Текст книги "Живи!"

– Папка звонил? – грустно вздохнул дядя Савелий. Родители Волика год назад развелись, но отец докучал им с матерью. Савелию это не нравилось.

– Не-е… – Волик плюхнулся на стул напротив Савелия. – Влад Рост.

– Кто такой?

– Приятель один.

– Чего ж это вам, отец, друзья посреди ночи звонят?

– Хотят и звонят… – буркнул Волик. – Он немного того… писатель, в общем. Как и вы.

– Уважаю! – кивнул Савелий и, причмокнув, выдул целый стакан. – Будешь? – Подвинул стакан Волику.

– Не… – неуверенно сказал мальчик. – Мне мама не разрешает.

– Да ладно тебе! Небось, на школьных вечеринках тайком выпиваете!

Волик понюхал стакан и поморщился.

– Не буду, – упрямо повторил он. – Это у вас в России принято детей спаивать.

– Ну, как хочешь. Надумаешь, так плесну чуток. – Савелий встал, достал из буфета две кружки, наполнил их и, отпивая то из одной, то из другой, выдул почти всё. Замер с кружками в руках. В проеме нарисовалась мать Волика, Брыля, кутающаяся в теплый махровый халат. В полутьме Брыля была прекрасна той мягкой белой красотой, которой отличаются некоторые славянские женщины тридцати-тридцати пяти лет.

– Волик, иди спать, – велела она.

– Мам, я…

– Немедленно.

Бурча что-то невнятное, Волик ушел из кухни. Брыля заняла его место, некоторое время они с Савелием молчали. Брыля потирала лоб, словно у нее неожиданно заболела голова.

– Плесни и мне… – попросила, указав на стакан. Савелий нацедил ей остатки вина, Брыля отпила немного, поставила стакан на место и спросила, зажмурив глаза, как перед прыжком с высокого обрыва:

– И всё-таки, Савелий… ты зачем приехал?

Он долго не отвечал, вертел в узких пальцах кружку, затем поставил ее на край стола. Кружка качнулась, будто хотела упасть, но всё-таки удержалась.

– Правда, здорово так просто сидеть рядом, Брылечка? – спросил Савелий. – Чувствовать друг друга, даже зная, что не можешь коснуться соседа, но не потому, что физически не можешь, а потому, что какая-то часть души парализована, омертвела от тех слов и поступков, которые стоят между нами.

– Не трави душу… – взмолилась она и отпила вино. Савелий отвернулся к черному окну, за которым мерцали звезды.

– Я, Брылечка, чувствую сейчас единение со всеми теми людьми, которые, как и мы, сидят в своих прокуренных кухнях и не могут сказать друг другу всего того, чего хотят. Когда-то, гораздо раньше, когда эти люди были влюблены, по-настоящему, понимаешь?.. эти слова не прозвучали бы столь банально, пафосно, но сейчас, после всей той лжи…

– Ой, Савá, сколько пафоса! Ты это, осади. – Брыля улыбнулась.

Он тоже улыбнулся:

– Надо же. Помнишь, мою детскую кличку.

Она рассмеялась:

– «Винни-Пух и все-все-все» до сих пор твоя любимая книжка? Я пробовала читать в русском переводе, русский язык такой смешной…

– Не знаю, может, и не любимая, – честно ответил он. – Еще, помнится, меня увлекала пиратская романтика. Сабатини, Стивенсон… С тех пор новых любимых книг у меня так и не появилось. Пускай…

– Что «пускай»? – поинтересовалась она.

– Почему ты развелась? – рубанул он.

– Не слишком ли интимный вопрос, Сава?

– Я – мудрая С-А-В-А! Я должна всё знать. – Он подмигнул ей.

Она пожала плечами:

– Не знаю. Не сложилось как-то: мелочи, быт, всё такое…

– Понимаю. – Он кивнул. – Мелочи убивают. Убивают день за днем, медленно и мучительно.

– Как твоя карьера великого русского писателя?

– Виликава руски пейсателя, – по буквам произнес он, передразнивая, и развел руками: – Не очень как. Был я на Родине: всё там чужое, незнакомое. Русское во мне сейчас только имя, наверное.

Они помолчали и выпили еще. Савелий признался:

– Ты знаешь, Брыля, а я душу продал.

– Дьяволу? – Она усмехнулась. – Сходи в церковь, помолись. Святые отцы помогут.

