Текст книги "Советская Голгофа Святителя Луки. Размышления о столетии Октябрьского переворота 1917 года"

Глава 9
Иуды, предавшие своего учителя

Святитель Лука оказался победителем в смертельной схватке с заплечных дел мастерами. И в этом, несомненно, ему помог Господь наш Иисус Христос.

«Потерпев фиаско со своим почти двухнедельным конвейером, меня возвратили в подвал ГПУ. Я был совершенно обессилен голодовкой и конвейером и, когда нас выпустили в уборную, я пал в обморок на грязный и мокрый пол. В камеру меня принесли на руках. На другой день меня перевезли в «черном вороне» в центральную областную тюрьму. В ней я пробыл около восьми месяцев в очень тяжелых условиях. Большая камера наша была до отказа наполнена заключенными, которые лежали на трехэтажных нарах и на каменном полу в промежутках между ними. К параше, стоявшей у входной двери, я должен был пробираться по ночам через всю камеру между лежавшими на полу людьми, спотыкаясь и падая на них. Передачи были запрещены, и нас кормили крайне плохо. До сих пор помню обед в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, состоявший из большого чана горячей воды, в которой было разболтано очень немного гречневой каши. Не помню, по какому поводу я попал в тюремную больницу» (Цит. соч., с. 81–82). Фактически остаток декабря 1937 года Святитель провел в тюремной больнице. Чекисты в это время оформили уголовное дело на епископа Луку и группу священников и отправили в Москву на утверждение. Однако московские начальники сочли, что не все еще выжато из служителей церкви и повелели провести доследование. Поэтому, 10 февраля 1938 года, когда материалы уголовного дела вернулись из Москвы в Ташкент, следователь Кириллов подготовил Постановление о выделении из дела № 4335 в отдельное уголовное производство материалы дела в отношении В.Ф. Войно-Ясенецкого.

23 февраля 1938 года, несмотря на учрежденный советской властью праздник «День Красной Армии» чекисты работали вовсю. Они решили повторить пытку конвейером и вызвали Святителя Луку на допрос. Допрос велся вокруг политических убеждений Святителя и его отношении к советской власти. «К сожалению, я забыл многое пережитое в областной тюрьме. Помню только, что меня привозили на новые допросы в ГПУ и усиленно добивались признания в каком-то шпионаже. Был повторен допрос конвейером, при котором однажды проводивший его чекист заснул. Вошел начальник секретного отдела и разбудил его. Попавший в беду чекист, прежде всегда очень вежливый со мной, стал бить меня по ночам своей ногой, обутой в кожаный сапог. Вскоре после этого, когда я уже был измучен конвейерным допросом и сидел, низко опустив голову, я увидел, что против меня стояли три главных чекиста и наблюдали за мной. По их приказу меня отвели в подвал ГПУ и посадили о очень тесный карцер. Конвойные солдаты, переодевая меня, увидели очень большие кровоподтеки на моих ногах и спросили, откуда они взялись. Я ответил, что меня бил ногами такой-то чекист. В подвале, в карцере меня мучили несколько дней в очень тяжелых условиях. Позже я узнал, что результаты моего первого допроса о шпионаже, сообщенные в Московское ГПУ, были признаны там негодными, и приказано было произвести новое следствие. Видимо, этим объясняется мое долгое заключение в областной тюрьме и второй допрос конвейером», – пишет в автобиографии Святитель (цит. соч., с. 82–83).

И вторая пытка Святителя конвейером кончилась для чекистов ничем. А точнее, они снова проиграли второй тур схватки со Святителем. Не по зубам живодерам из НКВД оказался этот крепкий своей верой церковный орешек. В истории пыток и издевательств, которым так богата история ЧК-ГПУ-НКВД-МГБ-КГБ, это бы единственный уникальный случай, когда 60-летний Святитель Лука выдержал пытку конвейером. Не добившись успеха сами, чекисты подключили к допросам военного прокурора из Среднеазиатского военного округа. Ведь в итоге шпионское дело должен слушать военный трибунал, чтобы послать на эшафот шпиона неназванной страны.

