Текст книги "«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники"

Другое дело: в первый день, встречая вооруженных французских солдат, немцы отбирали у них ружья, тут же ломали их, а солдат отпускали с миром. К вечеру же был, по-видимому, дан приказ – брать в плен, и уже после полудня 21 июня начали прогонять под конвоем толпы солдат. Так вот, одну толпу, составленную исключительно из черных, пригнали в Theillay и продемонстрировали там на площади: «Французы, смотрите – вот ваши защитники! Какие они грязные, вонючие, неряшливые, без человеческого достоинства, настоящие скоты! И этих скотов, этих зверей ваши правители науськивали на нас, белых, ваших братьев по крови и культуре. Будьте спокойны, мы не сделаем из них солдат: рабочий скот будет использован как рабочий скот». И нужно сказать, что этот урок расизма имел успех: жители Theillay гоготали, забыв, что последними защитниками города были накануне как раз двое черных солдат.

Братание с населением перекинулось и к нам на ферму. Неподалеку от перекрестка, метрах в ста от маленького домика, расположились лагерем немецкие солдаты, и их походная кухня приехала на ферму снабжаться водой. Главный повар, толстенный немец, тоскующими глазами осмотрел все и заявил: «Я – тоже фермер», и показал нам фотографии своей фермы и своего семейства. Его ферма была, несомненно, крупнее, благоустроеннее и чище, чем у Réthoré; жена была почти барыня, дочери – почти барышни, а сыновья находились в армии. Он вздохнул и сказал: «Одна надежда – на мир. Англия, вот, еще сопротивляется. Ну, еще одно последнее усилие, и к осени все мы будем дома».

Его помощники – их было трое: австриец, судетский немец из Чехословакии и берлинец – попросили разрешение, и получили его, иногда заходить на ферму, чтобы просто посидеть в семейной обстановке. Уезжая, они оставили хозяевам подарок: несколько кило сахара – французского, несколько коробок консервов – английских, значительное количество овощей. От них же мы узнали, что ведутся переговоры о перемирии. «С кем?» – «С маршалом Петэном». – «Значит, он глава правительства? Как это произошло?» На этот вопрос они не могли ничего ответить и обещали нам регулярно приносить немецкую солдатскую газету.

К вечеру на перекресток высыпали, с одной стороны, немецкие солдаты, получившие часовой отпуск, и, с другой, жители и особенно жительницы Theillay. Образовались группы, в которых французы с любопытством осматривали немцев и спрашивали, что означает такая-то или такая-то часть формы или снаряжения. Одного молодого немца поздравляли с только что полученным железным крестом, совершенно забывая, что этот орден заработан на спине французских союзников и французских солдат. Образовывались парочки и начинался флирт. Мы с недоумением наблюдали эту картину, которая для нас была совершенно неожиданной.

И еще более неожиданно было, когда с юга к северу прогнали под немецким контролем первую партию французских пленных – тоже грязных, тоже вонючих, тоже усталых и голодных, как те черные, которые утром были показаны в городе. Они прошли сквозь это торжище на перекрестке, угрюмые, опустив глаза в землю, под брезгливыми взглядами своих же соотечественников. Что должны были думать они в тот момент? Если бы это было у нас, многие руки потянулись бы к ним, много попыток, с опасностью для жизни, было бы сделано, чтобы придти им на помощь. В этот день для них не нашлось ни того, ни другого. При общем равнодушии их поместили в церковь в Theillay, где они провели ночь на голом полу, и утром погнали дальше.[600]600
  Запись от 11 августа 1950 г. – Тетрадь V. С. 1–6.


[Закрыть]

С субботы 22 июня началось массивное прохождение немецких войск к югу. Мы с René с большим интересом проводили время на дежурствах то у одного, то у другого колодца, наблюдая непрерывное дефиле, и старались выяснить, в чем собственно состояло техническое превосходство германской армии. Один из немецких офицеров, тоже утолявший жажду у колодца, с гордостью сказал: «Сколько у нас пехоты, и вся моторизована…» Это было неверно.

Действительно, не было ни одной части, ни одного солдата, которые перемещались бы пешком, но… на чем они перемещались? На девяносто процентов – на велосипедах, а велосипеды эти были французских, бельгийских и голландских фирм; немецких было очень мало; значит, все это набрали в трех странах уже после победы, а победоносные солдаты прибыли все-таки пешком. Очень много в ходу было и женских велосипедов.

