Текст книги "Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей"

Тем не менее, русь в конце концов сумела покорить Древлянское государство, и вместо последнего представителя местной готской династии князя Мала правителем Древлянской земли стал какой-то русский ольг. Новгородские летописи в этом качестве нам представляют Свенельда, якобы имевшего дань с древлян и уличей, а ПВЛ – Олега Древлянского в ранге удельного князя. Первого из них сочинители ПВЛ зачислили в воеводы Игоря, а второго – в сыновья Святослава.

Здесь напрашивается небольшое отступление о «воеводах» ПВЛ и Свенельде в частности.

С. Горюнков справедливо подмечает, что для того времени невозможно говорить об иерархии в отношении титулов «князь» и «воевода» и соответственно о какой-то взаимной подчиненности князей и воевод. Собственно говоря, титул «князь» мог быть только у правителя Древлянского государства, наследовавшего Великой Моравии. Уруси в то время такой титул еще не прижился, а ее германоязычные верховные правители, как мы уже выясняли, звались ольгами-каганами. Титул «воевода» был в ходу в славяноязычной среде, о чем нам достоверно известно, потому что он был заимствован венграми для их верховных предводителей и зафиксирован в греческих документах. Титул воеводы у венгров был примерно равноценен титулу князя в Киевской Руси. Далее, Горюнков обращает внимание, что В. Татищев называет Игоря и Святослава «варяжскими герцогами», то есть в переводе на русский – воеводами, а Свенельда и его сыновей – «царями». Все наоборот в сопоставлении с терминологией ПВЛ! Можно ли в этом вопросе верить Татищеву больше, чем ПВЛ? Отвечая вопросом на вопрос: а почему нет? Как бы то ни было, становится понятным, что рискованно однозначно говорить о подчиненности воевод князьям или Ольгам. Равно как и наоборот.

Подтверждение примерного паритета князей и воевод ПВЛ дает меморандум Цимисхия 971 года (традиционно считающийся в отечественной историографии очередным договором руси с греками), который Свенельд вроде бы подписал вместе и наравне со Святославом. Более того, ПВЛ проговаривается, что у Свенельда не только была своя дружина, но и что Свенельд был богаче игоря и его дружинники были лучше накормлены и одеты, чем их коллеги у Игоря. Все это ясно указывает на тот умалчиваемый ПВЛ факт, что «воевода» Свенельд был сам себе хозяином и не подчинялся ни ольгу-неудачнику, ни его потомкам и преемникам. Источником богатства и независимости Свенельда могла быть фактическая власть над Древлянской и, возможно, Уличской землями. В пользу такой возможности говорит уход его дружины из-под болгарского Доростола в 971 году не морем в Крым вместе со Святославом, а верхо́м посуху, так как именно сухопутная дорога с Дуная в его древлянско-уличскую вотчину была естественной и кратчайшей.

Другая возможная кандидатура на роль нового древлянского властителя – это «вернувшийся на Русь» Олег Моравский. Разумеется, он не просто вернулся на Русь, которой, собственно, еще и не было, а вынужден был – такова уж доля всех ольгов начальной руси – отвоевать себе новую гарду в Древлянской земле. Не исключено, что для этого ему пришлось поцапаться с семейством Свенельда, который взимал с древлян дань и мог рассматривать Древлянщину как свой удел, и что в этой сваре Олег действительно, как утверждает ПВЛ, убил какого-то Свенельдича. Может статься, в результате кровавой заварухи Олег и Свененльдичи поделили древлянские земли. Косвенно на это ПВЛ указывает наличием в Древлянском княжестве двух столиц: Искоростеня, который брал приступом Свененльд во время кампании подчинения древлян, и Овруча как резиденции Олега Древлянского. Разумеется, в таком случае Олег Моравско-Древлянский не мог быть сыном Святослава, как нам представляет его ПВЛ. Но он мог быть близким родственником Игоря, его братом или сыном, то есть приходиться Святославу дядей или братом. Этот Олег, то есть очередной ольг руси, как и большинство других ольгов, остался безымянным; по крайней мере он вряд ли упомянут в договоре 945 года, так как в то время воевал не с греками в Вифинии, а с венграми в Моравии.

