и солнышко выйдет, туман пропадет, а там и переволока недалече, – закончив пересказ саратовских дел, сказал стрелецкий голова ротмистру. – Перетащимся в Усу да и далее к Синбирску погребем. Обскажем все как есть воеводе князю Милославскому, чтоб ждал вскоре негаданных гостей с Понизовья, разрази их гром!
Марк, худощавый и неестественно белолицый из-за какой-то болезни, наверно, а может, порода такая, уточнил:
– До переволоки часа три грести на вашем струге. Челны быстрее прошли бы.
– Только бы коней затребовать нам без мешкотни на переволоке, – подал голос Назарка Васильев и добавил от кого-то слышанное: – Сказывают, что в иную пору переволокщики дурят на чем свет стоит, деньгу непомерную выжимают!
– Чать, не купцы мы, чтоб торговаться из-за каждой полушки, а на ратной службе, – угрюмо ответил Давыдов, огладил влажные от тумана усы, поглядел на восток – заря занималась во все поднебесные просторы, оранжево-красная; над правым, туманом укутанным гористым срезом берега было сыро, сумрачно, даже беспокойные чайки не решались подняться над волнами в поисках добычи. Откуда-то из лесистого овражка доносился крик кукушки…
Еще раз сменились на веслах, посадив синбирских стрельцов, стрелецкий голова порадовался нечаянной «находке»: и гребцов стало больше, и десять пищалей не будут лишними в драке с донскими казаками.
«Может статься, и без драки счастливо проскочим до переволоки, а там мы уже и дома, – размышлял про себя Тимофей Давыдов, вышагивая на носу струга – три широких шага туда, три обратно. – Надо было при себе оставить хотя бы один струг, побольше этого, с пушкой, – запоздало пожалел стрелецкий голова. – Мои стрельцы, должно, вокруг Жигулей пошли, не будут переволакиваться, струги-то большие, не на челнах. Мимо Самары пройдут…»
Навстречу некстати потянул восточный от Самары ветерок, захлопал парус, и Давыдов повелел его опустить.
– Теперь туман быстро уйдет, сгонит его от воды, – сказал за спиной сотника Марк Портомоин. – Можно будет хоть назад оглянуться. А то идем, будто слепые богомольцы, благо на воде кочек нету спотыкаться…
Но лучше бы туман и не рассеивался! Едва его густая пелена, ветром сбитая, очистила водную ширь, как сзади, словно удар палки о пустой огромный горшок, донесся издалека глухой ружейный выстрел. Тимофей Давыдов даже подскочил на месте, замер на миг, соображая, не почудилось ли ему, и побежал мимо встревоженных гребцов на корму.
– Кто там, а? – еще не видя погони, но почувствовав ее кожей, спросил он. Бывалый кормщик внешне спокойно ответил:
– Да кому ж быть, как не казакам Стеньки Разина! Вона как гонятся на своих длинных челнах, ажио весла гнутся! И откель в руках сила дьявольская, устали не ведают!
Тимофей Давыдов, подавив в груди готовый вырваться наружу стон отчаяния, напряг зрение – так и есть! За ними гнались не менее двадцати, а то и все тридцать – за далью не сосчитать! – быстроходных казацких челнов. Весла часто взлетали над водой и снова исчезали… Без труда можно было видеть, что работают ими не новички, а люди, свычные к гребле.
– Передовая воровская ватага! – догадался стрелецкий голова и, не оборачиваясь, сказал Портомоину, будто тот сам этого не видел: – Смотри, как легко-то идут!
Рядом с Тимофеем Давыдовым, по другую сторону от сотника Портомоина, встал рейтарский ротмистр, за ним приподнимался на носки более низкий ростом Назарка Васильев. Ротмистр, и без того белый лицом, явно взволновался непредвиденной встречей, посмотрел на челны, потом на волжский берег, прикидывая, далеко ли до знакомых переволок.
Давыдов обернулся к стрельцам на веслах, стараясь голосом не выдать волнения, громко сказал:
– Братцы! Нажмите на весла, сколь есть сил! За нами в трех верстах гонятся воры-казаки! Ежели изловят – пустят по Волге! Не жалейте рук, будем чаще меняться!