20 марта 1938 года военный прокурор провел допрос Святителя. На допросе епископ совершенно четко изложил свое политическое кредо и в пух и прах разбил измышления чекистов Кириллова, Лациса и др. Но и этот допрос кончился победой Святителя.

Время шло. Результатов, нужных чекистам не было. Срок следствия, данный Москвой, заканчивался.

8 апреля 1938 года Кириллов, Лацис и Агабеков просят продлить срок следствия на месяц. Их шеф майор госбезопасности нарком НКВД УзССР Апресян поддерживает это ходатайство. Военный прокурор Бадаргин также поддерживает ходатайство.

«Утверждаю»

Нарком внутренних дел УзССР майор государственной безопасности Апресян

11 апреля 1938 года

Постановление

(о продлении срока ведения следствия)

г. Ташкент, 1938 года, апреля 8 дня.

Я, оперуполномоченный 4-го отдела УГБ НКВД УзССР – Кириллов, рассмотрев возращенное на доследование прокурором САВО следственное дело № 4335/а на гр-на Войно-Ясенецкого Валентина Феликсовича, 1877 года, обвиняемого в преступлении, предусмотренном ст. ст. 57 ч. 1, 60, 66 ч. II и 67 УК УзССР и принимая во внимание, что по делу требуется уточнить ряд обстоятельств его контрреволюционной шпионской, диверсионно-вредительской деятельности и контрреволюционных связей, для чего требуется установить и допросить ряд свидетелей

Постановил:

возбудить ходатайство перед президиумом Верховного Совета СССР о продлении срока ведения следствия и содержания под стражей обвиняемого Войно-Ясенецкого В.Ф. на один месяц, т. е. до 8 мая 1938 года.

Оперуполномоченный 4-го отдела УГБ НКВД УзССР Кириллов

Пом. нач. 4-го отдела УГБ НКВД УзССР от. лейтенант государственной безопасности Лацис

Нач. 4-го отдела УГБ НКВД УзССР лейтенант государственной безопасности Агабеков

Как видит читатель, процессуальный кодекс требовал формального продления срока уже в Верховном Совете СССР. Интересно знать, кто от имени Верховного Совета СССР продлевал этот срок? Ведь сам Верховный Совет СССР на 80 % был расстрелян. В материалах уголовного дела нет ответа на этот вопрос.

Тем не менее, срок следствия был продлен на месяц. Но месяц прошел, а чекисты не могут сломать Святителя.

7 мая те же Кириллов, Лацис и Агабеков ходатайствуют, а нарком Апресян и прокурор Бударагин поддерживают ходатайство о продлении срока следствия на месяц. На этот раз указана мотивировка продления – требуется уточнить ряд обстоятельств контрреволюционной, шпионской, диверсионно-вредительской деятельности епископа Луки.

Чекисты придумали, по их мнению, убойную версию о том, что Лука умерщвлял красноармейцев в ташкентской больнице с помощью уколов морфия. Для этого они запросили коменданта НКВД прислать им ампулы с морфием.

Двадцатого мая следователи обратились к вещественному доказательству орудия диверсанта – 6 ампул с морфием. Это же находка.

Он их хранил дома, чтобы при случае убивать морфием политических деятелей и военачальников.

Народный комиссариат внутренних дел УзССР

Квитанция № 273

20 мая 1938 г.

Принято от 4 отд.

Комендатурой АХО НКВД УзССР

Оружие Морфия 6 ампул

Коменданту НКВД УзССР

Ст. лейтенанту Шишкину

Служебная записка

При сем препровождаются отобранные при обыске у арестованного В. Ясенецкого – семь ампул морфия.

Приложение: Упомянутое

Пом. нач. 4-го отдела УГБ НКВД? ст. лейтенант госбезопасности Лацис

Но версия с морфием провалилась. На допросах Святитель высмеял безграмотность чекистов. Тогда они решили круто взяться за допросы ближайшего профессионального окружения хирурга Войно-Ясенецкого. Тем более что многие слыли друзьями его семьи – профессор М.И. Слоним, Р. Федермессер, профессор Г.А. Ротенберг. И все они с готовностью сдали своего друга, учителя и коллегу. Эти иуды и глазом не моргнули, обвинив Святителя по расстрельным статьям.

