Текст книги "Живи!"

– Думаешь, я спекся? – спросил вдруг Алекс. – Сбрендил, да?

– Скольких целителей ты убил?

– Пятерых, – Алекс надсадно рассмеялся. – Я не веду счет, не делаю засечки или татуировки. Но я помню их – каждого.

– А тех, кто им помогает?

– Что? А-а. В расход, – Алекс чиркнул по горлу.

– Ты так спокойно говоришь об этом…

– А как мне говорить? – перебил Алекс. – Шептать на ухо? Тайком? Мне не стыдно! На этой неделе в Миргороде мы повязали целую банду. Это была крупная, тщательно подготовленная операция. Никто не скрылся, кроме главаря, шустрого толстяка. Ничего, выследим и вздернем. Жаль, среди них не оказалось нашего знакомого – Влада. А ведь он сейчас в Миргороде, прячется по дешевым ночлежкам и притонам: мои люди видели недоноска. Перевернули весь город и окрестности – нет поганца, как в воду канул. Ладно, пусть побегает, дойдет и до него очередь. Пока что мне надо решить кое-какие финансовые затруднения да отвезти ребятам боеприпасы. Эти целители живучие, как кошки, уймищу патронов на них извели. С ними держи ухо востро, убивай первым, прежде чем они убьют тебя.

– Судиями себя возомнили? – Жоржи скрипнул зубами. – А по какому праву? Ошибиться не боитесь?

– Ну… мы проверяем сведения. Да, накладки случаются, никто не застрахован. Впрочем, ерунда! Мертвый целитель стоит дюжины пострадавших. Идет игра, вечером человек пьет вино за барной стойкой и перемигивается с девчонками, а утром оступится – и рухнет в бездну. А босяков сколько, рванья этого? Без документов, грязные, вшивые. Жмутся по трущобам, воровством промышляют, грабежами. Чего их жалеть? Нас бы кто пожалел: ни сна, ни отдыха. Завтра надо заскочить в Вышки, и снова – в Миргород.

– Ты просто устал. Не надо тебе никуда ездить.

– А-а, – обрадовался Алекс. – Так всё же, брат, ты подозреваешь, что я спятил? Хочешь сказать, что я болен, что мне необходим постельный режим, и тому подобную чушь?

– Это ты несешь чушь! – Жоржи резко повернулся, его пальцы железными клещами впились в столешницу буфета. Посуда в буфете жалобно звякнула.

– Я? – опешил Алекс.

– Ты!

– Ха! Три раза «ха», милый друг Жоржи! Выходит, ты не поверил мне? Мне, своему лучшему другу, почти что брату? Мои слова влетели тебе в одно ухо и вылетели из другого? – Алекс вскочил со стула. Заметался по кухне, хищным зверем в клетке. Он снова стал жестким, целеустремленным и решительным. Нет, совсем иной человек пять минут назад изливал душу и плакался в жилетку.

Жоржи качнул головой:

– У тебя навязчивая идея.

– Да. Да! У меня идея! А у тебя что? Сидите тут, как крысы в норе!

– Какой-то параноидальный бред.

– О, конечно! Правду всегда называли бредом!

– Целители не убивают. Они лечат…

– И кто тебе это сказал? Пройдоха и мерзавец наподобие Роста? Так он соврал! Соврал, пойми же наконец!

– …а всякая сволочь, дурачье и ублюдки их за это преследуют.

Жоржи оттолкнул стоявшего у него на пути Алекса и прошел к двери. Он уже переступил через порог, когда за спиной раздался еле слышный щелчок.

– Стой, – изменившимся голосом сказал Алекс. – Значит, я – сволочь?

– Да, – спокойно подтвердил Жоржи.

– Уверен? – Алекс слизнул с губы капельку пота.

– Да. Иначе б не целился мне между лопатками. Надеюсь, ты понимаешь, что после этого будет? Независимо от того, выстрелишь ты или нет.

В наступившем молчании было слышно, как ходит наверху, в коридоре коротышка Йозеф. Жоржи так и стоял в дверях; его широкая спина не шелохнулась, но мышцы на шее напряглись, а дыхание участилось. Казалось, прошла вечность. А за ней – еще одна. И еще.

– Я… не целюсь, – выдавил наконец непослушным горлом Алекс. – Я… – Он дико завыл и рухнул на колени. Пистолет выпал из его ладони и закатился под шкаф.

