Текст книги "Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей"

Готское прошлое Русской земли «в узком смысле», как определял ее А. Насонов, а также в равной степени древлянской и волынской земель объективно зафиксировано в черняховской археологической культуре, ареал которой накрывал практически всю территорию нынешних Украины и Молдовы, частично прихватывая юг России и север Румынии. Черняховская культура признана в своей основе готской во всем мире кроме нашей страны и Украины, где ее с упорством достойным лучшего применения числят славянской. А го́тов – чуть ли не кочевниками. Между тем, готы были оседлым народом, прилежно пахавшим в III – V веках приднепровские и приднестровские лесостепные черноземы. Земледельческие календари го́тов нашли отражение на знаменитых сосудах из Лепесовки[57]57
  С легкой руки Б. Рыбакова у наших историков они считаются славянскими.


[Закрыть]. Поэтому ничего нет удивительного в том, что забытое нами готское прошлое дает себя знать былинным отголоском в имени древнейшего богатыря-пахаря Микулы Селяниновича, которое, как ни странно, лучше всего этимологизируется не из славянских, а из германских языков, в частности из готского, в котором микил – «большой, могучий». По-видимому, привычная нам форма «Микула» представляет собой относительно поздний ославяненный вариант, появившийся под влиянием христианского имени «Николай» в упрощенной форме «Никола» с украинизированным вариантом «Микола».

Любопытна и, быть может, не случайна синонимичность имен былинного Микулы и Мала ПВЛ – то и другое имеют в готском языке практически одно и то же значение. Если ПВЛ перехлестнула под Искоростенем жизненные пути местного древлянского владыки Мала и пришлого князя-агрессора Игоря, то в былине о суме, в которой была «вся тяга земная», мы видим весьма похожую коллизию между мирным аборигеном-селянином Микулой (Микилом?) и пришельцем Вольгой (ольгом?) Всеславьевичем во главе буйной (варяжской?) дружины.

А между тем Микула-то наш (внимание, еще одна «завязочка»!) – былинный сват Мала, ведь младшая дочка Микулы Селяниновича Настасья в наших былинах числится замужем не за кем-нибудь, а за Добрыней Никитичем, то бишь Маловичем по Прозоровскому или Фредичем по Горюнкову Вот такая готская семейственность, вот так отовсюду торчат-вытарчивают готские ниточки. Жаль, что историческое полотно из них все-таки не ткется – не хотят они ложиться в ровную ткань, норовят закрутиться, запутаться в клубок загадок.

Одна из таких ниточек, голубая да излучистая, пролегла по карте Северного Причерноморья. Истоки Южного Буга, находящиеся на стыке древлянской и волынской земель, то есть в центре гипотетического восточного государства-наследника Великой Моравии, могут быть готскими не только в прямом смысле, если там в X веке еще сохранялись династия готских Амалов и готское языковое пространство, но и переносном, так как само слово буг лучше всего объясняется из готского языка, в котором имеет вполне адекватный нарицательный смысл: «кривизна, изгиб, колено; излучина (реки)». Вообще Побужье – географический центр черняховской культуры и готских государств III – IV веков в Северном Причерноморье, здесь же проходит южная граница ареала археологических следов другой археологической культуры, вельбаркской, маркирующих миграцию восточных германцев в начале нашей эры из Балтийского Поморья в Северное Причерноморье вдоль Вислы и обоих Бугов, Западного и Южного.

Наконец, уже обсуждавшийся нами выше компонент «гард-» в топонимах «Хольмгард» и «Кянугард» может иметь как скандинавское, так и готское происхождение, так как в готском языке тоже есть слово гард с весьма подходящими значениями «дом, домашнее хозяйство, двор, семья». Причем «дом» и «семья» могут пониматься, в том числе, как династия правителей («Древлянский княжеский дом» у А. Членова), что вполне согласуется с высказанной мною выше гипотезой об именовании гард будущей Руси в скандинавских сагах по династическим именам или локальным титулам их потомственных правителей.