– Ну зачем сразу дьяволу? У него и так много душ в подчинении, чтоб еще покупать. Он их бесплатно забирает, тысячами, миллионами. А в церковь я не пойду. Знаешь, почему? Я продал душу Богу.

Брыля засмеялась, но Савелий был серьезен, и она, быстро перестав смеяться, устало потерла лоб.

– Ладно, хватит этих розыгрышей, Сава… мне вставать завтра рано, на завод пиликать. И ты ложись. Я тебе на диване постелила, в гостиной. И… Сава… честное слово, я рада была тебя увидеть, но лучше уезжай. Прошу тебя. Собери завтра вещи и возвращайся в столицу. Что тебе в нашей провинции делать? У нас не бывает литературных вечеров и нет клубов по интересам, даже андеграунда у нас как такового нет, ведь не считать же андеграундом алкашей и наркоманов, которые собираются по ночам в подвале, или подростков, тренькающих там на гитаре… Возвращайся в Москву, уедь в Париж, Варшаву, куда угодно… Да хоть в Миргород, только не приезжай больше в Кашины Холмы.

– Я не шучу… – перебил Савелий.

Она непонимающе уставилась на него.

– Не шучу насчет души, – пояснил он.

– И что?

– Ничего, – пробормотал Савелий. – Ты иди спать. Я посижу еще, а рано утром уйду. Ты – на завод, я – прочь.

Брыля послушно встала и вышла из комнаты. Савелий вытряс в кружку последние капли вина и сказал по-русски:

– Алкоголь – враг, а врагов мы не боимся… – и опрокинул содержимое в рот.

Под утро Владу снова приснился тот же самый сон: он стоял на заснеженной лесной дороге, а черный демон с лицом Савелия Пончикова прожигал его взглядом красных глаз. В воздухе перед Савелием кружили белые листы бумаги.

– Что нужно человеку? – спросил демон.

– Человеку нужно насилие и секс, – заученно, как по учебнику, ответил Влад. – А еще – боль, кровь и грязь. Вот что нужно человеку.

– Чем ты заполнишь эти листы?

Влад протянул руку и схватил бумагу. В руках у него неведомо откуда появился карандаш, и Влад провел линию, потом еще одну. Он нарисовал мужчину с двумя пистолетами в руках. Мужчина, зло оскалившись, стрелял в чудовище; в воздухе витала пороховая гарь, а из рваных ран нелюдя выплескивалась горячая кровь. У ног мужчины лежала связанная по рукам и ногам полуголая девица.

– Да у тебя талант… – прошептал демон.

Через несколько дней комиксы Влада Роста заполонили всю школу. Сам Кропаль подошел к нему на перемене и впервые пожал руку. Влад нарисовал для него несколько эксклюзивных комиксов из цикла «Кровавая битва: земляне-мутанты и пришельцы с Альдебарана». Влад стал знаменит среди школьников, его работы ходили по рукам. С Воликом отношения как-то прекратились, но Влад не жалел о друге, он рисовал комиксы, и многие платили ему за это. Отец больше не трогал его, хотя и заикнулся разок о романе, но Влад только хмыкнул в ответ.

Один из комиксов попал в руки сестре.

Пылая праведным гневом, она вбежала в комнату брата и кинула смятый лист на секретер.

– Что это, Влад? Ты ведь роман писал?!

– Нету больше романа… – мрачно ответил Влад.

– А Волик где? Почему он к нам больше не ходит?

– Да пошел он…

– Я знаю, это он заставил тебя стащить деньги, но ты бы хоть попытался объяснить…

Влад посмотрел на нее, она на него.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил Влад.

– Я только хочу, чтобы мой братик вернулся… – прошептала Марийка. – Что с тобой стало, Влад? Ты не тот человек, не мой брат! Как же… как же так?

– А вот так!

Марийка, разрыдавшись, залепила ему пощечину и выбежала из комнаты. Влад стоял у кровати, потирая красную щеку, и глядел на мятый листок, на котором нарисованный фломастером демон из снов обнимал обнаженную красавицу. Он, Влад, сделал свой выбор: больше никто не будет руководить им, ни отец, ни Марийка! Он не будет писать то, что рвется из души, демон прав – кому это нужно? Никому! Поэтому он даст толпе то, что она хочет, станет знаменитым автором, издаст кучу бестселлеров. А потом купит на заработанные деньги яхту с белоснежными парусами и уплывет отсюда далеко-далеко.

