Текст книги "Живи!"

– Эй, гарсон! – раздается голос щеголя. Волик обращался к нему, к Владу. Немудрено, что он не узнал старого приятеля, но даже если б и узнал – зачем ему нищий друг, чудом добывший билет на этот прекрасный корабль?

Не ответив, Влад с достоинством уходит, рукой ведя по перилам. Он с грустью разглядывает свою дряблую от плохого питания кожу, свою морщинистую кисть, высохшую, пахнущую дешевым табаком.

Но Волик не успокаивается, он догоняет Влада и хватает за плечо, разворачивая к себе лицом. Тут-то Волик и узнает своего бывшего школьного друга.

– Ты?! – выдыхает он, отшатываясь, и хватается за сердце.

– Да, – невесело усмехается Влад. – А ты кого ждал увидеть? Акулу-людоеда? Иди, Волик, иди отсюда, шагай мимо. Иди, пижон, к своей даме, она ждет тебя.

– Но как ты…

– Это долгая и печальная история, Волик, и, признаться, мне очень неприятно рассказывать ее именно тебе.

Волик открывает рот, чтобы что-то ответить, но внезапно и корабль, и море исчезают, Еленка с визгом проваливается в серое клубящееся ничто (так ей и надо, думает Влад злорадно), и Влад обнаруживает себя стоящим посреди заснеженной дороги, потерянной в лесу. У обочины справа и слева, соприкасаясь ветвями, стоят могучие мачтовые сосны, между которыми изредка мелькают березки. Так тихо, что слышно, как с неба, похожего на ванильное мороженое, падают снежинки. Снег комочками пластилина липнет к темно-зеленым сосновым лапам, обрывается и овсяными хлопьями ложится на землю.

Навстречу Владу шагает русский литератор – как его? – Пончиков. Но сейчас он совсем не похож на какого-то там бесталанного Пончикова, который в поисках вдохновения, недовольный отсутствием пиетета со стороны европейской критики подался в это захолустье. Нет, нет, господа! Сейчас Пончиков выглядит как демон из ада: в черном плаще, отороченном красной стёжкой, в черном же шарфе, перекинутом через плечо. У Савелия пронзительно-синие глаза с красными зрачками, от них так и веет зимней стужей. Он идет навстречу Владу, а черные вóроны за его спиной с кашлем срываются с насиженных веток и темными растрепанными кометами улетают в небо. Шагает Пончиков как-то странно, будто не по снегу идет, а перепрыгивает с одного невидимого камня на другой.

Влад в страхе оглядывается, он испытывает настоящий ужас. Хочет бежать, но ноги не слушаются, башмаки словно вросли в землю. Снежинки кружат перед глазами, загораживая демоническую фигуру.

– Что?! – кричит несчастный Влад литератору. – Ну что тебе… вам… надо?!

Пончиков останавливается, внимательно разглядывая Влада Роста с ног до головы. Неведомо откуда берущиеся вóроны всё взлетают и взлетают у него за спиной. Владу кажется, что вóроны вылетают из растерзанной спины демона, в которой есть проход в иную реальность. Подошвы литераторских сапог висят в трех сантиметрах над землей. Это пугает сильнее всего.

– Господин Пончиков, отпустите меня, пожалуйста… – жалобно просит Влад. – Ну зачем я вам?

Савелий молча поднимает правую руку и тычет пальцем во Влада. Влад, ожидавший, что из пальца вырвется молния, зажмуривается и мысленно считает до ста в надежде, что, открыв глаза, уже не увидит чокнутого русского. Но Пончиков никуда не девается.

– Влад Рост! – грозно произносит литератор. – Ты, я слышал, собираешься стать писателем?

– Н-ну да… – бормочет Влад.

– А знаешь ли ты, с какими тяготами сопряжена эта профессия?

– Н-ну…

– Ты, Влад, думаешь: вот стану писателем, заработаю, описывая то, что хочу, уйму денег, уеду в столицу. Но неужели ты, Влад Рост, думаешь, что писатель, пишущий для себя, может стать знаменитым? Нет! Ни одна редакция не примет его опусы! Дорогой мой Рост! Писать следует для массы, писать надо так, чтобы читатель, а не ты, захлебывался слюной от восторга. Ты знаешь, что нужно массе?