Может быть, пара имен, пусть даже княжеских, да название пары рек и столицы никем не признанного и ни на каких картах не отмеченного государства, плюс обобщающая дефиниция протогосударств будущей Руси – еще недостаточное основание для категорических выводов? Может быть. Но задуматься есть над чем.

Готский кошмар

 
Я медленно встал и двинулся к свету.
Сделав шаг на ступень лестницы в небо,
я с чистою верою в Бога сделал второй,
но следом я понял,
что нет ничего у меня под ногой!
 

9 грамм, «Кошмар»

Идя в своем расследовании «по следам Добрыни», А. Членов рисует картины апокалиптического противостояния на норманско-антинорманском фронте: борьбы не на жизнь, а на смерть древлянского, в его понимании – местного славянского, и варяжского, то есть пришлого скандинавского, княжеских домов. Однако, как мы только что выяснили, местная сторона этого противостояния оказывается не такой уж стопроцентно славянской: и правящая династия Древлянского княжества, и название его столицы Искоростеня достаточно отчетливо демонстрируют готские корни. Но еще удивительнее то, что в этом судьбоносном противостоянии «готский след» тянется и на другую сторону баррикад – в «варяжский» княжеский дом.

Этот след прорисовывается в самом первом известном нам официальном документе, связанном с ранней русью, – договоре Олега с Византией 911 года, который представлен в ПВЛ под 912 годом вместе с комментариями по процедуре его подписания, отнесенными ее составителями к 907 году. В комментариях названы имена послов, ведших непосредственные переговоры с греками, а в преамбуле самого́ договора, включенного в статью 912 года ПВЛ, перечислены имена подписавших договор со стороны руси. Имена подписантов уже приводились выше, но теперь обратим внимание на то, что они разделены на две группы явными этническими детерминативами: «карлы», то есть скандинавские «мужи», коих четверо (Инегельд, Фарлоф, Вельмуд, Рулав), и «гуды», то есть готы, коих девять (Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид). Две эти группы не только неравночисленны, но и неравноправны: «мужи», то есть скандинавы, в перечне имен стоят первыми, эти же «мужи» (Фарлоф, Вельмуд и Рулав) участвуют в константинопольской делегации 907 года в качестве послов, в то время как готы к переговорам вообще не были допущены за исключение одного-единственного гота Стемида, причем вероятно не отличавшегося родовитостью, так как его имя даже в перечне подписантов-го́тов стоит последним. Но дело в том, что этот Стемид, как справедливо заметил еще А. Сахаров, выполнял в русском посольстве роль секретаря. Включение в посольство в качестве секретаря именно гота, да к тому же не отличавшегося знатностью, могло иметь только одну причину: знание греческого языка, что естественно для готов, несколько веков живших в Крыму бок о бок с греками, а также, в не меньшей степени, просто грамотность, а именно необходимое для выполнения секретарских функций владение «Ивановым написанием», которым был записан русский экземпляр договора[58]58
  Более подробно обо всем этом в приложении «Как возникла начальная русь?».


[Закрыть]. По счастью, каким-то образом копия («список») этого экземпляра в переводе на древнецерковно-славянский язык сумел попасть в ПВЛ.

Этнический дуализм начальной руси объясняет ту ее конфессиональную двойственность, которую мы отмечали при первом рассмотрении договора 911 года. Скандинавы, привилегированная и лидирующая компонента начальной руси, ведшие переговоры в Константинополе, в начале X века все еще оставались язычниками и при личных договоренностях с византийцами клялись по своей вере и своим обычаям. Но крымско-готская компонента, к переговорам не допущенная, была давно крещеной и ортодоксально православной, так как несколько веков находилась под культурным влиянием греков соседнего Херсона и имела свою подчиненную Константинопольской патриархии Доросскую епископию, которая со временем даже приобрела статус митрополии. Поэтому при составлении текста договоpa 911 года секретарь посольства гот Стемид, выражая волю своих скандинавских начальников и по возможности точно переводя их речь, противопоставил русь христианам и зафиксировал клятвы послов руси «по их вере и обычаям», но, тем не менее, в формулировках текста договора все же использовал близкие ему лично как православному христианину христианскую православную терминологию.