До начала игры оставались еще годы и годы.

Первая страшная глава
Живи, Кларетта!

В Беличи мы въезжаем под вечер, и снова над кромкой горизонта расходятся оранжево-красные полосы угасающего дня. На востоке же в небе сгущаются темно-синие и серые цвета. Колеса тележки приминают густой ворох мусора и листьев, что каждую осень облетают с тополей и кленов; среди листвы встречаются сухие и ломкие веточки берез, бурая лежалая хвоя.

– Непорядок, ей-богу, какой-то свинячий непорядок, – полуобернувшись, ворчит Лютич.

– Чего это ты? – спрашиваю.

Справа и слева от нас тянутся окраинные дома, приземистые, унылые. Стекла в них частично разбиты, палисадники заплетены вьюнком, его бледно-розовые цветки покачиваются над зарослями бурьяна. Кругом царит страшное запустение, я невольно передергиваю плечами, ежась, как от озноба, а Ирка осторожно берет меня за руку и уже не отпускает. Боится, что ли? Да чего тут бояться? Привидений или духов? Быть может, тут поселился ирландский баньши и теперь пугает всех по ночам заунывным плачем? Ха-ха, я бодрюсь, но на душе неуютно. Тягостная апатия овладевает мной, в животе зародышем ворочается подспудный страх. Пока это всего лишь страх неизвестности.

– Ничего, – говорит Лютич, скорбно поджав губы. – Где нет порядка, появляется хаос.

– Ты еще энтропию помяни, – иронизирую.

– Как думаешь, – продолжает он, – есть здесь люди?

Молча пожимаю плечами.

– Я думаю – нет. От людей мусор другой, не такой совсем, уж поверьте, господин Влад.

Ну да, размышляю, кому как не Лютичу знать это – в Лайф-сити он был не только палачом, но и уборщиком. Лютич почему-то обращается ко мне на «вы», а на «ты» – изредка, мельком. Может, дурацкая привычка, может, ему нравится называть меня «господин» или «доктор Влад», или же Лютич считает это забавным. Впрочем, дело его. Мне бы понять – откуда, по какой причине у меня возникла уверенность, будто Беличи – ключ к утерянной памяти? Как это скучное, запустелое, слегка жутковатое место повлияет на возвращение воспоминаний? Наверное, загвоздка не только в Беличах, пусть когда-то здесь и произошло нечто действительно ужасное, и рассудок заблокировал, скажем так, запись тех событий. Закрыл в дальнем темном чулане на три висячих замка, а ключи выбросил.

В другом чулане надежно заперто недавнее происшествие в деревеньке, где нас схватили. Мы с Иркой просто не помним, что же там было, что сталось с жителями? Причем девушка не помнит благодаря моему же вмешательству. А вот я… Лютич распространяться об этом не желает. По обоюдному молчаливому согласию мы избегаем столь неприятной темы. Но память о Беличах необходимо растормошить, выпустить на свободу – это представляется чрезвычайно важным, хоть я не понимаю – почему. Чувствую интуитивно – надо. Нужно позарез. Что история эта как спусковой крючок: именно она способна повлечь за собой лавину остальных воспоминаний. Мне так кажется. Однако ключей нет, утеряны. Что ж, подберем отмычку – ею станут запахи и звуки, и вся эта местность окрест.

Но гораздо сильнее меня интересует еще более глухой, таинственный, весь заросший мхом и клочьями паутины подвал на самых задворках сознания. Там рассудок прячет воспоминания о двухэтажном коттедже, где я нашел умирающую сестру, где сотворилось чудо превращения неживого в живое, и где разъяренная толпа преследователей во главе с Алексом настигла меня. В этом-то я не сомневался. Что же случилось потом? А черт – ведь я и тогда не мог вспомнить, что не так с Беличами. Я стоял у окна и крутил в пальцах цветок – пышную астру, которая раньше принадлежала юному солдатику. Он еще называл имя девушки, что подарила ему цветок.

– Кларетта! – восклицаю я. – Да!

– Что, Кларетта? – встревоженно откликается Ирка.

– Кларетта? – с любопытством басит Лютич. – Ну-ну.

– Так звали одну девушку, – поясняю. – А живет она в Беличах. И нам надо ее разыскать, – заканчиваю с убежденностью в голосе. – Спросить кое о чем.