Йозефу уже порядком надоело мерить шагами узкий коридор, надоело спотыкаться о комод, торчащий, бог ведает зачем, посередине коридора. Надоело прислушиваться к перепалке на кухне, и он прошел в зал. Сел на колченогий табурет, упер взгляд в пол. При его появлении замолчали. Только Марек, отец Грини, буркнул, выплюнув изжеванную папиросу:

– Скоро там?

Йозеф не успел ответить: снизу донесся истошный вой, сменившийся невнятными всхлипами. Люди завертели головами, недоуменно переглядываясь.

– Да что там, в конце концов… – Матеуш рывком вскочил с дивана.

– Эй! – Вслед за Матеушем со стула подпрыгнул и Кори. – Кто-то совсем рехнулся!

– Я посмотрю, – вклинился Йозеф, ближе всех сидевший к двери. Выметнулся в коридор, а затем на лестницу. Отчего-то Йозефу казалось, что ни Жоржи, ни Алекс вовсе не горят желанием быть увиденными. Он осторожно, ставя ногу с носка на пятку, спустился вниз; ступеньки всё равно предательски поскрипывали.

Сцена, которая разыгралась на кухне, буквально ошарашила «завхоза».

– Я не хотел, не хотел… – бубнил, раскачиваясь и обхватив голову руками, Алекс. Он сидел на полу, над ним вековым дубом возвышался Жоржи – пугающе невозмутимый, с бледным, обескровленным лицом.

– Жоржи, прости меня, я не хотел… – твердил Алекс. – Бес попутал. Это всё целители, всё они, твари!

– Целители? Ты чуть не нажал на курок, а виноваты целители?!

– Да, да. Ты только не говори никому, Жоржи. Забудем, мы же друзья?

Йозеф, крадучись, отступил к лестнице. Сердце его часто и тревожно билось, кашель наждачной бумагой царапал пересохшее горло. Но кашлять ни в коем случае было нельзя: заметят – и пиши пропало. Если уж Алекс чуть не застрелил своего старого приятеля Жоржи… застрелил, о господи! – Йозеф весь трясся, как в ознобе, то его вообще прихлопнет без сожалений. Таких «завхозов» – хоть ложкой ешь, а друг Жоржи единственный. Крепко, знать, сцепились…

Йозеф на цыпочках, стараясь не шуметь, поднялся обратно.

– Ну, что там? – набросился на него Марек.

– Чаем… кха… кх… – Йозеф всё же зашелся в кашле. – Чаем обжегся. На себя пролил.

– Алекс?

– Ну. – Йозеф и сам не понял – зачем соврал. Отвернулся, достал аккуратно сложенный носовой платок и украдкой промокнул выступившие слезы. Затем трубно высморкался и спрятал платок в карман.

– Тьфу ты. – Марек отошел к раскрытому окну, сплюнул, уставился в исчирканную дождевыми струями тьму. Матеуш повалился обратно на диван.

– А чего, чего орал-то? – Кори недоверчиво прищурил глаз.

– Ты пролей на себя горячий чай, узнаешь – чего, – неожиданно поддержал Йозефа каменщик Томах.

– Не бойся, не пролью, – заверил, усмехнувшись, Кори.

На лестнице затопали. Все как один повернулись к дверям. В зал, бухая ногами так, словно не шлепанцы на них были, а армейские сапожищи, ввалился Жоржи. За ним плелся Алекс, – осунувшийся, сгорбленный, похожий на трепанное ветром пугало. Йозеф с изумлением отметил: кончился Алекс, был и вышел весь. Надо же, сильный мужик, охотник, а так раскис. Впрочем, на людях Алекс выпрямился, плотно сжал губы, глаза его зло сощурились. Интересно, о чем они с Жоржи толковали? К какому соглашению пришли? Зря, зря не дослушал. Алекс-то винился, в ногах у Жоржи валялся. Вот кто в доме настоящий хозяин, слабоват, значит, Алекс, не хватило ему пороху друга-Жоржи порешить. Без людей своих, без поддержки немногого охотник стоит.

– Садись. – Жоржи придвинул Алексу табурет. – Окно закрой, – обратился к Мареку. – И курить прекращайте. Устроили тут… хоть дюжину топоров вешай.

Алекс, презрительно дернув плечом, отпихнул табурет.

– Присел бы, раз все сидят, – проворчал из угла Томах. – Ишь, гордый. В ногах правды нет.

– У меня своя правда, – надменно процедил Алекс.

– Охотницкая? – ввернул язвительный Кори.

– Когда-то, Кори, – лицо Алекса смягчилось, – мы вместе искали способ одолеть чужака.