Вообще родственные отношения внутри клана первых владык руси покрыты полнейшим мраком. Генеалогия, начертанная митрополитом Иларионом и «развитая» ПВЛ, не подтверждается ни одним достоверным документом, а поводов для сомнений оставляет множество. В первую очередь, фантазиям сочинителей ПВЛ противоречат включенные ими же в нее же копии договоров руси с Византией. С ПВЛ так или иначе не вяжутся иностранные источники и отечественный фольклор. Мы уже видели пример с анепсием Ольги Святославом у Константина Багрянородного. Эти примеры можно множить. Но это – большая самостоятельная тема. Отдельный разговор, он нам еще предстоит, и о представленных в ПВЛ «детях» Святослава. А пока продолжим разговор о его родичах старшего поколения.

Основу взаимоотношений исторического прототипа Добрыни с княгиней Ольгой, если он не был ее любовником или до того, как стал им, возможно передает былина о борьбе Добрыни Никитича со Змеем Горынычем, который, как подчеркивает С. Горюнков, во многих вариантах былины на поверку оказывается… змеей: «Символичен образ Змея в былинном сюжете «Добрыня и Змей». О том, что практически все исследователи пытаются найти в нем иносказательный смысл, уже говорилось выше. Но еще важнее то что в подавляющем большинстве случаев речь в былинах идет не о Зме́е, а о Змее́, причем достаточно часто эта Змея мыслится явно в образе женщины: «Он схватил Змею за косы»». Таким образом, Змей оказывается то змеем, то змеей. Эта вариативность пола противника Добрыни в совокупности с прозвищем-эпитетом позволяет, превращая Змея Горыныча в Змею Горынинку и наоборот, отождествить двуполого змея и с бедолагой Игорем, и с княгиней Ольгой – символическими обитателями киевской Горы, где ПВЛ располагала апартаменты-терема великих киевских князей. В итоге, продолжает Горюнков, прозвище «Горыныч» или «Горынинка» «содержит одновременные указания на связь со сказочным Змеем (Горыныч), и на связь с Киевом (по Ф. Буслаеву, ссылающемуся на материалы древнерусской письменности, слово «горыня» синонимично слову «киевлянин»»). В пользу такого отождествления говорит и место первой встречи противников – былинная Пучай-река, то есть киевская речка Почайна, устье которой под Горой издревле служило торговой гаванью города, воротами Киева.

Герой былины «Добрыня и Змей» дважды бьется со змеем. После первой относительно легкой победы «с помощью шапки земли Греческой» Добрыня отпускает змея, взяв с него клятву не приближаться к Киеву. Горыныч, разумеется, тут же нарушает зарок, летит в Киев и похищает там родственницу Владимира Красно Солнышко. Добрыня вынужден повторно биться с чудищем в его логове на Сорочинских горах, и на сей раз он одолевает врага с большим трудом, а оружием, с помощью которого Добрыня все-таки одерживает победу, несколько неожиданно оказывается конская плеть. Если допустить, что былина пусть своеобразно, но отражает некоторую историческую реальность, можно ли как-то реконструировать эту реальность с учетом той, хотя и извращенной, но вряд ли целиком выдуманной истории, которую преподносит нам ПВЛ? По крайней мере, можно попытаться.

Реконструировать события, происходившие в Среднем Поднепровье в конце первой половины X века, можно, в большей степени опираясь либо на ПВЛ, либо на былинные сюжеты. Можно и вовсе игнорировать одно или другое, как это делала наша официальная история, целиком и полностью доверившись ПВЛ. Противоположную позицию пытался занять С. Горюнков в своих интересных интерпретациях былинных сюжетов, но он так и не смог полностью отрешиться от въевшихся в печенки сказок ПВЛ.