– Угу, – хмыкает Ирка. – Так она тебе всё и выложит. Это если ты ее найдешь. По-моему, город давно заброшен.

Возница, взявшись за поводья, причмокивает губами, как бы шепча: «Н-но, р-радимая, шевелись». Лошадка еле плетется, устало переставляет ноги, да и мы тоже умаялись за день, и у всех на уме лишь одно – отдохнуть бы поскорее. Мысли путаются, а глаза сами собой закрываются. Я долго думаю, что бы возразить Иринке и, наконец разлепив веки, говорю:

– Мы постараемся ее отыскать, – зеваю, культурно прикрыв рот. – А сейчас нужно выбрать место для ночлега – скоро стемнеет.

Мне никто не отвечает. Часто моргая, оглядываюсь по сторонам. Черт… Окраина закончилась, мы, должно быть, приближаемся к центру. Лошадь забирает немного вправо, ее внимание притягивают белеющие в потемках кусты акации.

В воздухе сгущаются сизые вечерние тени, краски блекнут, тишина становится ощутимой; она, как вода, вливается в уши, закупоривая их мягкими ватными затычками. Не слышно ни звука, даже ветер, легкий и прохладный, дуновения которого время от времени ерошили волосы, замирает. Кажется, весь мир впал в оцепенение. Я резко мотаю головой, избавляясь от облепившего меня плотного кокона тишины, замечаю, что Ирка и Лютич чуть ли не спят на ходу: девчонка прижалась ко мне, посапывает, уткнувшись в плечо, Лютич и вовсе прикорнул на краю повозки, того гляди грохнется. И поводья выпустил. Мы где-то в районе складов – сюда нас завлекла никем не управляемая лошадь, она стоит у обочины и меланхолично обгладывает низкорослые акации, кучками растущие вдоль дороги.

Тормошу спутников, они так же, как я, встрепенувшись, промаргиваются и с удивлением смотрят вокруг. Лютич ковыряет пальцем в ушах, трясет головой, наклонив ее набок. Я невольно фыркаю – Лютич напоминает малоопытного ныряльщика, который, прыгая по берегу на одной ноге, вытряхивает из ушей воду. Вслед за мной фыркает Ирка.

– Странное какое-то место. – Она вопросительно глядит на меня. – Да?

– Да, – киваю. – Почти одновременно всех сморило. Вряд ли это только усталость…

Лютич подбирает вожжи и, понукая кобылу, несильно хлещет ее по спине.

– Пошла, пошла, милая! Чего стала? Акации эти колючие жевать, тьфу! Я тебя не кормлю, что ли?

Лошадь с неохотой переступает ногами, взмахивает хвостом и, развернувшись, идет по бетонке, кося на оставшиеся позади чахлые кустики влажным карим глазом. Повозка вновь медленно катится по дороге; на землю черным покрывалом опускается ночь, вверху, среди клочковатых облаков загораются бледные звезды.

– Так и будем ехать, куда глаза глядят? – капризничает Ирка. – Спать хочу.

Лютич согласно кряхтит и добавляет:

– Переночевать бы где, господин Влад, не в телеге же.

Я внимательно изучаю складские помещения справа и слева от нас: их облик кажется знакомым.

– На следующем повороте – налево, – командую.

– Хорошо, – соглашается Лютич. – Как скажешь… э-э… скажете, доктор Влад, – и неожиданно зевает.

– Откуда ты знаешь, что налево? – встревает Иринка.

– Вспомнил, – говорю. – Там опять начинаются жилые дома. Чем спать на складе, в который еще надо попасть – ведь наверняка закрыт, или коротать ночь под открытым небом, гораздо привлекательнее остановиться на ночлег в каком-нибудь из домов. Расположиться со всеми удобствами в квартире, улечься на кровать, сунуть под голову подушку и, укрывшись одеялом, прохрапеть до самого утра. – Шутливо тычу девушку в бок. – Верно, Ирка?

– Ты это на что намекаешь? – внезапно сердится она.

– Э-э… ни на что.

– Тпр-р-ру! – Нашу, едва завязавшуюся перепалку обрывает Лютич. Натянув вожжи, он осаживает лошадь, собирающуюся идти прямо. – Налево, р-родная! Скоро уже? – спрашивает меня.

– Минут десять. Выбирай любой дом, который понравится, хотя разницы нет, можно в первый попавшийся.