– Я помню. Но согласись, борьба с человеком-тенью и убийства людей – разные вещи.

– Не людей – целителей! – взорвался охотник. – Вы что, не понимаете?! Они связаны с чужаком, как марионетки с кукловодом! Они его солдаты, если хотите. Его маленькая армия. Поэтому их всех, всех надо раздавить, как мокриц! Этих двуличных гадин, этих… – Алекс затрясся, забрызгал слюной. – Надо связать чужака по рукам и ногам, лишить его глаз и ушей в нашем мире. Именно через целителей он вмешивается в нашу жизнь. Чем скорее мы их уничтожим, тем скорее закончится эта сволочная игра!

Кори пожал плечами. Как и другие, он не проникся пылкой и обличительной речью: слишком уж она походила на тщательно разыгранную истерику.

«Для кого он старается? – неожиданно прозрел Йозеф. – Кого хочет убедить? В чем? Или… обмануть?»

– Значит так. – Жоржи обвел взглядом мужчин, задержался на Алексе. – Мы тебя учить не будем, не маленький. Но здесь, в доме, будь добр, попридержать язык – не хочу, чтоб дети слышали. Я давно догадывался, что дело не чисто. Все эти твои длительные поездки, внезапные отлучки, сомнительные спутники, оружие в подвале…

Алекс недобро покосился на Йозефа, и тот, словно ребенок, застигнутый отцом за кражей варенья из буфета, отчаянно замотал головой: нет, нет, это не я. Разумеется, отец не поверит сыну, ведь улики налицо; и с гвоздя будет снят ремень с тяжелой пряжкой, дабы наказать воришку. Не виноват – не оправдывайся.

– …Но ты ничего не переносил на домашних, держал в себе, и я молчал. Можно сказать, покрывал тебя. Я хотел поговорить, всё выяснить. Да что-то мешкал, ждал – может, образумишься. И вдруг ты как с цепи сорвался. Какая муха тебя укусила?

– Ты прекрасно знаешь какая. Имя этого ядовитого насекомого я называл тебе полчаса назад. Целитель Влад Рост! Какого дьявола ты опять сворачиваешь разговор на него?!

– Тот парень, который ночевал у нас… э-э… позапрошлым летом? – уточнил Кори. – Его разыскивали какие-то люди, и ты с соседями присоединился к погоне. Не поймали, правда.

«Власть, – думал Йозеф, – просто ему нужна власть. Необходима. Он без нее не может. И… личные счеты к Владу Росту. По большому счету, ему плевать на целителей, подвернется – вздернет. Он ищет Влада. Игра никогда не кончится, земля не станет прежней. Я старый слепой дурак».

– …вскоре частенько стал уходить неизвестно куда. – Матеуш на диване хрустнул пальцами. – Теперь-то ясно.

– Не ваше дело, – внезапно успокоившись, сказал Алекс. – Вас это не касается. Вы бы и дальше жили, ничего не подозревая, не сглупи я так. Досадно, всего-то не переодел рубашку с погонами. Ну ладно, оставим лирику. Раз уж тебе, Жоржи, известно про оружие, возьму с твоего ведома треть боезапаса и кое-какую провизию, ее надо доставить в штаб-квартиру в Вышках. Зерно нынче дорого. Мешков пять выделишь, не поскупишься? – добавил саркастически.

– Выделю, – сухо ответил Жоржи. – Не пять, поменьше. Оружие и патроны не получишь. Даже не надейся. И не думай, что мы такие недогадливые.

– Значит, патроны не дашь? – криво улыбнулся Алекс.

– Нет. И уедешь ты – навсегда.

– Уеду. Но патроны дай – позарез надо!

– Не слышал, что старший сказал?! – вспылил Марек. Пожалуй, он больше всех был зол на Алекса.

– Старший? – Охотник развернулся и, как фехтовальщик шпагой, проткнул Марека взглядом.

Жоржи промолчал.

– Вечером зайду к тебе. Потолкуем. Без этих. – Алекс кивнул Жоржи и стремительно вышел из зала. По лестнице застучали каблуки.

– Проклятая игра никогда не кончится, – шептал про себя Йозеф. – Никогда…

Жоржи услышал, взял Йозефа за плечи.

– Кончится, – сказал. – Обязательно кончится. Но не сейчас. Игра – не благо, но и не кара. И для того задумана, чтобы помочь нам в самих же себе разобраться. Отмерить одинаковой мерой все наши теперешние поступки и помыслы.