Немецкие грузовики очень хорошего качества, но французские были не хуже; разница заключалась лишь в том, что у французов были разнобой и скудость или скупость в снабжении воинских частей. Немецкие магазинные ружья не лучше французских, но ими у немцев была снабжена вся армия, а французы и тут ухитрились снабдить большинство своей пехоты старыми Лебелями,[601]601
  Имеется в виду французская винтовка образца 1886 г. («винтовка Лебеля») – первая в мире принятая на вооружение модель нарезного оружия под патрон с бездымным порохом.


[Закрыть] которые являлись устарелыми еще в 1914 году.

Артиллерия, которая проходила перед нами, была не лучше французской, но гораздо однороднее и лучше снабженной. Что касается до ее количества, судить об этом нам было очень трудно. Но я охотно допускаю то, что говорилось тогда, а именно, что немцы были в этом отношении гораздо богаче. Во всяком случае, при прохождении к югу французских войск мы видели немалое количество легкой и, особенно, тяжелой артиллерии.

То же можно сказать и о танках. В отступающей французской армии танки были. Мы сами их видели, и их было немало. Где они находились во время «bataille de France» и обоснованны ли жалобы на их отсутствие, затрудняюсь сказать. Шли ли те танки, которые мы видели, из каких-нибудь баз у Луары или успели побывать в боях, я не могу сказать. Во всяком случае, те, что проходили, были новехонькие. В этом отношении немецкие танки им уступали: они несомненно уже побывали и в боях, и в починке, но свое дело сделали.

Наконец – одежда: французские солдаты были одеты в добротные ткани из настоящей шерсти, немцы – в ersatz.[602]602
  эрзац (фр.).


[Закрыть] Только сапоги на немцах были из настоящей кожи, и эти сапоги были русской фабрикации. Проходили перед нами и инженерные, и авиационные парки; понтоны были того же образца, как и везде. Но снабжение у немцев было более изобильное, а главное – своевременное.

Общее впечатление у меня и René было такое, что большого технического превосходства у немцев нет, и французский материал не хуже, но в нужный момент он всегда… отсутствовал. Это значит, что командование французских войск было в значительной мере в руках мелких и крупных Bazaine, которые сознательно предали свою родину немцам.

В обратном направлении, с юга на север, проходили стада (увы, иначе не скажешь) французских военнопленных; в автомобилях провозили в том же направлении пленных офицеров. Нам удалось немного поговорить с чешским офицером, с которым мы познакомились в один из предыдущих дней, и спросить его, нагнали ли их немцы? Оказалось, наоборот: они напоролись на немцев, которые перемещались к Vierzon с юга. Семья этого офицера жила в Pithiviers, и René обещал сообщить ей о случившемся.

Встретили мы и того офицера-артиллериста, с которым у нас было столкновение вечером 19 июня. Он с горечью сказал: «Ну, теперь вы спокойны: больше вам оружие не подбрасывают». Оказалось, что он был взят в плен в тех же условиях, как и чех. Таким образом наши соображения о бессмысленности продолжения пути к югу оказались правильными.

Возобновилось и движение беженцев: на этот раз – с юга на север. Хотя немцы еще не дали разрешение на это, но они смотрели сквозь пальцы на возврат беженцев в автомобилях и на велосипедах. Только нужно сказать, что «социальный подход» для объяснения их терпимости был бы неверен. Даровой, так сказать, автомобильный и велосипедный парк использовался немцами для замены их скверных машин хорошими, а иногда – и без всякой замены.

За день это злоключение в окрестностях Theillay случилось, по крайней мере, с десятком беженцев. Солдаты охотились на велосипеды, они-то и устраивали обмен. Офицеры, сохраняя полное достоинство и внешнюю корректность, уже без всякого обмена высаживали дам из автомобилей. Было ли это разрешено или просто терпимо, не знаю. Немецкие солдаты, которые приходили на ферму, говорили, что это строжайше запрещено, а один фельдфебель даже обиделся за честь немецкой армии и успокоился, лишь выпив добрую порцию вина rosé[603]603
  розового вина (фр.).