Едем. Ирина, надувшись, переползает ближе к Лютичу. Я наблюдаю, как они шепчутся о чем-то; темные силуэты на фоне непроглядного, густеющего киселем сумрака. Подгребаю под спину колкую хрустящую солому, наваливаюсь на борт и гляжу на проплывающие в вышине точки далеких миров. Я верю, на многих из них есть жизнь, на некоторых – разумная жизнь, что бы там ни твердили об уникальности нашей планеты. Взялся же откуда-то человек-тень? Интересно, какую игру он бы придумал для них? Если б, конечно, прилетел не к Земле, а туда, к ним. К зеленокожим, хвостатым, дышащим метаном или азотом, покрытым шерстью или чешуей братьям по разуму. Думается мне, совершенно иную, отличную от нашей, но не менее опасную и тоже к чему-то подталкивающую – к осознанию того, что нельзя понять, пока…

– Вла-ад! – счастливо визжит Ирка, разом забыв об обиде. – Там свет, Влад! Там кто-то есть!

Она тянет руку, указывая на проступающую из тьмы глыбу многоэтажки. Лютич, вытянув шею и наставив козырьком ладонь, всматривается в тусклый огонек, горящий на уровне второго этажа. Даже кобыла бежит быстрее, тянется к свету, словно глупый мотылек к зажженной лампадке. Не спеши, дурачок-мотылек, не опалить бы тебе крылышки.

Мы приближаемся. В сиянии выплывшей на небо луны из мрачного нагромождения домов вырисовывается панельное здание. Кажется… да нет, так и есть – это рабочее общежитие: я вижу угрюмые провалы двух подъездов внушительно длинного дома. Всё верно – общежитие с коридорной системой. Свет падает из распахнутого настежь окна, остальные закрыты. От асфальта, упершись основанием в бордюр газона, поднимается вверх ржавая металлическая лестница, от нее расходятся, пропадая в темноте, выложенные из кирпичей и строительных блоков тропинки. Под окошком – обветшалый, забитый всяким хламом балкон. На газоне, в спутанных переплетениях травы я различаю крупные венчики цветов.

Черт… – меня будто пронзает высоковольтным разрядом. То самое общежитие! Та же, ведущая на балкон лестница. Я, Велес и Агата забрались наверх и…

Велес помахал глазеющим снизу Любе и толстяку, а затем, решительно толкнув ведущую в комнату дверь, шагнул внутрь. Мы с Агатой последовали за ним. В небольшой клетушке, где разместились диван, журнальный столик, шкаф для одежды, пара кресел и тумба с телевизором, сразу стало тесно. Экран телевизора оброс густым слоем мохнатой пыли, пол также не радовал чистотой, зато на узорчатой салфетке, что лежала на журнальном столике, высилась хрустальная узкогорлая ваза, а в ней – лиловая астра.

– Опс. – Велес озадаченно почесал затылок. – Тут кто-то есть. Цветок срезали и поставили в воду недавно. Хотя странно… пыль не протирают, а за цветами ухаживают. Ну, видели же на газонах…

– Необязательно недавно, – возразила Агата. – Астры до трех недель стоять могут.

Дверь шкафа внезапно скрипнула. Командир нашего маленького отряда снял пистолет с предохранителя и одним прыжком очутился у шкафа. Агата сунула руку в карман – в пальцах ее блеснуло лезвие выкидного ножа, а в глазах мелькнули красноватые огоньки. Особые контактные линзы – поспешно напомнил я себе, светятся в темноте, ма-ать… и встал, изготовившись, в некое подобие боксерской стойки. Велес рванул дверь: в чреве шкафа колыхалось розовое, с бантами и кружевными оборками женское платье.

– Тьфу! – сплюнул в сердцах Велес.

Агата громко засмеялась.

– Эй! – обеспокоенно заорали с улицы. – Чего там у вас? Чего ржете как лошади?

– Всё нормально, братья, – откликнулся наш худющий и волосатый предводитель. – Заткнись, – велел Агате. – Не истери.

– Сам заткнись! – огрызнулась она, продолжая смеяться.

– Заткнись, дура! – Велес влепил ей пощечину.

Девушка зло уставилась на него, прокручивая в пальцах нож. Велес покачал пистолетом.

– Ты ведешь себя неадекватно, – сказал он.

Агата моргнула, обиженно шмыгнула носом. Я подошел к ним, осторожно тронул несостоявшуюся буддистку за плечо. Агата дернулась.

