Текст книги "«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники"

Несмотря на крайнюю усталость, идем на rue Sarrette заверять подпись Fréchet. Толпища. Комиссар (здесь – добродушный) заверяет нашу бумажку и осведомляет, что для иностранцев остаются еще в силе прежние правила. В толпе – слухи самые фантастические, но которые уже не кажутся невероятными… На пути обратно встречаем M-me Pacaud с вещами: ее администрация – в стиле нашей – удирает и предоставляет сотрудникам использовать «свои средства». К счастью для нее, ей удалось получить билет, и она торопится к поезду. Радости у нее нет: есть предчувствие (к счастью, не осуществившееся), что все ни к чему, что вся ее жизнь разрушена.

Дома слушаем радио. Завершение сумасшедшего дня – речь Paul Reynaud о вступлении Италии в войну. Каким весом ляжет эта новость на тех солдат, которые еще не обескуражены до конца?[526]526
  Запись от 22 июля 1950 г. – Тетрадь IV. С. 96–102.


[Закрыть]

Рано утром во вторник 11 июня первый и единственный раз у тебя проявилась усталость и обескураженность – осадок предыдущих дней. Ты открыла ставню и взволнованным голосом прокричала мне: «Иди, иди смотреть, что делается! Бежим, бежим немедленно! Соберем вещи и бежим, как есть». Зрелище было действительно единственное в своем роде по мрачности: над городом нависла мгла, бледноватая и, вместе с тем, темная и малопрозрачная; это был не туман, не облако, не дым, но пахло гарью.

После первого волнения и некоторого спора ты согласилась со мной, что бежать просто так было бы неразумно. Мы позавтракали, и я вышел на рынок. Картина – паническая и тоже единственная в своем роде: прекрасные фрукты продаются ни по чем; мяса нет, масла нет, но великолепные куры и гуси отдаются почти даром, и никто не берет. Покупаю газеты – последние парижские свободные газеты. Возвращаюсь, и мы снова начинаем обсуждать вопрос, что же делать. Оставаться с немцами, которые близко, неохота. Помимо личных причин мы хотим быть полезными стране, где прожили столько лет, а это возможно только к югу от Луары, куда переносится все…

Я все-таки высказываю соображение в пользу того, чтобы остаться: двигаясь своими средствами, то есть ногами, мы вряд ли сможем добраться до Луары раньше, чем через пять дней, а немцы, конечно, двигаются быстрее и нагонят нас. Вопрос о том, перейдут ли они Сену, для нас ясен: конечно, да, если уже не перешли. Что сделают они затем? Я утверждаю, по памяти о 1914 годе, что или они пренебрегут Парижем и обойдут его с юга, чтобы отрезать отступление французской армии, или быстро пройдут через него и направятся к югу. Для нас практический результат будет тот же самый: они нагонят нас где-нибудь между Парижем и Орлеаном. Здравый смысл говорит, что лучше сидеть дома.

Придя к соглашению, мы решаем все-таки, на всякий случай, приготовить вещи. Чтобы посмотреть, что делается, ты берешь велосипед и отправляешься на Gare Austerlitz. Находишь то, что мы уже видели: колоссальные толпы, никакого порядка, никаких перспектив для отъезжающих; встречаешь там M-lle Constantin и уговариваешься, что она присоединится к нам, если мы решим все-таки двигаться. К двум часам приходит Тоня. Говорит, что она решила уходить и, может быть, удастся даже уехать на камионе – провиденциальном[527]527
  От providentiel (фр.) – спасительный, посланный самим провидением.


[Закрыть] камионе, принадлежащем одному из приятелей Марселя. Зовет нас эвакуироваться вместе, и мы решаем встретиться у них на следующее утро. Проделываем еще раз укладку: свертки оказались слишком тяжелы, чем-то нужно пожертвовать.

После очень неспокойной ночи – D. C. A. и разрывы бомб – наступает утро, среда 12 июня. Встаем очень рано. Быстрый завтрак и торопливый уход после прощального взгляда на наше жилище, где каждая вещь далась с большим трудом и все приспособлено к нашим вкусам. В городе – атмосфера паники, уже виденная в предыдущие дни, но достигшая максимума. Все улицы, ведущие к югу, наполнены бегущими: пешеходы, велосипедисты, автомобилисты. Шикарных машин мало: эти господа уже сбежали; зато выползли все музейные уники,[528]528
  От unique (фр.) – редкий, уникальный.


[Закрыть] способные еще двигаться.

Путь к жилищу Тони – долгий, особенно – при нашей нагрузке. Приходим: coup de théâtre,[529]529
  Неожиданный поворот (фр.).