– Кто… отмерит? – спросил Петер. – Чужак? Целители?

– Нет, хотя целители тоньше игру чувствуют и наверняка связаны с человеком-тенью. Не так, как мы думаем, – оборвал Жоржи посыпавшиеся вопросы. – А отмерим – мы сами.

После неудачных попыток договориться с Жоржи наедине, Алекс, улучив минутку, отвел Йозефа в сторону.

– Давай-ка со мной, – сказал. – Что тебе здесь? С этими.

– Нет, – ничуть не раздумывая, отказался Йозеф.

– Нет?! – возмутился Алекс. – Да ты… ты понимаешь, чтó я тебе предлагаю? Какую честь оказываю?! Да они ж тебя сожрут. Кто за тебя вступится-то?

– Нет. – «Завхоз» дернул острым подбородком. Лицо его напряглось. – Зовут меня, слышишь? Пойду.

Алекс смотрел вслед пожилому, мелко семенящему коротышке и чувствовал себя оплеванным. Униженным, растоптанным, никому не нужным человеком.

На заре, когда все еще спали, Алекс стал собираться. «Жаворонок»-Йозеф, встававший по обыкновению до рассвета, помогал ему по просьбе Жоржи. Тот бродил на кухне, заспанный, в трусах и майке с широченным вырезом, из-под которого выбивались росшие на груди волосы. Терзая всклокоченную бороду, он вполглаза приглядывал за сборами и отхлебывал горький желудевый кофе из щербатого бокала. С Алексом они не перекинулись ни словом.

Оружие и патроны охотнику взять не разрешили; винтовки, пистолеты, боеприпасы, а также канистры с бензином остались в подвале. Мрачный и сосредоточенный Алекс загрузил в бричку три мешка с зерном – всё, что удалось выпросить – и кое-какое продовольствие. Жоржи наблюдал за ним через окно, на душе было мерзко и пусто. Дождевые капли уныло щелкали по откидному верху брички; черный плащ охотника мокро блестел в сумрачном свете утра. Алекс взял лошадь под уздцы и повел к мостику, который уже опустил Йозеф.

– Прощай… – едва слышно прошептал Жоржи. И будто устыдившись собственной слабости, быстрыми шагами покинул кухню. Скрип-скрип – отдавалось под ногами, когда взбегал по лестнице. В комнате повалился на кровать, с головой нырнув под подушку. Сердце, не желая успокаиваться, часто стучало, и пульс шумел в ушах многоголосым прибоем.

Уже до обеда обнаружилось, что Йозеф исчез. Обычно он всегда был на виду: разводил кипучую деятельность, определял список работ на сегодня. В доме ощущалась какая-то странная пустота: никто не подгонял детей и не прикрикивал на них, никто не давал поручений взрослым и не следил за их выполнением. Народ вяло слонялся из комнаты в комнату, не зная, чем заняться. На улице по-прежнему моросил нудный дождь.

Жоржи сиднем сидел у себя в комнате, похоже, исчезнувший «завхоз» мало его волновал.

– Сбежал, точно вам говорю. С Алексом утек, да, – выдвинул версию Кори. – Никогда он мне не нравился. Ходит-бродит, весь себе на уме. Ко мне, бывает, на чердак подымется – и ну ругать, всё ему не так и не этак. Беспор-рядок, говорит, у тебя, Кори. Безалабер-рный ты, говорит.

– Да пес с ними обоими, – ругнулся Марек.

– Эй, Жоржи, – Кори затарабанил в запертую дверь, – подтверди, что Йоська сбежал!

Жоржи не откликался.

– Сбежал, и ладно, – подытожил Ярослав. – Ну кому он нужен? Кому? Предатель.

– Легко человека за глаза бранить, – упрекнула мужчин проходившая мимо Лидия. – Йозеф-то работник хоть куда был, не то, что некоторые. Считайте, – Лидия начала загибать пальцы, – два флигеля при нем отстроили, забор вон высоченный, ров…

– Ишь, заступница выискалась, – хмыкнул Кори. – Твое дело маленькое, бабское, – обед варить, белье стирать. Ты к нам не лезь, мы ж тебя стряпне не учим.

– И не надо! – обиделась женщина. – Чайник-то, поди, вскипятить не сумеешь.

«Предателя» нашли случайно: дом собирались протопить пожарче, от сырости, и Ярослав, таскавший дрова из поленницы, обратил внимание на кружащих за забором ворон. «И мост-то не поднят», – удивился запоздало. Он подошел к мостику, обеспокоенно присмотрелся к вороньему скопищу. «Корова, что ли? – подумалось. – Чья?»