Чисто готские имена мы все еще видим в аналогичном договоре Игоря, отнесенном ПВЛ к 945 году. Там среди имен послов и купцов руси встречаются три посла с именем «Прастен» (Прастен Тудоров, Прастен Акун, Прастен Бернов) и два купца с похожими именами Фрастен и Фуростен. С учетом закономерного перехода при заимствовании древнерусским языком иноязычного Ф в П основа исходного имени реконструируется как Фрастен. Это популярное среди руси X века имя хорошо этимологизируется из готского языка, в котором фраст означает «ребенок, отпрыск». Существенно, что корень фраст чисто готский, его нет ни в скандинавских, ни в других германских языках.

Косвенно с готами связывает начальную Русь упомянутая выше древнегерманская поэма «Ортнит». Настало время уделить внимание вынесенному в название поэмы эпическому имени властелина Руси. Оно состоит из двух основ, причем основ не старого верхненемецкого, на котором написана поэма, а опять-таки готского: орт, что по-готски означает «сад», и нит со значением «кровное родство, династия», близком по смыслу готскому гард. Странное на первый взгляд появление сада на самом деле легко объяснимо. Вспомним, что действие поэмы происходит в Гарде, то есть одном из полюдий будущей Руси. Но для автора поэмы, жившего в Германии и говорившего на верхненемецком, «Гарда» не имела ни завязок с непонятным ему компонентом нит, ни вообще смысла и воспринималась его германским ухом как похожее гартен, что по-немецки и сегодня означает «сад». Однако сам факт, что в имени правителя Гарды поэма зафиксировала не верхненемецкое гартен[59]59
  Что мы, вероятно, имеем в скандинавской саге, где правитель зовется Гертнитом.


[Закрыть], а готское орт в паре с готским же нит, дает основания предположить изначально готские истоки сюжета и позволяет говорить о том, что начальная русь была все-таки имела готскую компоненту.

И, наконец, снова злосчастное «иваново написание». У начальной руси IX – X веков, кантовавшейся где-то в районе Крыма, уже была своя письменность, использовавшаяся для оформления международных договоров. Никак не футарк, для таких целей непригодный и никогда не применявшийся. Вообще письменностей, используемых для составления юридических документов уровня межгосударственных договоров, в X веке было – раз-два, и обчелся. Тем более непонятно и непростительно упорное игнорирование отечественными историками «Иванова написания» – одной из немногих письменностей такого высокого статуса, бывшей в ходу у начальной руси.

Как уже отмечалось выше, таинственное «иваново написание» с наибольшим вероятием могло быть готской письменностью, основанной на готском алфавите Ульфилы и введенной в обращение в VIII веке в своей крымской епархии епископом св. Иоанном Готским. Именно с этим «написанием», перенятым от го́тов скандинавами и получившим статус универсально русского, мог столкнуться св. Константин-Кирилл во время своей хазарской миссии 860 – 862 годов, – подчеркнем, все в том же самом Крыму! – и, исходя из принадлежности его начальной руси, естественным образом назвать «русскими письменами», а впоследствии положить в основу того, что ныне мы называем кириллицей. Кстати, необъяснимая непопулярность в Киевской Руси, в отличие от остального славянского мира, глаголицы возможно как раз обусловлена тем, что для руси издревле привычным было готское «Иваново написание». Поэтому ославянившаяся русь в силу привычки использовала исключительно его наследницу кириллицу.