– Н-нет…

– Секс! Мат, … твою мать! Насилие!! – При этих словах у Пончикова из уголка рта до подбородка протягивается красная строчка – кровь. – А ты что пишешь? Роман, посвященный родному краю, роман о любви! Смех и грех! Что в твоем крае есть интересного, Влад Рост? Мороз под двадцать градусов зимой, хилая зеленая травка летом, футбол с оборванцами в грязи у вонючего коровника? Этот Кропаль, который гоняет тебя в хвост и гриву? Да кому они нужны, Влад Рост?! Кому сдались твои Кашины Холмы? Кому интересна любовь, вечная любовь между двумя подростками, если взрослые знают, что любви у подростков не бывает – всего лишь всплеск гормонов!

– Я… – мямлит Влад. В тираде Пончикова ему чудится фальшь, но он слишком напуган, чтобы спорить.

– Жалкая ты личность, Влад Рост, – грустно заключает Пончиков. – Ладно, так уж и быть, помогу тебе, – с пафосом произносит он. – Слушай и запоминай: чтобы стать знаменитым писателем и творить при этом, не ориентируясь на массы, прежде всего надо прочувствовать…

– Что… прочувствовать?

– Жизнь и смерть, Влад Рост. Вот что надо прочувствовать.

И тут Влад проснулся – проснулся сразу, как выключателем щелкнул. Судорожно дернувшись, перевернулся на бок, заглянул в окно: за исписанным морозными узорами стеклом густела вязкая, как желе, темнота. Ее слегка рассеивал одинокий фонарь. Мальчишка перевел взгляд на стену и посмотрел на ходики: половина шестого. Влад тяжело вздохнул и встал.

Двигаясь почти бесшумно, он ловко проник в комнату отца. Здесь царил сумрак, и пахло перегаром; отец спал на софе, отвернувшись к стене. Его кошелек лежал в серванте, в том его отделении, где полагается находиться спиртному – то есть в баре. Влад на цыпочках прокрался к бару и решительно потянул за ручку: дверца со слабым скрипом отворилась. Влад тут же увидел тугой кожаный кошелек и схватил его. Поборов дрожащими пальцами неподатливую застежку, вытащил из отделения для купюр сотню и поспешно сунул кошелек на место. Отец закряхтел, переворачиваясь на спину. Влад замер, сердце его билось как у трусливого тушканчика. Но отец, перевернувшись, захрапел громче. Влад, сжимая в потном кулаке заветную бумажку, попятился к двери.

– Влад! – вдруг позвал отец.

Мальчишка замер посреди комнаты. Он только-только собирался бесшумно выскользнуть за порог, как… Пот стекал с Влада полноводными ручьями.

– Да, папа… – пролепетал он.

– Ты что в моей комнате делал?

– Ну, так…

– Что?

– Ну… просто ходил, думал.

– О чем это ты думал?

– О маме! – удачно соврал Влад. – Ну… как она там, увижу я ее… там…

– Ладно уж… – пробормотал отец, укладываясь поудобнее. – Иди спать, думальщик… а о матери и вспоминать забудь… не увидишь ты ее никогда. Только на фотографиях.

– Заткнитесь! – заорала Марийка из своей комнаты. – Дайте поспать, мне вставать скоро!

Во время завтрака Влад поглядывал на отца, ожидая разоблачения и жуткого наказания, но тот ничего не сказал. Угрюмый и молчаливый, он бухнул на стол перед сыном тарелку рисовой каши и удалился в зал. Влад только рад был. Голодным волком набросился на еду (хотя обычно не любил есть по утрам) и, проглотив кашу в мгновение ока, кинулся одеваться. Марийку он не застал: сестра ушла еще раньше. Через пять минут Влад уже выходил из подъезда с «изукрашенными» матюками стенами и темными потеками у плинтусов. На втором этаже чернела надпись, выжженная спичками: «Господа, не писайте в подъезде, мы всё-таки Европа», однако запах, царивший на лестничной клетке, опровергал это смелое утверждение. В руке Влад держал старый потертый портфель. На голове у него подпрыгивал помпончик. Раньше Влад очень стеснялся этой слишком детской вязаной шапки с помпончиком, но сейчас было не до нее: он волновался, и не об украденных деньгах, а о странном сне.

Во сне Пончиков казался давним знакомым, хотя на самом деле Влад видел его всего раз в жизни – вчера. Что он говорил? Как стать знаменитым? И что-то насчет того, что надо подстраиваться под массы… а потом, наоборот, сказал, что надо прочувствовать жизнь и смерть.