– А ну! – замахнулся свободной рукой. Вороны, тяжело хлопая крыльями, снялись с места.

Йозеф лежал в раскисшей грязи, скрючившийся, невзрачный. С простреленной насквозь грудью. Вороны, сбившись в черно-серую стаю, хрипло каркали поодаль – чуяли, разбойницы, что лакомый кус ускользает прямо из-под носа.

Ярик выронил березовые чурки, и они с чавканьем погрузились в разлившуюся во рве жижу. Опомнясь, побежал в дом – звать на помощь.

К мостику двинулись толпой, замерли, впившись взглядами в обезображенное тело: птицы всё-таки успели расклевать «завхозу» лицо.

– Что делать-то теперь? – растерянно произнес Матеуш.

– Хоронить… э-эх… – вздохнул, дергая себя за ус, Томах.

Остальные подавленно молчали.

* * *

После, на совете, спорили до хрипоты, решая, как жить дальше. И что важнее в первую очередь – готовиться к обороне или, собрав окрестный люд, броситься в погоню. Все поглядывали на Жоржи, ждали, что скажет. Старшой, как-никак. Тот хмурился, думал о чем-то своем. Потом положил руку на плечо Томаху.

– Его слушайте, – сказал. – Оставляю главным.

– А… ты?.. – озадаченно заморгал Ярик.

– Ты-то куда? – удивился Петер.

Жоржи пожевал губами, запустил пальцы в густые курчавые волосы. Лицо его напоминало резную деревянную маску: глубокие морщины на лбу, отчетливая носогубная складка. Темные, запавшие глаза; казалось, они сделаны из камня.

– В Миргород поеду, – бросил угрюмо. – Попробую разыскать Влада, если этот… эта сволочь не успеет раньше.

В комнате стало тихо-тихо. За окном шебуршал дождь, размывая невысокий холмик на могиле низенького плешивого «завхоза». Бывшего «завхоза». Люди не плакали, вместо них плакало небо. Извечный наемный плакальщик, небо одинаково жалело всех, кто имел несчастье родиться под его горбатым сводом. Может быть, завтра небо улыбнется ярким, но уже негреющим осенним солнцем. Улыбнется и жертвам, и их убийцам. Холодно и отстраненно. Небу нет дела до людей, до их ссор, дрязг и размолвок.

– Я с тобой, – набычившись, буркнул Кори и твердо взглянул Жоржи в глаза. В злые, ненавидящие глаза добряка-Жоржи.

Первая героическая глава
Живите, люди!

Вóроны сопровождают меня, Савелия Пончикова, повсюду. По крайней мере, так происходит обычно. Но не сегодня. Сегодня ко мне явилась голубка, она уселась на оцепеневшего ангела во дворе и долго клевала ему глаз. Я сходил в подсобку за метлой, чтобы прогнать голубку, но когда вернулся, ее уже не было. Рядом с ангелом сидела красивая седая девушка в белом платье. Та самая, что подошла ко мне в кафе и начала расспрашивать, с какой я планеты. Сначала я не разобрался, что это именно она, даже замахнулся метлой.

– Забыл уже? – Девушка по-особому взглянула на меня, и я замер. – А себя – вспомнил?

Я отложил метлу в сторону.

– Я месяц проторчал в кутузке на хлебе и воде. Там только и думаешь, как бы выжить, на другое мыслей не остается.

– Тюрьмой заведует Бог. Ты не знаешь, с какой он планеты?

Я присел возле девушки на корточки, снял куртку и накинул ей на плечи:

– Пойдем ко мне? На улице холодно.

Она помотала головой:

– Мне здесь нравится. Скоро наступит весна, должна она когда-нибудь наступить? Ангелы оттают, Бог подобреет.

– Не думаю.

– Что ангелы оттают?

Я пожал плечами. Она обхватила колени руками и долго молчала.

– Я с планеты Земля, а ты… не знаю. Ты врал, что с Венеры… это неправда. Нас что-то объединяет, Савелий. Мы оба сошли с ума, мы – душевнобольные. Наши души больны, Савелий. Но я многое помню, а ты заставил себя забыть.

– Откуда ты меня знаешь?

– Не догадываешься?

– Нет.

– Меня зовут Марийка. Приятно познакомиться.

Я вспомнил о письме.

– Так ты Марийка? Кажется, я встречал тебя где-то еще.