«Протокол допроса

подследственного Слоним Михаила Ильича от 2A/I-38 г.

Вопрос: Вы знаете гр. Войно-Ясенецкого Валентина Феликсовича, с какого времени и при каких обстоятельствах с ним познакомились?

Ответ: Войно-Ясенецкого Валентина Феликсовича я знаю с 1916 года, познакомился с ним в частной больнице, принадлежавшей моим братьям Слоним Соломону Ильичу, и Слоним Моисею Ильичу, где Войно-Ясенецкий работал в качестве врача-хирурга, а я в этой больнице как студент медицинского факультета Юрьевского университета работал практикантом под руководством Войно-Ясенецкого.

Вопрос: Что вам известно о социально-политическом прошлом Войно-Ясенецкого?

Ответ: Мне известно, что Войно-Ясенецкий из семьи потомственного дворянина, в прошлом земской врач, в Японско-русскую войну военный врач. Примыкал ли он к какой-либо политической партии мне не известно.

Вопрос: что вам известно о контрреволюционной деятельности Войно-Ясенецкого?

Ответ: О контрреволюционной деятельности Войно-Ясенецкого я только могу сказать следующее, что Войно-Ясенецкий являясь идейным и непримиримым врагом советской власти в 1921 году принял сан священника, и позже принял сан епископа, стал на путь активной борьбы с советской властью, за укрепление церкви, разрушаемой советской властью и большевиками, используя для это свой большой авторитет профессора-хирурга среди верующих.

Будучи епископом Войно-Ясенецкий проводил контрреволюционную деятельность, направленную против советской власти. Группировал вокруг себя весь контрреволюционный элемент для активной борьбы с советской властью. За эту контрреволюционную деятельность Войно-Ясенецкий был в 1923–1924 году осужден особым совещанием при бывшей Коллегии ОГПУ и выслан в Туруханский край на какой срок не знаю.

Протокол с моих слов записано верно, мне прочитан в чем расписуюсь Михаил Слоним. Подпись М. Слоним

Допросил пом. отдел упол. 4 отдела УГБ НКВД Уз сержант госбезопасности Боргин».

Не могу не упомянуть о той чудовищной лжи, которую преподнес читателя Марк Поповский, утверждения во многих местах своей книги о М. Слоним как о большом дружбане и спасителе семьи Войно-Ясенецкий. Документы уголовного дела свидетельствуют об обратном. Профессор М. Слоним, как Иуда, продал своего учителя.

3 июня 1938 года на допрос была вызвана Рахиль Федермессер.

Народный комиссариат внутренних дел УзССР

Управление государственной безопасности

Протокол допроса

1938 г., июня мес., 3 дня. Я, помощник оперуполномоченного 4 отдела УГБ Мордовских допросил в качестве свидетеля Федермессер Рахиль Константиновну. Дата рождения 4/Х-1900 года. Родилась в г. Пинске, Минской губернии БССР. Проживает в г. Ташкенте, ул. Пряничникова, 10. Еврейка, гражданка СССР. Паспорт серии ЮБ № 195402, выдан 3 отделением милиции г. Ташкента от 10 сентября 1936 года. Врач-хирург Института Неотложной помощи в г. Ташкенте. Отец – кустарь-портной, имел портняжную мастерскую до 1917 года. До революции была на иждивении отца – училась. После революции – служащая. Разведенная: дочь Эсфирь 18 лет-учится, масть Раиса Лазаревна – иждивенка, бывшим муж Наум Николаевич Федермессер, слышала, что осуждён, но за что не знаю. Образование высшее. В 1926 году окончила Ташкентский медфак. Беспартийная. Репрессиям не подвергалась. Состоит на учете в Ташкентском РВК по категории м-8. В каких-либо армиях не служила. Сведений об общественно-политической деятельности нет.

Допрос свидетеля Федермессер Рахиль Константиновны 3 июня 1938 г.