– Вот незадача получается, а? Мы от горя тетеримся, а оно к нам голубится! – буркнул низкорослый кормчий, оглядываясь.
Тимофей Давыдов, еще раз вспомнив недобрым словом покойного теперь астраханского воеводу Прозоровского – от его попустительства воровские бунтовщики и размножились! – не сдержался от бессмысленного теперь укора:
– Любо ли вам такое видеть, а? Донская портомоина и на Волге воду замутила! – И еще раз к своим стрельцам: – Эгей, братцы, навались! Аль наши затылки наковальни, чтоб всякая сволочь молотком била!
Гребцы налегли на весла, и струг заметно прибавил ходу, но видно было, что без попутного ветра от казаков все едино не уйти: расстояние не так быстро, но все же заметно сокращалось.
– На переволоке придется струг бросить, не дадут казаки перетащиться в Усу, – с сожалением выговорил ротмистр. Стрелецкий голова глянул на него, как на сошедшего с ума, – тут самим бы как соскочить в удобном месте, а он струг думает переволакивать! С языка сорвалось горькое и запоздалое осуждение:
– Эх, кабы воеводе князю Милославскому пораньше-то поставить здесь добрую стрелецкую заставу с пушками!..
Но что горевать о несбыточном, когда супротивник с каждым получасьем сокращал не менее четверти версты! Гребцы на струге сменялись, а тех дьяволов будто и усталость не берет! Хотя нет, их челны тоже на время замерли с опущенными веслами, казаки поменялись местами, и весла вновь засверкали в лучах солнца, поднявшегося над левобережными лесами, в затонах и протоках. Стрелецкий голова все чаще и чаще поглядывал на левобережье. «Можно и туда ткнуться… Да не выберешься из низин без знающего человека, в зыбун угодишь, – лихорадочно соображал стрелецкий голова. – Нам ведь надо не к Самаре, а к Синбирску пробиваться!» И он впился ищущим взглядом в правый берег: вдоль воды узкая песчаная или каменистая полоска, затем отвесная стена известняка, с причудливо вымытыми в дни высокого паводка норами, словно здесь поселились стаи волков со своими выводками.
«Не взобраться по таким обрывам без пристойных мест для подъема. Казаки настигнут и как зайцев на голом месте перестреляют».
Донских казаков, по прикидке Давыдова, за ними гналось не менее трех-четырех сот человек! Смешно и думать, чтобы отбиться от такой силы его командой!
– Что делать будем, голова? – спросил Филипп Квас, один из его сотников, нервно хлопая саблей в ножнах. – Ведь ежели изловят – предадут позорной смерти с надругательством!
– Лучше в ярости драться и помереть от пули или от сабли, – подхватил и Марк Портомоин.
И третий сотник Макей Пряха, которому и служить-то до выхода на нерадостный пенсион осталось три года всего, согласился с Портомоиным. Несмотря на бледность, покрывшую лицо, он коротко сказал:
– Аль честь присяги изменой и трусостью измараем?
Минут десять стрелецкий голова думал, не спуская глаз с казацких челнов, словно надеялся на чудо: те сами поворотят назад, к своему бесшабашному атаману, потом высказал свое решение:
– Сделаем так, сотники! Пошлем одного из вас на челне впереди струга с вестью к синбирскому воеводе Ивану Богдановичу Милославскому, что донские казаки уже вовсе близко. И пусть отпишет о том великому государю и озаботится достойной встречей того Стеньки… А остальным тяжкий жребий – удержать воровские челны огневым боем. Кого из вас вестником пошлем, решайте!
– А тут и решать нечего, – твердо высказался сотник Филипп Квас. Его израненное шрамами лицо слегка порозовело. – Тебе, голова, и идти к воеводе! И наших стрельцов у Синбирска перехватить – негоже им плыть к дому без командира, за изменщиков примут и в кандалы забьют… А ведь там и наши дети стрельцами служат, о них надобно заботу поиметь перво-наперво… Возьми кого ни то в напарники да четырех гребцов и гоните на веслах к переволоке. Тебе, стрелецкий голова, и прошение о милости к нашим семьям писать на имя великого государя, как старшему по чину.