Она засмеялась:

– Я тоже видела тебя где-то еще. Тебя, Савелий, где-то еще видели все. Впрочем, мы встречались и здесь. До того, как ты забыл себя.

– Не помню.

– Ну еще бы.

Она ткнула пальцем в глаз ангелу.

– Как думаешь, куда попадают сумасшедшие? В рай или ад?

– За территорией моего двора бродит Бог, в которого я не верю, хоть и побывал в кутузке. Значит, мы в раю. И тут холодно, кстати. Разве может быть холодно в аду?

– Конечно, ты прав… – Марийка коснулась моей небритой щеки кончиками пальцев. – Сава, давай уйдем. Зачем тебе игра? Брось ее. Уйдем. Только ты и я.

– Куда?

– Не знаю. Куда-нибудь подальше: от Бога… от людей.

– Почему ты выбрала именно меня? Я – простой дворник.

– Всё очень банально: потому что ненавидела тебя когда-то. Тебя и каждого, кто с тобой связан. И я знаю, почему ты выбрал меня: я похожа на Брылю, твою бывшую. – Она горько усмехнулась. – Не внешне, а по характеру. Ты сам так сказал.

Я задумался.

– Кажется, припоминаю. Но ведь это просто игра, так?

– Для нас: меня, брата, моего бывшего жениха Филиппа и всех остальных там, на Земле, это не было игрой.

– Но прошли миллионы лет. Я уже и подробностей не помню.

– Здесь время течет по-другому. – Она обняла меня. – Там до сих пор играют.

Я взглянул на приклеенные к небу тучи, за которыми пряталось солнце.

– Не знаю, куда попадают сумасшедшие, но талантливые люди попадают в ад.

– Все твои беды от зависти, мои – от ненависти, – убежденно сказала Марийка. – Я мечтала отомстить тебе, а мстила брату. И сошла с ума.

– Какой, к черту зависти?! – взорвался я, отбрасывая ее руку и вскакивая. – Что ты говоришь? Кому мне было завидовать? Этим, с высокими тиражами? Талант никогда не признáют при жизни… и я имел право! да, имел! поиграть с ними, как они играли со мной. Показать, чтó на самом деле правит миром. Разве не гениально? Очертить границы между талантом и посредственностью, поставить на край пропасти!..

Она улыбнулась:

– А говоришь, не помнишь. Вот тебе и миллионы лет.

Я промолчал, слезы душили меня. И я заплакал, заревел, как ребенок. Марийка гладила мои волосы, а слезы всё текли, текли ручьем, вымывая накопившуюся за годы дрянь, гадость, скверну… Игру и игроков, охотников и целителей, спившихся в раю философов и писателей, с которыми я вел заумные беседы, стараясь забыть себя, когда мне всё опротивело.

– Сава, давай уйдем, – прошептала Марийка.

И мы ушли. Мы уходили набережной, запинаясь об ангелов и покореженные автоматы с газированной водой; в спину нам светило холодное северное солнце, покрытая льдом брусчатка сверкала под ногами призрачным голубым светом, и чайки, похожие на херувимов, кричали пронзительно и унывно. Мы шли мимо бронзовых статуй безымянного Бога, загаженных ангельским пометом, шли по морю, шли бесконечно долго, и когда оставалось пройти совсем мало, дорогу нам преградил Бог. Он требовал от меня платы.

– Разве души недостаточно? – спросил я.

Бог вручил мне копии бумаг, подписанные моей рукой. Я не совсем понял, что в них было, но одно уяснил – я еще должен, и немало.

– Всё-таки у тебя есть талант, Сава! – расхохоталась Марийка. – Если уж ты смог изменить правила игры на Земле, а Бог, мир которого всеобъемлющ, наоборот, постарался упроститься, подстроиться под человека. Наверное, ему жутко скучно, и он тоже нарочно забыл себя.

Бог укоризненно посмотрел на Марийку, и я вздрогнул, ожидая немедленного наказания, грома, молнии и конца света, но Бог только сказал, что если я не образумлюсь, со мной будет говорить его адвокат.

И, пожалуй, это было пострашнее грома и молнии. Это было настолько гнусно и пошло, что я закричал…

…и проснулся, сжимая в руке дневник.

– Каса-атик, – сказала она мне.

– Каса… – ответил я.

– Что? – спросила она. – Что ты хочешь этим сказать, Влад?

– Нашла каса на комень.

– Но почему именно на «комень»?

– Буква заблудилась, – говорю я и, натурально, начинаю плакать. – Заблудилась буква!