[Закрыть] далеко не неожиданный. Камион не прибыл; Марсель бегал и никого не застал; может быть, еще приедет, но вероятия мало. Идти пешком, с ребенком на руках, Тоня не решается. Роли меняются: теперь уже она уговаривает нас остаться и приводит все те же аргументы, которые накануне приводил я, против ухода. Наша решимость, и так слабая, слабеет. Сказывается хроническая нервная усталость предыдущих дней. Мы не можем решиться идти, не можем решиться остаться.

Пока остаемся на месте, то есть у Тони, чтобы сообразить, отдохнуть и посмотреть, что принесет еще полуденное радио. Оно не приносит ничего, кроме готовности парижского губернатора генерала Hering (Airain,[530]530
  Железный (фр.).


[Закрыть] как этот паяц любил себя называть) защищать Париж от дома к дому… Немцы где-то близко и двигаются катастрофически быстро. Ждем четырехчасового радио, потом – шестичасового. Та же неопределенность в известиях и наших решениях. В семь часов вечера решаем направиться, но куда? К дому, к вокзалам, к югу?[531]531
  Запись от 23 июля 1950 г. – Тетрадь IV. С. 103–109.


[Закрыть]

Выйдя от Тони, мы решили прежде всего проверить утверждение Марселя, что от Gare de Vanves[532]532
  Железнодорожный вокзал Ванв.


[Закрыть] идут поезда до Rambouillet.[533]533
  Рамбуйе – город в 45 км к юго-западу от Парижа.


[Закрыть] Служащие говорили нам, что поезда идут только до Versailles,[534]534
  Версаль – город в 19 км к юго-западу от Парижа.


[Закрыть] а там, как будто, можно ловить поезда на Bretagne; справки же всего лучше получить на Gare Montparnasse.[535]535
  Железнодорожный вокзал Монпарнас.


[Закрыть] Нечего делать, тащимся в этом направлении. Темнеет. Навстречу нам, к югу, проходят камионы. Читаем: центральный телеграф; телефоны; проходит кар[536]536
  От car (фр.) – автобус.


[Закрыть] с эвакуированными полицейскими; тянутся тяжелые грузовики со станками. Крапает дождь, сыреет, и все становится мрачно, серо, угрожающе.

Подходим к Gare Montparnasse. Колоссальная толпа, еле сдерживаемая полицейскими, осаждает все входы. Никто ничего не знает, но все ждут. Какой-то brigadier[537]537
  бригадир, командир отделения жандармерии (фр.).


[Закрыть] неуверенно говорит, что ближайший поезд в шесть утра. Однако толпа прибывает и располагается лагерем у вокзала. Лучшей декорации для фильма «Конец мира» или «Нашествие марсиан» не придумаешь. Ждать бессмысленно.

Усталость решает за нас: идем к дому. У Бельфорского льва[538]538
  Памятник, установленный на площади Данфер-Рошро в Париже в память о героической обороне Бельфора во время Франко-прусской войны 1870–1871 гг.


[Закрыть] смотрим на станцию загородного метро. На всякий случай подходим: загородные поезда еще идут; народу мало; принимаются к регистрации багаж и велосипеды. И тут, вопреки только что принятому решению, вопреки здравому смыслу, вопреки безумной усталости, после долгих колебаний, мы все-таки берем билеты до Saint-Rémy-lès-Chevreuse. Начинается авантюра. Что побудило нас изменить решение? Моя обоснованная тревога за тебя и твоя, тоже обоснованная, за меня.

Поезд идет медленно и с потушенными огнями; вот Massy-Palaiseau, недавно бомбардировавшееся. К полночи приезжаем в Saint-Rémy: городок прелестный, долина восхитительная, но в этот час под дождем деваться некуда. К счастью, здесь вступает в силу солидарность низших классов. Chef de train[539]539
  Начальник поезда (фр.).


[Закрыть] разрешает остаться в вагонах метро до пяти часов утра. Наступает день, странный и незабываемый день, четверг 13 июня. Пробуждение, если это можно назвать пробуждением, ото сна, если это можно назвать сном, на коротеньких скамейках метро. Снаружи – холод и дождь. Короткое освежение физиономии под краном, в очереди, и в путь.