Готские корни начальной руси парадоксально превращают изобретенное А. Членовым апокалиптическое противостояние двух княжеских домов X века, древлянского и киевского, двух династий, Мала и Игоря, и, самое главное, двух якобы несовместимых этносов, нехороших «варягов» и хороших «славян», в некую внутриготскую разборку. Но в целом, если не придавать вопросу вселенский масштаб, Членов прав: из готских корней правобережья среднего Днепра выросло славянское дерево с государственностью, заимствованной из Великой Моравии, сохранившее готское наследие всего лишь в именах своих правителей; а древние готские корни начальной руси вскормили тесно оплетших и паразитически присосавшихся к ним скандинавов. Но, вопреки фантазиям Членова, нет никаких оснований говорить о какой-то несовместимости и тем более антагонизме между начальной германской русью и русью приднепровской славянской. Русь с самого начала была этнически неоднородной, и вся ее дальнейшая история только подчеркивала полную индифферентность руси к «пятой графе» и абсолютную ее неозабоченность любыми аспектами «национального вопроса».

Вот и выходит, что удивительный этнос-социум, который отвоевал свое место под солнцем под именем «русь», возник в результате симбиоза двух этносов: давно прижившихся в Крыму го́тов-христиан с родственными им пришлыми язычниками-скандинавами. В основе этого симбиоза наверняка лежала языковая общность. Добравшись в начале IX века до Северного Причерноморья, скандинавские викинги оказались в совершенно чуждой им среде, ином климате и незнакомом окружении. И огромной удачей, уникальным везением для них было встретить в Крыму народ, давно живущий по местным обычаям и внешне не отличимый от прочих аборигенов, но (о, чудо!) говорящий на понятном им языке. Конечно, скандинавы не могли упустить такую оказию. Крымская Готия была обречена стать первой причерноморской гардой нового формирующегося из двух германоязычных народов этноса – руси.

Теперь с этих позиций можно вновь вернуться к истории «противостояния» русского и древлянского княжеских домов.

По сюжету ПВЛ пути Игоря и Мала впервые могли бы пересечься в 914 году, когда «пошел Игорь на древлян и, победив их, возложил на них дань больше Олеговой». Но на самом деле не пересеклись. Ведь этот мнимый древлянский поход падает, как мы это выясняли ранее, на целиком выдуманный авторами ПВЛ период «параллельной истории» игоревой Руси и Византии. В частности, на древлян Игорь пошел одновременно с походом Симеона Болгарского на Царьград, оба синхронно получили с противника большую дань и благополучно вернулись восвояси. Этого похода не было, объективно не могло быть еще и потому, что в 914 году Игорь должен был быть еще в пеленках. Или вообще «в проекте». Если в 941 году он впервые появляется на мировой исторической сцене, а годом позже, в 942 году по хронологии ПВЛ, у него родится первенец Святослав, то дату рождения самого́ Игоря следует отнести к середине или даже концу 10-х годов X века, а скорее к 20-м годам.

Мы не знаем, откуда был родом Игорь, но уже успели выяснить, что к Киеву Игорь-Святогор отношения не имел. В начале его достоверно известной биографии вероятной резиденцией Игоря была какая-то база (гарда?) в районе Керченского пролива: то ли на Таманском, то ли на Керченском полуострове. О том, как он там оказался, можно лишь строить догадки на основании глухих упоминаний в северных былинах, в которых «молодой Святогор живет на содержании у богатого Садко, и тот снаряжает его»[60]60
  Обращает на себя внимание созвучность имен Садко и первосвященника Иудеи времен Давида и Соломона Цадока (в среднегреческом и православной традиции Садок). Не было ли «снаряжение» Святогора-Игоря фактически помазанием его на русское каганство?