В начале была буква. Не слово, а буква.

И она заблудилась.

Вся эта дрянь в дневнике не просто так. Эта дрянь позволяет мне, Владу Росту, заглянуть в голову черному демону, который живет в сумасшедшем мире. Мир заблудившихся букв и слов, потусторонний и чужой, рай, ад – зовите, как пожелаете. Отражение нашего мира, или наш мир – только отражение? Неважно. Мир без логики, мир страшно логичный, мир бесконечно интересный и скучный.

Всё неважно.

До рассвета еще около получаса, и в комнате тихо-тихо.

Просто молчать и глядеть в потолок – то, что мне сейчас надо.

Мы не ушли из Миргорода: прячься там, где никто не ищет, говорит пословица. Вряд ли охотники заподозрят, что у нас хватит наглости остаться после всего, что случилось. Да и сами охотники чувствуют себя неуютно – во время облавы пострадало невесть сколько добропорядочных жителей, а уж бродяг и всякой шушеры – без числа. Людей скидывали в бездну только за то, что у них не нашлось при себе документов. Многих, подозреваемых в целительстве или связях с целителями, вздергивали без долгих разбирательств. Поэтому родственники и друзья погибших точат на охотников большой-пребольшой зуб, и в случае чего расправятся с теми без колебаний и так же жестоко.

Угол мы сняли у полуслепой старухи, вдовы морского офицера. Дети ее давно умерли либо разъехались кто куда; мать не навещали и не слали весточек. Старуха за небольшие деньги сдавала три комнаты в довольно вместительной квартире, а сама ютилась в крохотной спальне. Нам с Иринкой досталась солнечная, с выходящими на юг окнами комната. Дождливый и зябкий сентябрь закончился, настала пора бабьего лета, и ярко освещенная днем улица радовала глаз: почти в каждом доме на балконах высаживали цветы, а внизу, на газонах, пышно разрастались сорняки.

Название улицы – Зеленая – как нельзя более подходит этому буйному великолепию. По утрам сквозь оконные щели вливается приятный, лакомый запах сдобы из пекарни напротив. На крыше одного из домов – закрытый бассейн для детей. Забавно наблюдать, как они там плещутся и дурачатся. Иринка выпросила у старухи десятикратный бинокль и, случалось, часами глазела из окна, наблюдая за улицей, крышами, чужими окнами.

– Выслеживаю шпиков, – объяснила она.

– По-моему, наоборот, привлекаешь внимание.

– Глупости. Я за шторами прячусь. И вообще, может, я на птиц любуюсь. Может, орнитологом хочу стать, понять, как летают птицы, и научить людей искусству полета.

Я незаметно задремываю, а разлепив глаза, вижу Иринку: она опять у окна, будто и не спала. В руках бинокль, во взгляде – напускная взрослость. Забралась на подоконник с ногами, сидит, не шелохнется.

– Ира… – зову вполголоса.

– Чш-ш-ш…

– Да в чем дело?

– Я точно уверена: за домом следят. Немедленно одевайся.

– Иринка, у тебя паранойя. В этом точно уверен я.

– Кто бы говорил. Ты ворочался и стонал во сне. Что тебе снилось?

– А то ты не знаешь. Русский мне снился.

– В снегу и с вóронами?

– Нет. Пончиков теперь снится мне по-другому.

– Как же?

– По-идиотски. Я как бы вижу отражение его жизни. Не всю, а лишь ту часть, какая еще близка к человеческой. Русский – не человек, понять его – всё равно что стать Богом. И я… видел Марийку.

– Ту ее часть, что близка к человеческой?

– Не язви. Ты же знаешь. Демон, притворявшийся Лютичем, научил тебя «сеансам», которые позволили найти Марийку.

– Лютич – это Лютич, а не демон.

– Глупая ты. Правильно я тебе ничего не говорю. Записи в дневнике не просто содержат ключ, они сами – дверь в иное измерение.

– Владька, ты совсем рехнулся!

– А не ты? Кто там следит за нами? – Скидываю одеяло и сажусь на кровати.

Она выглядывает в окно.

– Черт, одевайся скорее! К человеку в плаще – он с утра торчит здесь – подъехал автомобиль.

– Автомобиль? Их десятка три на город, кроме тех, что у полиции. И несколько у охотников… – Вскакиваю, лихорадочно натягивая брюки.

– Одева… Нет, погоди. Они идут к пекарне. Все в черном, на спецходулях, с котелками на голове, как у этих, ну… англичан. У последнего в руках чемоданчик.