[Закрыть] из собственного погреба наших хозяев (у них был небольшой виноградник).

Другой пример самовольной реквизиции имел место поблизости: фермерша-молочница, жившая на километр ближе к Vierzon, чем Réthoré, несла два бидона и была остановлена немецкими солдатами, отнявшими у нее молоко без всякого вознаграждения. По сравнению с тем, что происходило в Восточной Европе, это был джентльменский поступок.[604]604
  Запись от 12 августа 1950 г. – Тетрадь V. С. 6–12.


[Закрыть]

В воскресенье 23 июня утром я был на дежурстве в маленьком домике, а ты отправилась в Theillay вместе с хозяйкой и M-lle Schmitt. Вы попали зачем-то в мэрию и познакомились с мэром, старым железнодорожником в отставке, который был в затруднении: он не знал немецкого языка и не мог договориться с немецким комендантом. Ты предложила свои услуги и облегчила их контакт.

После деловой части беседы последовала не деловая: комендант спросил тебя, откуда ты так хорошо знаешь немецкий. Ты ответила, что изучала его в детстве в своей детской. Он спросил, из какого ты города. Ты ответила: из Парижа, и задала вопрос, скоро ли можно будет туда вернуться. Он сообщил, что скоро для беженцев пойдут поезда, и поинтересовался, где ты работаешь и какая у тебя профессия. Узнав, что ты работаешь в Сорбонне, он повздыхал о том, как хотелось бы ему посидеть на студенческих скамьях вместо того, чтобы расстреливать строптивых французов; сообщил, что по профессии – инженер и весьма склонен к мягкости, но при условии, что законные требования и права немцев будут беспрекословно соблюдаться, и комендант грозно взглянул на мэра, который, ничего не понимая, присутствовал при разговоре.

В это время я сидел в маленьком домике и наблюдал немецкого унтера, который попросил разрешения съесть свой завтрак. Он достал из ранца коробку французских сардин, хлеб, бутылку французского вина и начал есть. Я стал задавать ему вопросы и, прежде всего, – о перемирии. Он подтвердил, что перемирие подписано и образуются две зоны, но не мог указать их границ, и Париж – в немецкой зоне; затем сказал, что условия перемирия не хуже тех, которые наложили на Германию в 1918 году, и французы должны быть признательны Гитлеру, который защитил их от чрезмерных требований Италии и Испании. Тут за ним пришли его солдаты, и напоследок я спросил, куда же девались немецкие социал-демократы. Он засмеялся и сказал: «А вот сейчас увидите». Мы с ним вышли наружу, и он обратился к солдату, сторожившему велосипед: «Ганс, к какой партии ты принадлежал раньше?» – «К социал-демократической». – «А теперь у фюрера нет более верного слуги и помощника, чем Ганс. И все они так, и все мы так. Heil Hitler!» Они сели на велосипеды и отправились дальше.

За время этого дежурства я мог убедиться, что порядок и дисциплина у немцев не абсолютны. С востока на запад проезжало и проходило много отбившихся одиночек и даже групп, которые не знали, где находятся их части, и старались разыскать их. Они постоянно задавали мне вопросы из местной географии, и бывало очень трудно в немецком произношении опознать даже хорошо знакомые города и местечки. Тут я мог убедиться, что каждый немец имел при себе очень хорошую путевую карту французского издания – Michelin или Taride.[605]605
  Изданием карт и туристических путеводителей во Франции занимались промышленная компания «Michelin», производитель дорожных шин, и издательская фирма «A. Taride».


[Закрыть] На мой вопрос, где и когда эти карты были им розданы, они ответили, что имели их еще до вступления во Францию. Это означало весьма массивную закупку карт в мирное время. Вопрос о том, знали ли фирмы Michelin и Taride, кто эти хорошие клиенты, я, конечно, немцам не задавал. Ответ, собственно говоря, ясен.

В тот же день из немецкого лагеря пришел Ober-feldwebel.[606]606
  старший фельдфебель (нем.).


[Закрыть] Это была птица иного полета, чем cuistot[607]607
  кашевар (фр.).