На лавочке у подъезда пыхтел дешевой папиросой Ханс Гутенберг, сосед по лестничной клетке.

– Доброе утро, – машинально поздоровался Влад.

– Tagchen, – буркнул Ханс по-немецки и пустил дым колечками, но они расплылись от порыва колючего ветра. – Wohin gehst du?

– В школу, – ответил Влад, уловив общую вопросительную интонацию, из которой понял только слова «куда» и «ты». Гутенберг часто изъяснялся на родном языке, и то, что окружающие его не понимают, похоже, доставляло ему удовольствие. Ругался же он исключительно по-немецки.

Влад ускорил шаг, чтобы не опоздать.

На углу Черной и Речной «Фольксваген Жук» врезался в столб, люди окружили машину, не давая Владу перейти дорогу. До школы оставалось два квартала. А народ суетился, напирал, и вскоре худенький Влад, бесстрашно ринувшийся в толпу, крепко завяз. Людским течением его отнесло к месту аварии.

Влад, насупясь, разглядывал стеклянные осколки, рассыпанные повсюду, и атлетически сложенного мужчину, который выбил телом лобовое стекло и лежал возле телеграфного столба, истекая кровью. Кажется, он был еще жив.

– Да пьяный он, – шушукались за спиной.

– А че, раз пьяный, так и не человек?

– Дык сам виноват!

– Эй, пацан, отзынь, куды прешь?

К мужчине никто не подошел, все только глазели.

– «Неотложку» вызвали? – то и дело спрашивал кто-нибудь из толпы.

– Вызвали, – успокаивали его.

– Значит, нормально…

Но Влад-то видел, что вовсе не нормально! На дорогах гололед, «неотложка» не успеет приехать. А водитель «Жука» мог умереть в любой момент. Он хрипло дышал и с трудом шевелил правой рукой, на губах его пузырилась кровь. Вот он вздохнул последний раз и замер. Влад понял, что время терять нельзя – он отбросил ранец и кинулся к несчастному. На дополнительных уроках по основам безопасности он единственный практиковался на манекене, отрабатывая на пластмассовой кукле навыки искусственного дыхания, и сейчас действовал строго по инструкции. Ритмично надавливал мужику на грудь и, кривясь от перегара и едкого запаха лука, вдыхал в рот пострадавшего зимний воздух.

– Вот придурок! – донеслось из толпы.

– Героем хочет себя показать!

– Эй, пацан! Пацан с помпончиком, тебе говорю! Отойди от тела! Немедленно отойди – не твоя это забота, а врачей! Отойди, кому сказал!

– Да тут не врачи нужны… – рассудительно заметил кто-то. – А труповозка с веселым водилой за рулем.

– Как можно, товарищ!

– Какой еще «товарищ»? Коммуняка чертов!

– Господа, успокойтесь! Мальчик молодец, он старается!

– Ты что, хочешь сказать, что я не стараюсь?

– Да он тебя на хрен послал!

Обстановка накалялась. Влада тронули за плечо, потом схватили, потянули, но мальчик всё-таки успел еще раз вдохнуть воздух в легкие шофера, и случилось чудо! Мужчина стал дышать. Как раз подъехала «неотложка». Санитары действовали расторопно: они схватили слабо дышащего водителя за руки-ноги, уложили на носилки и закинули в карету. Завывая сиреной, «неотложка» умчалась. Толпа, не спеша, стала расходиться, обсуждая так и сяк необычный случай. Краснолицый, бородатый мужчина, державший Влада за плечи, зачем-то отвесил ему несильную, но обидную затрещину, отпустил мальчишку и, пошатываясь, побрел к супермаркету. Быть может, чтоб купить бутылку и побыстрей расслабиться. Влад, которому происходящее казалось дурным сном, с трудом отыскал ранец – кто-то шутки ради отпихнул его к мусорному баку.

В голове у Влада звучали слова: «Вам надо прочувствовать жизнь и смерть. Вам всем надо прочувствовать жизнь и смерть…»

На перекрестке с виду нищая бабушка протянула ему замурзанную бумажную салфетку.

– Рожу-то вытри… – посоветовала сердобольная старушка. – В кровяке весь…

– Вам надо прочувствовать жизнь и смерть, – ляпнул Влад.