[Закрыть]. Садко – герой новгородских былин, из чего можно сделать предположение о «новгородском» происхождении Игоря. На самом деле в первой половине Х века Новгорода Великого еще нет, но есть Ладога, Рюриково городище, Гнездово наконец, и там уже прочно обосновались «варяжские гости», что достоверно установила археология прошлого века. Сюда же можно добавить результаты расследования С. Горюнкова, хотя и не бесспорные, определяющие возможную родину Игоря-Святогора в Ижорской земле (Ингерманландии) или эстонской Роталии. (Мало вам латышского происхождения Ольги, так вот вам еще и эстонское Игоря!)

Но в тех же новгородских былинах Садко не только лихой гусляр и бесстрашный дайвер, он также богатый удачливый купец, тесно связанный с Поволжьем и торговлей на Волге. С другой стороны, в ярославском Поволжье скандинавы археологически прослеживаются со второй половины IX века. Поэтому нет ничего невозможного в том, что, будучи «новгородского» происхождения, конунг Ингвар снарядился на средства богатых купцов «новгородской гарды» и отправился с торговой миссией уже хорошо к тому времени известным и хоженым волжским путем «из варяг в хазары». Была ли его миссия чисто торговой или особой, либо он сам превратил ее в особую, благополучно добравшись по Волге и Дону до Крыма и осев на одной из имевшихся там баз руси, сказать невозможно. Но база, похоже, была где-то в районе Керченского пролива. И было нападение в том самом проливе на хазарский Самкерц, которое повлекло за собой цепь далеко идущих последствий: поражение руси от регулярной армии каганата, вынужденное обязательство воевать с Византией, вновь страшный разгром армией и огнеметным флотом империи, необходимость искать новое пристанище.

Следующее возможное пересечение Игоря с древлянами ПВЛ относит к 945 году, сразу после подписания мирного договора с Византией. Это уже более-менее достоверный период биографии Игоря, основанный на византийских документах. Так что нечто подобное вполне могло иметь место. С единственной оговоркой: если Игоря и занесло в древлянскую землю, то не из Киева. Сама ПВЛ не оставляет нам сомнений, что и исходным и конечным пунктом игорева рейда 941 года на Византию был все тот же Керченский пролив. Оттуда, начиная поход, он последовательно проходил вдоль берегов Крыма и Болгарии (именно в таком порядке в Константинополе получали предупреждение об его продвижении от херсонцев и болгар); туда же он после разгрома бежал «едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды», по словам Льва Диакона. Да, база в восточном Крыму безусловно была. Но естественно предположить, что после двух последовательных сокрушительных поражений сначала от хазар, а потом от византийцев, эта база, даже если ему удалось ее сохранить, потеряла всякое практическое значение.

Впрочем, зачем предполагать? Это прямо следует из «Кембриджского анонима» и текста его договора с Византией 945 года. Игорь лишился возможности грабить Хазарию и Византию. В довершение неудач попытка освоения альтернативного «кавказского направления» закончилось для руси быстрым и сокрушительным крахом. Основать новую гарду в Арране на Куре не удалось. Поскольку больше из Крыма грабить было некого, Игорь был вынужден искать новое прибежище, новые источники пропитания и дохода себе и остаткам своей дружины, то есть новую гарду-кормилицу Если не принимать в расчет выдуманное авторами ПВЛ мероприятие 944 года – мнимый повторный византийский поход с получением огромного отступного, – семья и остатки потрепанной хазарами и греками дружины Игоря к середине 40-х годов действительно должны были быть нищими, нагими и голодными. Вот тут-то Игорь с отчаяния и мог рвануть «в Дерева́». Не из Киева, где он никогда не был, а из потерянного для него Крыма. То ли прямо, то ли через Моравию, то ли через Киев, если речь все-таки о днепровских древлянах, а не крымских «дервах».

Язык доводит до Киева

 
Поверил Добрыня Змею, отпустил его в живности.
Улетел Змей, да не в свою пещеру,
полетел он на святую Русь, в стольный Киев-град.
 