Издали видна дорога с проходящими по ней силуэтами повозок, пешеходов. Приближаемся; перед нами – хаос, где все перемешано: отступающие воинские части, артиллерия, танки, фургоны со станками и товарами, частные автомобили, лошади, велосипедисты, пешеходы и даже дорожный трамбовочный цилиндр, который тяжело тащится, нагруженный до отказа людьми и узлами. Кто создал эту мешанину? Кто мог допустить такой хаос? Достаточно увидеть эту картину, чтобы понять, что армия, отступающая по такой дороге, сойдет с нее уже неспособной к бою.

Каюсь, в этот момент я испытываю некоторое злорадство. У меня в памяти наше поражение 1917 года, разложение нашей армии после нескольких лет тяжелых и часто победоносных боев. Там разлагалась армия, которая сражалась и в боях потеряла доверие к тем, кто руководил ею. Но тут? И когда я вспоминаю все, что писалось о нас теми же перьями, которые еще вчера лгали о линии Weygand и о самом Weygand, которые еще вчера напоминали о Брест-Литовском мире…

Несколько минут мы простояли, не решаясь вступить на эту дорогу. Я предложил вернуться с первым же метро в Париж, и все-таки мы вступили на ту дорогу и двинулись по ней. С трудом находим себе и нашему велосипеду место в этой каше, и в путь! Скорость движения обратно пропорциональна тем средствам, какими располагаешь. Быстрее всего движутся ненагруженные пешеходы. Дорога зажата между поднятыми краями, но местами можно пройти несколько десятков метров по траве. Велосипедистам хуже, но все-таки они могут воспользоваться «пробками» и славировать между остановившимися автомобилями.

Хуже всего автомобилистам: их средняя скорость не превышает одного километра в час при громадном расходе бензина. Пробки образуются на каждом шагу. Иногда их создает усердный жандарм, желающий вдруг проверить документы какого-нибудь автомобиля, при общих протестах: «Trop de zèle, eh, maréchaussée».[540]540
  «Эй, жандармерия, чересчур усердствуешь» (фр.).


[Закрыть] Этим усердием моментально создается затор на два километра. Чаще виновником является panne[541]541
  неисправность (фр.).


[Закрыть] какого-либо автомобиля.[542]542
  Запись от 24 июля 1950 г. – Тетрадь IV. С. 110–115.


[Закрыть]

Помимо жандарма, другим элементом порядка является старый подполковник, который с несколькими военными мотоциклистами пытается, но безуспешно, что-то наладить. Он идет медленно, усталой поступью, почти спит на ходу и тихим голосом отдает распоряжения, которых никто не слышит и не исполняет.

Показывается солнце и высушивает грязь, которая превращается в облако пыли. Пить! Воду можно достать на фермах. По-видимому, владельцы их эвакуированы, и проходящие, как саранча, распространяются по садам и огородам, рвут клубнику, роют картошку, и никто, ни один человек не протестует. Нормы социальной жизни прекратили свое существование.[543]543
  Запись от 25 июля 1950 г. – Там же. С. 116–117.


[Закрыть]

Оказавшись перед особенно крупным затором, делаем привал под деревом около деревушки Moblieres. Деревушка очаровательна. Поля и фермы кругом полны идиллии. Слышна кукушка.

Нашими соседями оказываются солдаты какого-то инженерного полка. Во время привала им приносят приказ, который они принимают без энтузиазма и даже с воркотней: остаться на ферме в километре от дороги. Значит, кто-то все-таки отдает приказы, и кто-то их исполняет. Но значит ли это, что готовится сопротивление под Парижем или просто речь идет о нормальном прикрытии тыла отступающей армии? Солдаты, не стесняясь, высказывают свой гнев и недоумение: «Вот так мы идем от бельгийской границы, неизвестно почему останавливаясь; организуем оборонительные укрепления и, неизвестно почему, бросаем их. Где наши танки, авиация, где наши походные кухни? Хорошо еще, что можно накопать картошки…». Gradés[544]544
  Унтер-офицеры (фр.).


[Закрыть] молчат.

Пробка не двигается. Кое-как проходим вперед и протискиваемся (выражение абсолютно правильное) через деревню. Пробка вызвана колоссальным обозом с лошадьми и громоздкими подводами. Снова видим того же усталого подполковника, который тщится не заснуть на ходу, и того же жандарма, который уже прекратил просмотр документов; узнаем опередившие было нас автомобили, которые теперь в хвосте следующей пробки. Так путь идет до Limours,[545]545
  Лимур – город в 30 км юго-западнее Парижа.


[Закрыть] который, по определению Guide Bleu,[546]546
  «Синий путеводитель» (фр.). «Guides Bleus» («Синие путеводители») – серия путеводителей издательства «Hachett», получивших название по цвету обложки.