– Куда уж дальше чувствовать… – усмехнулась бабка.

Подходя к школе, Влад уже стыдился своего поступка. Зачем, спрашивается, полез, куда не просили? Никто ведь не заставлял спасать водителя, да он, водила этот, в конце концов, сам виноват был – сел за руль в такую погоду! Да еще нетрезвый! Влад стал представлять, как бы он сейчас всё переиграл.

Вот он видит мужчину, истекающего кровью. Все ему сочувствуют и ждут «неотложку». Но Влад не жалеет шофера – он знает, жалость унижает. Мужчина сам выбрал свой путь. Как древние викинги не боялись смерти в бою, так и современные водители не боятся погибнуть за баранкой. Водитель сознательно шел на риск, и нельзя забирать у него неотъемлемое право на смерть, наоборот – нужно помочь, довершить начатое! И вот Влад Рост, аккуратно положив ранец в снег, достает швейцарский раскладной нож с двенадцатью лезвиями и подходит к водителю. Толпа замерла: ждет, что будет дальше. Мужчина тоже ждет. С залитых кровью губ срывается тихое: «Позволь мне умереть, как воину…» Влад серьезно кивает, наклоняется и ловко перерезает водителю горло; брызжет кровь, алым крапом усеивая белый снег. Водитель умирает почти мгновенно. Влад поднимается и суровым взглядом обводит потрясенную толпу. Слышно, как люди перешептываются: «Герой… настоящий герой… взял на душу такой грех, спас человека от мучений… я его знаю, он на моей улице живет… Влад Рост – герой… герой… Рост…»

– Эй, как тебя… Рост!

Влад вздрогнул и вернулся в реальный мир. Он стоял у дверей школы, низкого двухэтажного здания, окруженного по периметру щелястым заборчиком. На заднем дворе школы имелась спортплощадка, где в теплую погоду проходили уроки физической культуры.

На Влада с ужасом смотрел охранник Струп – седой жилистый старик, который любил прогуливаться вокруг школы с черной дубинкой наперевес. Он полжизни отслужил в армии, побывал во многих горячих точках и не мог без оружия. Пистолеты и, тем более, автоматы школьным охранникам носить запрещалось, но резиновую полицейскую дубинку старикан мог себе позволить. Никто и не сомневался, что чердак у Струпа снесло напрочь еще по молодости. Впрочем, герою военных конфликтов и кавалеру нескольких орденов многое прощалось.

На улице стояла тишина, потому что ученики уже сидели в классах. Из-за случая на перекрестке Влад опоздал минут на десять.

– Я…

– Да что с тобой?! – выпучив глаза, спросил охранник, дубинка дрожала в его руках. Владу показалось, что сторож намерен треснуть его дубинкой по голове.

– Ну… всё, в общем, нормально, – жалко улыбнулся Влад. – Господин Струп, я пройду?

– В крови весь-та! А чем это от тебя пахнет, негодник? – Струп зажмурился и принюхался, раздувая волосатые ноздри, как хищник, почуявший добычу. – Бабки Фины, что с Каштановой, сливовый самогон! Узнаю ее сивуху!

– Ну…

– Не перечь-та старшим! – строго сказал охранник и, профессионально взяв Влада за локоть, крепко сжал. – Опоздал, явился в непотребном виде, бухой! Да в старые-та времена тебя бы за это живо палками по жопе, по жопе палками-та!

– Ну… – промямлил Влад, не делая даже попыток вырваться из беспощадных рук господина Струпа.

Он был оглушен происходящим.

– Чичас-та палки отменили, поэтому к директору пойдем!

Они вошли в школу, миновали вестибюль, в котором двое младших школьников подметали пол возле учительского туалета. Малолетки вытаращились на Роста, как на заморское чудо.

Струп вместе с плененным Владом поднялся на второй этаж, где без приглашения затолкал мальчишку в кабинет директора и ввалился следом. Директор, разговаривающий с кем-то по телефону, отложил трубку и удивленно воззрился на измазанного в крови Влада.

– Вы… – пробормотал он, поправляя узкие очки на крупном носу. Директор вообще был человеком внушительным и чем-то походил на борца: коротко стриженный, уши прижаты к голове, нос сломан. Но внешность обманчива: характер у директора был мягким, совсем неподходящим для его должности. Как он с таким характером умудрился стать директором – бог ведает.