Наиболее близкий к версии ПВЛ результат может получиться, если первое нанесенное Змею Горынычу (с помощью «шапки земли Греческой») поражение соотнести с итогом византийского похода Игоря, после которого побежденный греками Змей-Игорь вероломно устремляется к Киеву и находит убежище на Горе («на Сорочинских горах»), захватив там родственницу Владимира, в качестве каковой могла оказаться, например, мать последнего Малфрида-Малуша. После гибели Змея-Игоря «в Деревах» в змеином гнезделогове на Горе остается Змея-Ольга. В борьбе с ней Добрыня освобождает плененную родственницу князя Владимира, которая к тому же доводится самому Добрыне родной сестрой. Возможно, союзниками Добрыни в этом акте борьбы со Змеей выступали печенеги, внесшие решающий вклад в победу над зловредной рептилией, что, возможно, нашло отражение в былине конской плетью как главным оружием Добрыни.

Те же события можно соотнести не с Игорем, а со Святославом. Тогда первым поражением Змея можно считать разгром руси под Доростолом, где Святославу противостояла не просто шапка, а сама корона земли Греческой на челе императора Цимисхия. Побитый такой «шапкой» Святослав направляется к матери или мачехе в Киев, но в дело вновь вмешивается конская плеть, то есть все те же печенеги.

Если же не придерживаться канвы ПВЛ и не пытаться соотнести содержание былины «Добрыня Никитич и Змей» с событиями и псевдособытиями, а также персонажами и псевдоперсонажами, которыми начинена ПВЛ, то обобщенно в фабуле былины можно увидеть победу Добрыни Маловича, он же Претич-Фредич, он же наполовину Илья Муромец, над обитателями киевской Горы, вероятно не без помощи степняков-печенегов, и освобождение матери Владимира Малфриды, она же сестра самого́ Добрыни Малуша[63]63
  Амелфа (Мамелфа) Тимофеевна в данной былине выступает в роли матери Добрыни, но есть у нее и универсальная роль матери былинных богатырей: Добрыни Никитича, Алеши Поповича и Василия Буслаева.


[Закрыть]. Главной же целью подвигов Добрыни, судя по конечному результату, не отраженному ни в былинах, ни в ПВЛ, была расчистка пути к киевскому престолу племяннику Добрыни Владимиру, что в целом верно ухватил в своем расследовании А. Членов.

В одном существенном моменте былинный сюжет борьбы со Змеем сходится не только с ПВЛ, но и с археологией Киева. Побежденный Змей Горыныч удирает к Киеву и хозяйничает на Горе (Сорочинских горах), и Киев археологически начинает превращаться в столичный город именно с середины X века. И тут нельзя не обратить внимания на то, что с серединой X века и между собой связана целая цепочка событий помимо археологического превращения Киева в «мать градам русским». В это время катастрофически завершается история крымской руси Игоря. В это время ПВЛ делает Ольгу великой киевской княгиней. В это же время, как информирует нас Константин Багрянородный, Киевщина (Киав-Киова) становится центром полюдья и резиденцией архонтов руси. И, наконец, в то же самое время, вероятно как следствие перебазирования руси в Среднее Поднепровье и, возможно, захвата ею некого «древлянского княжества», начинается быстрая ее славянизация, отразившаяся, в частности, у того же Багрянородного в хождении уже в середине X века параллельных названий днепровских порогов: русских, то есть все еще звучавших по-древнескандинавски, и славянских – в самом деле старославянских по языку.

Ольга Ольга

 
Княгиня Ольга там – сама Марина Влади,
с ней рядом нет того, кто раньше с нею был…
Но что ей до того! Она была в Царьграде,
сам Константин Седьмой ей что-то говорил.
 

Попурри из песен В. Высоцкого в перефразировке автора

Итак, вдова ольга Игоря, перенявшая после гибели мужа его титул и таким образом ставшая ольгой, завладела каким-то личным доменом на Киевщине с резиденцией либо непосредственно на киевской Горе, либо, что более вероятно, в Вышгороде, который ПВЛ называет «Ольгиным городом»[64]64
  Тому, что Ольга владела Вышгородом, а не Киевом, есть исторические параллели в ПВЛ. Там соблазнившую Святослава Малушу сама Ольга отослала в село Будутино. Владимир посадил свою жену Рогнеду сначала на Лыбеди, а позже передал ей город Изяславль. Ярослав Мудрый отдал своей супруге Ладогу. Судя по этим примерам, существовал обычай наделять «отступными» владениями отвергнутых (?) жен.