[Закрыть] расположен в долине со «слабым рельефом». И все это неверно. «Слабый рельеф», покрытый беспорядочным и разнородным потоком, приводит к катастрофам и первым драмам.

Дружеские и семейные связи лопаются. Первые жертвы – животные. Все беглецы увозили и уводили с собой своих любимцев. Вот проезжает автомобиль, набитый до отказа вещами: за рулем – муж, теряющий последнюю влагу своего тела; сзади – жена с тремя китайскими мопсами; зрелище, которое все еще умиляет пешеходов до Limours. Вот велосипед-тандем: между двумя седоками – наскоро сооруженная клетка, и в ней – кошка. Вот автомобиль – музейный уник: на крыше – клетка с тремя канарейками. Но в Limours, в гуще человеческой и машинной, попробуйте на спуске (рельеф слабый!) урегулировать скорость. Клетки и корзинки сваливаются, животные выскакивают, и тут им – конец, и какой! Мы видели собачьи трупы, выдавленные до совершенно плоского состояния.

Первая реакция на дорожные неудобства – взаимная ругань. Куда уж тут говорить об удобствах, когда Limours – кладбище автомобилей. Трупы их всюду. Первая причина крушения – недостаток бензина, вторая – невозможность избежать аварии. В Limours этот процесс разрушения и распадения как бы кристаллизуется, и края улиц полны брошенными машинами.

Нельзя сказать, что не делается попыток навести порядок. На каждом перекрестке – распорядитель. Кто он? На нем нет формы; это – не полицейский, не военный. Доброволец или же член городской охраны, организованной муниципалитетом? Некоторые весьма энергичны, но совместное их действие увеличивает хаос. При этом никто ничего не знает. Вот энергичный распорядитель на перекрестке: он направляет поток по дороге в Chartres,[547]547
  Шартр – город на реке Эр в 96 км к юго-западу от Парижа.


[Закрыть] но не может сказать, где дорога на Dourdan.[548]548
  Дурдан – город в 45 км юго-западнее Парижа.


[Закрыть] С питанием – катастрофа. Все ищут магазины, но в магазинах уже два дня как все распродано, и они закрыты, однако в силу какой-то удачи находим свежий хлеб.

Кое-как, затратив на прохождение Limours два часа, выбираемся из него и поднимаемся на склон. Дорога действительно ведет в Chartres, но идти туда мы не хотим: во-первых, крюк; во-вторых, если немцы и в самом деле перешли Сену ниже Парижа, то в Chartres они придут раньше нас. Решаем на первом же перекрестке взять влево и находим его в километрах трех от города. Дорога влево идет к югу и к Dourdan. Двигаться сразу становится легче: главный поток направляется в Chartres. Однако замедляют ход тропическая предгрозовая жара и волнистость дороги: от Limours до Dourdan – семнадцать подъемов-спусков, хорошо известных велосипедистам. Сказывается и усталость после нескольких бессонных ночей. Все-таки идем.[549]549
  Запись от 26 июля 1950 г. – Тетрадь IV. С. 117–122.


[Закрыть]

Положение было ужасно, но мы – вместе, и это давало силу и бодрость. Идем. Жара, солнце: тени почти нет. Снова встречаем некоторые уже знакомые лица. Вот крепкий ходок 60-ти лет, это – еврейский торговец с rue des Rossiers. Был когда-то colporteur:[550]550
  торговец-разносчик (фр.).


[Закрыть] отсюда этот ровный шаг под довольно тяжелой нагрузкой. Имеет свой дом на юге Франции и не имеет никакого желания встретиться с немцами. Удалось ли ему пробраться в «свободную зону»[551]551
  Южная часть Франции («свободная зона») не подверглась оккупации и контролировалась коллаборационистским режимом престарелого маршала Филиппа Анри Петена, обосновавшегося со своими министрами в курортном Виши, но уже в ноябре 1942 г. немецкие и итальянские войска заняли всю территорию страны.


[Закрыть] и избежать те пути, которые вели в лагеря смерти?

Вот несуразная фигура в штатском платье и солдатской металлической каске. Это – chef d’îlot[552]552
  Управляющий несколькими зданиями, кварталом (фр.).


[Закрыть] из окрестностей Lion de Belfort.[553]553
  Бельфорский лев (фр.) – монументальная скульптура льва из красного песчаника (1879, скульптор Ф. О. Бартольди), поставленная на холме возле Бельфорской крепости в память о героизме защитников Бельфора при его 103-дневной осаде 40-тысячной прусской армией в период Франко-прусской войны 1870–1871 гг.