[Закрыть] и его помощники. Те заходили просто посидеть в семейной обстановке, болтали без всяких задних мыслей и многое выбалтывали. Один из них, например, показал пакет кофе, купленный в Theillay, и сказал: «То-то моя семья будет рада». – «А разве там нет кофе?» – «Что?!» – и он расхохотался: «Да если вы выложите себе на ладонь десяток зерен и пройдете по городу, все женщины побегут за вами».

Ober-feldwebel пришел под предлогом стирки, дал хозяйке свое белье и попросил разрешения посидеть немного и поболтать. Из первых же фраз мы поняли, что это – агитатор и притом грамотный и хорошо подготовленный. Он заговорил о немецкой национальной революции и начал ее с von Stein. Я ему ответил, что это был весьма умный и деловой прусский бюрократ, который сумел провести необходимые административные реформы, чтобы обновить прусский государственный строй и сделать возможным создание новой армии. Но при чем же тут революция? Он возразил, что за von Stein шла немецкая молодежь того времени, пропитанная духом французской революции и искавшая социальной справедливости. Я очень хорошо знал это и сказал ему, что упомянутая молодежь превратилась в хороших прусских бюрократов без всяких помышлений о социальной справедливости и что 1848 год нашел их в качестве противников революции. Он с удивлением взглянул на меня и поздравил с редкой исторической осведомленностью, особенно – для француза, а ты толкнула меня в бок, чтобы я был менее осведомлен и более походил на средних французов, которые и в собственной истории невежественны на редкость.

Тут Ober-feldwebel поинтересовался нашими профессиями и, узнав, что мы – люди науки и я – профессор высшей школы, успокоился и заговорил о Бисмарке, о том, что его не поняли люди 1848 года. А он во всех вопросах и даже в социальной политике был их продолжателем, и только Лассаль понял всю революционность Бисмарка. Я ему указал, что далеко не все люди 1848 года не поняли Бисмарка и, например, Маркс и Энгельс даже очень хорошо его поняли. Ты опять толкнула меня в бок, а он вдруг впал в лирические воспоминания: «И я когда-то, до той войны, верил в Маркса и Энгельса и был социал-демократом. Я и сейчас считаю, что по отношению к Гитлеру они в значительной мере были его предшественниками». Тут я спорить не стал, а в свою очередь спросил, какая у него профессия. Он оказался страховым агентом, но после той войны вступил на сверхсрочную службу в армию, дарованную союзниками Германии после Версальского мира, и покинул ее около 1928 года. «И стали пропагандистом в зародившейся национал-социалистической организации?» – «Нет, я стал членом этой организации и в то же время вернулся к моей основной профессии».

Так мы с ним еще долго беседовали при участии René. Хозяева присутствовали при разговоре и просили вкратце сообщать, о чем идет речь. Мы им все время говорили, что с немцами надо держать себя корректно, но быть настороже, чтобы не сказать ничего лишнего, а главное – не впадать в подлизывающийся угодливый тон, чем страдали очень многие французы.[608]608
  Запись от 13 августа 1950 г. – Тетрадь V. С. 12–20.


[Закрыть]

Утром в понедельник 24 июня возобновились в усиленной форме наши дежурства на перекрестке и у колодца. Разрешение на возвращение беженцев было дано, и началось их движение с юга на север: те же картины с некоторыми изменениями. Военных в толпе не было, от времени до времени их прогоняли стадами под конвоем немецких запасных, которые относились к своим обязанностям с добродушной жесткостью.

В обратном направлении проходили немецкие войска и опять обнаружилось, что порядок у них не образцовый. За утро на наших глазах произошло два злоключения: нечаянное убийство беженца на перекрестке из-за небрежного обращения одного из солдат с оружием и столкновение между двумя камионами с последующим пожаром на одном из них; при этом огнетушители оказались недействующими. Пришлось ждать несколько минут, пока не проехал автомобиль с действующим огнетушителем. За эти несколько минут камион сгорел, причем патроны, составлявшие его груз, повзрывались, что вызвало естественную панику среди беженцев и немецких солдат. Мы наблюдали эту картину не без злорадства и с некоторой надеждой: в безупречной немецкой организации оказывались серьезные изъяны.

Утром же пришел Ober-feldwebel за своим бельем, великодушно подарил хозяйке остаток мыла (тоже французского) и щедро расплатился. Он принес нам пук старых немецких газет (преимущественно «Völkischer Beobachter»[609]609
  Печатный орган НСДАП с 1920 г.