Былина «Добрыня и Змей»

Оказавшись фактически бездомным, Игорь наверняка сделал то, что всегда в такой ситуации делали предводители викингов норманнов и варягов руси: отправился искать где что плохо лежит. Поскольку все черноморское побережье для него было безнадежно потеряно, оставалось только подняться вверх по какой-нибудь реке черноморского бассейна, найти там и «приватизировать» небольшое, но способное прокормить его самого́, семью и дружину государство-гарду. Именно так поступали викинги в Англии, Франции и Италии, именно так поступала сама русь, в частности, поднявшись по Волхову до Рюрикова городища и по Куре до Бердаа, так она будет поступать и впредь, когда Святослав попытается осесть на Дунае в болгарском Переяславце.

В 941 году у Игоря особого выбора не было. Дон, Кубань и прочие реки Приазовья исключались, так как контролировались Хазарским каганатом. Днепр и Южный Буг выглядели малопривлекательно по целому ряду причин. Поднепровье и Побужье, по которым недавно прокатились орды венгров, вряд ли сулили хорошую поживу. К тому же обе реки были перекрыты труднопроходимыми порогами, а в их низовьях и у тех самых порогов уже кочевали печенеги. Отношения Игоря с печенегами в ПВЛ весьма запутаны. Но из других источников известно, что византийские императоры в X веке старательно поддерживали с печенегами союзнические отношения и регулярно нанимали их для отвлечения сил наседавших на северные границы империи болгар и венгров. Поэтому независимо от предыстории после пиратского нападения Игоря на Византию печенеги автоматически стали его врагами. Зато столь же автоматически по принципу «враг моего врага – мой друг» его объективными союзниками становились болгары и венгры, которые, правда, были «на ножах» между собой, из-за чего Игорю пришлось бы выбирать между ними. Но выбор был несложен.

В начале 40-х годов при царе Петре Болгария находилась в глубоком упадке под постоянным давлением византийцев с юга и мадьяр с севера и к тому же ослаблялась изнутри движением богомилов. Зато на «пассионарном» подъеме находились венгры, уже осевшие в Паннонии и заставившие победоносной кампанией 934 года выплачивать себе регулярную дань все балканские государства и даже саму Византию. Конечно, союз Игоря с венграми мы можем лишь предполагать, но у этого предположительного союза имелось вполне вещественное продолжение в совместных с венграми хазарской и болгарской кампаниях Святослава.

Итак, по идее, изгнанный из Крыма Игорь должен был бы направиться на Дунай. Может быть и направился. Но… Как мы помним, у Т. Пешины «именуемый Олегом» предводитель руси прибыл в Моравию в 940 году, то есть за год до второго катастрофического поражения Игоря. Если допустить, что Пешина ошибся на год-другой (что немудрено на расстоянии в семь веков!), то этим русским ольгом и был Игорь, изгнанный из Крыма и нашедший новую гарду в восточном осколке бывшей Великой Моравии. Если же даты Пешины верны, то его Олег Моравский – это какой-то другой ольг руси, вероятно один из тех, кто после хазарского урока не захотел влезать во вторую, византийскую, авантюру Игоря и пошел своим путем. Но все равно по тем же соображениям без вариантов на Дунай. Правда, не союзником, а противником венгров, от которых несколько лет более-менее успешно оборонял свою новую моравскую гарду, но в конце концов был вынужден уступить, навсегда покинуть Моравию и «вернуться на Русь».

Да вот беда, к тому времени крымской Руси уже не было. Куда же в таком случае Олег Моравский мог вернуться в 967 году? Очень может быть, что в Киев. И очень может быть, что к преемникам Игоря. Ведь где-то в середине X века в Киеве уже правили архонты руси, причем, дословно читая «Об управлении империей» Багрянородного, архонты во множественном числе. Еще бы! Царственная родня Игоря, судя по его договору с Византией 945 года, не уступала своей многочисленностью болезненным родичам Юрия Деточкина в кинофильме Э. Рязанова «Берегись автомобиля». Жаль только, сочинители ПВЛ как-то не обратили внимания на сей безусловно того заслуживающий факт. Так что «вернуться на Русь» бывший моравский князь мог в Киев. Но мог до Киева не добраться. Однако пока оставим Олега Моравского и проследим злоключения Игоря.