Об ответственность за дачу ложных показаний я предупреждена. Обязуюсь следствию показывать только правду.

Вопрос: С какого времени вы знаете профессора Войно-Ясенецкого?

Ответ: Профессора Войно-Ясенецкого знаю с 1935 года, которого я узнала с момента поступления на работу в институт Неотложной помощи и проработала с ним в хирургическом гнойном отделении вплоть до его ареста. Знала Войно-Ясенецкого по совместной работе в институте, с которым иногда приходилось беседовать в свободное от работы время. Знала, что он человек религиозный.

Вопрос: На какие темы вам приходилось беседовать с Войно-Ясенецким?

Ответ: В момент подготовки к выборам в Верховный Совет СССР, примерно в мае месяце 1937 года Войно-Ясенецкий выразил недовольство по отношению выборов. В частной беседе с Войно-Ясенецким о том, что скоро будут происходить перевыборы в Верховный Совет СССР, он на это ответил, что: «я человек гонимый политической партией и существующим строем. За мои религиозные убеждения, поэтому участвовать в выборах не буду». Этот разговор Войно-Ясенецкого являются антисоветским, т. к. он выразил недовольство существующему строю.

Кроме этого, как мне хорошо известно, приходя на работу Войно-Ясенецкий занимался чтением священных книг и в тоже время занимался богослужением в Кладбищенской церкви. В воскресные дни никогда не выходил на работу. В беседах со мной Войно-Ясенецкий всегда говорил о том, что «женщина по сравнению с мужчиной стоит умом ниже, чем мужчина в умственных и деловых способностях, поэтому она не может быть хирургом, а профессором тем более». Так же в процессе работы в институте неотложной помощи Войно-Ясенецкий говорил, что он скоро закончит писать книгу по гнойной хирургии и не будет больше работать, потому что бог указал ему бросить хирургическую работу и уйти на покой.

Вопрос: С кем в близких отношениях был Войно-Ясенецкий из среды окружающих работников института?

Ответ: Как мне известно, по совместной работе в институте Войно-Ясенецкий был в близких отношениях с профессором Стекольниковым, с доктором Левитанус, Ротенберг, доктор клиники Ташми

Вениаминович Анна Ильиничны и доктор Кириллова Евгения Михайловна.

Вопрос: Что вы можете дополнить к своим показаниям по существу дела?

Ответ: Я могу дополнить к своим показаниям об антисоветской деятельности о том, что Войно-Ясенецкий дважды ссылался, первый раз в Туруханский край и второй раз был выслан в Архангельск за контрреволюционную деятельность. Протокол записан с моих слов верно, мною прочитан. Подпись Р. Федермессер»

И.Р. Федермессер сдала своего учителя. Более того, навела следователя на след людей, бывших в близких отношениях с В.Ф. Войно-Ясенецким. Это означало, что они уже попали в чёрный список с ее слов.

5 июня 1938 года был на допрос вызван ученик Святители Г.А Ротенберг. Святитель неоднократно весьма тепло отзывался о Г.А. Ротенберге. «…мне удалось спасти жизнь молодому жулику, тяжело больному. Я видел, что молодой тюремный врач совсем не понимает его болезни. Я сам исследовал его и нашел абсцесс селезенки. Мне удалось добиться согласия тюремного врача послать этого больного в клинику, в которой работал мой ученик доктор Ротенберг. Я написал ему, что и как найдет он при операции, и Ротенберг позже мне писал, что дословно подтвердилось все, написанное мной в письме» (цит. соч., с. 82). Этот ученик прямо указал на контрреволюционный характер деятельности В.Ф. Войно-Ясенецкого.