[Закрыть] Мучается в каске, чтобы люди видели, что он – не кто-нибудь, а кое-кто. Зачем собственно отправился, непонятно: он – не прикрепленный рабочий, не государственный служащий, принужденный «своими средствами» следовать за своим учреждением, и вдобавок его идеи о метеках,[554]554
  От métoikos (греч.) – переселенец, чужеземец.


[Закрыть] евреях и масонах, как две капли воды, похожи на гитлеризм.

Вот семейство très bien:[555]555
  приличное, весьма обеспеченное (фр.).


[Закрыть] дамы на высоких каблуках, все нагружены не по силам, оставили автомобиль под Limours; пока еще надменно смотрят на окружающую «мелочь». Вот фабричный рабочий с узелком: следует за своим заводом, который эвакуирован неизвестно куда; имеет четыре адреса, где его может ждать повестка, и первый из них – в Vierzon.[556]556
  Вьерзон – город на реке Шер примерно в 33 км западнее Буржа.


[Закрыть]

От времени до времени дорога загромождается десятками военных фургонов и целыми воинскими частями. Загромождение особенно сильно к часам четырем-пяти дня, когда военные «туристы» располагаются на отдых, и им распределяется их quart de pinard.[557]557
  Четверть литра дешевого вина (фр.).


[Закрыть] Значит, снабжение продовольствием действует не так уж плохо, и нельзя доверять солдатским жалобам. Я вспоминаю нашу разлагавшуюся армию и воркотню солдат, почти всегда необоснованную, по поводу мелких лишений.

Как раз около нас располагается на отдых рота какого-то полка. Один солдат с физиономией типичного rouspéteur[558]558
  ворчуна (фр.).


[Закрыть] (я хорошо знаю этот довольно противный образчик человечества) подсаживается к нам и начинает жаловаться, с ненавистью посматривая на офицера, сидящего в стороне. Жалобы никчемные; солдат явно в подпитии; офицер делает вид, что ничего не замечает. Сцена полная смысла для того, кто двадцать лет тому назад уже видел подобное на другом конце Европы.

Мы также чувствуем потребность в отдыхе. Как раз в стороне от дороги, около какой-то фермы, разбросаны снопы соломы; добираемся до них и сваливаемся. Хорошее мгновение. Однако наш отдых нарушается. В воздухе слышится гул и появляется авион. Все с недоумением смотрят. Откуда он взялся? Цвета французские. Значит… В этот момент чуть дальше раздается несколько разрывов бомб. Никто ничего не понимает. Немцев нет. Кого же может бомбардировать на этой дороге французский авион? И тут в первый раз приходит догадка: авион – итальянский, его цвета трудно отличить от французских. Хотя основания опасаться везде одинаковы, но все покидают это место и продолжают путь.

По мере приближения к вечеру военные фургоны и камионы все больше заполняются беженцами. Даже артиллерия и танки проходят нагруженные гражданскими лицами и гражданским скарбом. Попробовать? Отчего нет? Мы перегораживаем путь первому свободному камиону и – о, чудо! – через минуту оказываемся на нем со всем своим багажом. Нашей удачей пользуются другие. Камион заполнен. Желательный маршрут – возможно дальше к югу. Это совпадает и с казенным маршрутом шофера.[559]559
  Запись от 27 июля 1950 г. – Тетрадь IV. С. 123–127.


[Закрыть]

И вот на военном камионе мы быстро проскакиваем Dourdan, которого могли бы достигнуть пешком только к вечеру и где нам, собственно, делать нечего. Камион идет к югу, но не прямо, а зигзагами, переходя от времени до времени с route nationale на разные боковые дороги. Смотрим попутчиков: несколько безобидных семейств и очень вредное из шести лиц. Шофер не хотел их брать, и мы вступились за них. Едва оказавшись на камионе, они взвалили свои велосипеды на наш, грубо и небрежно. На мою вежливую просьбу привести их в порядок, ответили, как полагается, что метекам не место на французском камионе, и уж если они тут находятся, их дело молчать. Я реагировал довольно резко, и они замолкли.

Начинается дождь. Прикрываемся нашим непромокаемым пальто. Так проходит около двух часов, и мы прибываем, но не окончательно, в Étampe.[560]560
  Этамп – город в 48 км к югу от Парижа в департаменте Эссон.


[Закрыть] Дело к вечеру. Еще с дороги мы слышим разрывы бомб. Оказывается, только что был налет на Étampe: большие разрушения и жертвы. Оставаться тут невозможно, едем дальше. Наш шофер довозит нас до маленького леска, получает русское «на чай» и подзывает шофера стоящего у леса военного фургона. Он передает ему нас на ночь, обещая рано утром заехать и везти дальше: «Груз у него опасный – артиллерийские снаряды, и он проведет ночь, спрятавшись в лесу, а я должен быть на базе тут, поблизости, и с пассажирами явиться туда не могу».