[Закрыть]. В этом домене она образовала нечто вроде царства амазонок. О последнем можно догадываться по тому, что во время ее «документированного» Константином Багрянородным в трактате «О церемониях византийского двора» визита в Константинополь «архонтиссу Эльгу» сопровождал большой, исключительно женский эскорт из множества «приближенных родственниц-архонтисс», служанок и рабынь.

Относительно этих «родственниц» Ольги, число которых доходило до шестнадцати во время одного из императорских приемов и которые размерами денежных подачек приравнивались к «людям» княгини, С. Цветков высказал любопытное соображение. Обоснованно отметя предположения о том, что это были сестры Ольги, либо жены ее братьев или других архонтов Руси, он остановился на единственно возможном разумном объяснении такого количества незамужних женщин в ольгиной свите: «…простое и самое естественное предположение, что «архонтиссы» были женами Игоря, расставляет все по местам: получает объяснение и их титул, и занимаемое ими высокое положение,… и неопределенность их родства с Ольгой (ср. характерное выражение Константина: «родственные ей архонтиссы»; христианский государь, понятно, затруднился точнее определить, в какой степени родства находятся между собой Ольга и прочие жены Игоря), и отсутствие упоминания об их мужьях». Тут трудно не согласиться с Цветковым, хотя ситуация, прямо скажем, комическая. Ольга вместе с верховной властью и титулом ольга-кагана поневоле унаследовала от мужа его гарем и вынуждена была не только терпеть при себе сварливых нахлебниц и конкуренток, но даже таскать их с собой аж в Константинополь! Невольно на ум приходит мысль о том, что Ольга была лесбиянкой. В пользу такой версии косвенно говорит очевидная напряженность отношений в семье Игоря, но с ней не вяжется предполагаемая любовная связь Ольги с Малом и Добрыней. Наконец, говорить о лесбиянстве равноапостольной святой как-то неприлично.

Кроме мужнего гарема в многочисленной свите русской архонтиссы наличествовало только два лица мужского пола: переводчик и таинственный анепсий – то ли ее пасынок Святослав, то ли какой-то нам не известный племянник. К огромному нашему сожалению, словоохотливый император в своем объемистом труде слишком зациклился на милых его сердцу формальностях придворных церемоний, они занимали его гораздо больше, чем высокопоставленная гостья, сопровождавшая ее делегация и вся далекая варварская Русь. В итоге для нас так и остались тайной и этот анепсий, и степень родства Ольги и Святослава, и откуда прибыла в Константинополь русская архонтисса, и даже в чем заключалась цель ее визита. Знай мы ответы на эти вопросы, многое бы прояснилось во мраке, ныне окутывающем такой важный для истории древней Руси переход от варяжско-черноморского этапа к этапу славянско-днепровскому.

Вынужденно, из-за отсутствия каких-либо достоверных сведений, вступая в область догадок, мы можем лишь предполагать, что руси Игоря удалось зацепиться за район будущего Киева (Киоав-Киову Багрянородного), где была поставлена крепость Вышгород (Самват?[65]65
  Есть этимологизации этого Самвата якобы из хазарского языка как «высокой крепости». Если бы это было так, то Вышгород действительно оказывается его славянской калькой. Беда однако в том, что никто толком не знает ни хазарского языка, ни откуда взялась эта этимологизация.


[Закрыть]), в которой разместились жены и дети Игоря, возможно включая малолетнего Святослава. Можно допустить, что какие-то опорные пункты у руси были на днепровском левобережье в районе современного Чернигова, так как устойчивая связь черниговского княжения с бывшей крымской гардой руси, впоследствии Тмутараканским княжеством, прослеживается вплоть до середины XI века.