«Протокол допроса

1938 г. июня месяца 5 дня. Я, помощник оперуполномоченного 4 отдела НКВД Уз Мордовских допросил в качестве свидетеля Ротенберга Григория Александровича. 1881 г.р. Родился в Ташкенте. Проживает г. Ташкент, Свердловская, 46. Еврей, гражданин СССР. Паспорт МЦ № 555152 выдан 9 отделением РКм г. Москвы от 9 октября 1936 года. Врач-хирург института неотложной помощи в г. Ташкенте. Отец – служащий, имел свой дом и больше ничего не имел. До революции врач-хирург Андижанской городской больницы – служащий. После революции врач-хирург. Женат: жена Фрумма Григорьевна, 57 лет, работает зубным врачом в поликлинике метро г. Москвы, сын Александр – конструктор авиастроения, проживает в Москве, Покровский бульвар 4/15, кв. 16. Образование высшее. В 1908 году окончил Киевский медицинский университет. Беспартийный. Репрессиям не подвергался. Наград не имеет. С воинского учета снят по возрасту лет. В армиях не служил, в контрреволюционных организациях не участвовал.

Показания свидетеля Ротенберг Григория Александровича от 5 июня 1938 года.

Об ответственности за дачу ложных показаний я предупрежден. Обязуюсь следствию показывать только правду.

Вопрос: С какого времени вы знаете Войно-Ясенецкий?

Ответ: Войно-Ясенецкого знаю по совместной работе в Ташкентской городской больнице с 1916 года по 1922 год, а в 1923 году я выехал на работу в г. Москву, где проработал 2 года и в 1925 году вновь вернулся у в г. Ташкент, но уже с Войно-Ясенецким не работал, а имел дружественное отношение с ним, у которого приходилось бывать в квартире. Это мое знакомство длилось до 1935 года, т. е. до моего вторичного отъезда в г. Москву и больше с ним Войно-Ясенецкий встречаться не приходилось. В марте месяце 1938 года, когда я приехал из Москвы в г. Ташкент, то Войно-Ясенецкий уже был арестован.

За время моего знакомства и совместной работы с Войно-Ясенецким – он дважды арестовывался и высылался из г. Ташкента.

Вопрос: Что вам известно о политических убеждениях и об отношении к советской власти Войно-Ясенецкого?

Ответ: Мне известно, что Войно-Ясенецкий систематически посещал богослужение и выступал с проповедью среди прихожан, как руководитель епископ Лука, до и после Октябрьской революции. Во время работы в городской больнице перед началом операции осенял себя крестовым знаменем.

По своим политическим убеждениям Войно-Ясенецкий, как в дореволюционное время, так и до настоящего времени оставался приверженцем буржуазной формы государственного управления, которая существует в капиталистических странах.

Являясь профессором хирургии занимался проповедями в церкви, сеял вокруг себя невежество и тем самым обнаруживал свою нетерпимость с политикой коммунистической партии. С моей точки зрения эту непримиримость Войно-Ясенецкого, рассматриваю как контрреволюционную, т. к. его враждебность к существующему строю определялась не только политическими убеждениями, но и религиозными, как епископа.

Протокол записан с моих слов верно, мною прочитан. Подпись Г.А. Ротенберг»

В июне 1938 года следователь решил, что уголовное дело можно закруглять, т. к. показаний свидетелей достаточно для изобличения врага советской власти епископа Луки. Кириллов вызывает Святителя на допрос и знакомит с материалами дела, чтобы объявить ему о направлении дела в военный трибунал в качестве антисоветчика и шпиона.

Итак, судьбу епископа Луки должен решить военный трибунал.

Глава 10
В защиту русского Святителя

Эта глава была задумана как центральная в коллективном воспоминании родственников о Св. Луке. Однако, средний сын архиепископа Алексей Валентинович посоветовал мне поместить ее в конце книги и не акцентировать разоблачение вымыслов и гнусностей Поповского о Св. Луке как центральную идею книги. С этим согласились старший сын Михаил Валентинович и младший сын Валентин Валентинович. Мы вместе отметили те места в книге Поповского, где содержались клевета, ложь, наветы на Святого Луку, где измышления Поповского подавались под видом описания фактов жизни и взглядов Святителя. Таких мест в книге оказалось слишком много для одной главы. Поэтому придется посвятить отдельную книгу разоблачениям клеветнических измышлений Поповского. А в это издание пришлось поместить наиболее злобные и вопиющие факты лжи Поповского.