Я, накидывая рубашку, спешу к окну: и впрямь – четверо прилично одетых джентльменов, у того, что позади – черный кейс. Прохожих мало: еще рано, восьми нет. Витрина пекарни неожиданно разбивается, осколки градом сыплются под ноги «джентльменам». Поднимается пальба; в сухой треск очередей вклинивается уханье дробовика, стоит дикий ор. Черные поливают пекарню из автоматов, оттуда отстреливаются. Один «джентльмен» валится ничком в стеклянное крошево, второй оседает с развороченной картечью грудью. Тот, что с кейсом, зашвыривает его в глубь пекарни, и оба черных бегут к автомобилю. Рев мотора, визг покрышек и…

Вспышка! Взрыв гремит так, что закладывает уши и темнеет в глазах.

Нас с Иринкой буквально отбрасывает к противоположной стене. С громким стуком хлопают незакрытые рамы, по комнате со звоном разлетаются стекла… Мы лежим, вжавшись в пол и боясь подняться.

– Ты цела? Стеклом не поранило?

– Не… – всхлипывает она. – Не знаю-у-у… А тебя-а?

– Нет, кажется.

– Что это бы-ыло?..

– Взрыв. – Я с трудом поднимаюсь на ноги, в ушах еще звенит. Похоже, кому-то объявили войну. Да уж, «повезло»: угодили из огня да в полымя! От охотников удрали и вляпались неизвестно во что. Чую, будет жарко: черные воюют партизанскими методами.

– Вла-ад…

Оборачиваюсь. Ее лицо заливает кровь: на щеках, на лбу длинные порезы. Иринка трогает раны, губы кривятся, дрожат, из глаз скатываются слезинки. Руки иссечены осколками. Сердце обрывается, летит в бездонье, во мрак и стылую тишину. Мою Иринку! Посмели!.. Кто?!! Трепещущий мячик сердца прыгает к горлу, чуть не задушив. Срывается вниз. Воздуха! Х-ха… В глазах – красный туман. Сердце каменеет, оно – железный поршень. Тук! тук!! Насос сердца качает черную, ледяную ярость – из самых глубин иномирья, где в бетонных чащобах поджидает Бог, которому все должны.

– Живи! – хриплю я, и рваные края неохотно стягиваются. Лоб чистый, но щеки…

– Живи! – Ссадины на руках исчезают, а на подоконнике вянут и рассыпаются трухой цветы.

– Живи! – За стеной грохот: кто-то падает с истошным воплем. Из дюжины порезов остаются два: не очень глубокий на левой щеке и внушительный – на правой. Кровь так и хлещет, пятная кофту.

Я не смог исцелить дорогого мне человека! Впервые в жизни – не смог!

Ярость переполняет вены и артерии, распирает легкие, бьет фонтаном, требуя выхода.

– Живи! – Порез становится меньше. В доме напротив с убийственным треском рушится балкон.

Меня шатает, в боку колет, я задыхаюсь и дико оглядываюсь вокруг, осознавая, что удержался на самой кромке, еще чуть-чуть, и… Под обрывом колышется вязкий кисель небытия. Прогорклая, скисшая ярость стекает в бездну. Я понимаю: мне несказанно повезло. А «темное я» усмехается: погоди, Влад, куда ты от меня денешься? В следующий раз…

Заткнись, скотина! Убирайся в свой зловонный омут!

Я измочален, обескровлен и раздавлен. Я – как выдавленный тюбик. Но надо действовать! Через не могу, сцепив зубы. Подхватываю Иринку – ей лучше, много лучше, она упирается, не хочет вставать и ревет, ревет. Тащу девчонку в ванную, промываю раны, мажу йодом из аптечки и заклеиваю лейкопластырем. Иринку не узнать. И мне в голову приходит здравая мысль.

– У меня останется шрам… – плачет Иринка. – Ты меня разлюбишь…

– Дура! – ору в сердцах. – Не разлюблю я тебя!

– То есть ты меня любишь?.. – тут же спрашивает она.

– Нужно сматываться, пока не нагрянули полицейские! Допрашивать станут всех. Если начнут устанавливать личность, если придерутся к документам, а документы у нас сама знаешь какие – всё, швах!

– Надоело бежать, – стонет она. – Опять бежать… это я виновата, да?

– Глупая, – обнимаю ее. – Ни в чем ты не виновата. – На душе тягостно и мерзко: только жизнь хоть немного образовалась, наладилась…