Если Игорь не удирал в Моравию и не был тем моравским ольгом, о котором писал Т. Пешина, то куда же он подался после печального возвращения из византийского рейда «с несколькими лодками вестником своей беды»? Почему-то не на Дунай вслед за своими союзниками венграми. То ли место было занято другим ольгом руси – Олегом Моравским, – то ли дружба дружбой, а табачок-то врозь. Вряд ли обретавшие новую родину мадьяры горели желанием делиться ею с кем бы то ни было, и вряд ли им улыбалась перспектива поменять в Моравии одного русского ольга на другого, хотя бы и формального союзника.

С исключением Дуная выбор для Игоря стал предельно ограниченным: Днепр или Южный Буг. Но какой бы из двух путей он ни выбрал, по Днепру или Бугу, конечным пунктом и новым объектом захвата должно было оказаться волынско-древлянское междуречье Днепра и Южного Буга – Древлянская земля ПВЛ. Важно помнить, что слово «земля» на языке ПВЛ означало в нашем сегодняшнем понимании государство (Русская и Греческая, Венгерская и Болгарская, Английская и Волошская, а также Египетская и тому подобные «земли» ПВЛ). То есть очередным объектом агрессии для руси Игоря могло быть не богом забытое захолустье, дикое лесное племя древлян, в чем нас пытается убедить ПВЛ, а некое уже существовавшее в Поднепровье и Побужье государственное образование. Весьма вероятно, что оно образовалось вследствие развала Великой Моравии, и не исключено, что было тем самым предполагаемым Д. Прозоровским и А. Членовым княжеством Мала. Это государственное образование, будучи политическим и духовным наследником Моравии, просто обязано было быть в середине X века христианским с государственным языком на основе славянской грамоты Кирилла и Мефодия.

Считается, что Искоростень был основан в начале VIII века. Только не спрашивайте на основании чего. Просто так считается. В общем, та же самая история, что и с Киевом. Все документальные данные – липовые, из той же ПВЛ, и такая же полная неразбериха в археологии: множество мелких поселений по обоим берегам Ужа, существовавших с незапамятных времен, но ничего конкретно городского для IX – X веков. Пожалуй, интерес представляют только большой курганный некрополь, о котором, правда, не отыскать никаких сведений, да пара находок: золотые височные подвески «аналогичные подобным украшениям Великой Моравии» и клад серебряных украшений «чешского происхождения». Так что в каком-то виде Искоростень вполне мог существовать в IX веке, но был ли он тогда «древлянской столицей», утверждать невозможно. Однако следует обратить внимание на две упомянутые находки моравского и чешского происхождения.

После гибели Великой Моравии в конце IX века вокруг ее бывшей территории в течение исторически очень короткого промежутка времени возникает несколько новых славянских государств: на западе Чехия Пржемысловичей, на севере Польша Пястов, на юге Хорватия Трпимировичей. Из всех частей света обделенным кажется только восток – волынско-древлянская земля. Но скорее всего именно кажется. Идея славянской государственности, получившая в Великой Моравии хорошую закалку и твердую основу в славянской письменности Кирилла и Мефодия, наверняка не имела каких-либо предпочтений в распространении по сторонам света. Волынь и днепровское правобережье, издревле объединенные с Чехией и Моравией единой культурой основой, археологически представленной культурой Прага-Корчак, не могли не воспринять, не унаследовать эту идею государственности одновременно с другими соседями Великой Моравии. Или даже раньше. Но Чехия, Польша и Хорватия сохранились как самостоятельные государства и сберегли свою древнюю историю. Нашему гипотетическому, но вполне вероятному древлянскому государству не повезло. Именно оно могло быть и очевидно стало объектом захвата русью Игоря Старого и Свенельда, а затем новгородских «находников», вследствие чего, поглощенное в конце концов Киевской Русью, потеряло свою самостоятельность, а вслед за ней свою истинную историю в скудном и лживом освещении ПВЛ.