Как истинно русский православный человек Св. Лука всегда помогал всем, кто нуждался в помощи, без различия пола, возраста, национальности или религиозных убеждений. Находясь в стесненных материальных условиях и получив Сталинскую премию 1-ой степени после войны, Святитель пожертвовал огромную сумму из этой премии сиротам павших в Отечественной войне.

А в самом начале войны он пишет, по свидетельству первого секретаря Болышемуртинского райкома партии П.Мусульникова, заявление партийному руководству: «Я русский человек, квалифицированный врач-хирург, могу предложить свои услуги и помощь в лечении раненных солдат и офицеров нашей армии». О готовности полного самопожертвования, полной самоотдачи, готовности в любое время суток придти на помощь людям свидетельствуют все, кто близко знал Святителя. Это и есть проявление загадочной русской души и русского духа, которые максимально полно проявились в Святителе. В этой готовности поступиться своим временем, энергией, здоровьем ради других русских людей, пожертвовать собой ради спасения других, отдать все свои душевные и физические силы во имя победы своего народа в смертельной схватке с фашизмом и заключался высокий православный долг Святителя, его истинный патриотизм. Именно этих сущностных качеств души В.Ф.Войно-Ясенецкого не понял Марк Поповский. Иначе бы он не посмел ёрничать, не посмел изгиляться над священным чувством патриотизма Луки: «Ибо как и миллионы других, обожествлял он идею гнезда, дома, родины… Так что не было у моралиста Войно-Ясенецкого серьезного морального разлада со своим народом. Он любил народ, народ любил его» [30, с.328]. Да и где понять эмигранту Поповскому чувство любви к родине, к народу, если для него таковых понятий просто не существует, если его кукушечья философия и мораль не включает понятия гнезда, дома. Деньги, гешефт, прибыль – это те рамки, которые определяют жизненные ценности этого члена Союза Писателей СССР.

«Политическая наивность и безграничное доверие к людям породили в его сознании некий неисправимый порок, избавить от которого не могли никакие ушибы судьбы. Общественная жизнь в ее жестких бесчеловечных формах как-то ускользала от него, «– пишет М.Поповский [30, 255]. По своей природе Лука был социально-ориентированной личностью, иначе бы он не стал проповедником, не реагировал мгновенно на общественные события на протяжении его долгой и трудной жизни. Это подтверждают бесчисленные свидетельства знавших его людей, его родственников второго и третьего колена. Мне довелось лично встречаться с ними и убедиться в их неприятии этого утверждения Поповского.

«… в океане беззакония и безгарантийного существования Войно не страдал так, как должен был бы страдать на его месте всякий другой, нормально мыслящий ученый-интеллигент», – пишет М.Поповский. [30, 255]. Опять Поповский подходит к духовному гиганту с местечковой меркой эмигранта. Ему не понять глубины духовных и душевных страданий Луки, не понять искреннего признания Святителя своему сыну Михаилу: «Я полюбил страдание, так удивительно очищающее душу», Как не понять великие страдания русского народа – богоносца, преданного коллективным Иудой – интернационал-большевиками.