Остальные стрелецкие командиры, и даже рейтарский ротмистр, что крайне поразило Тимофея Давыдова, дружно поддержали Филиппа Кваса.
Времени на препирательства не было, и стрелецкий голова подчинился решению сотников:
– Ну, коли так, возьму я с собой Назария Васильева да пятерых синбирских стрельцов… Простимся, братья, да хранит вас Господь. А за старшего средь вас будет сотник Марк Портомоин, он уже бывал в стычках с казаками под Яицким городком.
Простившись со стрельцами, которые оставались на струге, Тимофей Давыдов снял шапку и поясно со всеми еще раз раскланялся. Не мешкая, спустились в челн, приняли пятерых стрельцов, разобрали весла и вложили во взмах всю силу, на которую были только способны их руки и спины.
С ближнего казацкого челна, до него было уже чуть больше версты, заметили уходящий от струга челн и выстрелили из ружья.
– Требуют воры, чтобы мы добровольно свои головы на плаху положили! – засмеялся Назарка Васильев. – Не-ет, голодный волчище, коль хочется тебе зайчатинки, так побегай за ушастым по лесу! Поймаешь, ежели лоб себе о пень не расшибешь! Раз-два-а-а, раз-два-а! – Назарка сидел левым загребным на челне, сам Тимофей Давыдов взялся за руль, следил, чтобы челн шел ровно, не рыская на пологих волнах.
Они оторвались от струга уже саженей на двести, когда с передовых казацких челнов прогремели еще угрожающие выстрелы.
– Скоро схватятся! – проговорил с хрипом коренастый и полноватый для своих тридцати пяти лет пятидесятник Назарка: спина и грудь взмокли от напряженной гребли. – Вона, смотри, стрелецкий голова! – неожиданно возвысил он голос. – Воровские челны спрямляют путь вдоль левого берега! Смекнули, что там течение слабее, чем на стремнине!
Тимофей Давыдов оглянулся через правое плечо – четыре длинных казацких челна, стараясь обойти струг со стрельцами и не попасть под их обстрел, уклонились вправо и погнались за ними вдоль заросшего камышами и ветлами левого берега, заметно приближаясь к беглецам. Остальные были уже менее чем в полуверсте от кормы струга с Марком Портомоиным.
– Через полчаса начнут ружейный огонь по стругу, – сказал один из гребцов, на что Тимофей Давыдов резонно заметил:
– Для казаков куда опаснее дальняя перестрелка. Они вовсе не защищены от стрелецких пуль да и сидят кучно. А стрельцы все же за бортом укрыты… На абордаж полезут воры.
Правый берег Волги по-прежнему крут, не подступиться к нему, и все же стрелецкий голова, не имея иного шанса на спасение, решил при первом удобном месте ткнуться в берег и искать удачи на суше. Хотя видел, что намерения у казаков изловить их самые серьезные: упустить к Синбирску доводчиков об их движении никак нельзя было!
– Прознали-таки на Саратове, что мы с важными вестями отплыли, – проворчал стрелецкий голова, ни к кому конкретно не обращаясь, а Назарка Васильев греб, казалось, сам того не сознавая, потный, с присвистом выдыхая, и только сознание крайней опасности заставляло работать руки, спину, ноги…
Вздрогнули разом, когда со струга залпом ударили пищали.
– Началось! Да поможет им Господь! – Стрелецкий голова, сняв и положив шапку на колени, за всех в челне – руки-то были заняты веслами! – перекрестился. С казацких челнов вразнобой забухали ружья, со струга били залпами.
– По челнам наши кучно бьют! – определил стрелецкий голова. – Молодец, Портомоин! Видите, два передних челна остановились! Знать, убыток в гребцах приличный!
Но четыре казацких челна, поравнявшись со стругом, в сражение не ввязались и по-прежнему гнались за беглецами.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.