[Закрыть]) и при этом извинился, что там могут быть выражения неприятные для нашего национального самолюбия, особенно – в несчастии. Этих фраз, конечно, было достаточно. В одном из старых номеров мы увидели, что после обещания защищать Париж дом за домом, камень за камнем, французское правительство объявило его «открытым городом». Немецкий заголовок – «Слишком поздно: для немецкой армии все города открытые». Карикатура – Ришелье говорит Даладье: «Жалкий эпигон! Все мои старания ты превратил в дым». Я бы сказал, что все это было вульгарно, но не более, чем соответствующие места во французской прессе, и притом в тот момент немцам было от чего захлебнуться гордостью.

Из этих газет мало-помалу для нас выяснялась картина того, что произошло за предыдущие дни, но все-таки многое было непонятно, например – фразы о генерале de Gaulle: мы знали, что это – военный специалист, выдвинутый в последние дни Полем Рейно, но, почему начинали искать его сторонников, нам было неясно. Мы узнали, что бельгийский король[610]610
  Бельгийский король Леопольд III, оставшись в оккупированном Брюсселе, провел всю войну под домашним арестом и, вывезенный в 1944 г. в Германию, из-за обвинений в коллаборационизме до 1950 г. не мог вернуться на родину (жил в Швейцарии), а в 1951 г. отрекся от престола в пользу своего старшего сына Бодуэна.


[Закрыть] принял участие в немецком параде в Париже, причем его не влекли в цепях как пленника, а он занимал комфортабельное место среди немецких военных.

Мы немного поговорили с Ober-feldwebel, и он подтвердил, что итальянцы имели огромные претензии, но Гитлер сократил их аппетиты. Я не вытерпел и сказал: «Настоящие шакалы», – а он мне ответил: «И предатели, как во время той войны».[611]611
  Присоединившись к Тройственному союзу, в который входили также Германия и Австро-Венгрия, Италия воздержалась от вступления в Первую мировую войну на их стороне, объявив 3 августа 1914 г. о своем нейтралитете. Но уже 26 апреля 1915 г. она заключила соглашение с Антантой, объявив 23 мая войну Австро-Венгрии, а 28 августа – Германии.


[Закрыть] Я задал ему вопрос: «Что же, вам, в конце концов, придется воевать с ними?» Ответил мне вопросом же: «А как, по вашему мнению, через сколько лет?» Я подумал и полувопросительно сказал: «Через два-три года?» Он ответил: «Скорее через три, чем через два». Тогда я рискнул и задал ему вопрос: «Но в этой войне вы не останетесь без союзников. Ваш союз с Россией…». Он живо прервал меня: «Все думают это, но у нас нет и не было никакого союза с Россией. Просто временная передышка, необходимая для нас и для них. Но мы решим этот вопрос раньше, чем они сообразят». Он принимал нас за французов и совершенно не опасался.

Каждое из его высказываний мы проверяли на cuistot и его помощниках и убедились, что эти высказывания соответствовали директивам словесной пропаганды в войсках. Cuistot и его помощники явно опасались заходить, когда у нас бывал Ober-feldwebel. Они не занимались агитацией, но, когда им задавался наводящий вопрос, давали ответы почти в тех же выражениях, как и Ober-feldwebel. Эта пропаганда не была печатной: мы не находили ее ни в немецких гражданских газетах, ни в солдатской, но она позволяла нам многое понять в газетных статьях.

За завтраком или за обедом M-lle Schmitt задала хозяйке курьезный вопрос: очень ли грязное и рваное было то белье, которая она стирала для Ober-feldwebel. Хозяйка, почему-то с большой обидой, возразила, что была бы рада, если бы все французы носили такое хорошее белье, как этот немец, и отдавали его в стирку в таком же заношенном состоянии.

Кажется, в тот же раз Ober-feldwebel задал нам ряд вопросов о Франции. Некоторые были разумны, а некоторые навеяны излишествами гитлеровской военной пропаганды. «Верно ли, что юг Франции населен в значительной мере мулатами и квартеронами – от смешанных браков и, особенно, от любовных связей с неграми?» – «Нет, неверно, – ответил я с возмущением. – Вы не найдете там большего количества негров, чем тут». – «Но ведь негры во Франции имеют все гражданские права?» – «И это неверно. Только уроженцы двух Антильских островов являются французскими гражданами, и то – по причинам историческим и внешнеполитическим, а остальные являются французскими sujets и protégés,[612]612
  подданными и находящимися под защитой (фр.).