– Ребята, бросьте, а? – попросил я. – С ума посходили?

– Действительно, – буркнул Велес, – точно в мозгах что-то перемкнуло. У обоих. Извини, сестра.

Агата кивнула.

– Что дальше? – поинтересовался я.

– Осмотрим квартиру полностью: кухню, ванную с туалетом, потом другие квартиры. Пошли.

Мы рассредоточились: я остался в зале, Велес отправился на кухню, Агата двинулась в ванную. На улице вдруг затарахтел мотор, но тут же смолк. Я хмыкнул: чего это они? Хотел выглянуть в окно, но передумал. Из кухни доносился скрип и позвякивание стекла и металла – Велес рылся в буфете, перетряхивая полки. Вернулся он минут через пять, в испачканной мукой футболке.

– Просыпал, блин, – объяснил. – Пакет дырявый оказался. Ничего полезного нет, нашел рыбные консервы, но они испорченные – крышки вздулись, этот, как его…

– Бомбаж, – подсказал я. – Из-за недостаточной стерилизации под действием микроорганизмов образуются газы.

– Ты прав, брат. А где Агата?

– Так… э-э… в ванной.

– А, ну да. В соседние квартиры заглянем после, там, вероятно, тоже ни хрена примечательного. – Рассуждая, Велес безуспешно отряхивал футболку. – Скажу-ка ребятам, а то парятся там в неизвестности. – Он потопал к балкону; на улице уже начинало темнеть. – Э-эй! – услышал я его удивленный возглас. – Вы че, обалдели?

– Всё путем, – крикнули в ответ. И еще что-то добавили, я не расслышал.

– Хорошо. – Велес взлохматил густую шевелюру. – Где будем ночевать? В машине или здесь?

Ожидавшие внизу Люба и Велимир опять что-то спросили.

– Постели вроде мягкие, но пылища – ой-ей-ей, лет сто уже не прибирались. – Велес расхохотался и чихнул в подтверждение, чем несказанно развеселил и шофера, и толстяка.

– В кроватях будем, – донеслось с улицы. – Надоела эта машина. Вода в доме есть?

– Нет. Ни воды, ни газа, ни света, – ответил Велес. – Берите с собой чего-нибудь пожрать и баллоны с водой захватите, фонарик и свечи.

Поднявшись в комнату, Велимир тут же бухнулся на диван и занялся весьма важным с его точки зрения делом – принялся сворачивать косяк, а обстоятельный Люба, застелив журнальный столик газетами, стал выкладывать продукты.

– Дунем? – предложил Велимир.

– Позже. – Скупой на слова Люба неодобрительно покосился на расплывшегося в жизнерадостной улыбке толстяка.

– Ты много куришь, брат, – заметил Велес. – А дурь сушит мозги. Скоро чокнешься.

– Угу, – поддакнул я. – Сушит, как врач говорю.

– Так ты врач? – полюбопытствовал Велимир, откладывая косяк.

– Гхм, – я закашлялся. – Самоучка.

– Ну, братья, – Велес потер ладошки, присаживаясь на диван, который закряхтел под добавочным весом, – приступим, – и цапнул галету с куском сыра.

Все сосредоточенно принялись жевать. За окном становилось темнее и темнее, в углах комнаты копились черные тени, поэтому пришлось зажечь свечи. Одну я поставил на столик, вторую на телевизор, а третью на полку для книг, висящую на стене. Пламя их поначалу беспокойно трепетало, затем выровнялось, горело ровно. Капельки горячего парафина стекали на подставленные под свечи блюдца – я взял их на кухне.

Наконец Велимир сыто икнул и отвалился от стола, аккуратный Люба убрал остатки еды в пакет, свернул кулек из газеты и смахнул туда крошки. Велес улегся рядом с толстяком и, похоже, вознамерился продрыхнуть до утра.

– Послушайте-ка, – сказал я, – братья, нам-то с Любой и Агатой где спать?

– Ну… гм… принесите, что ли, кровати из соседней квартиры, – зевнул Велес и вдруг, хлопнув себя по лбу, подскочил на диване.

– А где Агата?!

– Так ее и не было. – Велимир тоже поднялся.

– О, черт, – простонал я. – Да что за место тут… такое? Она же ушла проверить ванную, и мы, Велес, забыли об этом! А ни Велимир, ни Люба не напомнили. И ведь Агата до сих пор не возвратилась!