«Все, кого я расспрашивал об этой особенности характера Войно, подтверждали: общественных механизмов Лука действительно не видел (выделено Поповским, В.Л.)» – пишет Поповский [30, 255]. Это насквозь лживое утверждение, т. к. общественно выраженный характер Луки проявлялся на протяжении всей жизни. В гимназические годы он принимает участие в движении художников-передвижников, стремится поехать к Л.Толстому и жить в его общине. В студенчестве избирается старостой группы. В земские годы в разных губерниях живет жизнью своих больных, посещает православные собрания. В советские годы – участвует в диспутах, пишет статьи и книги, занимается публицистикой, борьбой за мир и т. д. и т. п. Из всех, кого «расспрашивал» Поповский, его особого доверия заслуживает орденоносец, член партии с 1938 года Мария Борисовна Левитанус, которая уверена, что Войно-Ясенецкий «не принадлежит к числу глубоко верующих. Врач-материалист, как он может верить?! Нам всем (это очень характерное обобщение – В.Л.) казалось, что его привлекает красота церковных обрядов, блестящее облачение…» – цитирует Поповский кощунственное обвинение Левитанус в адрес Св. Луки. И при этом еще особо подчеркивает: «И эта духовная законсервированность делает ее рассказы особенно для нас интересными и достойными доверия» [30, 267–268]. Можно ли после этого доверять хотя бы одному слову писаки Поповскому с его выдёргиванием свидетелей и цитат. Иуды, предававшие Св. Луку на всех этапах его Голгофы, совершивших государственный переворот в 1917 году и утопивших Россию в потоке русской крови, под пером Поповского превращались чуть ли не в ангелов-храните-лей гонимого священника: «Тогдашний заместитель Красноярского крайздрава Ревекка Ананьевна Браницкая, с симпатией относившаяся к ссыльному хирургу, утверждает, что стесненным и неуверенным он чувствовал себя до самого лета 1942 года» [30, 332]. А что же эта дама, с симпатией относившаяся к Св. Луке, реально сделала, чтобы облегчить участь ссыльного гения? Ровным счетом ничего. Как и все прочие иуды, имена которых так часто мелькают на страницах книги Поповского. Нарком Владимирский не ответил… профессор Левит ответил…, Беньянович, Левитанус, Слоним, Берлин, Юровицкая. Ведь все эти Иуды-прилипалы, привлеченные Поповским в якобы живые свидетели и очевидцы жизни Св. Луки, в принципе, не могут искренне и правдиво свидетельствовать, т. к. представляли правящий класс в Советском Союзе и его идеологию необходимости разрушения Православия, уничтожения всех исторически сложившихся русских традиций. И могут ли местечковые гномы, волею судьбы столкнувшись с духовным гигантом, постичь его душевное состояние, помыслы и стремления? Конечно же, нет. Как не смог постичь характера Святителя и гном Поповский. Будучи морально ущербным человеком, Поповский пытается найти пороки и у Святого Луки: «…самый настоящий порок. Врожденный или благоприобретенный, – Бог весть, но при всем том вполне натуральный», – пишет Поповский [30, 255]. Выдумал Поповский этот порок Святителя, изобрел мертвую схему, прокрустово ложе для активнейшего и творческого характера Луки во все периоды его жизни. И пытался втиснуть в это узкое ложе необъятную, неизмеримую душу Святителя. Этого мало. Поповский не останавливается и перед лжесвидетельством: «Я уже писал о том предостережении, которое получал от епископа Луки во время единственной нашей встречи. Владыка просил ни в коем случае не разделять, не расчленять на страницах задуманной мною биографии образ ученого и иерея» [30, 288]. Здесь две лжи и две ошибки. Первая ложь – Поповский никогда не встречался с В.Ф.Войно-Ясенецким. Об этом мне говорил и мой дядя Валентин Валентинович Войно-Ясенецкий, и остальные дети и родственники Св. Луки. Он встречался в конце 60-х годов с секретарем Луки Е.Лейкфельд. Из первой лжи вытекает вторая – никогда и никого Лука не просил быть его биографом, и тем более «не расчленять образ ученого и иерея». Это не в его характере. Далее члену Союза Писателей недопустимо неграмотно писать по-русски. Ведь слово «Владыко» в именительном падеже имеет окончание «о», а не «а». И в тот год, когда Поповский якобы встречался со Святителем, Лука уже давно был архиепископом, а не епископом. Опять же характерная вороватость Поповского проявилась и в мелочах. Очевидное для любого священника качество – творить добро, Поповский пытается поставить под сомнение: «Войно-Ясенецкий монолитно един в своем главном стремлении – творить добро. Не странно ли, что именно против него коллеги выдвинули обвинение в жестокости, в бессердечности отношения к пациенту?» Что это? Незнание Поповским первых заповедей христианства или желание навязать читателю мысль об отсутствии у Луки святого чувства любви к ближнему. Зомбируя читателя, якобы объективный Поповский снова подсовывает якобы свидетельство иуды-очевидца. На этот раз А.И.Беньямович: «Он (В.Ф.Войно-Ясенецкий – В.Л.) никому никогда не уступал в таких вопросах. Но Белицкой отказать не смог. Покривил душой и промолчал». Да будет известно Поповскому и его якобы свидетелям – Святитель Лука никогда в жизни не кривил душой. Об этом говорят все знавшие его близкие и далекие родственники. Не судите о Святом по своей испорченности, господин эмигрант. Возомнив о себе, как о глубоком знатоке человеческих душ, атеист Поповский навязывает читателю малоправдоподобные схемы поведения глубоко верующего человека, посвятившего себя служению Господу Богу. Это ли не абсурд?