[Закрыть] но не гражданами».

После этого он задал ряд других вопросов этнографического порядка относительно различных французских департаментов, причем после каждого моего ответа доставал из кармана маленькую книжечку и советовался с ней. Я попросил показать ее мне, и он сделал это весьма охотно. Книжечка оказалась маленьким географическим справочником по Франции, изданным известной фирмой Justus Perthes,[613]613
  Старейшая немецкая картографическая издательская фирма «Justus Perthes Geographische Anstalt Gotha», основанная в 1785 г.


[Закрыть] и содержала карты и историко-этнографические данные со схемами для каждого департамента с явным уклоном к преувеличению роли германской расы в их заселении. Я просмотрел книжку весьма внимательно и указал ему, что в ней нигде не говорится о роли негров в заселении французского юга. «Я знаю, – ответил он, – но наши газеты слишком упорно это утверждали, и я хотел проверить».[614]614
  Запись от 14 августа 1950 г. – Тетрадь V. С. 20–27.


[Закрыть]

В течение дней, последовавших за разрешением возврата для беженцев, на ферме опять появились ночевщики. Из них мне запомнилось несколько групп. Вот одна – на велосипедах высокого качества: две девицы, очень недурные собой, и два молодых человека, тоже очень недурных. Не братья и не сестры, не жены и не мужья; выехали в свое время из Montargis,[615]615
  Монтаржи – город на берегу реки Луан в департаменте Луаре.


[Закрыть] добрались до Vierzon и возвращаются обратно. На всех – сильный налет недоброкачественности: девицы делают авансы не René, как полагается, а… мне и Réthoré; молодые люди делают авансы тоже особам постарше и пообеспеченней. Все в один голос утверждают, что раньше друг друга не знали и познакомились только в дороге, но на это не очень похоже, и велосипеды у них одной марки, одного качества и одного возраста. Каждый и каждая в отдельности говорят, что охотно расстались бы со своими спутниками; на это тоже не очень похоже. После дня бесплодных усилий они дружно снялись с места и поехали дальше.

На 25 июня, вторник, и у меня, и у тебя записано: «Колониальная группа». Дама и двое мужчин, все пожилые, пешком с тачкой, на которой навалены чемоданы и узлы. Дама ранена осколком во время одной из дорожных бомбардировок, не очень опасно, так что может идти, но не может толкать тачку. Все трое, по их единодушному заявлению, – из Bellevue над Meudon[616]616
  Мёдон – юго-западный пригород Парижа.


[Закрыть] у Парижа. Один из мужчин, отставной колониальный чиновник из Индокитая, очень охотно показывает все свои документы, которые у него никто не спрашивает, и жалуется, что напрасно связался дорогой с этой супружеской четой: «Они, конечно, – почтенные люди, но заставляют меня всю дорогу везти эту тачку, не соблюдая никакой очереди, и при расчетах все стараются меня обжулить».

Другой из мужчин – отставной учитель из какой-то католической средней школы, преподававший историю, – тоже очень охотно показывает все свои документы, совершенно подлинные, которых у него также никто не спрашивает, и тоже жалуется, что напрасно связался дорогой с этой… супружеской четой: «Они, конечно, – почтенные люди и несколько лет мои соседи, но заставляют меня всю дорогу везти эту тачку, не соблюдая никакой очереди, и при расчетах все стараются на меня навалить большую часть общих расходов». В конце концов мы так и не поняли, кто же муж и кто эксплуатируемый попутчик.

Колониальный был в общем добродушен, покладист и тянул влево, обвиняя в измене французскую военную клику. Учитель же был озлоблен, ворчлив и обвинял во всем левый фронт с восьмичасовым рабочим днем, congés payés,[617]617
  отпусками с сохранением содержания (фр.).