– Вот-та, нарушителя школьного спокойствия привел, господин Филин! – устало заявил Струп, нарочито вытирая пот со лба. – По всему двору за ним гонялся-та. Паршивец окна снежками закидывал. Я его догнал, ну чтоб-та пожурить маненечко, смотрю – ох-ты! От него самогоном разит, грязный, козлина, в кровище весь…

Влад остолбенел от такой наглой лжи. Он стоял на месте, закрыв глаза, и проклинал себя за то, что делал искусственное дыхание водителю.

– Влад Рост… – произнес директор задумчиво. – Что это с тобой? Какой из него хулиган? – обратился директор к господину Струпу. – Он же отличник, самый что ни на есть тихоня в старших классах!

– Нажрался самогону и начал-та буйствовать, – отрезал господин Струп. – Или вы, директор Филин, считаете, что я вам-та вру? Я, который и в Югославии был, и в Ираке с Ираном, и в Палестине, и в других всяких-та горячих точках, я, чья грудь по самую жопу увешана орденами и медалями, я…

– Что вы, что вы! – Директор замахал руками и чрезвычайно мягко сказал: – Конечно, я верю вам, господин Струп. Обещаю принять меры. А вы, пожалуйста, вернитесь на свой пост. Кстати, фамилия моя – Филле, а не Филин. У меня французские корни, запомните, пожалуйста.

Струп, неприязненно бормоча что-то, удалился. Когда он вышел, директор с жалостью посмотрел на Влада.

– Так что случилось? Подрался, что ли? Опять шпана? Да ты садись, Влад, садись.

Влад, робея, уселся на краешек стула и пробормотал:

– Ну… я это…

– А самогоном от тебя действительно разит, – задумчиво констатировал Филле. – Пил?

– Я… ну…

– Позвоню твоему отцу, – решил директор. – Где-то у меня был блокнотик с телефонами, – и зашелестел страницами. – Гм, да, – опомнился он, – твоего номера у меня, конечно же, нет.

– Подсказать? – уныло спросил Влад.

– Подскажи, – обрадовался директор, и Влад продиктовал номер.

– Гхм… спасибо. – Директор кивнул и пробежался по кнопкам пальцами. Старший Рост поднял трубку почти мгновенно.

– Да-да, с вами говорит Филле, директор… да… сами собирались звонить? – Директор остро посмотрел на Влада. Взгляд-игла проткнул душу несчастного мальчишки, и душа мгновенно сдулась, раскинулась негодной резинкой по спинке стула.

– Вон оно как… – пробормотал директор. – Хорошо, будем вас ждать, – и положил трубку на место.

– Что ж, Влад Рост, – произнес он с какой-то особенной теплотой. – Сам понимаешь: я тебе сочувствую как мужчина, так сказать, мужчине, но ничего поделать не могу – сюда едет твой отец. Он уже и без моего звонка собирался, кстати.

– А что… случилось? – обмирая, прошептал Влад.

Директор его, кажется, не слышал. Откинувшись на спинку кресла, он предавался детским воспоминаниям.

– Признаюсь тебе, Рост, я в твоем возрасте, ну, может, чуть старше, тоже крал у матери деньги на выпивку. Всё для того, чтоб доказать старшим пацанам, которые до этого ловили меня на улице и жестоко били, что я тоже крутой. И пацаны, ты знаешь, однажды отвязались. Думаю, ты понимаешь, о чем я: ты ведь вытащил у отца из кошелька две сотни и пропил. – Директор погрузился в долгое молчание.

«Я вытащил только сто и не тратил на выпивку!» – хотел крикнуть Рост, но не смог. В молчании они провели несколько долгих минут. Потом в кабинет директора, широко распахнув дверь, вошел отец.

Влад и директор вскочили, замерли, будто по команде «смирно». Как новобранцы перед сержантом.

Отец, не поздоровавшись, прошел в кабинет. В руках он что-то сжимал, и сердце Влада оборвалось, когда он увидел, что принес отец. Это была стопка густо исписанных листов – его роман! Отец нашел его роман!

Старший Рост кинул стопку на директорский стол и, не обратив на вымученно улыбающегося директора никакого внимания, повернулся к сыну. Лицо у него было белее мела.

– КТО ОНА? – спросил отец.

– Ну…

– КТО?