Все растерянно уставились друг на друга. Велес, ругнувшись, перекрестился украдкой; Люба оторопело хлопал ресницами, а Велимир встал и без колебаний потянул из-за пояса свой дамский револьвер, который полностью утонул в его пухлой ладони, лишь высовывался наружу черный зрачок дула.

– Ну дела, – присвистнул он и, прихватив со стола блюдце со свечой, крадучись пошел в ванную. Следом, с пистолетом наготове, шагал Велес; по стенам метались тени, и я почувствовал, что сердце заколотилось сильней, а дыхание сбилось. Взяв механический фонарь-жужжалку и часто нажимая на скобу, я направил луч в проход. Но слишком тусклый свет фонарика не мог рассеять чернильную мглу, натекшую в узкий коридорчик. Я положил фонарь на диван; свечки, мирно горевшие минуту назад, отчего-то потрескивали, их огоньки подрагивали, угасали, порождая безотчетный страх. Я в смятенных чувствах перевел взгляд на Любомира, тот лихорадочно кусал губы. Его обезображенное ожогами лицо в неверном свете двух зыбких язычков пламени показалось мне чудовищной маской, ликом вырезанного из дерева идола, статую которого язычники обильно вымазывают кровью во время жертвоприношений. Я судорожно вцепился в диван. Дико бьющееся сердце ухнуло куда-то в желудок, а из самых глубин подсознания хлынули вдруг, затопив всё и вся, волны животного ледяного ужаса. Кажется, я заорал, испугав и шофера, и влетевшего обратно в комнату Велеса.

– Что?! – взвизгнул он, целясь из пистолета во все углы сразу.

В прихожей мощно грохнул выстрел.

– А-а!! – Пистолет в руках Велеса нервно задергался, заплясал. Парень развернулся и упер ствол в затылок пятящегося Велимира, тот вздрогнул, свеча вместе с блюдцем упала. Хряснувшись об пол, блюдце разбилось; звякнули, покатились осколки. Свечка с шипением погасла. Любомир, вжимавшийся в стену, мелкими шажками отходил к балкону и натолкнулся на телевизор, тот сверзился вниз. С оглушительным шумом лопнул кинескоп… Люба присел, уткнувшись лицом в ладони, это его и спасло: Велес, оттолкнув толстяка, прыгнул к дивану и залег за ним как за бруствером, палил куда ни попадя, высаживая стекла. Совершенно очумевший Велимир в долгу не остался, он расстрелял весь барабан, крича: «Не подходи! Не подходи!» – и при этом умудрился сшибить единственную оставшуюся свечку.

В комнате, кисло воняя, плавала пороховая гарь, в ушах звенело от пальбы, однако неожиданно накативший страх отпустил. Я со стоном приподнял голову: видно ни черта не было. Чихнув, вытер взмокшие ладони о джинсы и выбрался из-под журнального столика. Тот качнулся, ваза опрокинулась, и мне на спину плеснуло затхлой водой. Наверно, из лужи черпали, подумалось некстати, водоснабжение-то в городе не работает.

– Эй, – позвал. – Кто живой есть?..

– Я… – слабо отозвались от окна.

– Ты, Люба?

– Ну. – Он на карачках подполз ко мне. – Что случилось, Влад?

– Не знаю, – прошептал я, вспомнив, что Велимир стрелял в прихожей. В кого он мог стрелять? Не в Агату же. От дивана донесся всхлип, кто-то грузно заворочался там. Встал.

– Велес? – окликнул я, он не ответил. Приподнявшись и вытянув руки, я на ощупь приблизился. Повторил: – Велес?

– Не подходи! – вскрикнул человек. – Ты кто? – спросил.

– Я Влад, – сказал я. – Со мной Люба. Где Велес и Агата, Велимир?

– Велес, он… ушел, – пробормотал толстяк. – Нет его… ушел. Туда. К этим. – И я подумал, что он жутко трусит. – Он прошел мимо меня в прихожую… хотел попасть на балкон, но ошибся. Он решил нас всех бросить! – Велимир хлюпнул носом.

– Ты зачем стрелял? – спросил я строго, шаря руками по дивану в поисках фонаря. – Что с Агатой? Что ты видел? Или… кого?