Весомым фактором выбора новой гарды именно в славянском Поднепровье и Побужье мог стать для руси Игоря языковой фактор. Если справедливо предположение С. Горюнкова о восходящей к готским Амалам правящей династии древлян, которую мы дополнили возможностью сохранения у них готской языковой среды, то общность языка должна была привлечь к государству Мала внимание обеих исходных компонент руси, скандинавской и готской. С другой стороны, если справедливо основанное на анализе былин предположение, что сам Игорь был выходцем с Новгородчины, конунгом, снаряженным в поход к Черному морю купечеством новгородской гарды (вновь вспоминаем: Садко снаряжает Святогора), то в его окружении должны были быть и даже играть не последнюю роль балтийские славяне, они же словене ПВЛ. Это предположение в какой-то мере подтверждается договором 945 года с Византией, в котором мы встречаем среди имен правителей руси и родственников Игоря неких Святослава, Володислава и Предславу Тогда общность языка балтийских и днепровских славян[61]61
  В ПВЛ «русский и словенский языки – одно суть». Словенами ПВЛ называет жителей Новгородчины, а русью в ней «прозвались поляне», то есть обитатели Киевщины.


[Закрыть] могла послужить дополнительным аргументом для искавшей новую гарду руси Игоря направиться на днепровское правобережье. Да вот беда, у нашего неудачника-ольга все мероприятия, даже вполне разумные по своей сущности, неизменно оканчивались крахом.

Мы не знаем и наверное никогда не узнаем, что же на самом деле происходило в конце первой полвины X века в Среднем Поднепровье. Как признает А. Никитин, это совершенно невозможно даже для начала следующего века: «…нумизматические и сфрагистические материалы убеждают, что мы ровным счетом ничего не знаем не только о том, что происходило в первой четверти XI в. в Киеве и на территории Среднего Поднепровья, но и кто был участником этих событий…»[62]62
  В числе известных монет XI века киевской чеканки есть монеты Владимира, Святополка, Ярослава и какого-то Петра. До сих пор достоверно не установлено, какой из Владимиров приложил к этому руку, Креститель или Мономах. Но, главное, оказывается, в Киеве правил и чеканил свою монету некий Петр, про которого в ПВЛ нет ни слова! (Существует предположение, что Петр – крестильное имя Святополка.)


[Закрыть]. Поэтому все, о чем дальше пойдет речь, – не более чем предположения и гипотезы, базирующиеся на исходных посылках разного происхождения и разной степени достоверности. Но, и это хочется особо подчеркнуть, ничуть не менее достоверных, чем исторические реконструкции сочинителей ПВЛ, построенные вообще непонятно на чем, никак не объясняемые, но, тем не менее, почему-то почитаемые официальной отечественной историей чуть ли не истиной в последней инстанции.

Совокупляя все известные нам сведения, предположительно можно говорить о том, что лично Игорю покорить древлян не удалось. Сильно потрепанная хазарами и греками дружина Игоря («нагая и голодная» по словам ПВЛ) оказалась к этому неспособной. Более того, в Древлянской земле Игорь вероятно в самом деле нашел свою погибель. Но произошло это вовсе не так, как это представляет нам ПВЛ, не при сборе некой сверхплановой дани с давно покоренной подвластной территории в сопровождении небольшой части дружины, бо́льшая часть которой якобы была отослана в Киев, а при первой же попытке захватить Древлянскую землю всем имевшимся в его распоряжении войском, которое действительно превратилось в «малую дружину» после двух страшных трепок, полученных от хазар и греков. В итоге очередное авантюрное мероприятие оказалось не только безуспешным, к чему Игорю было не привыкать, но и фатальным для него лично.