Перетаскиваемся в фургон; отвратительное семейство – за нами, поняв, очевидно, свою выгоду. Остальные покорно разбредаются по разным направлениям, и больше мы их не видели. Фургон забирается в глубину леса, а на дороге и к северу, и к югу слышатся разрывы бомб. Кое-как устраиваемся на ночь на снарядах.[561]561
  Запись от 28 июля 1950 г. – Тетрадь IV. С. 130–132.


[Закрыть]

Утро пятницы 14 июня наступило для нас рано; ночью ты очень испугалась, когда у меня началась нервная дрожь: иногда она бывает и проходит быстро и безрезультатно. Но ты видела ее в первый раз и стала активно меня лечить ромом и аспирином, дав, кстати, того и другого кому-то из членов отвратительного семейства. Мы быстро помылись из бидона с водой, оказавшегося в фургоне. Поели из наших запасов, и в это время появился камион со знакомым шофером и сержантом-летчиком, с которым накануне мы довольно много разговаривали – в частности, на тему, куда же девались французские авионы. По его словам, начиная с бельгийской границы, все исчезло, и им было приказано пробираться на юг в индивидуальном порядке. Так и в это утро мы продолжали наш разговор, а слово «измена» было у всех на устах.

В Орлеан мы прибыли довольно рано утром. Город только что бомбардировали с воздуха, и ему предстояло пережить еще несколько бомбардировок. Жителям объявили приказ об эвакуации, и город походил на встревоженный муравейник. Все это было мрачно и тревожно. В Орлеане мы не слезали и не останавливались. Переехали через Луару по одному из уцелевших мостов: был ли он единственным из уцелевших, как говорил шофер, я не знаю. Шофер заявил, что отвезет нас в местечко Saint-Hilaire[562]562
  Сент-Илер.


[Закрыть] в десяти километрах от Орлеана и там оставит, так как должен возвращаться на новую базу…

Если бы все было нормально, трудно найти лучшее место для отдыха в течение нескольких дней, чем то местечко и та гостиница, куда мы попали. Местечко показалось нам совершенно райским. На берегу одного из протоков Луары, окруженное прелестными рощами и садами, нивами и полями, с заманчивыми дорожками, веселое и приветливое, оно как будто предназначалось для спокойной и уютной жизни. Гостиница была новехонькая, чистая, светлая, хорошо обставленная, с большим садом. Мы получили последнюю незанятую комнату, и ты опять стала хлопотать перед хозяйкой (которая сразу возымела к нам доверие), чтобы дали комнату и отвратительному семейству (к которому хозяйка никакого доверия не имела); хозяйка нашла для них помещение где-то в частном доме.

Мы решили отдохнуть этот день и продолжить путь на следующее утро. Решение было, собственного говоря, неразумное и противоречащее нашему стремлению уйти на юг возможно дальше, но речь все время шла о защите на линии Луары, а немцы еще находились на линии Сены, и так как мы очень быстро оказались за Луарой, то считали, что имеем право на день отдыха. Приняв это решение, мы поднялись в свой номер, хорошенько помылись и сошли вниз для утреннего завтрака, который оказался очень хорошего качества.

Между утренним и полуденным завтраками у нас оказалось четыре часа свободного времени, и мы употребили его, чтобы отоспаться. В этой обстановке можно было бы забыть о войне, но со стороны Орлеана от времени до времени доносились глухие разрывы. По одним сведениям, это немцы бомбили мосты, чтобы прервать путь отступления французской армии; по другим сведениям, это французы рвали мосты, чтобы задержать немцев. Вопрос разрешил хозяин, обратив внимание на отдаленные звуки сирен: раз сирена, значит, тревога, значит, немцы.

К завтраку, который также оказался прекрасным, мы сошли подбодренные и отдохнувшие и после остались посидеть в столовой, чтобы послушать разговоры. Столовая была набита беженцами – военными и гражданскими; люди говорили горячо и не стеснялись. Кто-то обратил внимание, что надо говорить осторожнее. «Почему?» – «Пятая колонна». – «Ха-ха-ха, пятая колонна уже давно удрала на юг на автомобилях; тут ей делать нечего». – «А иностранцы?» – «Что? Иностранцы – пятая колонна? Ищите ее среди наших политиканов, журналистов, генералов, а иностранцы, те, которые тут (взгляд в нашу сторону), страдают так же, как и мы, если еще не больше». Потом последовало подробное обсуждение всего хода войны, в общем верное, хотя и с ошибками, неизбежными в тот момент. Часто происходили qui pro quo:[563]563
  недоразумение, когда одно лицо принимают за другое (лат.).