– Ну… кто она, «кто»?

– Эта шалава, на которую ты тратишь деньги, которой ты посвятил это… – Толстый палец уткнулся в стопку. – Эту писанину!

– Какая шалава? – тихим-тихим голосом спросил Влад.

– Не притворяйся дураком! – жестко произнес отец. – Про что этот роман? Про кого?

– Про… ну… – Влад покраснел.

– Отвечай!!!

– Про любовь…

– А главные герои кто?

– Ну… школьники… Влад и… ну… Милена…

– Милена! Вот! – Отец яростно раздул ноздри, а затем повернулся к директору. – Вы извините, директор Филин, я весь на нервах, простите ради бога… – Снова развернулся к Владу: – Вот! Кто она, эта похотливая дрянь, соблазнившая моего сына?!

– Она… ну… никто… выдуманный персонаж… – Безумно больно было так говорить о Милене, девчонке, с которой за последние полгода он буквально сросся своей подростковой душой, и Влад отчаянно зашмыгал носом, только чтоб не заплакать.

– Выдуманный! А зачем деньги воруешь? Почему ты весь в крови – небось, у нее есть еще один ухажер, который тебе рожу-то и набил? Где деньги? – Отец накинулся на Влада как волк на ягненка и стал обыскивать. Влад потерянно смотрел из-за его плеча на директора. Но Филле тактично отвернулся к окну и уставился на летящих по небу птиц, вроде бы уток.

– Сотня! – торжественно провозгласил отец, вытягивая из внутреннего кармана Владовой куртки купюру. – Где вторая? Пропил с этой дрянью?

– Я… – Влад всё-таки не выдержал и заплакал: – Я не брал двести, я сотню взял, всего сотню, сотню, сотню!..

– Не смей мне врать!

– Я не вру!

– Извините, директор Филин!

– Что вы, что вы! Это ваш сын, вы отец, вы в шоке…

– Да, я в шоке! Я никогда – НИКОГДА! – не ожидал от сына такого!

Влад поднял голову. Слезы катились из глаз уже сами по себе, не вызывая никаких переживаний.

– Я это уничтожу! Уничтожу! – бесновался отец, комкая листочки с текстом. – Сегодня же сожгу!

– Это роман про любовь, – убито прошептал Влад. – Про любовь двух школьников, его зовут Влад, а ее – Милена, и они любят друг друга, просто любят и хотят быть вместе. Для него не главное, чтоб Милена ему дала, а Милена не обращает внимания на то, что он не самый крутой пацан в школе. Они любят не по какой-то особой причине, нет… просто любят, и всё…

– Шлюха! Директор Филин, вы не возражаете, если сегодня мой сын не пойдет на занятия? Видите, он… м-м… немного не в состоянии.

– Что вы, что вы! Конечно, забирайте его, я велю завучу, чтоб она предупредила учителей.

Рост за ухо вывел сына из школы. На первом этаже их поджидали юркие мальчишки из младших классов, они хихикали и показывали на Влада пальцами. Из учительского туалета, подтягивая штаны, появился сильно поддатый господин Струп и, зычно ругаясь (без мата, всё-таки школа!), заставил малолеток вернуться к подметанию. На Влада он не обратил внимания: опьяненный властью над детьми, он, кажется, о нем уже позабыл, гордый, что ходит не куда-нибудь, а в туалет для учителей.

Отец ушел на работу, заперев Влада дома. Пока его не было, Влад совсем уже решился повеситься, но не сумел отыскать веревку, хотя мыло, конечно, нашел. Повертев пахнущий ландышем кусок мыла в руках, вернул его на место и вешаться передумал. В обед отец вернулся, Он прошел на кухню, запихал листки с романом в жестяное мусорное ведро и демонстративно сжег их. Когда рукопись была уничтожена, он заставил Влада подмести серые хлопья разлетевшегося по кухне пепла и вынести ведро. Выкидывая сожженную рукопись в мусорный контейнер, Влад опять плакал, уже не стесняясь слез.

Вечером отец пришел совсем пьяный. Он долго возился в кладовке, а потом появился на пороге, страшный, черный, с ремнем в руках – старым дедовским ремнем. Влад скрючился на кровати. Его трясло.

– Снимай штаны, – приказал отец глухо.

Влад не двигался. В соседней комнате замолчал магнитофон, скрипнула дверь.