Но, похоже, острие экспансии руси Игоря было направлено не на Северщину То ли левобережье было до того обобрано хазарами, что не представляло интереса для руси, то ли спины Игоря и его дружинников еще чесались от хазарской плетки, и они не хотели вновь нарываться на конфликт с каганатом на подвластной тому территории. Как бы то ни было, Игорь отправился завоевывать менее привлекательное, но зато и независимое от Хазарии днепровское правобережье, подчинять гипотетическое Волынско-Древлянское государство Мала, и нашел смерть «в Деревах», имея в виду то ли Древлянскую землю, то ли две согнутые березы, то ли то и другое сразу. Если, конечно, его аппетиты не ограничились соседними «дервами» в Крыму.

Судя по намекам новгородских летописей, дело покорения приднепровских древлян и обложения их данью успешно завершил Свенельд. После завоевания Древлянской земли он устремился дальше за Южный Буг, а потом и за Днестр к Дунаю «примучивать» уличей и тиверцев. Но на самом деле, зная цену нашим летописям касательно того смутного времени, нельзя исключать возможность прямо противоположного хода событий. Если Свенельд действительно был воеводой Игоря, как утверждает ПВЛ, то более логично, чтобы он, уходя с Игорем из Крыма, вторгся в Древлянскую землю с юга. Тогда подчинившиеся ему территории новой лесостепной Руси ближе всего находились бы к черноморскому побережью и Дунаю, что, возможно, и предопределило присоединение Свенельда к войску Святослава, плывшего из Крыма в Болгарию. Под таким углом зрения для Свенельда болгарская капания была по существу продолжением военной активности по расширению его гарды. В своем продвижении на запад он присоединился к Святославу, причем, похоже, не в качестве подчиненного «воеводы», а самостоятельного независимого союзника. Болгарская кампания оказалась неудачной. Ничего Свенельд в Болгарии не навоевал, ничего не добыл. По версии ПВЛ, он совместно со Святославом подписал со стороны руси навязанный ей византийским императором Цимисхием меморандум 971 года, по существу акт о капитуляции. А византийские хронисты, Лев Диакон и Иоанн Скилица, и вовсе утверждают, что второй или третий по значимости после Святослава предводитель руси – то ли Сфенкел, то ли Сфангел, что очень похоже на Свенельда ПВЛ, – сложил свои косточки в болгарской земле.

Если вопреки обыкновению ПВЛ ближе к правде, чем византийские ученые мужи, и Свенельд все же не погиб под Доростолом, а выжил и ушел со Святославом и остатками своего войска восвояси, то сто́ит обратить внимание на такой интересный нюанс. В ПВЛ пути Святослава и Свенельда домой разделились в устье Днепра. Святослав после голодной зимовки на Белобережье поплыл вверх по реке, попал на порогах в печенежскую засаду и был убит, а Свенельд сразу пошел на конях посуху и якобы благополучно прибыл в Киев. Его печенеги почему-то не тронули. Эта «размолвка» князя со своим воеводой послужила историкам поводом для разных домыслов вплоть до обвинения Свенельда в измене и даже заговоре против Святослава. Однако разделению русского войска около устья Днепра, если оно вообще имело место, есть простое и естественное объяснение безо всякого коварства и измен. Где-то на берегу Бугского лимана два предводителя руси по-товарищески простились, обнялись и дальше пошли каждый своей дорогой. Для обоих это была прямая и естественная дорога домой: у Святослава на восток морем в Крым, у Свенельда на север сушей в свой уличско-древлянский удел. Разумеется, оба направились не в Киев, до которого обоим не было никакого дела и где никто никого из них не ждал. Святослав ушел недалеко, во время какой-то остановки на черноморском берегу (если не еще раньше, на зимовке в районе Белобережья) его достали печенеги. Свенельду повезло больше, ведь он уже практически был дома.