[Закрыть] «Вы – коммунист, если так высказываетесь». – «Ошибаетесь, я – член Croix de feu[564]564
  «Огненные кресты» (фр.) – крайне правая военизированная организация, созданная в 1927 г. как ассоциация участников Первой мировой войны, награжденных боевыми орденами; после роспуска в июне 1936 г. преобразовалась во Французскую социальную партию.


[Закрыть]». И наоборот. Все были взбудоражены, все было перепутано.

Посидев в столовой, мы пошли пройтись и встретились с отвратительным семейством, которое любезно предложило нам продолжить завтра путь вместе. Мы еще, собственно говоря, сами не знали, куда двинемся: к тому ли замку около Blois, где приютились математические учреждения, или к югу в Овернь в Lempdes,[565]565
  Лемпд-Сюр-Аланьон – город к югу от Клермон-Феррана.


[Закрыть] где была Маргарита, или к югу же в Neuvy-Saint-Sépulchre,[566]566
  Нёви-Сен-Сепюлькр – город в 150 км к югу от Орлеана.


[Закрыть] где находилась M-me Pacaud. И так согласились с отвратительным семейством вместе продолжать некоторую часть пути.

Вечером мы с большим удовольствием пообедали и в последний раз услышали голос Paul Reynaud, информировавшего страну о переменах в правительстве, об обращении к Рузвельту, о защите на линии Луары и т. д., и т. д. Горячая дискуссия не затихала. Со стороны Орлеана по вечернему воздуху доносились звуки сирены и разрывы бомб.[567]567
  Запись от 29 июля 1950 г. – Тетрадь IV. С. 133–139.


[Закрыть]

В субботу 15 июня мы проснулись очень рано. Было кое-что новое: прибывали войска и располагались в разных местах по Луаре. Городок Saint-Hilaire получил приказ об эвакуации, и всюду царила суматоха. Мы выпили утреннее кофе и стали поджидать наших попутчиков, но отвратительное семейство не появлялось. Мы прошли к месту их временного жительства и узнали, что они отбыли по неизвестному направлению. Могли бы все-таки предупредить, хотя для нас это никоим образом не было потерей.

Мы поели, наполнили термосы горячим кофе, запаслись провизией и тронулись в путь, решив постараться пробраться в Blois и разыскать математиков. Расстояние было не так велико, и туда вела прямая дорога, до которой надлежало сейчас добраться. Пока же мы шли по идиллической дороге среди цветов, лугов и приветливых рощ. Было еще не жарко. От Saint-Hilaire уже тянулись беженцы, но не так, как мы: это были фермеры с лошадьми и подводами, скарбом и припасами.

Так, без особенной усталости, добрались до route nationale, параллельной Луаре и ведущей из Орлеана в Blois. И то, что мы увидели на этой дороге, заставило призадуматься: вся она была занята военными и гражданскими обозами, беженцами, солдатами. Это было ухудшенное повторение той дороги, по которой мы шли из Saint-Rémy, – ухудшенное потому, что налетали немецкие и итальянские авионы и бомбили ее. «Возражать» было невозможно: на дороге находились военные обозы и воинские части, но оставаться на ней тоже не хотелось. Кроме того, стоял вопрос о скорости перемещения: идя по километру в час и восемь часов в день, мы добрались бы до Blois минимум через неделю. А что произошло бы в течение этой недели? И что нашли бы мы в Blois?

Получалась явная бессмыслица, и мы решили идти к югу. Дорога, ведущая туда, проходила через Cléry – местечко, которое располагалось в нескольких километрах и через которое нам предстояло пройти. Эти несколько километров потребовали от нас двух часов времени и колоссальных усилий при лавировании среди автомобилей, повозок и толпы пешеходов. Вот оно, наконец, Cléry и та вожделенная дорога. И что же? На этой дороге – та же мешанина, та же невозможность двигаться.

Тем не менее мы перешли на нее и после часа усилий увидели ведущий несколько в сторону, к лесу, чудесный проселок, хороший для ног, местами тенистый и совершенно пустой. Мы остановились, подивились, что он пуст. Сообразили, что он тоже ведет к югу и мы всегда найдем другой проселок, выводящий нас на нужное направление, и решительно двинулись к нему. Нашему примеру последовали еще два-три беженских семейства, но главная масса двигалась по большой дороге.