– Снимай свои чертовы штаны, – повторил отец.

– Не смей! – звонко выкрикнула Марийка. Она стояла у отца за спиной, вытянувшись в струнку. Отцово лицо потемнело. Владу показалось, что Марийка ходит по краю бездны, пока что сестра твердо стоит на ногах, но один неверный шаг – и она провалится и никогда больше не вернется.

– Мой сын никогда не станет вором, – проговорил отец. – Никогда и ни за что.

– Отойди от него! – Марийка топнула ногой. Отец, покачиваясь, шагнул к Владу, но Марийка схватила телефонную трубку и прижала к уху.

– Еще шаг, и звоню в полицию. Тогда уж тебе не отвертеться!

Отец остановился. Он как-то сразу сник, отбросил ремень и протопал в зал, захлопнув за собой дверь. Звякнули стеклянные дверцы серванта, где стояли рюмки и фужеры, а в баре хранилось вино.

Влад плакал. Плакал, не стесняясь Марийки – слезы сами лились из глаз. Сестра подбежала к нему и обняла, крепко-крепко. Она была теплая и ласковая, как мать.

– Хочу, чтобы мама вернулась… – шептал Влад. – Я так устал… мне так плохо… папа не был таким, когда мама была жива…

– Всё будет в порядке, – сказала Марийка, гладя его по голове. – Владик, ну что ты? Ну успокойся, успокойся, братишка. А хочешь… поиграем? Как раньше? – Она метнулась к двери, заперла ее и с ногами забралась на тумбочку, куда Влад складывал учебники и письменные принадлежности, не умещающиеся в секретер.

– Помнишь, когда мы маленькими были? Кто первый коснется пола, тот проиграл!

Влад улыбнулся сквозь слезы и подобрал под себя ноги.

– Я могу так долго сидеть, не коснувшись пола, а тебе надо вернуться в свою комнату.

Марийка с серьезным видом покачала головой:

– Так нельзя, Влад. По правилам игры надо бегать друг за другом. Остановиться – еще хуже, чем упасть.

Полночи старший Рост пил водку. Он звенел рюмкой на кухне, чокаясь с бутылкой, и иногда плакал. Влад неподвижно лежал в кровати, притворяясь спящим. Лицо его превратилось в сухую, безжизненную маску, в уголках глаз застыла хрупкая соленая корочка. Влад не боялся – рядом, в соседней комнате сестра, она спасет его, если что-то случится, – но на душе скребли кошки. Царапали, рвали в клочья, и душа, сопротивляясь, черствела хлебной коркой. Внезапно в комнату проник свет. Влад зажмурился, замер, чтоб только не выдать себя.

– Я знаю, ты не спишь, – пьяным голосом сказал отец.

Влад молчал.

– Влад!

Мальчишка стиснул зубы.

– Влад!!!

– Я не сплю… – шепотом ответил Влад, испугавшись, что отец своим криком разбудит соседей и они позвонят в полицию.

– Я читал твой роман, Влад, – сказал отец сильно пьяным голосом. – По-моему, это хороший роман, добрый. Прости, что сжег его. Он о любви, и при этом без лишних соплей и пафоса, но о любви всё равно нельзя писать, потому что когда любишь кого-то, а этот кто-то уходит – это очень больно. Однако хоть и нельзя писать о любви, вот тебе бумага. – Отец положил на полку секретера стопку чистых листов. Влад молча следил за ним. – Ты сможешь восстановить роман, я верю в тебя…

– Да ладно… – пробормотал Влад, тронутый переменой в настроении отца.

– Главное, дисциплина, – сказал отец. – Если ты будешь писать по десять страниц в день, то за две недели точно восстановишь написанное. Главное, не отлынивать, а писать, писать. Без остановок. И чтоб никаких помарок! Я каждый вечер буду проверять.

Влад жалко улыбнулся. Рост-старший повернулся и, увидев сыновью улыбку, растаял. Он подошел к Владовой кровати, неловко взъерошил мальчишке волосы.

– Будь умницей, – посоветовал. – И всё будет замечательно.

– Хорошо, – бесцветно ответил Влад.

Когда отец вышел и в комнате стало темно и тихо, Влад, повернувшись, посмотрел направо: свет фонаря падал точно на белые листы. Владу сейчас же захотелось разорвать их на кусочки и пустить по ветру. Роман, судьбу которого он непрестанно оплакивал, в одно мгновенье сделался ему ненавистен. Он заворочался в постели. Писательство, одобренное отцом, да еще таким вот образом, перестало его интересовать. Буду моряком, твердо решил Влад.