Пока Свенельд и его потомки, Свенельдичи ПВЛ, создавали, теряли и вновь отвоевывали себе обширную гарду от Днепра до Днестра, цапаясь с Олегом Моравским, да поливали кровью, своей и вражеской, землю Болгарии, вдовы и дети Игоря вероятно оставались в Вышгороде, в своем «девичьем царстве» ни с чем. Ни с чем остался и бывший властитель древлянской земли Мал, владения которого поделили Свенельдичи и Олег Моравский, превратившийся в Олега Древлянского ПВЛ. Надо ли удивляться, что Мал в намерении вернуть свою вотчину подыскал себе союзницу. Интерпретация былин С. Горюнковым дает основания предположить, что не только союзницу, но и любовницу он нашел в Вышгороде. Такой сценарий дает ответ на вопрос, почему Ольге удалось то, что никак не удавалось ее мужу и почему потрепанная, но все же боевая дружина Игоря приняла вопреки традициям и элементарному здравому смыслу женщину в качестве своей предводительницы. Ведь если прав Горюнков, то дружина Игоря подчинилась не столько Ольге, сколько Малу – как-никак князю по праву рождения и легитимному преемнику верховодства на правах победителя их прежнего вожака-ольга.

Может статься, Мал действительно победил и убил Игоря, но и сам был сражен его вдовой. Причем, в отличие от сказок ПВЛ, совершенно бескровно. Нередко женские чары оказывались самым сильным оружием против мужчин, будь то хоть князь, хоть Илья Муромец. Особенно если женские чары подкреплены серьезными политическими планами. Вдова Игоря, русская ольга, былинная неверная супруга Святогора, сумела стать любовницей Ильи Муромца, а в реальности то ли самогó Мала, то ли его сына Добрыни. То ли обоих сразу. То ли по очереди. В конце концов, какая разница, если своего прототипа Илья Муромец поимел в обоих лицах, отца и сына. Не обошлось и без святого духа: оба любовника, Ольга и Илья, в конце концов приобщились к сонму святых.

Однако все это из области гипотез, более или менее вероятные реконструкции хода событий на основании явно недостаточных данных с даже толком не известными действующими лицами, из которых достоверно существовали только двое: Игорь и Ольга.

В киевском Софийском соборе частично сохранилась фреска с изображением святой княгини. По этому, к сожалению сильно подпорченному, изображению я бы признал в ней скорее болгарку, чем псковитянку. Кто-то другой вероятно признает что-то другое. Но кто возьмется утверждать, что та древняя фреска вообще имеет какое-то портретное сходство? Даже если бы стены Софийского собора расписывались при жизни Ольги, ее лик скорее определяли бы византийские каноны изображения царственных особ, чем стремление к точности передачи реального образа. А собор был освящен через шестьдесят восемь лет после смерти княгини, и расписывавшие его художники даже во младенчестве вряд ли лицезрели живую натуру. В итоге мы остаемся в неведении относительно ее действительного облика.

Да и ладно бы только облика. О чем можно говорить всерьез, если, за исключением визита в Константинополь, нет ни одного достоверного факта в биографии так называемой княгини – одного из главных действующих лиц трансформации начальной черноморской Руси в известную нам приднепровскую. По разным источникам, она могла быть простолюдинкой и принцессой, северянкой из Пльскова (так назывался Псков по-древнерусски) и южанкой из Плиски (древней болгарской столицы). Без портрета Игоревой вдовы мы бы как-нибудь обошлись, но без знания происхождения Ольги мы не в состоянии оценить ее правá на верховную власть над русью после гибели Игоря и потому можем только фантазировать о способах добывания ею этой власти. Тем не менее, опираясь на факт посещения Константинополя «архонтиссой Эльгой», не приходится сомневаться, что она какую-то власть над какой-то русью и соответствующий титул каким-то образом заполучила. И надолго. Константин Багрянородный величает ее архонтиссой в середине X века, а два десятилетия спустя Лев Диакон называет Святослава, верховного главнокомандующего противостоящего всей империи русского войска, всего лишь катархонтом. То есть Святослав все еще ниже по рангу своей то ли матери, то ли мачехи, то ли тетки, которая, надо полагать, продолжает оставаться архонтиссой, то есть ольгой-каганессой Руси.

В ПВЛ, заполучив верховную власть, Ольга занялась установлением даней и налогов. Насчет даней и налогов, это, конечно, очередная отсебятина сочинителей ПВЛ. Трактат Багрянородного «Об управлении империей» свидетельствует как раз для времени вокняжения Ольги, что архонты руси еще не получали даней и не собирали налоги, что свойственно организованному централизованному государству, а кормились полюдьем – по старой привычке викингов-варягов кружили (выражение Багрянородного) по окрестностям и прибирали к рукам все, что плохо лежало. То есть попросту обирали аборигенов. А то и продавали их самих в рабство. И это тоже свидетельствует о том, что никакого настоящего государства еще не было – государи не торгуют своими подданными.