– Уйдем, Влад, – торопливо произнес толстяк. – Скорее уйдем отсюда! – В голосе его сквозили плаксиво-истеричные нотки. – Я закрыл дверь в коридор, понимаешь, она была не заперта, и они утащили Агату, но я закрыл ее! Я выстрелил ему в грудь… то есть сначала я выглянул в коридор и заметил странного типа, знаешь, чем странного? У него не было головы! Поэтому я жахнул в грудь, туда, где сердце, но он побежал ко мне, а за ним следом – еще трое. Черт! Ему ничего не сделалось, врубаешься?! Потому что они безголовые и, наверное, бессмертные. Я запер дверь на все замки и стал отходить назад, я шел предупредить вас! А тут вдруг все принялись шмалять, я решил, что они напали, и тоже стрелял, а потом Велес надумал кинуть нас, он хотел удрать и оставить нас этим нелюдям. Понимаешь, Влад? Надо уходить! Если Велес отпер дверь, они придут сюда!!

Я нащупал фонарь и включил его, нажимая и отпуская скобу; луч уперся в пол, обрисовав блекло-желтый кружок. Я перевел пятнышко света на толстяка – он был белый, как алебастровая статуя, на шее пульсировала синеватая жилка, из прокушенной губы сочилась кровь. И я тут же поверил ему. Безоговорочно. Нельзя было не поверить. Страх накатил с новой силой, но это был другой страх: он заставил меня сосредоточиться.

– Дай револьвер, – приказал, стараясь говорить тверже, тщательно контролируя голос, и Велимир безропотно подчинился. Рукоять оружия холодила кожу, внушая ложную уверенность. – У тебя еще есть патроны?

– Да… в автобусе.

– К балкону, Люба. – Я подтолкнул шофера. – Быстро спускаемся – и в машину.

– Но… как же Велес? – возразил он. – Агата?

– Вы запретесь в машине, – объяснил я. – А я заряжу револьвер и пойду обратно. Без оружия делать тут нечего. А может, и с оружием… – добавил тихо.

* * *

Я, как приговоренный к казни преступник, что дергается на электрическом стуле. Только вместо смертельного разряда через меня, замкнув цепь от настоящего к прошлому, струятся воспоминания. И я тону в их бурлящем потоке…

– Влад! Влад! – меня трясут за плечи. – Тебе плохо, да? Ты знаешь это место? Был здесь? Что с тобой Влад?!

– Приступ, – бубнит кто-то. – Приступ у господина Влада.

Я, оказывается, банально валяюсь на дне повозки, зарывшись по уши в жесткую солому. Приподнимаюсь, отплевываясь, и кое-как, с чужой помощью облокачиваюсь на борт. Взор застилает багряная пелена, кружится голова… созвездия плывут в ночном небе, мешаясь в диковинные фигуры. Меня отчаянно мутит. Глупо таращусь на спутников, на громаду общежития и свет в окне второго этажа. Общежитие!.. – щелкает в мозгах.

– Лютич, – оклемавшись, хриплю севшим голосом. – Гони, Лютич! Гони, ради бога! Назад, к складам – они их избегают.

К счастью, у Лютича хватает ума не пускаться в лишние расспросы. Он без промедления огревает вожжами грустно помахивающую хвостом кобылу, и та, мигом перестав печалиться, срывается с места. Повозка лихо разворачивается на крохотном пятачке меж газонами и, дребезжа и подлетая на колдобинах, с бешеной скоростью несется прочь. Я в изнеможении валюсь на солому.

– Что там, Влад? – шепчет прильнувшая ко мне Ирка.

– Кто там, доктор-р Влад? – не оборачиваясь, спрашивает Лютич. Он без конца нахлестывает лошадь, будто за нами гонятся демоны Ада. Впрочем, какая разница, демоны они или кто.

Я не отвечаю. Лежу, уставившись в серебристую, усеянную пятнами кратеров дольку луны. В тот раз и звезд-то не было, безраздельная тьма поглотила Беличи, дома, улицы, нас… И тех, безголово-бессмертных. Двигались они бесшумно, не переговариваясь меж собой, общались призраки, как я догадался позже, невербально. Трудно вообразить – как, но все действия преследователей были четкими, согласованными. Призраками я их назвал для удобства – ёмкое словцо, сути не объясняет, но намеков и аллюзий содержит целую уймищу. Так что тишину безлюдного (я бы сказал – мертвого, но те твари были условно-живыми и разумными) города оглашали исключительно наши, преисполненные ужаса вопли.