Но… завтра суббота. Вечером сеанс, и Волик хотел повести Еленку в кинотеатр. А Влад не явился на уроки, так и не увидел друга, не отдал стольник. Что он подумает? Наверное, решит, что Влад струсил, вот и не пошел в школу. Точно, так он и подумает! Ведь если бы он подумал что-то другое, например, что Влад заболел, он бы обязательно пришел или хотя бы позвонил. Но звонка не было. А завтра суббота, и кто знает, на что пойдет гордый Волик, чтобы раздобыть деньги на билеты.

Влад закрыл глаза и представил Волика. Тот крался по узкому карнизу к окну, ведущему в темную контору с сейфом, набитым тугими пачками. В руках Волик держал мощную дрель, на плече его болталась холщовая сумка. Он намеревался вскрыть сейф… Контора была букмекерской, точно букмекерской, потому что Волик – справедливый человек, он бы не стал грабить детский сад или магазин. Он, как благородный Робин Гуд, грабил бы именно конторы. Впрочем, Робин Гуд конторы не грабил, в Англии двенадцатого века их не было, хотя это не так уж и важно. И Волик, и Робин боролись против несправедливости.

Непроглядная темень. Снег валит с неба. Внизу железный забор, острые верхушки прутьев насквозь проткнут Волика, если он сорвется с карниза. Но Волик не боится. Ему нужны деньги для возлюбленной. Очутившись у окна, он натягивает на голову чулок, но в этот момент… о, ужас! – включаются прожекторы, и голос, стократ усиленный мегафоном, приказывает Волику сдаться.

Волик замирает на месте, он понимает – выхода нет. Он стягивает с головы чулок и презрительно смотрит на полицейских и спецназовцев в камуфляже, толпящихся внизу, на эти оплывшие жиром самодовольные лица.

С именем Еленки на устах он прыгает вниз…

Влад открыл глаза и подскочил на кровати. Он так явственно увидел эту картину, что ни о чем ином думать уже не мог. Он вертелся на кровати с полчаса, но сцена гибели единственного друга неотвязно преследовала воображение. Из комнаты отца слышался равномерный басовитый храп, и Влад решил рискнуть. Он скатился с кровати и на цыпочках пробрался в прихожую, к телефону. В полной темноте набрал номер Волика. Довольно скоро ответил заспанный женский голос:

– Але…

– Здравствуйте, госпожа Брыля. Как там Волик?

– Але? Что вы там шепчете? Говорите громче!

И Влад отважился повысить голос, хотя мог проснуться отец. Но всё же он рискнул:

– Это Влад Рост…

– Рост? Ты соображаешь, сколько сейчас времени? – Мама Волика сверилась с часами. – Почти три ночи!

– Ну… я это… Волика…

– Волик! Тебя Рост! – закричала женщина, и Влад обрадовался: Волик жив, с ним всё в порядке. И нисколько не удивился, что мать Волика позвала его. Но тут Влада как холодным душем окатило – Волик сейчас подойдет к трубке! О чем он с ним будет говорить?

– Че?.. – раздался сонный голос Волика. Влад, не найдя, что сказать, кинул трубку на рычаг и отскочил от аппарата, словно тот обернулся ядовитой змеей. Сердце трепыхалось птенцом в скорлупе, норовя вылупиться из грудной клетки. Отец, слава богу, не проснулся. Дрожа от страха, Влад вернулся в комнату, залез под одеяло и сразу уснул от пережитых волнений.

Волик отложил трубку и сладко зевнул. Мать завозилась в спальне, проворчав:

– Спать иди!

– Щас, – лениво ответил Волик и, подтягивая спадающие семейные трусы, прошлепал на кухню. Здесь при свете тусклой лампочки сидел мамин ухажер, дядя Савелий, и в гордом одиночестве распивал бутылку дешевого венгерского вина. Он вертел в руках стакан и разглядывал его на свет, с любопытством наблюдая за рубиновой жидкостью. Дядя Савелий вообще был странным: мог захохотать без всякого повода или часами наблюдать за каким-нибудь природным явлением, совершенно нелепым по мнению Волика. Сразу видно: русский.