Хотя никаких даней Ольга не устанавливала и никаких налогов не собирала, сто́ит обратить внимание на географию устроительной и фискальной деятельности, которую ПВЛ приписывает новоиспеченной княгине. Сначала, в 946 году по хронологии ПВЛ, ее первыми упорядоченными данниками стали покоренные и приведенные к покорности древляне, а на следующий год Ольга отправилась устанавливать новые порядки в Новгородскую землю по рекам Мсте и Луге. Вернувшись в Киев после этого вояжа, она неожиданно отошла от государственных дел и целых семь лет отдыхала: годы с 948 по 954 в ПВЛ пусты. Если это означает, что порядок во всей ее стране уже был наведен, то владения Ольги в интерпретации ПВЛ включали в себя только Киевщину Древлянщину и Новгородчину.

В этой связи полезно заглянуть чуть-чуть вперед на наследство, которое якобы ставил своим детям ее то ли сын, то ли пасынок, то ли племянник Святослав. Оказывается, все то же самое: Ярополку – Киевщину, Олегу – Древлянщину, Владимиру – Новгородчину! Вряд ли это случайное совпадение. Киевская Русь времен Ольги и Святослава скорее всего ограничивалась этими тремя составными частями и, соответственно, тремя регионами полюдья – источниками доходов. (Прямо как в марксизме-ленинизме: три источника и три составные части!) А всякие там якобы ранее примученные вятичи да радимичи, кривичи да уличи – не более чем очередной треп сочинителей ПВЛ, чтобы придать побольше форсу выдуманной ими довладимировой Киевской Руси и чем-то занять мифических «киевских князей» от Кия до Вещего Олега.

Но даже зная все три составные части исходной Киевской Руси, вряд ли возможно очертить ее границы. Если с Киевщиной особых вопросов нет, то, когда разговор заходит о Новгородчине и особенно Древлянщине, мы погружаемся в туман неопределенности. Ведь во время вокняжения Ольги Новгорода Великого еще не было физически, зато Древлянщин было целых две: земля приднепровских собственно древлян ПВЛ и место обитания каких-то причерноморских «дервей» все той же ПВЛ. Плюс к этому, в тех же краях, а именно в Крыму, был свой Новгород – Неаполь[66]66
  По-гречески Nεαπoλiς – «новый город».


[Закрыть] Скифский. Разрушенный в III веке готами, бывший греческий полис тем не менее всегда оставался в сфере интересов Крымской Готии и, как следствие, начальной руси. По предположению некоторых историков, именно он был резиденцией одного из первых предводителей руси Бравлина, совершившего самый ранний зафиксированный источником, а именно одной из редакций Жития св. Стефана Сурожского, пиратский рейд по крымскому побережью где-то на рубеже VIII – IX веков.

Лишив доверия ПВЛ, мы в попытках выявить крохи истины вынуждены обращаться к другим, то есть «зарубежным» источникам, поскольку иных отечественных просто нет. Можно было бы надеяться, что мрак над событиями, связанными с вокняжением Ольги и трансформацией крымской руси в приднепровскую, на которые отечественные былины лишь бросают тонюсенький лучик света, смогут рассеять два письменных документа того времени: договор Игоря с Византией, помещенный в ПВЛ первой из двух статей за 945 год, и объемное описание Константином Багрянородным визита Ольги в Константинополь.

Увы, не рассеивают.

С договором, точнее его «списком» в ПВЛ, чересчур много непонятного. Текст «списка» явно правлен и «обогащен» сочинителями и редакторами ПВЛ. Чего сто́ит одно только упоминание в нем в качестве русских городов Киева, Чернигова и Переяславля. Можно спорить, был ли уже в то время Киев русским городом и столицей Руси, можно сомневаться, существовал ли в то время Чернигов, но вот Переяславля в середине X века точно не было! Город возник в самом-самом его конце. В этом пункте археология не оставляет нам ни малейших сомнений.