Так мы шли к лесу, где предполагали сделать остановку для отдыха и еды. Вот и лес. Но что это? Мы сразу поняли причину безлюдности проселка. Лес был наполнен военными обозами и воинскими частями. Тут были и танки, и артиллерия – легкая и тяжелая, и D. C. A., и кавалерия, и пехота, и обозы. Лес был фарширован ими, и оставаться в этом опасном соседстве было невозможно. Опасность возникала не только от немецких авионов, но и от французских полевых жандармов. Оставалось продолжать путь, чтобы скорее выйти из этого леса и этой зоны. Так мы и сделали.

Часом позже мы находились на дороге, параллельной Луаре. Проселок дальше не шел. Он упирался в значительное château,[568]568
  большую загородную усадьбу (фр.).


[Закрыть] называвшееся Mézieres и явно занятое каким-то крупным штабом. Дорога была довольно безлюдна, и по ней сновали штабные автомобили; несколько раз у нас пытались получить сведения о местной топографии. Усталость и голод давали себя чувствовать. Мы остановились под группой деревьев на полпути между Mézieres и другим château, также явно занятым каким-то крупным штабом. Я опасался, что кто-нибудь заподозрит в нас «пятую колонну»: этого не случилось, никому и в голову не пришло заняться нами. Мы спокойно поели, отдохнули и двинулись дальше.[569]569
  Запись от 30 июля 1950 г. – Тетрадь IV. С. 139–144.


[Закрыть]

Мы отправились по дороге, параллельной route nationale Orléans – Blois, с тем, чтобы выбраться на первую же дорогу, ведущую к югу. Долго шли между двумя лесными массивами, начиненными слева и справа всякой военной всячиной. Со всех сторон слышались разрывы, и от времени до времени пролетали нефранцузские авионы. Наконец, мы вышли на дорогу, ведущую к югу, – нашу знакомую дорогу от Cléry, загроможденную несколько меньше, чем вначале.

Становилось все более жарко, парило. Мы посмотрели на карту и увидели, что первый большой пункт, который встретим, называется Jouy,[570]570
  Жуи – город в департаменте Луар и Шер.


[Закрыть] и нам нужно тащиться до него минимум два часа. Между тем сказывалась усталость: мы стали чаще и чаще присаживаться на несколько минут. Иногда, проходя мимо леса, находили тропинку, параллельную дороге, и шли по ней, подкрепляясь земляникой. Жилых мест, где можно было бы освежиться, не попадалось. В каком-то château прислуги, стоявшие у ворот, сами предложили нам воды; мы напились и наполнили термос. Так мы шли, и становилось все жарче и жарче, и все меньше и меньше оставалось надежды достигнуть Jouy раньше вечера.

Наконец, свершились две вещи, под угрозой которых мы находились с утра. Застрявший обоз военных камионов подвергся нападению с воздуха. Мы, свидетели и потенциальные жертвы, были так захвачены этим зрелищем, что не позаботились о собственной безопасности. С дикими воющими звуками налетели пикирующие бомбардировщики, сделали свое дело и улетели. Разбежавшиеся члены охраны и шоферы вернулись и отправились дальше, оставив на месте разбитый камион.

В этот момент разразилась гроза. Деваться было некуда, и мы спрятались под камион. От времени до времени, когда приближался какой-нибудь автомобиль, вставали, чтобы сделать auto-stop. Безуспешно; отчаявшись, решили больше не предпринимать никаких попыток и переждать дождь. В это время останавливается какой-то фургон, выходит шофер и делает нам знаки. Мы не верили своим глазам. «Ну да, вас зову, – кричит он. – Идите скорее». Мы подошли, разместили внутри фургона наш груз и разместились сами: ты – рядом с шофером, а я – за твоей спиной в фургоне сзади.

Первым делом выяснили направление. Наш новый приятель M. Jemms, но не англичанин, а француз, оказался начальником группы железнодорожных камионов и фургонов, обслуживающих армию. Он должен был объехать ряд городов и дорог, чтобы проверить свои повозки и персонал, а после этого ехать на свою базу. «Взять вас с собой на базу я не могу, – сказал он. – Но оставлю вас в самом южном пункте моего пробега, где-нибудь около Vierzon. Там есть одна ферма, где хозяева – славные люди». Таким образом весь остаток этого дня мы странствовали с ним по мелким городам и местечкам. Почти в каждом он находил своих людей; где их не было, оставлял инструкции в местных жандармериях или мэриях.