[Закрыть] из-за которых не хватило авионов и т. д., и ему вторила хозяйка, которая по-крестьянски не понимала разницы между трудом сезонным, в деревне на собственной земле, и постоянным наемным у анонимного хозяина. Я, наконец, рассердился и заставил этого учителя сделать арифметический расчет, какую долю производительности составляли уменьшение рабочего времени и отпуска; вышло, что 15 % максимум. Нормальная производительность составляла для Франции 80 авионов в месяц. Иными словами, социальная политика была ответственна за нехватку 12 авионов в месяц, 144 в год и максимум 400 за три года (1936–1939), а разница между Германией и Францией была в 4000 авионов. Кто же ответственен за эту нехватку, если не военная клика и не промышленные круги? Крыть ему было нечем, и он замолк, но затем опять заговорил, взывая к Jeanne d’Arc.

Я долго молчал, но потом опять рассердился и спросил его, в чем собственно состояла разница между нападавшими и защищавшимися в ту эпоху, которые все были людьми французской культуры, французского языка и французского происхождения. Только в том, что дофин Карл был во всех отношениях более жалкой фигурой, чем его противник, и что победа противника дала бы Франции господство в офранцуженном комбинате[618]618
  От en combinant (фр.) – путем объединения.


[Закрыть] Франции – Англии. Он опять замолк.

В этот день Ober-feldwebel зашел только утром сказать, что отправляется со своими понтонами (он принадлежал к инженерным войскам) восстанавливать мост на Cher,[619]619
  Шер – левый приток Луары.


[Закрыть] и посидел недолго, но говорил опять о вещах очень существенных. Начал с необходимости организовать Европу – конечно, под германским руководством. В этом деле Германия нуждается в надежных союзниках, и таким союзником при некоторых условиях могла бы быть Франция: во-первых, она должна решительно отказаться от всяких помышлений о реванше; во-вторых, согласиться на некоторое переустройство своей территории в метрополии и колониях; в-третьих, согласиться на некоторое объединение ресурсов; в-четвертых, присоединиться к германской расовой политике. Высказавшись, он пригласил нас подумать над этим до его возвращения из командировки, которое должно было иметь место на следующий день. Через полчаса мы видели его, проезжавшим с понтонами к югу, и он сделал нам дружеский знак рукой.[620]620
  Запись от 15 августа 1950 г. – Тетрадь V. С. 27–32.


[Закрыть]

В среду 26 июня колониально-учительское трио погрузилось на беженский поезд и отправилось к северу вместе со своей тачкой. Относительно места, до которого идут поезда, не было ясности: ни в мэрии, ни на станции этого не знали. В тот день мы имели последний визит и последний разговор с Ober-feldwebel. Его часть уходила дальше, и он пришел проститься. Минуя вопрос о реванше, я спросил, какие переустройства территории Франции имеются в виду. Он ответил следующее:

«Было бы странной иллюзией думать, что нынешняя оккупация Франции будет походить на оккупации 1871 и 1914 годов. Оккупация 1871 года имела целью обеспечить уплату контрибуции и выполнение других статей мирного договора; как только все было выполнено, оккупация прекратилась, и, что бы ни рассказывали французы о ее жестокости, генерал Мантейфель и германские оккупационные власти во Франции проявили бездну такта и мягкости, чтобы избегнуть обострения отношений. Оккупация севера Франции в 1914–1918 годах была временным явлением, вызванным военными нуждами, и даже в случае победы немцы ограничились бы ничтожными территориальными компенсациями и предоставили бы французов самим себе.

Вмешательство Франции в дела восточной и средней Европы и третье нападение на Германию за семьдесят лет (не забывайте, что это вы объявили нам войну в 1870 году, и вы, вашей поддержкой славян и России, вынудили нас на войну в 1914 году) принуждают нас серьезно заняться переустройством Европы, чтобы сделать войны невозможными. Если Франция хочет с самого начала участвовать в этом переустройстве, путь ей открыт, и выгоды, которые она получит, будут так велики, что перед ними те гарантии, которые мы потребуем теперь, ничтожны.

Строя великую Германию, мы не можем не думать о судьбе тех наших братьев по расе, которые живут на вашей территории и даже утратили свой язык. Мы дадим им возможность вернуться в лоно великой Германии. Нам еще неясно, каких размеров территория и где именно отойдет с ними к Германии, но вы должны понимать, что фламандцы, которые сохранили даже свой язык и своим гением создали промышленность на севере Франции, вместе с Бельгией и Голландией войдут в состав Германии. Точно так же на северо-востоке Франции мы определим территорию, которая по всей справедливости будет иметь ту же участь.