Это ли не насилие над историей и судьбой великого человека? Это ли не надругательство над религиозными чувствами многих тысяч читателей, стремящихся узнать правду о жизни Святителя? А что они узнают, открывая книгу М.Поповского. К примеру, вот это: «Что же до взора духовного, то все, лежащее за пределами судеб церкви и проблем хирургии, по-прежнему оставалось для него размытым, бесцветным, вне фокуса. Долетавший до ушей политический трезвон казался однообразным, не слишком интересным шумом. Но в соблазн осуждения властей Войно никогда не впадал» [30, с.296]. В этом абзаце Поповский утверждает, что Святитель был безразличен к своему народу, к ужасам братоубийственной войны, к его страданиям после 1917 года, к голоду 1921–1922 годов, к высылке интеллигенции, к расказачиванию и раскулачиванию. Что ко всем этим событиям в жизни русского народа Св. Лука был духовно слеп, что все это оставалось вне фокуса его духовного зрения. Это же гнусная клевета на Святителя. Разве не Св. Лука открыто заявлял: «Пока, кроме разрушения нравственного облика человека мы ничего вокруг не видим» (воспоминания доктора В.А.Клюге).

«Отец всегда чутко и остро реагировал на любую несправедливость, касающуюся любого человека», – утверждал старший сын Луки Михаил во время нашей встречи в Ленинграде в 1980 году. Правду этого утверждения могли бы подтвердить десятки тысяч людей, знавших Святителя. А Поповский вбивает в сознание читателя: ««В 1937 году никакие судилища уже не тревожат совесть епископа Луки… понять подлинный смысл сталинских чисток Войно не сумел ни тогда, ни потом» [30, 297].

Но просто клевета на духовного пастыря русского народа не удовлетворяла Поповского. Он идет дальше: «Но теперь мы (кто это – мы? Скорее всего Поповский имел в виду гонителей и разрушителей Православия – В.Л.) знаем: епископы тоже приложили руку к массовым репрессиям. И среди них Лука Красноярский» [30, 380]. Это кощунственное святотатство не стоит даже комментировать. В него открыто вложен дьявольский умысел, воплотивший в себе двухтысячелетнюю ненависть иудеев к Христу и христианству, паталогическое неприятие Православия и его пастырей. Эта ненависть фарисейски упрятывалась за многословностью и детализацией якобы воспоминаний современников, за яркой внешней фабулой жизни святителя, камуфлировалась бесчисленными цитатами из уворованных Поповским писем Луки к детям. Но на странице 380 ненависть вдруг выплеснулась черным зловонным потоком наружу, чтобы отравить сознание читателя ядом злобы. Средний сын Алексей слыл самым мягким среди сыновей Луки. Но когда я обратил его внимание на стр. 380, он воскликнул: «Я вызову негодяя Поповского на дуэль и пристрелю как собаку». И суд оправдал бы его.

Видимо Поповский предполагал такую реакцию со стороны близких родственников Луки. Поэтому предпочел сначала эмигрировать, а потом уже публиковать свой пасквиль на Святителя. Вводит в заблуждение читателя Поповский и относительно даты третьего ареста: «Выборы проходили 12 декабря. Войно-Ясенецкого арестовала через сутки» [30, 298]. На самом деле арестовали Святителя сотрудники НКВД 24 июля 1937 года, как это следует из материалов следственного дела епископа Луки, которое до сего времени хранится в архиве бывшего УКГВ по Узбекской ССР.