В само́м договоре нет даты его подписания, а вставка текста договора отдельной статьей за 945 год – явный волюнтаризм составителей ПВЛ[67]67
  Из-за этой механической поздней вставки в ПВЛ оказались две статьи за один год – уникальный случай.


[Закрыть]. Поэтому мы не можем с полной уверенностью утверждать, что договор вообще имеет отношение к Игорю и Ольге. Правда, в преамбуле договора они оба названы впрямую, но ситуация здесь ничуть не лучше, чем с Вещим Олегом в договоре 911 года. Вновь Игорь представлен великим князем, а Ольга – княгиней, вновь видим великих бояр, то есть вновь имеем дело с очевидными анахронизмами. Очевидно, что эти имена и титулы вставлены в текст договора задним числом, вероятно вместе с «русскими городами» в комментарии к нему.

Кроме трех имен великокняжеской семьи мы находим в «списке» договора множество других, о носителях которых абсолютно ничего не известно, так как их имена более нигде в ПВЛ не встречаются, что, кстати, тоже говорит в пользу очень поздней вставки «списка» договора в ПВЛ. Из этих имен наибольший интерес вызывают некие Володислав и Предслава, чьи статус и отношение к семейству Игоря никоим образом не прояснены, а также два племянника Игоря, одного из них зовут тоже Игорем, а другого вроде бы Прастеном Якуном.

Имена обоих племянников, заметим, все еще германские. Помянуты они почему-то в разных местах и в разных контекстах. Первый назван одним именем, второй – почему-то двумя, причем одно имя – готское «Прастен» (Фрастен), а другое – скандинавское «Якун» (Hakón). У первого имеется собственный посол, некий Слуды, второй послом не обзавелся, он сам выступает в роли собственного посла. Первый помещен непосредственно вслед за Игорем, Святославом и Ольгой, а второй – где-то в середине длинного списка. Между ними около десятка имен, среди которых есть вроде бы и собственно владыки руси, и представляющие их послы.

Я не зря оговорился «вроде бы» – структура преамбулы невнятна. Перечень имен открывается личным послом Игоря (Ивором). Потом несмотря на подзаголовок «общие послы» перечисляются не общие, а личные послы Ольги (Искусеви), Святослава (Вуефаст), Игоря младшего (Слуды), Володислава (Улеб), Предславы (Каницар) и вдруг зачем-то жены Улеба (Шихберн Сфандр). Наконец, далее идет последовательность имен па́рами, в которых все вторые компоненты имеют окончание «-ов» (с одним исключением, в котором исследователи договора предполагают ошибку переписчика). Эти пары можно понимать двояко. Во-первых, как имя и фамилию (например, Егри Евлисков, Прастен Бернов, Истр Аминдов), но как-то странно видеть «фамилии» на «-ов», образованные от германских корней при германских же именах[68]68
  На древнескандинавском: Егри (eggþrima) – «битва»; Берн (bjorn) – «медведь»; Истр (istra) – «пузатый». Имя Прастен образовано от готского фраст – «ребенок, потомок».


[Закрыть]. Да и рановато для таких фамилий. Считается, что фамилии появились на Руси не ранее XIV века. Во-вторых, также пары могут образовывать имена посла и его патрона (то есть, Егри – посол Евлиска, Прастен – посол Берна, Истр – посол Амунда), но тогда мы вновь имеем не общих, а личных послов или представителей. Наконец, замыкает список череда купцов, а обещанных в начале «общих послов» мы так и не увидели. То есть оригинальная структура договора явно нарушена в его «списке», представленном в ПВЛ.

Аналогично договору 911 года, далеко не все «имена» в преамбуле договора 945 года могут быть безусловно признаны таковыми. Вновь в этой запутанной донельзя мешанине якобы имен встречаются слова, которые очень трудно признать именами, например, «Каницар». Некоторые имена, как и в договоре 911 года, подозрительно стоят во множественном числе: «Слуды», «Искусеви».