Кроме того, не забудьте, что у нас – война с Англией, и в этой войне кельты ирландские и другие являются нашими союзниками. Совершенно ненормально, что вы навязываете бретонцам не только свое господство, но и свой язык. Мы и с этой стороны не собирались делать вам затруднений, но военная необходимость вынудит нас к тому, и образование после победы крупного кельтского государства под нашим протекторатом более чем вероятно. В вопросе о колониях нас интересует не только возврат наших колоний, но и рациональное устройство всей Африки, и тут вы только выгадаете. Сознайтесь, что в вашей части Африки вы ничего, кроме нелепостей, не делаете и не извлекаете из страны и сотой доли того, что она может дать.

Образование франко-германского кондоминиума обогатит и вас и нас. Точно так же мы избегнем многих острых вопросов, если согласимся сразу на организацию, на тех же совместных основаниях, всей угольной и металлургической промышленности в Европе. Вы даже не представляете себе, какие колоссальные перспективы откроются для вас и для нас. И вместе с тем это позволит и нам и вам разрешить все социальные вопросы на общих основаниях и этим избежать большевизма. Ведь мы – не только националисты, но и социалисты. Наш Führer[621]621
  фюрер (нем.).


[Закрыть] всегда на этом настаивает».[622]622
  Запись от 16 августа 1950 г. – Тетрадь V. С. 32–36.


[Закрыть]

Мы слушали эту речь Ober-feldwebel с возрастающим изумлением, а René – с возрастающим испугом. Мы чувствовали: то, что он говорит, не есть только его личное мнение, а выражает волю победоносной Германии. Спорить по существу того, что он говорит, было и бесполезно, и опасно. Поэтому мы обратились к четвертому пункту его программы – к участию Франции в расовой политике.

До этого мы считали германскую расовую политику делом исключительно германского правительства и национал-социалистической партии и полагали, что германский народ остается чужд этой нелепости; тем более, что другие немцы, которых мы видели, никогда не касались этого вопроса. Поэтому мы были очень удивлены, когда Ober-feldwebel заговорил о евреях с дикой и, я бы сказал, прочувствованной ненавистью. Он хотел ни более, ни менее как изъятия из жизни всех евреев – французских или иностранных, находящихся во Франции.

Я задал ему сейчас же вопрос о причинах такого огульного отношения к самой разнородной, во всем, группе лиц. Он произнес одно слово: «Плутократия». Я возразил, что еврейская плутократия столь же неприятна, как и всякая другая, и что немцы, будучи очень терпимы к рурским магнатам, и в том числе к Krupp von Bohlen, не имеют причины быть более жесткими к их еврейским конкурентам, – тем более, что эти последние, покажи им кончик пальца, побегут за Гитлером и будут счастливы оказать ему содействие.

Он мне ответил, что, во-первых, хотя рурские магнаты сохранили часть своих доходов, не они распоряжаются своими заводами, и нацистская Германия идет, как и СССР, к полной национализации промышленности, только мирными путями; во-вторых, евреи – все, а не только буржуазия, – поддерживают единое тайное еврейское правительство, находящееся в Англии и Соединенных Штатах, располагающее финансовыми ресурсами всего мира и поклявшееся уничтожить правительство Германии и саму Германию как единственную силу, могущую препятствовать еврейскому владычеству над миром. В доказательство он сослался на… «Протоколы сионских мудрецов»[623]623
  Подделка «Протоколы сионских мудрецов» была впервые опубликована в сокращенном виде под заголовком «Программа завоевания мира евреями» П. А. Крушеваном в петербургской газете «Знамя» (1903) и полностью – во втором издании книги С. А. Нилуса «Великое в малом и Антихрист как близкая политическая возможность: Записки православного» (Царское Село, 1905); неоднократно переиздавалась и переводилась на иностранные языки. См.: Бурцев В. Л. Протоколы сионских мудрецов. Доказанный подлог. Париж, 1938; Тагиефф П. Протоколы сионских мудрецов. Фальшивка и ее использование / Пер. Г. А. Абрамов. М., 2011.


[Закрыть] – эту фальшивку, история которой выяснена с абсолютной достоверностью.